несколько раз вертел его в руках!
- К черту оборудование! Этого вполне достаточно.
- Билл, я ведь и раньше постоянно напоминал вам, чтобы вы
воздерживались от грубых выражений в присутствии леди. А стакан можете
оставить у себя.
- Вы чертовски правы. Так я и сделаю.
- Отлично. А теперь уходите. Если вы не уйдете добровольно, я буду
вынужден вызвать охрану.
Он вышел. Все молчали. Тогда я сказал:
- Позвольте я предоставлю свои отпечатки каждому из вас.
О, я уверен, что они никому из нас совершенно не нужны, - поспешно
заявил Акройд.
- Нет, отчего же! Если в этом что-то есть, вам понадобятся
доказательства. - Я настаивал, потому что это было в духе Бонфорта - а
кроме того, нельзя быть слегка беременным или чуть-чуть разоблаченным - а
я не хотел, чтобы мои друзья были отданы Биллу на растерзание - это было
последнее, что я мог для них сделать.
Мы не стали посылать ни за каким оборудованием. У Пенни была
копировальная бумага, еще у кого-то один из тех "вечных" блокнотов с
пластиковыми листами, которые прекрасно хранят отпечатки. Затем я еще раз
пожелал всем присутствующим всего доброго и удалился.
Дотащиться мы смогли только до кабинета Пенни. Там, внутри, она тут
же упала в обморок. Я перенес ее в свой офис, уложил на кушетку, а сам
после этого сел за письменный стол и несколько минут просто дрожал.
В течение дня состояние наше нисколько не улучшилось. Мы, как всегда,
занимались какими-то делами; и только всем посетителям Пенни отказывала
под тем или иным предлогом. Вечером мне предстояло выступать с речью и я
уже серьезно подумывал, не отменить ли мне ее. Стереоприемник я целый день
держал включенным, но ни слова о том, что произошло на утренней
пресс-конференции не было сказано. Я понял, что они, прежде чем сделать
все происшедшее достоянием гласности, тщательно проверяют отпечатки - ведь
несмотря ни на что, я оставался Его Императорского Величества Верховным
Министром и серьезные доказательства просто необходимы. Потом я решил
все-таки выступить с речью, раз уж я написал ее и время выступления
заранее назначено. Я даже не имел возможности посоветоваться с Дэком - он
находился в кратере Тихо, в Тихо-Сити.
Это была лучшая моя речь. В ней я поступил так же, как комик пытается
успокоить публику в горящем театре. Как только выключился записывающий
аппарат, я уткнулся лицом в ладони и заплакал. Пенни утешающе похлопывала
меня по плечу. После пресс-конференции мы с ней больше не обсуждали того,
что произошло.
Родж прибыл почти в тот же миг, как я кончил записываться, и сразу же
явился ко мне.
Тоскливым монотонным голосом я поведал ему всю эту грязную историю.
Он слушал, пожевывая потухшую сигару. Лицо его оставалось бесстрастным.
В конце своего рассказа я почти извиняющимся тоном сказал:
- Я просто должен был дать им свои отпечатки! Отказаться было бы не
по-бонфортовски.
- Не волнуйтесь, - сказал Родж.
- Что?
- Я сказал: не волнуйтесь. Когда поступит ответ из Бюро Идентификации
в Гааге, вас будет ждать маленький, но приятный сюрприз - а нашего друга
Билла - большой, но не столь приятный. Если он получил часть своих иудиных
сребреников авансом, то скорее всего ему придется расстаться с ними.
Надеюсь, что его заставят сделать это.
Я прекрасно понял, что Родж имеет в виду.
- О! Но, Родж, они ведь на этом не остановятся. Есть множество других
возможностей. Общественная безопасность. Да и вообще, куча других мест.
- То есть вы думаете, что мы все проделали недостаточно тщательно?
