оказались в воде.
- Вот человек, который мне воистину по душе!
Мы испытали предложенный способ - но ничего не вышло. Ветер посвежел,
и данное обстоятельство больше сказывалось на летательной машине, чем на
нас: пропитавшийся водой матрас для солнечных ванн как бы приклеился к
воде - у него же не было паруса. Вместо того чтобы подтянуть нас к машине,
человек, державший другой конец каната, вынужден был все время отпускать
его, иначе нас бы просто стащило с матраса в воду.
Он что-то крикнул, Маргрета ответила. Так они перекликались довольно
долго. Наконец она повернулась ко мне:
- Он говорит, чтобы мы отпустили конец, они отплывут, а потом
вернутся, но на этот раз машина пойдет прямо на наш плот, только очень
медленно. Когда они подплывут совсем близко, нам придется попытаться
влезть в aeroplano. Так называется машина.
- Хорошо.
Машина отплыла. Побежала по воде и, описан дугу, снова направилась к
нам. Пока мы ожидали ее, скучать не пришлось: дм развлечения совсем рядом
появился огромный акулий спинной плавник. Акула не атаковала, видно, еще
не обмозговала (да и был ли у нее мозг?), годимся ли мы ей на закуску.
Думаю, она наблюдала только нижнюю сторону капоковой подстилки.
Летательная машина между тем шла прямо на нас, словно какая-то
чудовищная стрекоза, летящая над самой поверхностью океана. Я сказал:
- Дорогая, как только она приблизится, хватайся за ближайшее
крепление, а я подтолкну тебя. А сам заберусь следом.
- Нет, Алек.
- Что значит нет?
Я даже разозлился. Маргрета великолепный товарищ, и вдруг такое
упрямство. Да еще в такую минуту!
- Ты не сможешь подтолкнуть меня, тебе не на что опереться. И встать
не сможешь, тут сесть и то нельзя. Я скачусь с матраса налево, ты -
направо. Если кто-то из нас промахнется - тут же обратно на матрас.
Aeroplano сделает еще один заход.
- Но...
- Так он велел.
Времени терять было нельзя; машина уже почти наехала на нас. Ее
"ноги" - вернее, крепления, соединяющие нижние каяки с основным телом
машины, касались матраса, одна чуть не задела меня, другая - Маргрету.
- Давай! - крикнула она.
Я покатился вбок и ухватился за крепление. У меня чуть не вырвало
руку из плечевого сустава, но я как обезьяна вскарабкался наверх и обеими
руками ухватился за что-то на "животе" машины, поставил ногу на нижний
каяк и обернулся.
Я увидел, как чья-то рука протянулась к Маргрете, как с помощью этой
руки она вскарабкалась на коробчатое крыло - и вдруг исчезла. Я
повернулся, намереваясь вскарабкаться повыше, и внезапно взлетел на крыло.
В обычных-то условиях я левитировать не умею, но тут была важная
побудительная причина: грязно-белый плавник - слишком большой для
добропорядочной рыбы - резал воду, направляясь прямо к моей ноге.
Я обнаружил, что нахожусь рядом с маленьким домиком, откуда водители
управляют своей странной машиной. Второй из них (не тот, который вылезал,
чтобы помочь нам) выглянул из окна, улыбнулся мне, протянул руку и открыл
маленькую дверцу. Я нырнул внутрь головой вперед; Маргрета уже сидела там.
Внутри было четыре сиденья - два впереди, где сидели водители, два
сзади - для нас.
Водитель, сидевший впереди меня, обернулся и, сказав что-то,
продолжал - я заметил это! - пялиться на Маргрету. Конечно, она была
голая, но ведь не по своей вине, и настоящий джентльмен на его месте так
не поступил бы.
- Он говорит, - объяснила Маргрета, - что мы должны застегнуть пояса.
Наверно, он имеет в виду это, - и она показала на пряжку ремня, другой
конец которого был прикреплен к корпусу машины.
Оказалось, что я сижу на такой же пряжке, которая уже успела
просверлить дыру в моей сожженной солнцем заднице. До того я ее не замечал
- слишком много других вещей требовали моего внимания.
