дельтовичек и семидесяти восьми чернявых длинноголовых дельтовиков. В шесть
часов, когда заканчивался их рабочий день, обе эти близнецовые группы
собирались в вестибюле умиральницы и помощник подказначея выдавал им дневную
порцию сомы.
Выйдя из лифта, Дикарь очутился в их гуще. Но мыслями его по-прежнему
владели смерть, скорбь, раскаяние; рассеянно и машинально он стал
проталкиваться сквозь толпу.
-- Чего толкается? Куда он прется?
Из множества ртов (с двух уровней -- повыше и пониже) звучали всего
лишь два голоса -- тоненький и грубый. Бесконечно повторяясь, точно в
коридоре зеркал, два лица -- гладкощекий, веснушчатый лунный лик в оранжевом
облачке волос и узкая, клювастая, со вчера небритая физиономия -- сердито
поворачивались к нему со всех сторон. Ворчанье, писк, острые локти дельт,
толкающие под ребра, заставили его очнуться. Он огляделся и с тошнотным
чувством ужаса и отвращения увидел, что снова его окружает неотвязный бред,
круглосуточный кошмар роящейся, неразличимой одинаковости. Близнецы,
близнецы... Червячками кишели они в палате Линды, оскверняя таинство ее
смерти. И здесь опять кишат, но уже взрослыми червями, ползают по его горю и
страданию. Он остановился, испуганными глазами окинул эту одетую в хаки
толпу, над которой возвышался на целую голову. "Сколько вижу я красивых
созданий! -- поплыли в памяти, дразня и насмехаясь, поющие слона. -- Как
прекрасен род людской! О дивный новый мир..."1
-- Начинаем раздачу сомы! -- объявил громкий голос. -- Прошу в порядке
очереди. Без задержек.
В боковую дверь уже внесли столик и стул. Объявивший о раздаче бойкий
молодой альфовик принес с собой черный железный сейфик. Толпа встретила
раздатчика негромким и довольным гулом. О Дикаре уже забыли. Внимание
сосредоточилось на черном ящике, поставленном на стол. Альфовик отпер его.
Поднял крышку.
-- О-о! -- выдохнули разом все сто шестьдесят две дельты, точно перед
ними вспыхнул фейерверк.
Раздатчик вынул горсть коробочек.
-- Ну-ка, -- сказал он повелительно, -- прошу подходить. По одному, без
толкотни.
По одному и без толкотни близнецы стали подходить. Двое чернявых,
рыжая, еще чернявый, за ним три рыжие, за ними...
Дикарь все глядел. "О дивный мир! О дивный новый мир..." Поющие слова
зазвучали уже по-иному. Уже не насмешкой над ним, горюющим и кающимся, не
злорадной и наглой издевкой. Не дьявольским смехом, усугубляющим гнусное
убожество, тошное уродство кошмара. Теперь они вдруг зазвучали трубным
призывом к обновлению, к борьбе. "О дивный новый мир!" Миранда возвещает,
что мир красоты возможен, что даже этот кошмар можно преобразить в нечто
прекрасное и высокое. "О дивный новый мир!" Это призыв, приказ.
-- Кончайте толкотню! -- гаркнул альфовик. Захлопнул крышку ящика. -- Я
прекращу раздачу, если не восстановится порядок.
1 Слова Миранды в "Буре" (акт V, сц. 1).
Дельты поворчали, потолкались и успокоились. Угроза подействовала.
Остаться без сомы -- какой ужас!
-- Вот так-то, -- сказал альфовик и опять открыл ящик.
Линда жила и умерла рабыней; остальные должны жить свободными, мир
нужно сделать прекрасным. В этом его долг, его покаяние. И внезапно Дикаря
озарило, что именно надо сделать, точно ставни распахнулись, занавес
отдернулся.
-- Следующий, -- сказал раздатчик.
-- Остановитесь! -- воскликнул Дикарь громогласно -- Остановитесь!
Он протиснулся к столу; дельты глядели на него удивленно.
-- Господи Форде! -- пробормотал раздатчик. -- Это Дикарь. --
Раздатчику стало страшновато.
-- Внемлите мне, прошу вас, -- произнес горячо Дикарь. -- Приклоните
слух... -- Ему никогда прежде не случалось говорить публично, и очень трудно
было с непривычки найти нужные слова. -- Не троньте эту мерзость. Это яд,
это отрава.
