1
Чудной, чудной, чудной -- такое сложилось у Ленайны мнение о Бернарде.
Чудной настолько, что в последовавшие затем недели она не раз подумывала, а
не отменить ли поездку в Нью-Мексико и не слетать ли взамен с Бенито Гувером
на Северный полюс. Но только была она уже на полюсе -- недавно, прошлым
летом, с Джорджем Эдзелом -- и безотрадно оказалось там. Заняться нечем,
отель до жути устарелый -- спальни без телевизоров, и запахового органа нет,
а только самая наидряннейшая синмузыка и всего-навсего двадцать пять
эскалаторных кортов на двести с лишним отдыхающих. Нет, снова на полюс --
брр! Притом она разочек только летала в Америку. И то на два лишь дня, на
уикенд. Дешевая экскурсия в Нью-Йорк с Жаном Жаком Хабибуллой -- или с
Бокановским Джонсом? Забыла уже. Да и какая разница? А полететь туда теперь
на целую неделю -- так заманчиво! Да к тому же из этой недели три дня, если
не больше, провести в индейской резервации! Во всем их Центре лишь человек
пять-шесть побывали в диких заповедниках. А Бернард как
психолог-высшекастовик имеет право на пропуск к дикарям -- среди ее знакомых
чуть ли не единственный с таким правом. Так что случай -- из ряда вон. Но и
странности у Бернарда настолько из ряда вон, что Ленайна всерьез колебалась:
не пренебречь ли этой редкостной возможностью и не махнуть ли все-таки на
полюс с волосатеньким Бенито? По крайней мере Бенито нормален. А вот
Бернард...
Для Фанни-то все его чудаковатости объяснялись одним -- добавкой спирта
в кровезаменитель. Но Генри, с которым Ленайна как-то вечером в постели
озабоченно стала обсуждать своего нового партнера, -- Генри сравнил бедняжку
Бернарда с носорогом.
-- Носорога не выдрессируешь, -- пояснил Генри в своей
лаконично-энергичной манере. -- Бывают и среди людей почти что носороги;
формировке поддаются весьма туго. Бернард из таких горемык. Счастье его, что
он работник неплохой. Иначе Директор давно бы с ним распростился. А впрочем,
-- прибавил Генри в утешение, -- он, по-моему, вреда не причинит.
Вреда-то, может, и не причинит; но беспокойство очень даже причиняет.
Взять хотя бы эту его манию уединяться, удаляться от общества. Ну чем можно
заняться, уединясь вдвоем? (Не считая секса, разумеется, но невозможно же
заниматься все время только этим.) Ну, правда, чем заняться, уйдя от
общества? Да практически нечем. День, который они впервые проводили вместе,
выдался особенно хороший. Ленайна предложила поплавать, покупаться в
Торкийском пляжном клубе и затем пообедать в "Оксфорд-юнионе". Но Бернард
возразил, что и в Торки1, и в Оксфорде будет слишком людно.
-- Ну тогда в Сент-Андрус2, поиграем там в электромагнитный гольф.
1 Город на южном побережье Англии. 2 Город на восточном побережье
Шотландии.
Но опять не хочет Бернард: не стоит, видите ли, на гольф тратить время.
-- А на что же его тратить? -- спросила Ленайна не без удивления.
На пешие, видите ли, прогулки по Озерному краю* -- именно это предложил
Бернард. Приземлиться на вершине горы Скиддо и побродить по вересковым
пустошам.
-- Вдвоем с тобой, Ленайна.
-- Но, Бернард, мы всю ночь будем вдвоем.
Бернард покраснел, опустил глаза.
-- Я хочу сказать -- побродим, поговорим вдвоем, -- пробормотал он.
-- Поговорим? Но о чем?
Бродить и говорить -- разве так проводят люди день?
В конце концов она убедила Бернарда, как тот ни упирался, слетать в
Амстердам на четвертьфинал чемпионата по борьбе среди женщин-тяжеловесов.
-- Опять в толпу, -- ворчал Бернард. -- Вечно в толпе.
И до самого вечера хмурился упрямо; не вступал в разговоры с друзьями
Ленайны, которых они встречали во множестве в баре "Сомороженое" в перерывах
между схватками, и наотрез отказался полечить свою хандру сомовой водой с
малиновым пломбиром, как ни убеждала Ленайна.