(И почему бы ему не перестать пялить глазища? Я чувствовал, что еще
минута - и я заору на него. То, что он совсем недавно, рискуя, спас жизнь
Маргрете и мне, в эту минуту в мою голову даже не приходило: я был просто
в бешенстве от того, как нагло он пользуется беспомощностью леди.)
Пришлось вернуться к изучению дурацкого пояса и постараться
игнорировать поведение водителя. Он что-то сказал своему напарнику, и тот
с энтузиазмом вступил с ним в спор. Потом в их разговор вмешалась
Маргрета.
- О чем они болтают? - спросил я.
- Бедняга хочет отдать мне свою рубашку. А я отказываюсь... но не
очень решительно... а так, чтоб оставить ему возможность настоять на
своем. Это очень мило с его стороны, дорогой. И хоть я не придаю подобным
вещам большого значения, все же чувствую себя среди посторонних лучше,
когда на мне что-то надето. - Она прислушалась и добавила: - Они спорят
между собой, кому достанется эта честь.
Я промолчал. И в душе принес ему извинения. Спорю, даже папе римскому
случалось раза два-три украдкой поглядеть на женщин.
В споре победил тот, кто сидел справа. Он повозился на кресле, так
как встать не мог, стащил через голову рубашку и передал ее Маргрете.
- Senorita, por favor.
Он добавил что-то еще, но это оказалось за пределами моих познаний в
испанском.
Маргрета ответила с достоинством и изяществом и продолжала болтать с
ними, пока натягивала рубашку, которая более или менее скрыла ее наготу,
- Дорогой, командир - teniente Анибал Санс Гарсиа - и его помощник -
sargento [лейтенант; сержант (исп.)] Роберто Домингес Джонс - оба из
королевских мексиканских сил береговой охраны, хотели отдать мне свои
рубашки, но сержант победил в игре "чет-нечет", и я получила его рубашку.
- В высшей степени благородный поступок. Спроси его, нет ли в этой
машине чего-нибудь, что можно было бы надеть на меня.
- Попробую. - Она произнесла несколько фраз, я разобрал свое имя.
Потом она снова перешла на английский: - Джентльмены, я имею честь
представить вам моего мужа Александро Грэхема Хергенсхаймера, - и опять
затараторила по-испански.
Ответ прозвучал тут же.
- Лейтенант очень сожалеет, но он вынужден сказать, что у них нет
ничего, что можно было бы предложить тебе. Однако он клянется честью
матери, что, как только мы доберемся до Масатлана и тамошнего офиса
береговой охраны, тебе что-нибудь обязательно подберут. А теперь лейтенант
просит нас обоих затянуть пояса как можно крепче, так как нам предстоит
взлет. Алек, я ужасно боюсь.
- Не надо. Я буду держать тебя за руку.
Сержант Домингес опять обернулся и протянул фляжку.
- Aqua? [Воды? (исп.)]
- Боже мой, конечно! - вскричала Маргрета. - Si! Si! Si!
Никогда еще вода не казалась мне такой вкусной.
Лейтенант оглянулся, взял у нас фляжку, широко улыбнулся и показал
большой палец - жест, восходящий еще к временам Колизея, - потом сделал
что-то, заставившее моторы его машины заработать в более быстром темпе.
Только что они работали медленно-медленно. И вдруг раздался страшный
грохот. Машина развернулась, и лейтенант направил ее прямо по ветру. Ветер
свежел с самого утра и теперь уже поднимал небольшие завитки пены на
слабой океанской ряби, Моторы заработали еще напряженней, будто в припадке
неодолимой ярости, и мы начали подпрыгивать на волнах, стенки кабины
вибрировали.
Затем мы стали с невероятной силой ударяться о каждую десятую волну.
Не знаю почему, но машина все-таки не развалилась.
И вдруг мы оказались в двадцати фугах над поверхностью океана, удары
прекратились. Вибрация и рев не утихали. Мы взлетели под острым углом,
потом повернули. Машина опять пошла вниз, и я чуть было не выдал обратно
те несколько блаженных глотков воды, которыми только что насладился.
