Надеялся, что Ульфила уже спит и не услышит его возвращения.
Естественно, Ульфила не спал, хотя после целого дня,
проведенного в богатейшей столичной библиотеке над книгами, был
очень утомлен. Меркурин едва успел сменить грязную порванную
одежду на свежую и кое-как смыть с лица и волос кровь, свою и
чужую, как за занавесом у входа послышался негромкий голос
Фритилы.
- Епископ зовет, - сказал Фритила, не заходя. - Поговорить с
тобой хочет. Сможешь навестить его?
- Конечно, - отозвался Меркурин Авксентий с тяжелым
вздохом. - Скажи, сейчас буду.
Взял в руки маленькую коробочку с женскими притираниями.
Купил у какой-то дешевой потаскухи - та терлась возле веселого
заведения и сладко пела хвалу своему сомнительному товару. И
Авксентию подмигивала намекающе.
От притираний несло бараньим жиром. Чтобы перебить
стойкую вонь, добавлено было не то розовое масло, не то иная
приторная гадость.
Превозмогая отвращение, Доростольский епископ кое-как
замазал синяк под глазом и кровавые полосы на скуле, оставленные
чьими-то когтями.
И к Ульфиле явился, пряча лицо в тени.
Ульфила посмотрел на него устало. Укорять не стал. Сказал:
- Рад, что с тобой ничего плохого не случилось.
В тот же миг не стало Доростольского епископа Авксентия.
Только и остался, что мальчишка Меркурин из деревни
Македоновка, ни на что не годный средний сын пьяницы Авдея, -
обуза на шее ульфилиной.
Повесил голову, оправдываться начал.
Ульфила перебил:
- По порядку рассказывай, раз уж ввязался.
Авксентий и рассказал все по порядку. Как по приказу
Феодосия базилику Мучеников Мурсийских заняли солдаты. Как
толпа рвалась всех растерзать, кто в базилике был.
- Убитых, наверное, больше десятка осталось, - добавил
Меркурин Авксентий. - Сказать по правде, меня только случайность
и спасла.
Ульфила спросил:
- И как ее звали, эту случайность?
Меркурин Авксентий исподлобья поглядел. И имя назвал,
Ульфиле ненавистное:
- Фритигерн. - Вздохнул и добавил: - Кабы не он, ромейские
солдаты и пальцем бы не шевельнули, чтобы защитить меня. И
дружинник с князем был, ему тоже от толпы сильно досталось...
- Имя не помнишь?
- Тразарих. Рыжий, в веснушках.
Ульфила прикрыл глаза. На людей, им просвещенных, был
Ульфила чрезвычайно памятлив. Вот и теперь, будто луч вспыхнул,
- увидел: рыжеватый паренек лет шестнадцати, еще за Дунаем, в
Дакии-Готии, когда собирались вези сорок дней подряд и каждый
день учил их Ульфила. Слушал этот Тразарих, приоткрыв рот,
глядел влюбленно - нравился ему Ульфила. И Ульфиле мальчик
этот нравился, хоть и приходил часто в синяках и ссадинах - видно
было, что много и с удовольствием дерется.
Учил его Ульфила любви и миру. И слушал Тразарих, светом
полнился.
А потом настало время Фритигерна и Феодосия, и оба они, и
князь готский, и император ромейский, каждый по-своему, научили
паренька ненависти и войне.
И сожаление сжало и без того больное сердце Ульфилы.
* * *
Фритигерн хорошо знал, что готский пресвитер костьми ляжет,
а к Ульфиле его не допустит. Класть же пресвитера костьми князю
не хотелось.
Потому между ним и Фритилой произошел такой разговор.
- Ты... Да кто ты такой? - вскрикнул верзила пресвитер,
преграждая Фритигерну дорогу.
- Тише, - прошипел Фритигерн, зажимая ему рот мозолистой
ладонью. - Драк только не устраивай, ты, духовное лицо.
Промычал полузадушенный Фритила, обдавая ладонь
Фритигерна влагой дыхания:
- Что нужно?
- Шуметь не будешь? - спросил Фритигерн, продолжая на
всякий случай держать Фритилу за горло.
Пресвитер обещал, что не будет.
- Я Фритигерн, - сказал князь. - С епископом твоим говорить
хочу.
Дал Фритиле время осознать услышанное и только после этого
отпустил. Тяжело дыша, сел готский пресвитер на каменную
скамью, руку на львиную голову подлокотника свесил.
