их реальность. Император прислал мне цветы, выращенные в дворцовой
оранжерее: а может быть они действительно предназначались мне?
Ну да ладно. Я бездельничал и наслаждался роскошью быть Лоренцо или
даже просто Лоуренсом Смайтом. Я заметил, что стоит кому-нибудь войти, как
я мгновенно входил в роль. Происходило это чисто машинально, но я ничего
не мог с собой поделать, хотя это было вовсе ни к чему, так как ко мне
никто кроме Пенни и доктора Кэнека обычно не входил, если не считать
единственного визита Дэка.
Но даже и подобная лотофагия со временем надоедает. На четвертый день
я устал от своей комнаты, как уставал от долгого ожидания в приемных
театров. Да еще почти полное одиночество... Никто не навещал меня. Кэнек
заходил очень редко и визиты его всегда бывали сугубо профессиональными, а
визиты Пенни были очень короткими и их вполне можно было пересчитать по
пальцам одной руки. К тому же она перестала меня называть мистером
Бонфортом.
Когда ко мне явился Дэк, я очень обрадовался.
- Дэк! Что новенького?
- Ничего особенного. Разрываюсь между текущим ремонтом "Томми" и
помощью Роджу в его закулисных махинациях. Да, чтобы провести эту
кампанию, ему придется, видимо, пожертвовать желудком, всякая палка о двух
концах. - Он сел. - Политика!
- Хмм... Дэк, а как вы оказались замешанным во все это? Раньше я
считал, что космонавты так же аполитичны, как и актеры. А уж в особенности
вы не похожи на человека, занимающегося политикой.
- С космонавтами дело обстоит не просто. Они и интересуются политикой
и не интересуются ею. В большинстве случаев их совершенно не волнует, как
действует вся эта чертова кухня, до тех пор, пока они могут спокойно
перебрасывать какой-нибудь хлам с планеты на планету. Но ведь груз нужно
иметь, а иметь груз - значит иметь торговлю, а выгодная торговля - это
свободная торговля, при которой любой корабль может лететь куда ему
вздумается, и не опасаться всяких там таможенных глупостей и районов с
ограниченным доступом! Свобода! И вот тебя уже засосало - ты по уши увяз в
политике. Что до меня, так я начал с того, что потихонечку пробивал
"продолжительные перевозки" - добиваясь того, чтобы во время перевозок
между тремя планетами пошлина не взималась дважды. И конечно же, это
оказалось в программе мистера Бонфорта. Одно тянуло за собой другое, и вот
я уже шкипер его яхты на протяжении последних шести лет, а заодно
представляю в Ассамблее своих товарищей по профессии в полном соответствии
с их желаниями. - Он вздохнул. - Впрочем я и сам-то не понимаю, как все
это произошло.
- Так значит вы собираетесь бросать все это? Вы, конечно, не стали
выставлять свою кандидатуру на переизбрание?
Он непонимающе уставился на меня.
- Что? Да ведь тот, кто не занимается политикой, просто не живет
по-настоящему...
- Но ведь вы сами сказали...
- Я знаю, что я сказал. Да, политика трудное и иногда грязное
занятие, она требует от человека полной отдачи и тщательной проработки
всех деталей. Но она же - единственный спорт для взрослых людей. Все
остальные игры - для детей, абсолютно все. - Он поднялся. - Ну, мне пора.
- О, посидите еще.
- Не могу. Завтра мне предстоит помогать Роджу в Ассамблее. Я вообще
напрасно задержался у вас.
- Вот как? А я и не знал. - Я знал, что нынешняя Ассамблея перед
роспуском должна собраться в последний раз, чтобы утвердить временное
правительство. Но я как-то не задумывался об этом. Это было совершенно
рутинным и формальным событием, вроде утверждения состава кабинета
Императором. - Так он сам решил взяться за это?