Океан был прямо перед нами. Он вздыбился, как отвесная стена.
Лейтенант повернулся к нам и что-то прокричал. Мне очень хотелось сказать
ему, что лучше бы он смотрел вперед но я промолчал.
- О чем это он?
- Просит посмотреть туда, куда он покажет. Прямо туда, куда летит
машина. El tiburon blanco grande - большая белая акула, которая чуть не
слопала нас.
(Я прекрасно обошелся бы и без этого.) И в самом деле - как раз в
середине стены океана виднелась серая тень, режущая воду плавником. Как
раз в ту минуту, когда я понял, что сейчас мы неминуемо врежемся в стену
рядом с плавником, стена рухнула куда-то в сторону, мой зад с силой
вдавился в сиденье, в ушах заревело, и меня не вытошнило прямо на нашего
хозяина лишь благодаря моей железной выдержке.
Машина выровнялась, и неожиданно стало почти удобно, если, конечно,
позабыть о вибрации и реве.
Нет. Воздушные корабли все же куда приятнее.
Суровые холмы за линией берега, которые так трудно было рассмотреть с
нашего плота, стали прекрасно видны, как только мы поднялись в воздух; на
берегу - цепочка очаровательных пляжей и город, к которому мы
направлялись. Сержант повернулся, показал на город и что-то сказал.
- Чего ему?
- Сержант Роберто говорит, что мы будем дома как раз к ленчу.
Almuerzo, сказал он, но заметил, что для нас это будет завтрак - Desayuno.
Мой желудок вдруг стал проявлять признаки жизни.
- Мне дела нет, как он у них именуется. Скажи ему, пусть не
беспокоится - лошадь можно не жарить. Съем ее сырой.
Маргрета перевела. Наши хозяева расхохотались, и лейтенант повел
машину на снижение. Он посадил ее на воду, одновременно глядя через плечо
на Маргрету и болтая с ней, а та улыбалась ему, глубоко вонзая ногти в мою
правую ладонь.
Итак, мы прилетели. Никто не пострадал. И все же воздушные корабли
лучше.
Ленч! Наше будущее утопало в розах.
10
В поте лица твоего будешь есть хлеб,
доколе не возвратишься в землю...
Бытие 3, 19
Через полчаса после того как летательная машина, поднимая брызги,
опустилась в гавани Масатлана, Маргрета и я сидели с сержантом Домингесом
в столовой для рядового состава службы береговой охраны. Мы опоздали к
дневной трапезе, но нас все же обслужили. Я был одет. Во всяком случае на
мне была пара рабочих штанов из мешковины. Но разница между тем, в чем
мать родила, и парой штанов куда больше, чем между дешевыми рабочими
штанами и горностаевой мантией. Попробуйте - и убедитесь.
К летательной машине, ставшей на якорь, подошла небольшая лодка;
потом пришлось пройти весь причал, к которому нас привезли, дойти до
здания штаб-квартиры, а там дожидаться, пока мне не отыщут брюки, и все
это время множество незнакомцев, среди которых было немало женщин, глазели
на меня. Ужас! Никогда еще в жизни не испытывал я такого срама, разве что
во время того печального инцидента в воскресной школе, когда мне было пять
лет.
Но теперь все было позади, перед нами стояли яства и питье, и
какое-то время я чувствовал себя безмерно счастливым. Конечно, это была не
та еда, к которой я привык. Кто сказал, что голод - лучший повар? Кем бы
он ни был, он глубоко прав; ленч оказался великолепным! Блинчики из
кукурузной муки, которые мы макали в сироп, вареные бобы, горячая как
огонь похлебка, миска маленьких желтых помидоров и кофе - крепкий, черный
и горький - что еще нужно человеку? Ни один гурман не смаковал изысканные
блюда так, как я этот завтрак.
Поначалу я немного смущался, что мы едим в столовой для рядового
состава, а не с лейтенантом Сансом, там, где питаются офицеры. Потом мне
разъяснили, что я страдал очень распространенным сломом - штатские, не