- Фритигерн, - повторил он.
Слегка пригнув голову, смотрел на него варварский князь - в
светлых волосах ни волоска седого. Улыбается ласково, как во сне.
- Я войду, а ты не шуми, - сказал князь. - Худого Ульфиле не
сделаю.
И вошел.
И впрямь очень болен был Ульфила, Фритигерн с первого
взгляда понял. Часто умирали люди на глазах князя. Научился
различать, какую рану залечить возможно, а от какой человеку не
оправиться. Ульфила был ранен смертельно.
И все слова застряли в горле Фритигерна, и поперхнулся он
ими. Не стал говорить того, что задумал, просто рядом с постелью
на колени опустился и шершавыми губами коснулся руки
ульфилиной.
Тотчас же ожили на бледном костлявом лице епископа темные
глаза.
- Фритигерн, - сказал он. - Ах ты, лис. Встань-ка, видеть тебя
хочу.
Фритигерн встал.
Хоть и мылся в ромейских банях и одет был во все чистое, а
пахло от него как от дикого животного.
Еле заметно улыбнулся епископ.
- Зачем пожаловал, князь?
- У людей нашего исповедания в этом городе храмы отбирают,
- сказал Фритигерн.
Ульфила молчал. Долго молчал.
И сказал князь, в молчание это вторгаясь:
- Ты мне вот что, епископ, растолкуй. Те, которые храмы наши
отбирают, - они тоже христиане, как и ты?
- Христиане, - ответил князю Ульфила. - Только не как я. Я их
считаю еретиками, они - меня.
- В чем же различие?
- Есть различие, - проговорил Ульфила.
- Почему ты не рассказывал нам об этом?
Ульфила пошевелился на подушках. Глаза его вспыхнули.
- Я учил вас так, как учили меня, и считаю это правильным.
Господь с тобой, Фритигерн! Твои вези едва единобожие усвоили,
да и то половина черепов от того с натуги треснула. Как же мне
было рассказывать вам о том, где лучшие богословские умы
бессильны к согласию прийти? Я тебе так скажу: многие
разногласия проистекают только от низменной человеческой
страсти к власти и роскоши. Тем, кто истинно верует, премудрости
эти и разномыслия вовсе ни к чему. Я хотел научить вас любить
Бога. Толковать с такой паствой догматы - дело опасное.
Фритигерн помолчал, раздумывая над услышанным. Ай да
Ульфила! Вот тебе и блаженный старик епископ. От соблазна
уберечь своих везеготов хотел. Потому и взял на себя великую
дерзость - решать для целого народа, какая вера является
истинной, а какая ошибочной.
И сказал Фритигерн:
- Крепко обидел тебя нынешний государь своими указами,
Ульфила.
- Что с того, - отозвался Ульфила. - Слышал я, ты к нему на
службу пошел?
- Пошел, - не стал отпираться князь. - Так ведь одно другому
не мешает. Я пришел сказать тебе: знай, мы, вези, останемся при
той вере, которую передал нам ты. Указы Феодосия нам не указ,
ибо за нами немалая сила.
Спросил старый патриарх:
- Зачем ты говоришь мне это, Фритигерн?
- Узнал, что ты умираешь, - прямо ответил князь. - Горечь у
тебя на душе. Нельзя умирать с горечью, Ульфила.
- Сорок лет я проповедовал эту веру, претерпевал гонения,
видел, как умирают за нее люди. И вот пришел юнец и все
перечеркнул, - сказал Ульфила. Фритигерн вздрогнул, будто его
опалило. - Юнец, случайно призванный на царство и окрещенный,
благодаря случайности.
- Нам, вези, дела нет до желаний Феодосия, - повторил
Фритигерн. - Держались твоей веры прежде, не отступимся и
впредь. - И сказал так откровенно, как только мог: - Поверь мне,
Ульфила. Мне выгодно от константинопольской епархии отделиться.
Пока наша готская Церковь от ихней Церкви независима, легче
свою политику вести. Что с того, что я на службу Феодосию
пошел? Я еще и дружину атанарихову себе взял. А вот обидит меня
Феодосий - вцеплюсь ему в глотку, и патриархи ромейские меня не
остановят.
И улыбнулся Ульфила.
- Теперь вполне верю тебе, Фритигерн.
Молчали.
Вся прежняя их любовь и вся взаимная ненависть сгустились в
комнате, где умирал Ульфила.
