усилием воли. Но волевые усилия мало помогали, а сому непрерывно ведь не
будешь глотать. И гнусная зависть, ревность мучили снова и снова.
В третье свое посещенье Дикаря Гельмгольц прочел ему злополучный
стишок.
-- Ну, как впечатление? -- спросил он, кончив.
Дикарь покрутил головой.
-- Вот послушай-ка лучше, -- сказал он и, отомкнув ящик, вынув заветную
замызганную книгу, раскрыл ее и стал читать:
Птица звучного запева,
Звонкий заревой трубач'
Воструби, воспой, восплачь
С веток Фениксова древа .. 1
Гельмгольц слушал с растущим волнением. Уже с первых строк он
встрепенулся; улыбнулся от удовольствия, услышав "ухающая сова"; от строки
"Хищнокрылые со зданья" щекам вдруг стало жарко, а при словах "Скорбной
музыкою смерти" он побледнел, вдоль спины дернуло не испытанным еще ознобом.
Дикарь читал дальше:
Стало Самости тревожно,
Что смешались "я" и "ты";
Разделяющей черты
Уж увидеть невозможно
Разум приведен в тупик
Этим розного слияньем
-- "Слиться нас господь зовет", -- перебил Бернард, хохотнув ехидно. --
Хоть пой эту абракадабру на сход ках единения. -- Он мстил обоим -- Дикарю и
Гельмгольцу.
В течение последующих двух трех встреч он часто повторял свои
издевочки. Месть несложная и чрезвычайно действенная, ибо и Гельмгольца, и
Дикаря ранило до глубины души это осквернение, растаптыванье хрусталя
1 Дикарь читает стихотворение Шекспира "Феникс и голубка" поэзии.
Наконец Гельмгольц пригрозил вышвырнуть Бернарда из комнаты, если тот
перебьет Джона снова. Но как ни странно, а прервал в следующий раз чтение
сам Гельмгольц, и еще более грубым образом.
Дикарь читал "Ромео и Джульетту" -- с дрожью, с пылом страсти, ибо в
Ромео видел самого себя, а в Джульетте -- Ленайну. Сцену их первой встречи
Гельмгольц прослушал с недоуменным интересом. Сцена в саду восхитила его
своей поэзией; однако чувства влюбленных вызвали улыбку. Так взвинтить себя
из-за взаимопользования -- смешновато как-то. Но, если взвесить каждую
словесную деталь, что за превосходный образец инженерии чувств!
-- Перед стариканом Шекспиром, -- признал Гельмгольц, -- лучшие наши
специалисты -- ничто.
Дикарь торжествующе улыбнулся и продолжил чтение. Все шло гладко до той
последней сцены третьего акта, где супруги Капулетти понуждают дочь выйти
замуж за Париса. На протяжении всей сцены Гельмгольц поерзывал; когда же,
прочувственно передавая мольбу Джульетты, Дикарь прочел:
Все мое горе видят небеса
Ужели нету жалости у неба?
О, не гони меня, родная мать!
Отсрочку дай на месяц, на неделю;
А если нет, то брачную постель
Стелите мне в могильном мраке склепа,
Где погребен Тибальт. 1
Тут уж Гельмгольц безудержно расхохотался: отец и мать (непотребщина в
квадрате!) тащат, толкают дочку к взаимопользованию с неприятным ей
мужчиной! А дочь, идиотка этакая, утаивает, что взаимопользуется с другим,
кого (в данный момент, во всяком случае) предпочитает! Дурацки непристойная
ситуация, в высшей степени комичная. До сих пор Гельмгольцу еще удавалось
героическим усилием подавлять разбиравший его смех; но "родная мать"
(страдальчески, трепетно произнес это
1 "Ромео и Джульетта" (акт III, сц 5) Дикарь) и упоминание о мертвом
Тибальте, лежащем во мраке склепа -- очевидно, без кремации, так что весь
фосфор пропадает зря, -- мать с Тибальтом доконали Гельмгольца. Он хохотал и
хохотал, уже и слезы текли по лицу, и все не мог остановиться; а Дикарь
глядел на него поверх страницы, бледнея оскорбленно, и наконец с возмущением
захлопнул книгу, встал и запер ее в стол -- спрятал бисер от свиней.