- Нет. Но можете не беспокоиться. Родж извинится перед Ассамблеей за
ваше, я имею в виду его отсутствие и попросит принять его полномочия без
возражений. Затем он зачитает речь Верховного Министра при вступлении на
пост - Билл как раз сейчас пишет ее. Затем, уже от собственного имени, он
предложит утвердить состав правительства. Подождет. Возражений не
последует. Голосование. Принято единогласно - и все стремглав разбегаются
по домам и начинают сулить своим избирателям по две женщины в каждой
постели и по сотне империалов каждый понедельник. Рутина. - И добавил. -
Ах да! Потом еще несколько членов Партии Человечества в знак своей
симпатии пошлют корзину с цветами, которая ослепит всех своим лицемерным
сиянием. Конечно, с большим удовольствием они бы послали цветы на похороны
Бонфорта. - Он нахмурился.
- Неужели это в самом деле так просто? А что если Ассамблея не примет
полномочий Роджа? Я думал, что в Ассамблеи нельзя выступать от чьего-то
имени.
- Вообще-то это так. Или являйся сам, или тебе не очень-то и нужно.
Но тут все дело в парламентской механике. Если они ни примут его
полномочий завтра, то просто придется подождать, пока они созреют и
проголосуют единогласно, чтобы получить возможность начать гипнотизировать
своих избирателей. В общем-то эта Ассамблея и так мертва, как приведение
Цезаря, но ее нужно похоронить конституционно.
- Хорошо. Но предположим все-таки, что какой-нибудь идиот будет
против?
- Таких не найдется. В противном случае наступил бы конституционный
кризис. Но этого не произойдет.
Некоторое время мы оба молчали. Дэк как будто и не собирался уходить.
- Дэк, а если я сам появлюсь на Ассамблее и прочитаю речь, то намного
ли облегчит это дело?
- Что? Но ведь я думал, что все решено. Ведь вы решили, что
появляться публично больше не следует, если не возникнет крайней
необходимости. В принципе я согласен с вами. Это старая басня о лисице и
кувшине.
- Да, но ведь в этом нет ничего опасного. Все роли распределены
заранее, все расписано как по нотам. Может ли случиться так, что возникнет
неожиданная ситуация, с которой я не смогу совладать?
- Нет. Правда после речи вы по правилам должны были бы выступить
перед корреспондентами, но я думаю, что ваше недавнее заболевание будет
вполне уважительной причиной не делать этого. Мы можем вывести вас оттуда
через аварийный выход и тем самым полностью оградить от встречи с
представителями прессы. - Он усмехнулся. - Конечно, никогда нельзя
исключать возможность того, что какой-нибудь безумец пронесет с собой на
галерею для посетителей оружие... мистер Бонфорт обычно так и называл ее:
"галерея для стрельбы по живым мишеням", особенно после того, как его
ранили оттуда.
Я вдруг почувствовал сильную боль в ноге.
- Вы что, пытаетесь напугать меня?
- Нет.
- В таком случае это довольно забавный способ придать мне храбрости.
Дэк, будьте откровенны. Вы хотите, чтобы я выступил завтра? Или нет?
- Конечно хочу! А иначе с чего бы мне торчать тут у вас, когда и так
дел невпроворот? Ради того, что почесать язык?
Спикер ударил в гонг, капеллан прочитал молитву, в которой были
тщательно обойдены все возможные религиозные различия - и наступила
тишина. Пустовало более половины депутатских мест, зато на галерее кишмя
кишели туристы.
Звук церемониального гонга разнесся по залу, многократно усиленный с
помощью электроники. Затем его сменил традиционный стук в дверь. Пристав
со своей дубиной устремился туда. Трижды Император требовал, чтобы его
впустили и трижды ему было отказано. Тогда он попросил парламент, чтобы
его впустили, ему было позволено войти. Пока Виллем не вошел и не занял
своего места позади стола спикера, мы все стояли. Он был в мундире
Верховного Адмирала и пришел один, не сопровождаемый никем.
После этого я сунул свой жезл подмышку и, встав со своего места в
первом ряду, прочитал свою речь, обращаясь в основном к спикеру и
совершенно не обращая внимания на короля, как будто его здесь и не было.
