-- Чем старое чинить, лучше новое купить, чем старое...
-- Как я уже упоминал, было тогда нечто, именовавшееся христианством.
-- Лучше новое купить.
-- Мораль и философия недопотребления...
-- Люблю новое носить, люблю новое носить, люблю...
-- ...была существенно необходима во времена недопроизводства, но в век
машин, в эпоху, когда люди научились связывать свободный азот воздуха,
недопотребление стало прямым преступлением против общества.
-- Мне его Генри Фостер подарил.
-- У всех крестов спилили верх -- преобразовали в знаки Т. Было тогда
некое понятие, именовавшееся Богом.
-- Это настоящий искусственный сафьян.
-- Теперь у нас Мировое Государство. И мы ежегодно празднуем День
Форда, мы устраиваем вечера песнословия и сходки единения.
"Господи Форде, как я их ненавижу", -- думал Бернард.
-- Было нечто, именовавшееся Небесами; но тем не менее спиртное пили в
огромном количестве.
"Как бифштекс, как кусок мяса".
-- Было некое понятие -- душа, и некое понятие -- бессмертие.
-- Пожалуйста, узнай у Генри, где он его достал.
-- Но тем не менее употребляли морфий и кокаин.
"А хуже всего то, что она и сама думает о себе, как о куске мяса".
-- В 178-м году э. Ф. были соединены усилия и финансированы изыскания
двух тысяч фармакологов и биохимиков.
-- А хмурый у малого вид, -- сказал помощник Предопределителя, кивнув
на Бернарда.
-- Через шесть лет был налажен уже широкий выпуск. Наркотик получился
идеальный.
-- Давай-ка подразним его.
-- Успокаивает, дает радостный настрой, вызывает приятные галлюцинации.
-- Хмуримся, Бернард, хмуримся. -- От хлопка по плечу Бернард
вздрогнул, поднял глаза: это Генри Фостер, скотина отъявленная.
-- Грамм сомы принять надо.
-- Все плюсы христианства и алкоголя -- и ни единого их минуса.
"Убил бы скотину". Но вслух он сказал только: -- Спасибо, не надо, -- и
отстранил протянутые таблетки.
-- Захотелось, и тут же устраиваешь себе сомотдых -- отдых от
реальности, и голова с похмелья не болит потом, и не засорена никакой
мифологией.
-- Да бери ты, -- не отставал Генри Фостер, -- бери.
-- Это практически обеспечило стабильность.
-- "Сомы грамм -- и нету драм", -- черпнул помощник Предопределителя из
кладезя гипнопедической мудрости.
-- Оставалось лишь победить старческую немощь.
-- Катитесь вы от меня! -- взорвался Бернард.
-- Скажи пожалуйста, какие мы горячие.
-- Половые гормоны, соли магния, вливание молодой крови...
-- К чему весь тарарам, прими-ка сомы грамм. -- И, посмеиваясь, они
вышли из раздевальной.
-- Все телесные недуги старости были устранены. А вместе с ними,
конечно...
-- Так не забудь, спроси у него насчет пояса, -- сказала Фанни.
-- А с ними исчезли и все старческие особенности психики. Характер
теперь остается на протяжении жизни неизменным.
-- ...до темноты успеть сыграть два тура гольфа с препятствиями. Надо
лететь.
-- Работа, игры -- в шестьдесят лет наши силы и склонности те же, что
были в семнадцать. В недобрые прежние времена старики отрекались от жизни,
уходили от мира в религию, проводили время в чтении, в раздумье -- сидели и
думали!
"Идиоты, свиньи!" -- повторял про себя Бернард, идя по коридору к
лифту.
-- Теперь же настолько шагнул прогресс -- старые люди работают,
совокупляются, беспрестанно развлекаются; сидеть и думать им некогда и
недосуг, а если уж не повезет и в сплошной череде развлечений обнаружится
разрыв, расселина, то ведь всегда есть сома, сладчайшая сома: принял
полграмма -- и получай небольшой сомотдых; принял грамм -- нырнул в сомотдых
вдвое глубже; два грамма унесут тебя в грезу роскошного Востока, а три умчат
к луне на блаженную темную вечность. А возвратясь, окажешься уже на той
стороне расселины, и снова ты на твердой и надежной почве ежедневных трудов
и утех, снова резво порхаешь от ощущалки к ощущалке, от одной упругой
девушки к другой, от электромагнитного гольфа к...