-- Послушайте, мистер Дикарь, -- сказал раздатчик, улыбаясь льстиво и
успокоительно. -- Вы мне позволите...
-- Отрава и для тела, и для души.
-- Да, но позвольте мне, пожалуйста, продолжить мою работу. Будьте
умницей. -- Осторожным, мягким движением человека, имеющего дело с заведомо
злобным зверем, он погладил Дикаря по руке. -- Позвольте мне только...
-- Ни за что! -- крикнул Дикарь.
-- Но поймите, дружище...
-- Не раздавайте, а выкиньте вон всю эту мерзкую отраву.
Слова "выкиньте вон" пробили толщу непонимания, дошли до мозга дельт.
Толпа сердито загудела.
-- Я пришел дать вам свободу, -- воскликнул Дикарь, поворачиваясь опять
к дельтам. -- Я пришел...
Дальше раздатчик уже не слушал; выскользнув из вестибюля в боковую
комнату, он спешно залистал там телефонную книгу.
-- Итак, дома его нет. И у меня его нет, и у тебя нет, -- недоумевал
Бернард. -- И в "Афродитеуме", и в Центре, и в институте его нет. Куда ж он
мог деваться?
Гельмгольц пожал плечами. Они ожидали, придя с работы, застать Дикаря в
одном из обычных мест встречи, но тот как в воду канул. Досадно -- они ведь
собрались слетать сейчас в Биарриц на четырехместном спортолете Гельмгольца.
Так и к обеду можно опоздать.
-- Подождем еще пять минут, -- сказал Гельмгольц. -- И если не явится,
то...
Зазвенел телефон. Гельмгольц взял трубку.
-- Алло. Я вас слушаю. -- Длинная пауза, и затем: -- Форд побери! --
выругался Гельмгольц. -- Буду сейчас же.
-- Что там такое? -- спросил Бернард.
-- Это знакомый -- из Парк-лейнской умиральницы. Там у них Дикарь
буйствует. Видимо, помешался. Времени терять нельзя. Летишь со мной?
И они побежали к лифту.
-- Неужели вам любо быть рабами? -- услышали они голос Дикаря, войдя в
вестибюль умиральницы. Дикарь раскраснелся, глаза горели страстью и
негодованием. -- любо быть младенцами? Вы -- сосунки, могущие лишь вякать и
мараться, -- бросил он дельтам в лицо, выведенный из себя животной тупостью
тех, кого пришел освободить. Но оскорбления отскакивали от толстого панциря;
в непонимающих взглядах была лишь тупая и хмурая неприязнь.
-- Да, сосунки! -- еще громче крикнул он. Скорбь и раскаяние,
сострадание и долг -- теперь все было позабыто, все поглотила густая волна
ненависти к этим недочеловекам. -- Неужели не хотите быть свободными, быть
людьми? Или вы даже не понимаете, что такое свобода и что значит быть
людьми? -- Гнев придал ему красноречия, слова лились легко. -- Не понимаете?
-- повторил он и опять не получил ответа. -- Что ж, хорошо, -- произнес он
сурово. -- Я научу вас, освобожу вас наперекор вам самим. -- И, растворив
толчком окно, выходящее во внутренний двор, он стал горстями швырять туда
коробочки с таблетками сомы.
При виде такого святотатства одетая в хаки толпа окаменела от изумления
и ужаса.
-- Он сошел с ума, -- прошептал Бернард, широко раскрыв глаза. -- Они
убьют его. Они...
Толпа взревела, грозно качнулась, двинулась на Дикаря.
-- Спаси его Форд, -- сказал Бернард, отворачиваясь.
-- На Форда надейся, а сам не плошай! -- И со смехом (да, с ликующим
смехом!) Гельмгольц кинулся на подмогу сквозь толпу.
-- Свобода, свобода! -- восклицал Дикарь, правой рукой вышвыривая сому,
а левой, сжатой в кулак, нанося удары по лицам, неотличимым одно от другого.
-- Свобода!
И внезапно рядом с ним оказался Гельмгольц. "Молодчина Гельмгольц!" И
тоже стал швырять горстями отраву в распахнутое окно.
-- Да, люди, люди! -- И вот уже выкинута вся сома. Дикарь схватил ящик,
показал дельтам черную его пустоту:
-- Вы свободны!
С ревом, с удвоенной яростью толпа опять хлынула на обидчиков.
