пор как прикладная наука понастоящему взялась за свое дело, к этому и прежде
постоянно прибегали, но на сей раз ампутации и растяжки предстоят нам куда
более радикальные. Руководить этими весьма болезненными операциями будут
высокоцентрализованные тоталитарные правительства. Уж это неизбежно, ибо
близкому будущему присуща схожесть с недавним прошлым, а в недавнем прошлом
быстрые технологические перемены, происходившие в условиях массового
производства среди населения в основном неимущего, всегда склонны были
порождать экономическую и социальную сумятицу. А чтобы справиться с ней,
власть централизовалась и контроль правительства усиливался. Вероятно, все
правительства мира станут полностью или почти полностью тоталитарными еще
даже до взнуздания атомной энергии; а что они будут тоталитарными во время и
после этого взнуздания, кажется почти несомненным. Только широкомасштабное
народное движение к децентрализации и самопомощи может остановить
современную тенденцию к этатизму. Но в данный момент не видно признаков
такого движения.
Разумеется, новый тоталитаризм вовсе не обязан походить на старый.
Управление с помощью дубинок и расстрелов, искусственно созданного голода,
массового заключения в тюрьмы и массовых депортаций является не просто
бесчеловечным (никто теперь особо не заботится о человечности), но и явно
неэффективным, а в наш век передовой техники неэффективность,
непроизводительность -- это грех перед Святым Духом. В тоталитарном
государстве, по-настоящему эффективном, всемогущая когорта политических
боссов и подчиненная им армия администраторов будут править населением,
состоящим из рабов, которых не надобно принуждать, ибо они любят свое
рабство. Задача воспитания в них этой любви возложена в нынешних
тоталитарных государствах на министерства пропаганды, на редакторов газет и
на школьных учителей. Но методы их все еще грубы и ненаучны. Старое
утверждение иезуитов, будто каждый воспитанный ими ребенок навсегда сохранит
внедренные в него религиозные взгляды, было всего лишь похвальбой. А
современный педагог, пожалуй, намного слабей в деле привития своим ученикам
условных рефлексов, чем преподобные отцы, воспитавшие Вольтера*. Наибольшие
триумфы пропаганды достигнуты не путем внедрения, а путем умолчания. Велика
сила правды, но еще могущественнее -- с практической точки зрения --
умолчание правды. Просто-напросто замалчивая определенные темы, отгораживая
массы "железным занавесом" (как выразился м-р Черчилль*) от тех фактов или
аргументов, которые рассматриваются местными политическими боссами как
нежелательные, тоталитаристские пропагандисты влияют на мнения гораздо
действеннее, чем с помощью самых красноречивых обличении, самых убедительных
логических опровержений. Но умолчания недостаточно. Чтобы обойтись без
преследований, ликвидации и других симптомов социального конфликта, надо
позитивные аспекты пропаганды сделать столь же действенными, как и
негативные. Самыми важными "манхэттенскими проектами"* грядущего будут
грандиозные, организованные правительствами исследования того, что политики
и привлеченные к участию научные работники назовут "проблемой счастья", имея
в виду проблему привития людям любви к рабству. Однако любовь к рабству
недостижима при отсутствии экономической обеспеченности; в целях краткости я
делаю здесь допущение, что всемогущей исполнительной власти и ее
администраторам удастся разрешить проблему этой постоянной обеспеченности.
Но к обеспеченности люди очень быстро привыкают и начинают считать ее в
порядке вещей. Достижение обеспеченности -- это лишь внешняя, поверхностная
революция. Любовь к рабству может утвердиться только как результат
глубинной, внутриличностной революции в людских душах и телах. Чтобы
осуществить эту революцию, нам требуются, в числе прочих, следующие открытия
и изобретения. Во-первых, значительно усовершенствованные методы внушения --
через привитие малым детям условных рефлексов и, для старших возрастов,
применение таких лекарственных средств, как скополамин. Во-вторых, детально
разработанная наука о различиях между людьми, которая позволит
государственным администраторам определять каждого человека на подходящее
ему (или ей) место в общественной и экономической иерархии (Люди
неприкаянные, чувствующие себя не на месте, склонны питать опасные мысли о
социальном строе и заражать других своим недовольством). В-третьих
(поскольку люди частенько ощущают нужду в отдыхе от действительности, какой
бы утопической она ни была), заменитель алкоголя и других наркотиков, и
менее вредный, и дающий большее наслаждение, чем джин или героин. И
в-четвертых (но это будет долговременный проект -- понадобятся многие
десятилетия тоталитарного контро ля, чтобы успешно выполнить его), надежная
система евгеники*, предназначенная для того, чтобы стандартизовать человека
и тем самым облегчить задачу администраторов. В "О дивном новом мире" эта
стандартизация изготовляемых людей доведена до фантастических -- хотя,
наверно, и осуществимых -- крайностей. В техническом и идеологическом
отношении нам еще предстоит немалый путь до обутыленных младенцев и
выпускаемых серийно, методом Бокановского, полукретинов. Но и не такое может
осуществиться к шестисотому году эры Форда! Что же касается первых трех черт
этого более счастливого и стабильного мира, то эквиваленты сомы, обучения во
сне и научной системы каст отстоят от нас, вероятно, не дальше, чем на
три-четыре поколения. Да и сексуальный промискуитет' "О дивного нового мира"
не столь уж от нас отдален Уже и сейчас в некоторых крупных горо-
' Ничем не ограниченные отношения между полами.-- Здесь и далее
примечания переводчика.
дах Соединенных Штатов число разводов сравнялось с числом браков.
