предложении на тысячу?
- Я не подумал, что вы сказали это серьезно. Он какой-то сонный.
Агент Компании поднял брови.
- Извините, мне придется попросить клиента сойти с трибуны.
Но, прежде чем Уингейт успел сойти, другой голос произнес:
- Тысяча!
- Ну, вот так-то лучше! - воскликнул агент. - Я должен был знать, что
вы, джентльмены, не допустите, чтобы от вас ускользнула такая возможность.
Но этого еще мало. Слышу ли я тысячу сто? Давайте, патроны, ведь не можете
вы наживать свои богатства без клиентов! Слышу ли я...
- Тысяча сто!
- Тысяча сто от патрона Ригсби! Ну и дешевка это была бы - за такую
цену! Сомневаюсь, однако, чтобы он вам достался. Слышу ли я тысячу двести?
Грузный коренастый человек поднял указательный палец.
- Тысяча двести от патрона Ван-Хайзена. Я вижу, что сделал ошибку и
только отнимаю у вас время; интервалы должны быть не менее двухсот. Слышу
ли я тысячу четыреста? Слышу ли я тысячу четыреста? Идет раз за тысячу
двести... идет два...
- Тысяча четыреста! - бросил Ригсби мрачно.
- Тысяча семьсот! - сразу же добавил Ван-Хайзен.
- Тысяча восемьсот! - сердито отрезал Ригсби.
- Нет, - протянул агент. - Интервалы не менее двухсот! Прошу вас! -
Ладно, проклятье, тысяча девятьсот!
- Я слышу тысячу девятьсот. Эту цифру трудно написать. Кто даст две
тысячи сто?
Ван-Хайзен снова поднял палец.
- Значит - две тысячи сто! Наживать деньги стоит денег! Что я слышу?
Что я слышу? - Он сделал паузу. - Идет за две тысячи сто раз... идет за
две тысячи сто два... Вы так легко отказываетесь, патрон Ригсби?
- Ван-Хайзен... - остальное было произнесено слишком невнятно, чтобы
можно было разобрать.
- Еще один шанс, джентльмены! Идет... идет... Пошел! - Он громко
хлопнул ладонями. - Продан Ван-Хайзену за две тысячи сто! Поздравляю, сэр,
с удачной покупкой!
Уингейт пошел вслед за своим новым хозяином к дальней двери. В
проходе их остановил Ригсби:
- Ладно, Ван, вы позабавились! Определяю ваши убытки в две тысячи.
- Прочь с дороги!
- Не будьте идиотом. Это - невыгодная сделка. Вы не умеете заставлять
людей потеть, а я умею!
Ван-Хайзен, не слушая его, быстро прошел мимо. Уингейт последовал за
ним в теплую зимнюю изморось, к стоянке, где параллельными рядами
выстроились стальные "крокодилы". Ван-Хайзен остановился возле
тридцатифутового "Ремингтона".
- Влезайте!
Длинный, похожий на ящик корпус амфибии был нагружен до самой
ватерлинии запасами, приобретенными Ван-Хайзеном на базе. Растянувшись на
брезенте, покрывавшем груз, лежало человек шесть. Один из них уставился на
Уингейта, затем перемахнул через борт.
- Хэмп! О Хэмп!
Это был Хартли. Уингейт сам удивился радости, охватившей его при этой
встрече. Он схватил руку Хартли и обменялся с ним обычными ласковыми
ругательствами.
- Ребята! - крикнул Хартли, - познакомьтесь с Хэмпом Уингейтом. Это -
замечательный малый. Хэмп, познакомьтесь с компанией. Вот Джимми - позади
вас. Он крутит эту баранку. - Названный им парень весело кивнул Уингейту
и, пройдя вперед, сел на место механика. По знаку Ван-Хайзена, втиснувшего
свои телеса в маленькую кормовую кабину, он повернул руль, и "крокодил"
пополз, шлепая по грязи и лязгая звеньями своих гусениц.
Трое из шести рабочих были старожилы, в том числе и Джимми. Они
привезли с фермы на рынок продукты и теперь увозили закупленные припасы.