-- Предпочитаю быть самим собой, -- сказал он. -- Пусть хмурым, но
собой. А не кем то другим, хоть и развеселым.
-- Дорога таблетка к невеселому дню, -- блеснула Ленайна перлом
мудрости, усвоенной во сне.
Бернард с досадой оттолкнул протянутый фужер (полграмма сомы в
сливочно-малиновом растворе).
-- Не надо раздражаться, -- сказала Ленайна. -- Помни: "Сому ам! -- и
нету драм"
-- Замолчи ты, ради Форда! -- воскликнул Бернард.
Ленайна пожала плечами.
-- Лучше полграмма, чем ругань и драма, -- возразила она с достоинством
и выпила фужер сама.
На обратном пути через Ла Манш Бернард из упрямства выключил передний
винт, и вертоплан повис всего метрах в тридцати над волнами. Погода стала
уже портиться; подул с юго-запада ветер, небо заволоклось.
-- Гляди, -- сказал он повелительно Ленайне.
Ленайна поглядела и отшатнулась от окна:
-- Но там ведь ужас!
Ее устрашила ветровая пустыня ночи, черная вздымающаяся внизу вода в
клочьях пены, бледный, смятенный, чахлый лик луны среди бегущих облаков.
-- Включим радио. Скорей! -- Она потянулась к щитку управления, к ручке
приемника, повернула ее наудачу.
-- "...Там вечная весна, -- запели, тремолируя, шестнадцать фальцетов,
-- небес голубиз..."
-- Ик! -- щелкнуло и пресекло руладу. Это Бернард выключил приемник.
-- Я хочу спокойно глядеть на море, -- сказал он. -- А этот тошный вой
даже глядеть мешает.
-- Но они очаровательно поют. И я не хочу глядеть.
-- А я хочу, -- не уступал Бернард -- От моря у меня такое чувство...--
Он помедлил, поискал слова. -- Я как бы становлюсь более собой. Понимаешь,
самим собой, не вовсе без остатка подчиненным чему-то. Не просто клеточкой,
частицей общественного целого. А на тебя, Ленайна, неужели не действует
море?
Но Ленайна повторяла со слезами:
-- Там ведь ужас, там ужас. И как ты можешь говорить, что не желаешь
быть частицей общественного целого! Ведь каждый трудится для всех других.
Каждый нам необходим. Даже от эпсилонов...
-- Знаю, знаю, -- сказал Бернард насмешливо. -- "Даже от эпсилонов
польза". И даже от меня. Но чихал я на эту пользу!
Ленайну ошеломило услышанное фордохульство.
-- Бернард! -- воскликнула она изумленно и горестно. -- Как это ты
можешь?
-- Как это могу я? -- Он говорил уже спокойней, задумчивей. -- Нет, по
настоящему спросить бы надо: "Как это я не могу?" -- или, вернее (я ведь
отлично знаю, отчего я не могу), "А что бы, если бы я мог, если б я был
свободен, а не сформован по-рабьи?"
-- Но, Бернард, ты говоришь ужаснейшие вещи.
-- А ты бы разве не хотела быть свободной?
-- Не знаю, о чем ты говоришь. Я и так свободна. Свободна веселиться,
наслаждаться. Теперь каждый счастлив.
-- Да, -- засмеялся Бернард. -- "Теперь каждый счастлив". Мы
вдалбливаем это детям начиная с пяти лет. Но разве не манит тебя другая
свобода -- свобода быть счастливой как-то по-иному? Как-то, скажем,
по-своему, а не на общий образец?
-- Не знаю, о чем ты, -- повторила она и, повернувшись к нему, сказала
умоляюще: -- О Бернард, летим дальше! Мне здесь невыносимо.
-- Разве ты не хочешь быть со мной?
-- Да хочу же! Но не среди этого ужаса.
-- Я думал, здесь... думал, мы сделаемся ближе друг другу, здесь, где
только море и луна. Ближе, чем в той толпе, чем даже дома у меня. Неужели
тебе не понять?
-- Ничего не понять мне, -- решительно сказала она, утверждаясь в своем
непонимании. -- Ничего. И непонятней всего, -- продолжала она мягче, --
почему ты не примешь сому, когда у тебя приступ этих мерзких мыслей. Ты бы
забыл о них тут же. И не тосковал бы, а веселился. Со мною вместе. -- И
сквозь тревогу и недоумение она улыбнулась, делая свою улыбку чувственной,
призывной, обольстительной.
