неразборчивостью к выпивке и прожорливостью. Были это готы, но
не вези, а другие - остроготы. Из тех, кто перешел на имперские
земли с Алатеем. Тогда немало доставили бед Норику и Рэции,
прежде чем сесть на этих землях мирно. Теперь они, как и вези,
ромеям служат - за немалые деньги, конечно.
Заговорил с этими готами Меркурин на их языке. Хоть
некоторые слова иначе выговаривал, а поняли его остроготы, за
своего сочли, место за столом дали. Никак ты, вези, только что
приехал? Обрадовались и с ходу окатили потоком местных
сплетен. Точно живой водой омыли - любил Меркурин сплетни.
А как воины готские сплетничают? Намного лучше любой
женщины, хоть и похуже ромейских офицеров - те на подробности
еще более щедры. Вот и узнал Меркурин больше, чем даже
рассчитывал. И о государе Западной Римской Империи
Валентиниане Втором, и о вдовствующей императорице Юстине, к
которой, собственно, в Медиолан и прибыл. Слушал, впитывал
слухи и россказни, как губка вино.
Грациан был уже два года как мертв. Жил как варвар и умер
как варвар - убили на пиру предательски.
Вспомнили кстати, как некогда и князя Фритигерна так-то,
обманом, извести пытались.
- Так то Фритигерн!.. - сказал Меркурин. И краска ему в лицо
бросилась: не мог разлюбить Фритигерна.
Собеседники меркуриновы закивали: что и говорить, хитер
Фритигерн. Когда нужно, ласковым псом обернется, а дай только
слабину - и нет ласкового пса, есть только волк голодный, зубами
лязгающий.
Нет, куда уж Грациану до Фритигерна. Только рукой махнули
собеседники. Жаль Грациана. Что и говорить, не дали щенку
вырасти в доброго кобеля.
Наследство же по себе Грациан оставил такое: брата
малолетнего, Валентиниана, государя нынешнего, и мачеху, Юстину
эту.
Знал бы приезжий все от начала до конца, так и не дивился
бы всему, что в Медиолане про родительницу императора болтают.
Валента Августа помнишь?
Усмехнулся Меркурин. Да какой же вези злополучного этого
Валента не помнит? Нас, вези, за нос водить пытался. Договора не
исполнил, Фритигерна убить хотел. До того довел, что вези детей
своих в рабство отдавать начали. Тогда князь Фритигерн и
повернул на Валента силу свою...
Валентиниан Первый, владыка Западной Империи, братом
этому Валенту приходился. Похитрее был братца своего, хотя
грубостью нрава превосходил. Жена у него была Севера Марина,
та, что родила ему Грациана. Ты слушай, слушай, вези. Во Фракии
такого не услышишь. Эту историю только в Норике рассказывают.
Эта Севера Марина где-то сиротку подобрала. Жалостливая
была. Говорят, не то в лупанарии, не то на помойке близ
лупанария. Отмыла бедное дитя от грязи, блох с нее выбрала - да
так и ахнула: девочка оказалась редкой красоты.
А что государыня Севера Марина делала на помойке близ
лупанария?
Готы набычились. Не перебивай. Сказано: на помойке, стало
быть, так оно и было. Не порти историю.
Красива была та сирота, как юная Венера, вроде той
каменной, что в саду у дворца государева стоит. Епископ-то
здешний все статуи переколотить велел, ромейских богов бесами
объявил. Может быть, одна только та статуя и осталась на весь
Медиолан. Ты улучи время, вези, сходи туда и погляди.
Ну вот. Севера Марина красотой той пленилась свыше всякой
меры. И в постель ее к себе брала, и купалась вместе с нею, а
главное - супругу своему рассказала, какое чудное дитя подобрала
и в дом свой привела. Ей бы смолчать, Марине-то.
Валентиниан же покойный был ромейский солдат. Знаешь,
каковы солдаты ромейские. Всего двумя словами обходятся: ать и
два. Привели пред очи его милую девочку. Поглядел на нее
государь, поглядел, а через малое время - ать-два, указ
обнародовал: так мол и так, отныне дозволяется брать двух жен...