Пройдет немного лет, и, без сомнения, можно будет покупать разрешение на
брак, подобно разрешению держать собаку, сроком на год, причем вы будете
вольны менять свою собаку или держать нескольких одновременно. По мере того
как политическая и экономическая свобода уменьшается, свобода сексуальная
имеет склонность возрастать в качестве компенсации. И диктатор (если он не
нуждается в пушечном мясе либо в семьях для колонизации безлюдных или
завоеванных территорий) умно поступит, поощряя сексуальную свободу. В
сочетании со свободой грезить под действием наркотиков, кинофильмов и
радиопрограмм она поможет примирить подданных с рабством, на которое те
обречены.
Если все это учесть, то похоже, что Утопия гораздо бли же к нам, чем
кто либо мог вообразить всего пятнадцать лет назад. Тогда она виделась мне в
дальнем будущем, через шесть столетий. Сейчас мне кажется вполне возможным,
что не пройдет и сотни лет, как мы очутимся во власти этого кошмара. При
условии, конечно, что прежде не разнесем себя на мелкие кусочки. По сути
дела, если мы не изберем путь децентрализации и прикладную науку не станем
применять как средство для создания сообщества свободных личностей (а не как
цель, для которой люди назначены служить лишь средством), то нам останутся
только два варианта либо некое число национальных, милитаризованных
тоталитарных государств, имеющих своим корнем страх перед атомной бомбой, а
следствием своим -- гибель цивилизации (или, если военные действия будут
ограничены, увековечение милитаризма), либо же одно наднациональное
тоталитарное государство, порожденное социальным хаосом -- результатом
быстрого технического прогресса вообще и атомной революции в частности; и
государство это под воздействием нужды в эффективности и стабильности
разовьется в благоденственную тиранию, воплощенную в Утопии. Плати, хозяин,
деньги и бери, которую из трех облюбовал.
1946
Но утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И
теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их
осуществления [...] Утопии осуществимы. [...] Жизнь движется к утопиям. И
открывается, быть может, новое столетие мечтаний интеллигенции и культурного
слоя о том, как избежать утопий, как вернуться к не утопическому обществу, к
менее "совершенному" и более свободному обществу.
Николай Бердяев*
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Серое приземистое здание всего лишь в тридцать четыре этажа. Над
главным входом надпись "ЦЕНТРАЛЬНОЛОНДОНСКИЙ ИНКУБАТОРИЙ И ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ
ЦЕНТР" и на геральдическом щите девиз Мирового Государства: "ОБЩНОСТЬ,
ОДИНАКОВОСТЬ, СТАБИЛЬНОСТЬ".
Огромный зал на первом этаже обращен окнами на север, точно
художественная студия. На дворе лето, в зале и вовсе тропически жарко, но
по-зимнему холоден и водянист свет, что жадно течет в эти окна в поисках
живописно драпированных манекенов или нагой натуры, пусть блеклой и
пупырчатой, -- и находит лишь никель, стекло, холодно блестящий фарфор
лаборатории. Зиму встречает зима. Белы халаты лаборантов, на руках перчатки
из белесой, трупного цвета резины. Свет заморожен, мертвен, призрачен.
Только на желтых тубусах микроскопов он как бы сочнеет, заимствуя живую
желтизну, словно сливочным маслом мажет эти полированные трубки, вставшие
длинным строем на рабочих столах.
-- Здесь у нас Зал оплодотворения, -- сказал Директор Инкубатория и
Воспитательного Центра, открывая дверь.
Склонясь к микроскопам, триста оплодотворителей были погружены в тишину
почти бездыханную, разве что рассеянно мурлыкнет кто-нибудь или посвистит
себе под нос в отрешенной сосредоточенности. По пятам за Директором робко и
не без подобострастия следовала стайка новоприбывших студентов, юных,
розовых и неоперившихся. При каждом птенце был блокнот, и, как только
великий человек раскрывал рот, студенты принимались яро строчить
карандашами. Из мудрых уст -- из первых рук. Не каждый день такая привилегия
и честь. Директор Центрально Лондонского ИВЦ считал всегдашним своим долгом
самолично провести студентов новичков по залам и отделам "Чтобы дать вам
общую идею", -- пояснял он цель обхода. Ибо, конечно, общую идею хоть какую
то дать надо -- для того, чтобы делали дело с пониманием, -- но дать лишь в
минимальной дозе, иначе из них не выйдет хороших и счастливых членов
общества. Ведь как всем известно, если хочешь быть счастлив и добродетелен,
не обобщай, а держись узких частностей; общие идеи являются неизбежным
интеллектуальным злом. Не философы, а собиратели марок и выпиливатели
рамочек составляют становой хребет общества.
-- Завтра, -- прибавлял он, улыбаясь им ласково и чуточку грозно, --
наступит пора приниматься за серьезную работу. Для обобщений у вас не
останется времени. Пока же...
Пока же честь оказана большая. Из мудрых уст -- и прямиком в блокноты.
Юнцы строчили как заведенные.
Высокий, сухощавый, но нимало не сутулый, Директор вошел в зал. У
Директора был длинный подбородок, крупные зубы слегка выпирали из под
свежих, полных губ. Стар он или молод? Тридцать ему лет? Пятьдесят?
Пятьдесят пять? Сказать было трудно. Да и не возникал у вас этот вопрос,
ныне, на 632-м году эры стабильности, эры Форда, подобные вопросы в голову
не приходили.
-- Начнем с начала, -- сказал Директор, и самые усердные юнцы тут же
запротоколировали "Начнем с начала". -- Вот здесь, -- указал он рукой, -- у
нас инкубаторы. -- Открыл теплонепроницаемую дверь, и взорам предстали ряды
нумерованных пробирок -- штативы за штативами, стеллажи за стеллажами --
Недельная партия яйцеклеток. Хранятся, -- продолжал он, -- при 37 градусах;