-- И однако, -- сказал Гельмгольц отдышавшись, извинясь и несколько
смягчив Дикаря, -- я вполне сознаю, что подобные нелепые, безумные коллизии
необходимы драматургу; ни о чем другом нельзя написать по-настоящему
захватывающе. Ведь почему этот старикан был таким замечательным технологом
чувств? Потому что писал о множестве вещей мучительных, бредовых, которые
волновали его. А так и надо -- быть до боли взволнованным, задетым за живое;
иначе не изобретешь действительно хороших, всепроникающих фраз. Но "отец"!
Но "мать"! -- Он покачал головой. -- Уж тут, извини, сдержать смех
немыслимо. Да и кого из нас взволнует то, попользуется парень девушкой или
нет? (Дикаря покоробило, но Гельмгольц, потупившийся в раздумье, ничего не
заметил.) -- Нет, -- подытожил он со вздохом, -- сейчас такое не годится.
Требуется иной род безумия и насилия. Но какой именно? Что именно? Где его
искать? -- Он помолчал; затем, мотнув головой, сказал наконец: -- Не знаю.
Не знаю.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В красном сумраке эмбрионария замаячил Генри Фостер.
-- В ощущалку вечером махнем?
Ленайна молча покачала головой.
-- А с кем ты сегодня? -- Ему интересно было знать, кто из его знакомых
с кем взаимопользуется. -- С Бенито?
Она опять качнула головой.
Генри заметил усталость в этих багряных глазах, бледность под
ало-волчаночной глазурью, грусть в уголках неулыбающегося малинового рта.
-- Нездоровится тебе, что ли? -- спросил он слегка обеспокоенно (а
вдруг у нее одна из немногочисленных еще оставшихся заразных болезней?).
Но снова Ленайна покачала головой
-- Все-таки зайди к врачу, -- сказал Генри. -- "Прихворну хотя бы чуть,
сразу к доктору лечу", -- бодро процитировал он гипнопедическую поговорку,
для вящей убедительности хлопнув Ленайну по плечу. -- Возможно, тебе
требуется псевдобеременность. Или усиленная доза ЗБС. Иногда, знаешь,
обычной бывает недоста...
-- Ох, замолчи ты ради Форда, -- вырвалось у Лепайны. И она повернулась
к бутылям на конвейерной ленте, от которых отвлек ее Генри.
Вот именно, ЗБС ей нужен, заменитель бурной страсти! Она рассмеялась бы
Генри в лицо, да только боялась расплакаться. Как будто мало у нее своей БС!
С тяжечым вздохом набрала она в шприц раствора.
-- Джон, -- шепнула она тоскующе, -- Джон...
"Господи Форде, -- спохватилась она, -- сделала я уже этому зародышу
укол или не сделала? Совершенно не помню. Еще вторично впрысну, чего
доброго". Решив не рисковать этим, она занялась следующей бутылью. (Через
двадцать два года восемь месяцев и четыре дня молодой, подающий надежды
альфа-мину совик, управленческий работник в Мванза Мванза, умрет от сонной
болезни -- это будет первый случай за полстолетия с лишним.) Вздыхая,
Ленайна продолжала действовать иглой.
-- Но это абсурд -- так себя изводить, -- возмущалась Фанни в
раздевальне час спустя. -- Просто абсурд, -- повторила она. -- И притом
из-за чего? Из-за мужчины, одного какого-то мужчины.
-- Но я именно его хочу.
-- Как будто не существуют на свете миллионы других.
-- Но их я не хочу.
-- А ты прежде попробуй, потом говори.
-- Я пробовала.
-- Ну скольких ты перепробовала? -- Фанни пожала насмешливо плечиком --
Одного, двух?
-- Несколько десятков. Но эффекта никакого.
-- Пробуй не покладая рук, -- назидательно сказала Фанни. Но было
видно, что в ней уже поколебалась вера в этот рецепт.-- Без усердия ничего
нельзя достичь.
-- Усердие усердием, но я...
-- Выбрось его из мыслей.
-- Не могу.
-- А ты сому принимай.
-- Принимаю.
-- Ну и продолжай принимать.
-- Но в промежутках он не перестает мне нравиться. И не перестанет
никогда.
-- Что ж, если так, -- сказала Фанни решительно, -- тогда
просто-напросто пойди и возьми его. Все равно, хочет он или не хочет.
-- Но если бы ты знала, какой он ужасающий чудак!
-- Тем более необходима с ним твердость.
-- Легко тебе говорить.