Шеф, я так и знал, что подобное может рано или поздно произойти. С того
самого момента, как Дэк объявил о претворении в жизнь плана Марди Грас,
началось заметание следов. Везде. Но я почему-то решил, что Биллу об этом
знать не обязательно. - Он пососал сигару, вынул ее изо рта и повертел в
руках.
- Бедняга Билл.
Пенни тихо ахнула и снова упала в обморок.
10
Наконец настал самый последний день. О Билле мы больше ничего не
слышали. Из пассажирских списков стало известно, что он улетел на Землю
два дня назад, после своего фиаско. Если в новостях и упоминали о нем
что-нибудь, я, во всяком случае, ничего не слышал. Да и в выступлениях
Квироги не было даже ни малейшего намека на что-нибудь подобное.
Здоровье мистера Бонфорта постепенно улучшалось, и вскоре стало ясно,
что после выборов он вполне сможет приступить к своим обязанностям.
Кое-какие следы паралича еще оставались, но мы уже знали, как сохранить
это в тайне: сразу после избрания он отправится на отдых. Это обычная
практика всех политических деятелей. Отдых будет проходить на борту
"Томми", вдали от всего. Во время этого полета меня приведут в
естественный вид и забросят обратно на Землю, а у шефа произойдет легкий
удар, как следствие перенапряжения во время кампании.
После этого Роджу придется заняться кое-какими отпечатками пальцев,
но, в принципе, с этим можно и подождать с год или даже больше.
В день выборов я был счастлив как щенок в кладовке для обуви. Моя
роль окончена, хотя мне и предстояло еще сделать кое-что. Я уже записал
две пятиминутные речи для передачи в эфир. В одной из них я выражал
удовлетворение победой, в другой - отважно смирялся с поражением. Как
только вторая речь была записана, я обнял Пенни и поцеловал. Кажется, она
была ничуть не против.
Что мне оставалось сделать, так это выступить в роли еще раз, но
теперь уже перед самым сложным зрителем. Мистер Бонфорт пожелал увидеть
меня - в его облике - до того, как я избавлюсь от него. Я был не против.
Теперь, когда все было позади, повидаться с ним я даже и сам хотел бы.
Играть его самого для его же собственного удовольствия, будет похоже на
комедию, только делать мне это придется всерьез. Нет, что я говорю? Ведь в
комедии только и можно играть всерьез.
Все семейство должно было собраться в наружной комнате - потому что
мистер Бонфорт уже несколько недель не видел неба и соскучился по нему.
Здесь мы узнаем о результатах голосования и отметим наш успех или
поражение и поклянемся в следующий раз не допустить его. В последней части
торжества я участвовать не собирался: это была первая и последняя в моей
жизни политическая кампания и с меня было довольно политики. Я даже не был
уверен, что хочу сыграть в последний раз. Непрерывная игра на протяжении
более шести недель равна по продолжительности примерно пятистам обычным
представлениям. А ведь это очень много.
Его подняли наверх в кресле-каталке в лифте. Я держался в тени, давая
им возможность поудобнее устроить его на кушетке до моего появления - ведь
это естественное человеческое право: не выказывать слабости перед
посторонним человеком. Кроме того, я хотел соответствующим образом
обставить свой выход.
Когда я увидел его, то удивился настолько, что чуть было не вышел из
образа. Как он похож на моего отца! Это было чисто "семейным" сходством;
мы с ним были гораздо более похожи друг на друга, чем каждый из нас в
отдельности на моего отца, но сходство несомненно было, да еще тот же
возраст, так как он выглядел действительно старым. Я даже не представлял
себе, скольких лет жизни стоило ему это похищение. Он был страшно худ, а
волосы его совсем поседели.
Для себя я отметил, что во время предстоящих каникул в космосе я
должен помочь привести в подходящий для обратной замены вид. Доктор Кэнек
наверняка сумеет нагнать ему недостающий вес, а если даже и не сможет, то
есть много прекрасных способов сделать так, что человек будет смотреться
гораздо более полным, чем на самом деле. А его волосами я могу заняться
сам. А запоздалое сообщение о постигшем его ударе поможет скрыть все
несоответствия. Кроме того, ведь все эти изменения произошли за последние
две недели, поэтому надо скрыть их потщательнее, чтобы снова не возникли
слухи о подмене.