Ван-Хайзен приобрел контракты еще на двух рабочих, кроме Уингейта и
Сэтчела Хартли. Уингейт узнал этих людей, так как встречал их на "Вечерней
Звезде" и в карантине. Они выглядели несколько удрученными, и Уингейту это
было понятно. Но люди с фермы как будто чувствовали себя отлично. Они,
очевидно, смотрели на поездку с грузом в город и обратно как на прогулку и
лежали, непринужденно болтая и знакомясь с приезжими.
Нескромных вопросов они не задавали. Никто не расспрашивает вновь
прибывшего на Венеру, кем он был до того, как попал на борт корабля, если
он сам не заговорит об этом. Это не принято.
Как только они выбрались из предместья Адониса, машина скатилась по
склону на пологий берег и тяжело шлепнулась в воду. Ван-Хайзен поднял
окошко в перегородке, отделявшей кабину от трюма, и заорал:
- Дурак! Сколько раз я говорил тебе, спускайся на воду потихоньку!
- Извините, хозяин, я проглядел, - ответил Джимми.
- Ты не зевай, а то я найду себе другого механика! - и Ван-Хайзен
захлопнул окошко.
Джимми оглянулся вокруг и подмигнул другим клиентам. Он был занят по
горло: болото, которое они пересекали, выглядело как твердая почва-так
густо оно поросло буйной растительностью. "Крокодил" теперь был на плаву,
широкие звенья гусениц действовали, как гребные колеса. Клинообразный нос
судна раздвигал в стороны кустарники и болотную траву, ломал и перемалывал
деревца. По временам гусеницы врезались в тину грунта, и тогда "крокодил",
переползая через отмель, снова превращался в сухопутный транспорт. Тонкие
нервные руки Джимми твердо держали руль, он огибал большие деревья, но при
этом выбирал самый краткий и прямой путь, внимательно следя за местностью
и за судовым компасом.
Вскоре беседа стала затихать, и один из рабочих фермы затянул песню.
У него был недурной тенор, мало-помалу к нему присоединились другие.
Уингейт заметил, что и он, запоминая слова, подтягивает певцу. Они спели
"Расчетную книжку" и "С тех пор, как надсмотрщик увидел мою кузину", затем
грустную песенку под названием "Они нашли его в зарослях". Но потом
последовала легкая песенка "Ночью, когда прекратился дождь" - бесконечная
вереница строф, рассказывающих о различных и маловероятных событиях,
происшедших по этому случаю ("Заказал надсмотрщик круговую кружку...")
За "Рыжую девчонку из Венеробурга" Джимми наградили аплодисментами.
Все восторженно подхватили припев. Уингейт нашел эту песенку невозможно
вульгарной. Однако у него не было времени задумываться над этим; теперь
запели песню, которая вытеснила из его головы все предыдущие.
Ее начал тенор мягко и протяжно. Другие пели припев, пока запевала
отдыхал, - все, кроме Уингейта; он сидел глубоко задумавшись. В трех
стихах второго куплета вместо тенора пел хор.
Ты тиснул палец и подписал свое имя.
(Уходи, уходи!)
Тебе подъемные уплатят, а ты стыд заглуши.
(Будь проклят этот день, будь он проклят!)
Тебя на ферму пошлют на острове Эллис.
Ты увидишь, что стало с нашим братом, рабом на шесть лет.
Они не выплатили подъемных, и снова их запрягли!
(Чтоб остались тут, чтоб остались!)
Но я расплачусь и скоплю деньги на обратный путь!
(Ты так говоришь, ты так говоришь!)
И тогда я отправлюсь на Землю!
(Настанет тот день, настанет!)
О, мы все это слышали тысячу и один раз!
Мы не скажем и теперь: "Лжешь!"
Мы хотели бы, чтоб так и случилось.
Но мы снова увидим тебя в Венеробурге, где ты
платишь за свои удовольствия!
(Очень медленно) и никогда ты не выплатишь
подъемных в этой петле!
(Уходи!)
Уингейт был подавлен. На него подействовала и песня, и тепловатый
мелкий дождик, его угнетал непривлекательный ландшафт, низко нависший
белый туман - то, что Венера неизменно предлагает вам вместо открытого
неба. Он отодвинулся в дальний угол трюма и сидел один, пока Джимми не
крикнул: "Свет впереди!"