-- Они пропали, -- вырвалось у Бернарда, в замешательстве стоявшего в
стороне от схватки. И, охваченный внезапным порывом, он бросился было на
помощь друзьям; остановился, колеблясь; устыженно шагнул вперед; снова
замялся и так стоял в муке стыда и боязни -- без него ведь их убьют, а если
присоединится, самого его убить могут. Но тут (благодарение Форду!) в
вестибюль вбежали полицейские в очкастых свинорылых противогазных масках.
Бернард метнулся им навстречу. Замахал руками -- теперь и он
участвовал, делал что-то! Закричал.
-- Спасите! Спасите! -- все громче и громче, точно этим криком и сам
спасал. -- Спасите! Спасите!
Оттолкнув его, чтоб не мешал, полицейские принялись за дело. Трое,
действуя заплечными распылителями, заполнили весь воздух клубами
парообразной сомы. Двое завозились у переносного устройства синтетической
музыки. Еще четверо -- с водяными пистолетами в руках, заряженными мощным
анестезирующим средством, -- врезались в толпу и методически стали валить с
ног самых ярых бойцов одного за другим.
-- Быстрей, быстрей! -- вопил Бернард. -- Быстрей, а то их убьют.
Упп... -- Раздраженный его криками, один из полицейских пальнул в него из
водяного пистолета. Секунду-две Бернард покачался на ногах, ставших ватными,
желеобразными, жидкими, как вода, и мешком свалился на пол.
Из музыкального устройства раздался Голос. Голос Разума, Голос
Добросердия. Зазвучал синтетический "Призыв к порядку" э 2 (средней
интенсивности).
-- Друзья мои, друзья мои! -- воззвал Голос из самой глубины своего
несуществующего сердца с таким бесконечно ласковым укором, что даже глаза
полицейских за стеклами масок на миг замутились слезами. -- Зачем вся эта
сумятица? Зачем? Соединимся в счастье и добре. В счастье и добре, --
повторил Голос. -- В мире и покое. -- Голос дрогнул, сникая до шепота,
истаивая. -- О, как хочу я, чтоб вы были счастливы, -- зазвучал он опять с
тоскующей сердечностью. -- Как хочу я, чтобы вы были добры! Прошу вас, прошу
вас, отдайтесь добру и...
В две минуты Голос, при содействии паров сомы, сделал свое дело. Дельты
целовались в слезах и обнимались по пять-шесть близнецов сразу. Даже
Гельмгольц и Дикарь чуть не плакали. Из хозяйственной части принесли
упаковки сомы; спешно организовали новую раздачу, и под задушевные,
сочно-баритональные напутствия Голоса дельты разошлись восвояси, растроганно
рыдая.
-- До свидания, милые-милые мои, храни вас Форд! До свидания, милые
милые мои, храни вас Форд. До свидания, милые-милые.
Когда ушли последние дельты, полицейский выключил устройство.
Ангельский Голос умолк.
-- Пойдете по-хорошему? -- спросил сержант. -- Или придется вас
анестезировать? -- Он с угрозой мотнул своим водяным пистолетом.
-- Пойдем по-хорошему, -- ответил Дикарь, утирая кровь с рассеченной
губы, с исцарапанной шеи, с укушенной левой руки. Прижимая к разбитому носу
платок, Гельмгольц кивнул подтверждающе.
Очнувшись, почувствовав под собой ноги, Бернард понезаметней направился
в этот момент к выходу.
-- Эй, вы там! -- окликнул его сержант, и свинорылый полисмен пустился
следом, положил руку Бернарду на плечо.
Бернард обернулся с невинно обиженным видом. Что вы! У него и в мыслях
не было убегать.
-- Хотя для чего я вам нужен, -- сказал он сержанту, -- понятия не
имею.
-- Вы ведь приятель задержанных?
-- Видите ли... -- начал Бернард и замялся. Нет, отрицать невозможно.
-- А что в этом такого? -- спросил он.
-- Пройдемте, -- сказал сержант и повел их к ожидающей у входа
полицейской машине.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Всех троих пригласили войти в кабинет Главноуправителя. -- Его
Фордейшество спустится через минуту. -- И дворецкий в гамма-ливрее удалился.
-- Нас будто не на суд привели, а на кофеинопитие, -- сказал со смехом
Гельмгольц, погружаясь в самое роскошное из пневматических кресел. -- Не
вешай носа, Бернард, -- прибавил он, взглянув на друга, зеленовато бледного