Это была не та речь, которую написал Корисмен. Та речь отправилась в
помойку, как только я пробежал ее глазами. Билл написал обычную рекламную
речь, годную лишь для избирательной кампании; здесь это не годилось.
Моя речь была короткой и нейтральной. Я составил ее, пользуясь
материалами других выступлений Бонфорта, и особенно одной из его речей,
произнесенной по довольно сходному поводу. В ней я горой встал за все
хорошее, за хорошую погоду и за то, чтобы все так же любили друг друга,
как мы добрые демократы, любим своего монарха, а он любит нас. Это была
самая настоящая лирическая поэма, написанная белым стихом и состоящая
примерно из пяти сотен слов. Там, где мне приходилось сбиваться с
Бонфорта, я начинал говорить от себя.
Галерею пришлось призвать к порядку.
Родж встал и предложил утвердить кандидатуры людей, предложенных мною
в кабинет - ожидание - против никого, клерк извещает, что все согласны.
Пока я шел вперед, сопровождаемый с одной стороны членами своей партии, а
с другой членами оппозиции, я успел заметить, что многие парламентарии
нетерпеливо поглядывают на часы, прикидывая, успеют ли они на полуденный
челнок.
Затем я выразил покорность своему монарху, строго придерживаясь
конституционных пределов, поклялся защищать и расширять права и привилегии
Великой Ассамблеи и защищать свободы граждан Империи, где бы они не
находились - а заодно и исполнять обязанности Верховного Министра Его
Величества.
Мне казалось, что я говорю легко и бойко, как где-нибудь в гостях - и
только через некоторое время заметил, что надрываюсь так, что почти ничего
не вижу. Когда я кончил, Виллем тихо сказал:
- Отличное представление, Виллем.
Не знаю, думал ли он, что говорит со мной или со своим старым другом
- да меня это и не заботило. Я не стал вытирать слезы. Они все еще
катились по моим щекам, когда я повернулся лицом к Ассамблее. Подождав,
пока удалится Виллем, я распустил собрание.
В этот день "Диана, Лтд." пустила целых четыре челнока. Новая Батавия
опустела - в городе остался только двор и около миллиона мясников,
булочников и гражданских служащих. Да еще временное правительство.
Переборов свою простуду и появившись в Ассамблее, я решил, что дальше
скрываться нет смысла. Да и не мог я, будучи назначенным Верховным
Министром, не вызывая пересудов, вдруг исчезнуть с горизонта. В качестве
номинального главы политической партии, вступающей в политическую кампанию
накануне выборов, я просто должен был встречаться с самыми разными людьми
- по крайней мере хотя бы с некоторыми. Поэтому я делал все, что был
должен делать и каждый день требовал отчета о ходе выздоровления Бонфорта.
Дела его шли очень хорошо, хотя и довольно медленно. Кэнек дал мне понять,
что если возникнет неотложная необходимость, Бонфорт может появиться
публично в любое время - правда доктор не рекомендовал этого делать, так
как Бонфорт за время болезни потерял более двадцати фунтов веса и все еще
плоховато координировал движения.
Родж выбился из сил, стараясь обезопасить нас обоих. Теперь мистер
Бонфорт знал, что вместо него используют двойника. Сначала его охватил
приступ негодования, но потом он подчинился неизбежности и даже одобрил
это. Родж вел кампанию, консультируясь с ним только по вопросам внешней
политики, передавая затем его советы мне, а я, если того требовали
обстоятельства, высказывал суждения Бонфорта публично.
Оберегаем я был потрясающе. Увидеть меня было просто невозможно. Мой
офис находился рядом с теми же покоями лидера оппозиции, что и раньше
(переезжать в апартаменты, предназначенные для Верховного Министра, мы не
стали, хотя вполне имели на это право, а просто сослались на то, что
правительство было все-таки временным) - поэтому попасть в мой кабинет