Уингейт высунулся за борт и с любопытством посмотрел в направлении
своего нового жилища.
Прошел месяц, а от Сэма Хоустона Джонса - ни слова! Венера уже
повернулась один раз вокруг своей оси, за двухнедельной зимой последовало
такое же короткое лето, ничем не отличающееся от зимы, только разве дождь
лил немного сильнее, и было несколько жарче. Теперь снова наступила зима.
На ферме Ван-Хайзена, расположенной вблизи полюса, как и на большей части
обитаемой территории Венеры, никогда не наступала полная тьма. Слой
облаков высотой в несколько миль смягчает свет солнца, низко нависающего
над планетой в течение длинного дня, и умеряет жару. В течение
двухнедельных периодов, называемых "ночью" и "зимой", рассеянный свет
создает впечатление нескончаемых сумерек.
Месяц - и ни слова. Месяц - и ни солнца, ни луны, ни звезд, ни зари.
Никогда здесь не бывает свежего, живительного дуновения утреннего ветерка,
ни радостной игры лучей полуденного солнца, ни желанных вечерних теней -
абсолютно ничего, чтобы отличить один знойный, удушливый час от другого.
Одна только тяжелая монотонность сна, труда, еды и снова сна - ничего,
кроме разрывающей сердце тоски по прохладному голубому небу далекой Земли.
Обычай требовал, чтобы новички ставили угощение старожилам. Уингейт
заказал для надсмотрщика водки, называемой рира, и когда он в первый раз
расписался в своей расчетной книжке, то обнаружил, что этот товарищеский
жест стоил ему дополнительного четырехмесячного пребывания, прежде чем он
законным образом сможет покинуть свою "работу". После этого он решил
никогда больше не заказывать риры и отказался от короткого отпуска в
Венеробург, поклявшись сберегать каждый грош, чтобы расплатиться за свои
подъемные и проезд.
Но вскоре Уингейт понял, что рира, слабый алкогольный напиток, - это
не порок, не роскошь, а необходимость. Для жизни человека на Венере она
была так же нужна, как и ультрафиолетовые лучи, применяемые во всех
осветительных системах колонии. Рира вызывала не опьянение, а душевную
легкость, освобождение от тревог, и без этого напитка он не мог уснуть.
Три ночи самобичевания и мучений, три дня он чувствовал себя изнуренным и
ни на что не способным, ловя на себе суровый взгляд надсмотрщика, и на
четвертый день он вместе с другими заказал себе бутылку, с тупой болью
сознавая, что цена этой бутылки еще раз наполовину сокращает его
микроскопическое продвижение к свободе.
Уингейт не был допущен к работе на радиостанции: у Ван-Хайзена уже
был радист. Хотя Уингейт и значился в списках как помощник радиста, его
отправили на болото. Перечитывая свой контракт, он обнаружил пункт,
предоставляющий его хозяину право так поступить.
Он отправился на болото. Вскоре он научился обольщением и
запугиванием заставлять хрупкий туземный народец, существа-амфибии,
собирать урожай луковиц подводных растений - венерианского гиацинта,
болотных корнеплодов Венеры. Научился подкупом приобретать сотрудничество
их старейшин, обещая им премии в виде "тигарек". Это был термин,
обозначавший не только сигареты, но и вообще табак - единицу обмена в
торговых сделках с туземцами.
Он работал также в сарае, где очищали луковицы, и научился, хотя
медленно и неловко, срезать верхнюю пористую кожу с ядра луковицы размером
в горошину. Только это ядро имело коммерческую ценность, и его следовало
вынимать в целости, не повредив и не порезав. Руки Уингейта огрубели от
сока, запах вызывал у него кашель и жег глаза, но это было приятнее, чем
работать на топях, так как здесь он находился среди женщин. Женщины
работали быстрее, чем мужчины, и их маленькие пальцы более умело очищали
нежные ядра. Мужчины привлекались к этой работе только при обильном
урожае, когда требовались дополнительные рабочие руки.
Уингейт научился своему новому ремеслу у работавшей в сарае старой
женщины, по-матерински ласковой, которую другие женщины звали Хэйзл.