Он молча и очень серьезно смотрел на нее, не отвечая на призыв, смотрел
пристально. И через несколько секунд Ленайна дрогнула и отвела глаза с
неловким смешком; хотела замять неловкость и не нашлась, что сказать. Пауза
тягостно затянулась.
Наконец Бернард заговорил, тихо и устало.
-- Ну ладно, -- произнес он, -- летим дальше. -- И, выжав педаль
акселератора, послал машину резко ввысь. На километровой высоте он включил
передний винт. Минуты две они летели молча. Затем Бернард неожиданно начал
смеяться. "По-чудному как-то, -- подумалось Ленайне, -- но все же
засмеялся".
-- Лучше стало? -- рискнула она спросить.
Вместо ответа он снял одну руку со штурвала и обнял се этой рукой,
нежно поглаживая груди.
"Слава Форду, -- подумала она, -- вернулся в норму".
Еще полчаса -- и они уже в квартире Бернарда. Он проглотил сразу четыре
таблетки сомы, включил телевизор и радио и стал раздеваться.
-- Ну как? -- спросила Ленайна многозначительнолукаво, когда назавтра
они встретились под вечер на крыше. -- Ведь славно же было вчера?
Бернард кивнул. Они сели в машину. Вертоплан дернулся, взлетел.
-- Все говорят, что я ужасно пневматична, -- задумчииым тоном сказала
Ленайна, похлопывая себя по бедрам.
-- Ужасно, -- подтвердил Бернард, но в глазах его мелькнула боль.
"Будто о куске мяса говорят", -- подумал он.
Ленайна поглядела на него с некоторой тревогой:
-- А не кажется тебе, что я чересчур полненькая?
"Нет", -- успокоительно качнул он головой. ("Будто о куске мяса...")
-- Я ведь как раз в меру?
Бернард кивнул.
-- По всем статьям хороша?
-- Абсолютно по всем, -- заверил он и подумал: "Она и сама так на себя
смотрит. Ей не обидно быть куском мяса".
Ленайна улыбнулась торжествующе. Но, как оказалось, прежде времени.
-- А все же, -- продолжал он, помолчав, -- пусть бы кончилось у нас
вчера по-другому.
-- По-другому? А какие другие бывают концы?
-- Я не хотел, чтобы кончилось у нас вчера постелью, -- уточнил он.
Ленайна удивилась.
-- Пусть бы не сразу, не в первый же вечер.
-- Но чем же тогда?..
В ответ Бернард понес несусветную и опасную чушь. Ленайна мысленно
заткнула себе уши поплотней; но отдельные фразы то и дело прорывались в ее
сознание.
-- ...попробовать бы, что получится, если застопорить порыв, отложить
исполнение желания...
Слова эти задели некий рычажок в ее мозгу.
-- Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня, -- с
важностью произнесла она.
-- Двести повторений дважды в неделю с четырнадцати до шестнадцати с
половиной лет, -- сухо отозвался он на это. И продолжал городить свой дикий
вздор.
-- Я хочу познать страсть, -- доходили до Ленайны фразы. -- Хочу
испытать сильное чувство.
-- Когда страстями увлекаются, устои общества шатаются, -- молвила
Ленайна.
-- Ну и пошатались бы, что за беда.
-- Бернард!
Но Бернарда не унять было.
-- В умственной сфере и в рабочие часы мы взрослые. А в сфере чувства и
желания -- младенцы.
-- Господь наш Форд любил младенцев.
Словно не слыша, Бернард продолжал:
-- Меня осенило на днях, что возможно ведь быть взрослым во всех сферах
жизни.
-- Не понимаю, -- твердо возразила Ленайна.
-- Знаю, что не понимаешь. Потому-то мы и легли сразу в постель, как
младенцы, а не повременили с этим, как взрослые.
-- Но было же славно, -- не уступала Ленайна. -- Ведь славно?
-- Еще бы не славно, -- ответил он, но таким скорбным тоном, с такой
унылостью в лице, что весь остаток торжества Ленайны улетучился.
"Видно, все-таки показалась я ему слишком полненькой".
-- Предупреждала я тебя, -- только и сказала Фанни, когда Ленайна
поделилась с ней своими печалями. -- Это все спирт, который влили ему в
кровезаменитель.
-- А все равно он мне нравится, -- не сдалась Ленайна. -- У него ужасно