Наконец спросил Фритигерн:
- Что ты видишь перед собой, Ульфила?
Ульфила открыл звериные свои глаза, от боли посветлевшие.
- Ни гроша, видать, вера твоя не стоит, Фритигерн, если все
еще сомневаешься.
- Нет, - сказал Фритигерн. - Я не сомневаюсь.
Смотрел на него Ульфила, разрыдаться бы впору, но сил нет.
Что делал сейчас, уходя от людей? Предстояло ему вложить судьбу
своей веры в эти обагренные кровью руки фритигерновы. Какую
загадку загадал ему напоследок Господь? Что должен был понять
Ульфила в последние дни жизни своей, когда оказалось вдруг, что
из всех чад его убийца Фритигерн - избранное и любимейшее?
И благословил Фритигерна.
Понял Фритигерн, что сейчас расплачется, и выбежал вон.
* * *
Ульфила умер осенью 381 года в Константинополе.
И словно опустел мир.
Оставались еще люди сильные и неистовые, продолжали
кипеть страсти, но не было больше Ульфилы, последней совести
бессовестных варваров. Собор "о вере", обещанный Ульфиле
Феодосием, превратился в сплошную склоку, так что, в конце
концов, патриарх Константинопольский Григорий припечатал
высокое собрание духовных отцов "птичьим базаром" и, сложив с
себя все регалии, спешно уехал в Каппадокию, к отцу своему, тоже
епископу, а кафедру бросил.
Время, быть может, на мгновение только запнулось, когда
епископ Ульфила вышел из реки этой, но тут же возобновило
бурное течение свое. И понесло дальше мимо острых скал, мимо
крутых берегов, швыряя о камни или мимолетно лаская волной - и
Меркурина Авксентия, и Силену-гота, и Фритилу-гота; князя
Фритигерна с родичем его Алавивом; императора Феодосия и
полководца Бавда; везеготов и ромеев; алан и надвигающихся
грозовой тучей гуннов, уже несущих в чреве своем осиротителя
Европы - Аттилу...
Глава девятая
МЕДИОЛАНСКАЯ БАЗИЛИКА
(1 января 385 года - 2 апреля 386 года)
В Милане - изобилие всего. Не счесть дворцов - творений
дивных зодчих, и великих умов, и людей, что смеются столь охотно.
Разросся город, мало ему одной стены - воздвигли и вторую.
Миланский цирк - предмет народной страсти. Большой театр там
есть, и храмы, и императорский дворец; монетный двор и термы с
мраморными статуями, и стены, рвами окруженные. И даже близкий
Рим не может бросить малейшей тени на Медиолан.
Авзоний
Уже год или немного больше Юстина, мать малолетнего
императора Валентиниана, преследовала Твоего Амвросия по
причине ереси, которой соблазнили ее ариане. Благочестивая
толпа бодствовала в церкви, готовая умереть вместе со своим
епископом, рабом Твоим... Город был в смятении и беспокойстве.
Тогда и постановлено было петь гимны и псалмы по обычаю
Восточной Церкви, чтобы народ совсем не извелся в тоске и
печали...
блаж. Августин
Валил снег. Крупные хлопья летели в лицо, мешали смотреть.
При каждом шаге лошадь разбрызгивала жидкую грязь. Мокрый с
головы до ног, в римском дорожном плаще с рукавами и
капюшоном, от сырости тяжелом, как латы, Меркурин заехал на
постоялый двор на окраине Медиолана.
Соскочил с лошади, не потрудившись отвязать от аланского
седла с высокой лукой узел с пожитками, скорей к дому
направился. В дверях на слугу налетел - тот лениво тащился к
лошади путешественника. Меркурин помедлил в дверях - точно ли
слуга туда идет, куда надо; убедился и, пригнувшись перед
притолокой, в дом вошел.
Скорей мокрый плащ снял, служанке сунул - высушить велел.
Сам, ежась, поближе к жаровне устроился (в зимнюю пору хозяин
посреди общей комнаты для тепла ставил жаровенку с углями).
Замашки у путешественника барские. Худощавый, жилистый,
сутулый, золотоволосый, лет сорока. На вид казался природным
ромеем, хоть и вряд ли хорошего рода. С прислугой изъяснялся по-
латыни; когда же на ногу ему случайно наступили, выругался, как
варвар.
В ту пору, кроме Меркурина, в таверне еще несколько
человек сидело, себя местным вином тешило; хозяина же -