Но все это откладывалось где-то в дальних уголках моего сознания. Я
же был переполнен впечатлениями. Хотя человек, полулежащий передо мной был
тяжело болен, он просто дышал силой и мужеством. Я испытал примерно такое
же теплое, почти священное чувство, которое охватывает человека у подножия
гигантской статуи Авраама Линкольна. Глядя на него, укрытого пледом, с
бездействующей левой стороной тела, я вспомнил еще один памятник -
раненому льву из Люцерна. Бонфорт обладал теми же силой и достоинством,
даже будучи беспомощным. "Гвардия умирает, но не сдается".
Когда я вошел, он взглянул на меня, и на его лице появилась теплая
дружелюбная и даже ласковая улыбка. Я улыбнулся ему той же самой улыбкой и
подошел к кушетке. Его рукопожатие оказалось неожиданно сильным. Затем с
теплотой в голосе он сказал:
- Я счастлив, что в конце концов увидел вас. - Речь его была немного
неразборчивой, и теперь я видел, что левая половина лица безжизненна.
- Для меня также большая честь и счастье познакомиться с вами, сэр! -
чтобы не расслабить при этих словах левую сторону лица, мне пришлось
сделать сознательное усилие.
Он окинул меня взглядом с ног до головы и улыбнулся.
- Такое впечатление, что вы меня уже видели раньше.
Я тоже оглядел себя.
- Я старался сделать все как можно лучше, сэр!
- Старался! Да ведь вы все сделали просто замечательно. Более чем
странно увидеть вдруг самого себя.
Тут я вдруг с жалостью понял, что он не понимает полностью, как он
выглядит; то, как выглядел я, и было для него собственной внешностью - и
любое изменение ему казалось временным и имеющим причиной исключительно
болезнь. Он продолжал:
- Вас не затруднит несколько раз пройтись по комнате, сэр? Я хочу
посмотреть на вас... на себя... на нас. Хочется хоть раз побывать
зрителем.
Я выпрямился, прошелся по комнате, что-то сказал Пенни (бедное дитя
совсем ошалело переводило взгляд с него на меня и обратно), взял со стола
газету, почесал ключицу и потер подбородок, вытащил из-под руки жезл и
поиграл с ним.
Он с восхищением наблюдал за мной. Я встал посреди ковра и произнес
одну из лучших его речей, не стараясь повторять ее слово в слово, а
немного изменил ее, заставляя слова перекатываться и грохотать, как любил
это делать он сам - и закончил ее собственными словами: "Раба нельзя
освободить, если только он не добьется освобождения сам. Нельзя и
свободного человека сделать рабом; его можно только убить!".
После этих слов наступило молчание, затем - гром аплодисментов - даже
сам Бонфорт хлопал здоровой ладонью по кушетке и кричал: "Браво!".
После этого он велел взять мне кресло и подсесть к нему. Я заметил,
что он смотрит на жезл и вручил его ему.
- Он стоит на предохранителе.
- Я знаю как им пользоваться. - Он внимательно осмотрел его и вернул
мне. Я думал, что он, возможно, захочет оставить его у себя. Но раз так,
значит придется отдать его Дэку, чтобы потом он сам вручил его законному
владельцу. Он попросил меня рассказать о себе, потом заметил, что самого
меня он никогда на сцене не видел, но видел моего отца в роли Сирано.
Потом он спросил меня, что я собираюсь делать в дальнейшем. Я
ответил, что никаких определенных планов у меня нет. Он кивнул и сказал:
- Посмотрим. У нас есть для вас местечко. Нужно кое-что сделать, -
при этом он ни словом не обмолвился о плате, и я был горд этим.
Постепенно начали поступать сведения об итогах голосования, и он
повернулся к стереоприемнику. Голосование начали сорок восемь часов назад,