Тут не выдержал рассказчик - захохотал. И остальные
засмеялись. Меркурин согрелся от вина и смешной беседы. Давно и
речи готской не слышал; а тут текла рекой, звучная,
выразительная, расточительная - богатая сверх меры, так что
чужеродцу постигнуть ее невозможно, ибо нет в ней никаких
правил. Это у ромеев язык что легион - делится на манипулы, в
каждой манипуле по две центурии, в каждой центурии по три
взвода. А у варваров язык толпой наваливается - тут и конные, и
пешие; подвернется случай - станет пеший конным, а конный
пешим...
Глянь-ка, вези, как с вина тебя развозит. Дрянь тут вина, что и
говорить. И так дружески кулаком хватили, что ловить Меркурина
пришлось, чуть не нырнул с лавки на пол.
Юстина, сиротка-то, мало что красавица - еще и плодовита
оказалась. Нарожала императору наследников, один другого
краше. Повезло Валентиниану с бабами, да что по это говорить,
коли помер он.
О покойниках долго судачить не стали: померли и Бог с ними.
Не было уже в живых ни Северы Марины, ни Грациана, ни государя
Валентиниана.
Теперь вместо Грациана соправителем Феодосия считается
малолетний Валентиниан Второй, сын Юстины, старший ее. Правит
же, считай, сама Юстина. И военачальники ее; первый же из них -
Бавд, франк родом, консул.
О Бавде говорили много. Недаром его Фритигерн хвалил.
Надежные руки руками Юстины водят. Одним глазом на границы
косит Бавд, другим за ромеями приглядывает, ибо мятежа отовсюду
ждать возможно.
Хорошо готам здесь, в Милане. Юстина, ревностная арианка,
окружила себя единоверцами своими. А кто арианский символ
исповедует? Готы и другие народы сходного языка; стало быть, и
при дворе им тепло.
Ульфилу вспомнили. Меркурин едва от слез удержался. И
снова о Юстине стал выспрашивать - все лучше сплетничать, чем
по близкому человеку перед незнакомыми плакать!
О Юстине эти готы хоть целую ночь говорить готовы. И такая
она, и сякая. И бесстрашная, и бесстыдная. Епископ-то здешний ее
иначе, как Иезавелью, и не именует. Среди готов были несколько,
которые, хоть и не кафолики, а иной раз к епископу в храм его
захаживали, чтобы только послушать, как он государыню бранит.
Остер на язык епископ Медиоланский и в выражениях не
стесняется.
Как ни чернили императорицу-мать, какие только сплетни о
ней ни изливали, а между слов только одно и слышалось:
красавица. С красавицы же и спрос иной. Хоть блядь последняя, но
глянешь - и все кости в теле размягчаются, а душа и вовсе киселем
становится. Поневоле благоговеешь, ибо кого попало Бог красотой
не наделяет...
И напились в конце концов готы, федераты ромейские, и с
ними Меркурин Авксентий епископ Доростольский, ибо неумеренно
возносили кубки свои за здравие потаскухи безродной, которая
спала сперва с женой, потом с мужем, - души мятежной и
неуспокоенной, Иезавели и Иродиады - самой прекрасной, самой
умной, знаменитой и притягательной женщины Империи.
* * *
Драчливый Меркурин Авксентий потерял-таки епископскую
кафедру в Доростоле, поскольку упорно держался арианской
ереси, многократно запрещенной как Вселенскими и поместными
соборами, так и императорской властью, имевшей в своем
распоряжении самый весомый аргумент - легионы. Но вместо того,
чтобы удалиться в изгнание, как Евномий и Демофил (тот, по
слухам, нашел себе пристанище во Фракии, среди везеготов),
Меркурин в Милан поскакал, где при дворе юного государя и его
матери, вдовствующей императрицы, арианство пыталось поднять
голову.
И подняло бы, если бы не епископ Миланский.
Об этом епископе, Амвросии, на каждом шагу слыхать.
Амвросий то, Амвросий се. Расхрабрившийся Меркурин и приехал
дать ему решающий бой. Но прежде Амвросия увидел он союзников
своих, воинов готских, военачальников из среды варварской, и саму
Юстину.
На новый 385 год военачальник Бавд торжественно отмечал
начало своего консульства.
Стоя в толпе приглашенных, за спинами царедворцев, смотрел
Меркурин на Бавда - рослого, уже отяжелевшего франка с
резкими морщинами на широком грубом лице. Варвар варваром был
этот командующий италийскими легионами, опора Юстины и
Валентиниана. В каждой дружине князей германских с десяток
таких Бавдов наберется. Только взгляд у Бавда усталый, погасла в
нем лихость.