-- Уходи, девочка! -- прикрикнул Директор серди то. -- Уходи, мальчик!
Не видите разве, что мешаете Его Фордейшеству? Найдите себе другое место для
эротических игр.
-- Пустите детей приходить ко мне', -- произнес Главпоуправитель.
Величаво, медленно, под тихий гул машин подвигались конвейеры -- на
тридцать три сантиметра в час. Мерцали в красном сумраке бессчетные рубины.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Лифт был заполнен мужчинами из альфа-раздевален, и Ленайну встретили
дружеские, дружные улыбки и кивки. Ее в обществе любили; почти со всеми ними
-- с одним раньше, с другим позже -- провела она ночь.
Милые ребята, думала она, отвечая на приветствия. Чудные ребята! Жаль
только, что Джордж Эдзел лопоух (быть может, ему крошечку лишнего впрыснули
гормона паращитовидки на 328-м метре?). А взглянув на Бенито Гувера, она
невольно вспомнила, что в раздетом виде он, право, чересчур уж волосат.
Глаза ее чуть погрустнели при мысли о чернокудрявости Гувера, она
отвела взгляд и увидела в углу щуплую фигуру и печальное лицо Бернарда
Маркса.
-- Бернард! -- Она подошла к нему. -- А я тебя ищу. -- Голос ее
раздался звонко, покрывая гуденье скоростного идущего вверх лифта. Мужчины с
любопытством оглянулись. -- Я насчет нашей экскурсии в НьюМексико. --
Уголком глаза она увидела, что Бенито Гувер удивленно открыл рот.
"Удивляется, что не с ним горю желанием повторить поездку", -- подумала она
с легкой досадой. Затем вслух еще горячей продолжала: --
Монд цитирует Евангелие от Марка: 10, 14. Прямо мечтаю слетать на
недельку с тобой в июле. (Как бы ни было, она открыто демонстрирует сейчас,
что не верна Генри Фостеру. На радость Фанни, хотя новым партнером будет все
же Бернард.) То есть, -- Ленайна подарила Бернарду самую чарующе
многозначительную нз своих улыбок, -- если ты меня еще не расхотел
Бледное лицо Бернарда залилось краской. "С чего он это?" -- подумала
она, озадаченная и в то же время тронутая этим странным свидетельством силы
ее чар.
-- Может, нам бы об этом потом, не сейчас, -- пробормотал он, запинаясь
от смущения.
"Как будто я что нибудь стыдное сказала, -- недоумевала Ленайна. -- Так
сконфузился, точно я позволила себе непристойную шутку, спросила, кто его
мать или тому подобное".
-- Не здесь, не при всех... -- Он смолк, совершенно потерявшись.
Ленайна рассмеялась хорошим, искренним смехом.
-- Какой же ты потешный! -- сказала она, от души веселясь. -- Только по
крайней мере за неделю предупредишь меня, ладно? -- продолжала она,
отсмеявшись -- Мы ведь "Синей Тихоокеанской" полетим? Она с Черинг-Тийской
башни* отправляется? Или из Хэмпстеда?
Не успел еще Бернард ответить, как лифт остановился.
-- Крыша! -- объявил скрипучий голосок.
Лифт обслуживало обезьяноподобное существо, одетое в черную форменную
куртку минус-эпсилон-полукретина.
-- Крыша!
Лифтер распахнул дверцы. В глаза ему ударило сиянье погожего летнего
дня, он встрепенулся, заморгал.
-- О-о, крыша! -- повторил он восхищенно. Он как бы очнулся внезапно и
радостно от глухой, мертвящей спячки. -- Крыша!
Подняв свое личико к лицам пассажиров, он заулыбался им с каким то
собачьим обожаньем и надеждой. Те вышли из лифта, переговариваясь,
пересмеиваясь. Лифтер глядел им вслед.
-- Крыша? -- произнес он вопросительно.
Тут послышался звонок, и с потолка кабины, из динамика, зазвучала
команда, очень тихая и очень повелительная:
-- Спускайся вниз, спускайся вниз. На девятнадцатый этаж. Спускайся
вниз. На девятнадцатый этаж. Спускайся...