-- Знать ничего не знай. Действуй. -- Голос у Фанни звучал теперь
фанфарно, словно у лекторши из ФСЖМ 1, проводящей вечернюю беседу с
двенадцатилетними бетаминусовичками. -- Да, действуй, и безотлагательно.
Сейчас.
-- Боязно мне, -- сказала Ленайна.
-- Прими сперва таблетку сомы -- и все дела. Ну, я пошла мыться. --
Подхватив мохнатую простыню, Фанни зашагала к кабинкам.
В дверь позвонили, и Дикарь вскочил и бросился открывать, он решил
наконец сказать Гельмгольцу, что любит Ленайну, и теперь ему уж не
терпелось.
1 Фордианский союз женской молодежи
-- Я предчувствовал, что ты придешь, -- воскликнул он, распахивая
дверь.
На пороге, в белом, ацетатного атласа матросском костюме и в круглой
белой шапочке, кокетливо сдвинутой на левое ухо, стояла Ленайна.
Дикарь так и ахнул, точно его ударили с размаха.
Полграмма сомы оказалось Ленайне достаточно, что бы позабыть колебанья
и страхи.
-- Здравствуй, Джон, -- сказала она с улыбкой и прошла в комнату.
Машинально закрыл он дверь и пошел следом. Ленайна села. Наступило
длинное молчание.
-- Ты вроде бы не рад мне, Джон, -- сказала наконец Ленайна.
-- Не рад? -- В глазах Джона выразился упрек; он вдруг упал перед ней
на колени, благоговейно поцеловал ей руку. -- Не рад? О, если бы вы только
знали, -- прошептал он и, набравшись духу, взглянул ей в лицо. -- О
восхитительнейшая Ленайна, достойная самого дорогого, что в мире есть. --
(Она улыбнулась, обдав его нежностью ) -- О, вы так совершенны (приоткрыв
губы, она стала наклоняться к нему), так совершенны и так несравненны
(ближе, ближе); чтобы создать вас, у земных созданий взято все лучшее (еще
ближе. .) -- Дикарь вне запно поднялся с колен -- Вот почему, -- сказал он,
отворачивая лицо, -- я хотел сперва совершить что-нибудь... Показать то
есть, что достоин вас. То есть я всегда останусь недостоин. Но хоть
показать, что не совсем уж... Свершить что нибудь.
-- А зачем это необходимо... -- начала и не кончила Ленайна. В голосе
ее прозвучала раздраженная нотка. Когда наклоняешься, тянешься губами ближе,
ближе, а вдруг дуралей партнер вскакивает и ты как бы проваливаешься в
пустоту, то поневоле возьмет досада, хотя в крови твоей и циркулирует
полграмма сомы.
-- В Мальпаисе, -- путано бормотал Дикарь, -- надо принести шкуру
горного льва, кугуара. Когда сватаешь ся то есть. Или волчью. В Англии нет
львов, -- сказала Ленайна почти резко.
-- Да если б и были, -- неожиданно проговорил Дикарь с брезгливым
возмущением, -- то их бы с вертопланов, наверное, стреляли, газом бы
травили. Не так бы я сражался со львом, Ленайна. -- Расправив плечи,
расхрабрившись, он повернулся к Ленайне и увидел на лице у нее досаду и
непонимание. -- Я что угодно совершу, -- продолжал он в замешательстве, все
больше путаясь. -- Только прикажите. Среди забав бывают и такие, где нужен
тяжкий труд. Но оттого они лишь слаще. Вот и я бы. Прикажи вы только, я полы
бы мел.
-- Но на это существуют пылесосы, -- сказала недоуменно Ленайна. --
Мести полы нет необходимости.
-- Необходимости-то нет. Но низменная служба бывает благородно
исполнима. Вот и я хотел бы исполнить благородно.
-- Но раз у нас есть пылесосы...
-- Не в том же дело.
-- И есть эпсилон-полукретины, чтобы пылесосить, -- продолжала Ленайна,
-- то зачем это тебе, ну зачем?
-- Зачем? Но для вас, Ленайна. Чтобы показать вам, что я...
-- И какое отношение имеют пылесосы ко львам?..
-- Показать, как сильно...
-- Или львы к нашей встрече?.. -- Она раздражалась все больше.
-- ...как вы мне дороги, Ленайна, -- выговорил он с мукой в голосе.
Волна радости затопила Ленайну, волна румянца залила ей щеки.
-- Ты признаешься мне в любви, Джон?