Стоял в консульских одеждах. Говорят, рабыни-одевальщицы
кровавыми слезами умылись, пока этому медведю облик
человеческий придали. Даже и не человеческий, а сверх того, ибо
консул римский - воплощение всего лучшего, на что только
способны слабые порождения мужчин и женщин. Искусные руки
одевали франка, ибо в римской тоге не выглядел ряженым.
Держался же Бавд со спокойным достоинством, что, впрочем,
любой варварский вождь умеет куда лучше природных ромеев.
Слегка склонив крупную, почти звериную голову, слушал
торжественную речь, в его честь произносимую. Витийствовала
новая местная знаменитость - недавно прибывший из провинции, из
Африки, молодой преподаватель риторики медиоланских школ.
Какой-то Августин из Карфагена.
Более знающие поправляли: не из Карфагена, а из Тагаста.
Дыра какая-то в Африке, на границе с владениями диких берберов.
А кто такие берберы? Ну, непонятно, что ли? Берберы - это
варвары, только там, в Африке.
Этот Августин собирал на себя всевозможные ереси, как
бродячая собака репей. Едва лишь Феодосий объявил манихеев вне
закона и велел предавать их смертной казни, как тотчас же
сделался заядлым манихеем. До Африки у Феодосия руки не
дотягиваются, а то вздернул бы.
А этот Августин и посейчас манихей? Неведомо. Впрочем, не
язычник и не арианин. Может быть, приверженец какого-нибудь
мистического культа.
Обыкновенное, примитивное язычество, Юноны, Юпитеры,
Вотаны, - все это, знаете ли, совершенно неопасно. Бессмыслица
всего этого уже доказана и никто в том не сомневается.
Неприлично даже как-то. Стоит ли еще раз пинать дохлую собаку?
Другое дело вся эта новомодная чума, что ядовитыми каплями
сочится с Востока - из Сирии, Египта, Ирана. Все эти Великие
Матери, Митры, Аттисы... Говорят, при посвящении в мистерии
делают ужасные вещи. Заставляют мужчину и женщину публично
совокупляться, поливая их при том кровью жертвенного быка...
Так кровавые жертвы запрещены. Законами караются.
Мало ли что запрещены. А вот делают и за руку никто не
схватит...
Доносился ясный голос оратора, произносившего слова четко,
без малейшего акцента:
- ...Служение... Держава... Долг...
А что вы хотите? (Снова приглушенное перешептывание в
толпе приглашенных.) В прошлую зиму неурожай был похуже
любого землетрясения. Крестьяне обнищали, горожане одичали,
вечером на улицу выйти жутко, того и гляди волками оборачиваться
начнут. Да и то сказать, зверю все же легче пропитание добыть,
чем человеку. Вот и начинают кто во что горазд. Кто в Митру, кто
в Кибелу, а кто и того похуже. Это все от бессилия, знаете ли.
Смиренно принимать от Господа все, что ни пошлет, - на то
доверие требуется. А чтобы Господу доверять - для этого вера
нужна. И где ее взять, веру-то, коли она в соседней лавке не
продается?
Будто услышав перешептывание, произнес оратор:
- ...Доверие...
А Бавд - он язычник, чистая душа. Молится своему Вотану или
как там его, командует легионами, а в остальное время пиво пьет.
По мне так, лучше язычники, вроде Бавда, чем недохристиане или
эти все мистики.
Меркурин шептался с толстым старым царедворцем, скорее
всего, евнухом. И, скорее всего, соглядатаем, с которым лучше бы
не шептаться. Но больно уж любопытно было опальному пастырю
доростольскому.
Мистика, дорогой мой, она человеку иллюзию создает. Ходит
такой мистик, в бычьей крови омытый, взгляд у него над бородой
эдакий загадочный. Тайну ему доверили великую, показали что-то
такое, а соседу не показали. Стало быть, сосед - тварь жалкая, не
то что он, посвященный. И вот уже вообразил, что мироздание за
веревочки дергать может...
...Нет, от бессилия все. Червь человек, а вот поди ж ты,
дерзит и рвется занять место владыки Вселенной. Где такое видано,
чтобы червь - и вдруг во льва обратился?