Лифтер захлопнул дверцы, нажал кнопку и в тот же миг канул в гудящий
сумрак шахты, в сумрак обычной своей спячки.
Тепло и солнечно было на крыше. Успокоительно жужжали пролетающие
вертопланы; рокотали ласково и густо ракетопланы, невидимо несущиеся в ярком
небе, километрах в десяти над головой. Бернард набрал полную грудь воздуха.
Устремил взгляд в небо, затем на голубые горизонты, затем на Ленайну.
-- Красота какая! -- голос его слегка дрожал.
Она улыбнулась ему задушевно, понимающе.
-- Погода просто идеальная для гольфа, -- упоенно молвила она. -- А
теперь, Бернард, мне надо лететь. Генри сердится, когда я заставляю его
ждать. Значит, сообщишь мне заранее о дате поездки. -- И, приветно махнув
рукой, она побежала по широкой плоской крыше к ангарам.
Бернард стоял и глядел, как мелькают, удаляясь, белые чулочки, как
проворно разгибаются и сгибаются -- раз-два, раз-два -- загорелые коленки и
плавней, колебательней движутся под темно-зеленым жакетом плисоные, в
обтяжку шорты. На лице Бернарда выражалось страданье.
-- Ничего не скажешь, хороша, -- раздался за спиной у него громкий и
жизнерадостный голос.
Бернард вздрогнул, оглянулся. Над ним сияло красное щекастое лицо
Бенито Гувера -- буквально лучичось дружелюбием и сердечностью. Бенито
славился своим добродушием. О нем говорили, что он мог бы хогь всю жизнь
прожить без сомы. Ему не приходилось, как другим, глушить приступы дурного
или злого настроения. Для Бенито действительность всегда была солнечна.
-- И пневматична жутко! Но послушай, -- продолжал Бенито, посерьезнев,
-- у тебя вид такой хмурый! Таблетка сомы, вот что тебе нужно. -- Из правого
кармана брюк он извлек флакончик. -- Сомы грамм -- и нету др... Куда ж ты?
Но Бернард, отстранившись, торопливо шагал уже прочь.
Бенито поглядел вслед, подумал озадаченно: "Что это с парнем творится?"
-- покачал головой и решил, что Бернарду и впрямь, пожалуй, влили спирту в
кровезаменитель. "Видно, повредили мозг бедняге".
Он спрятал сому, достал пачку жевательной сексгормональной резинки,
сунул брикетик за щеку и неторопливо двинулся к ангарам, жуя на ходу.
Фостеру выкатили уже из ангара вертоплан, и, когда Ленайна подбежала,
он сидел в кабине, ожидая. Она села рядом.
-- На четыре минуты опоздала, -- кратко констатировал Генри. Запустил
моторы, включил верхние винты. Машина взмыла вертикально. Генри нажал на
акселератор; гуденье винтов из густого шмелиного стало осиным, затем
истончилось в комариный писк; тахометр показывал, что скорость подъема равна
почти двум километрам в минуту. Лондон шел вниз, уменьшаясь. Еще несколько
секунд, и огромные плосковерхие здания обратились в кубистические подобья
грибов, торчащих из садовой и парковой зелени. Среди них был гриб повыше и
потоньше -- это Черинг-Тийская башня взносила на тонкой ноге свою бетонную
тарель, блестящую на солнце.
Как дымчатые торсы сказочных атлетов, висели в синих высях сытые
громады облаков. Внезапно из облака выпала, жужжа, узкая, алого цвета
букашка и устремилась вниз.
-- "Красная Ракета" прибывает из Нью-Йорка, -- сказал Генри. Взглянул
на часики, прибавил: -- На семь минут запаздывает, -- и покачал головой. --
Эти атлантические линии возмутительно непунктуальны.
Он снял ногу с акселератора. Шум лопастей понизился на полторы октавы
-- пропев снова осой, винты загудели шершнем, шмелем, хрущом и, еще басовей,
жукомрогачом. Подъем замедлился; еще мгновенье -- и машина повисла в
воздухе. Генри двинул от себя рычаг; щелкнуло переключение. Сперва медленно,
затем быстрей, быстрей завертелся передний винт и обратился в зыбкий круг.
Все резче засвистел в расчалках ветер. Генри следил за стрелкой; когда она
коснулась метки "1200", он выключил верхние винты. Теперь машину несла сама
