Атанариху хрупким и драгоценным. Но в следующую минуту
опытным глазом отметил Атанарих и уверенную посадку молодого
государя, и то небрежное, привычное движение, каким коснулся
рукояти меча.
Остановились друг против друга.
И улыбнулся молодой Феодосий Атанариху - горе жира и
золота. Лицо у князя варварского медным загаром окрашено, от
пота блестит; тяжелые плечи опущены - гнетут годы Атанариха.
Назвал Феодосий Атанариха братом и объятия ему раскрыл. И
принял старый князь объятие это. Выкатилась слезинка из угла его
глаза и на кончике сивого уса повисла, сверкая на солнце, -
лучший перл в короне Феодосия.
И так, улыбаясь и плача, с фанфарами и приветственными
кликами глашатаев и толпы, в окружении дружинников своих и
феодосиевой гвардии, вступил Атанарих в императорский дворец,
бок о бок с императором ромеев, третьим на его памяти.
* * *
Епископ Ульфила прибыл в столицу ни для кого не заметно и
остановился на постоялом дворе, на что потом ласково пенял ему
государь Феодосий. Где это видано, чтобы муж, столь почтенный,
гостеприимством императорским пренебрегал? Послал Феодосий
слуг, велел старого епископа этого, наследство, еще от Констанция
доставшееся, приветить, как положено.
Невзирая на прискорбное еретичество его. Ибо, в отличие от
изгнанного Демофила, обладал Ульфила великим богатством. А
Империи это богатство позарез нужно было.
Крепко помнил молодой государь: не оборонить ему
протяженных границ великой Империи без федератов готских.
Силы же ульфилины не заканчиваются хрупким телом старика -
далеко за пределы его простираются. Не только мирные "меньшие
готы" его продолжение, но и грозные вези Фритигерна.
И потому поднес к лицу своему ладонь Феодосий, сын
Феодосия, пальцы растопырил - и так, сквозь пальцы, на
заблуждения этого Ульфилы глядеть стал. Хотел в единый кулак
стянуть все силы, какие только могут послужить к пользе великой
державы, отданной под его управление. Готы же самой сильной
силой были из всех, что нынче под рукой его ходили.
И то сказать: под рукой ходили! Как волка ни корми, а он все
шерсть на загривке дыбит.
Едва только увидел Феодосий Ульфилу, так сразу понял: этот
из его рук есть не будет. Недаром епископа Волчонком всю жизнь
зовут, иного имени не дали.
Старым показался он Феодосию, ветхим.
И бесстрашным, ибо жизнь его была уже прожита.
С императором, как с равным, говорил Ульфила. Государю
иного не оставалось, как с дерзостью его смириться. Да и тот
готский клирик, верзила с лошадиным лицом, наготове разъяснять: в
своем праве епископ делать все, что ему заблагорассудится.
Понятное дело, во дворце не позволили бы этому Фритиле даже
размахнуться, как следует, а все же внушителен был он и, хочешь
не хочешь, почтение к себе вызывал. И к епископу своему - тоже.
Ибо такая любовь, какой Ульфила среди своих вези окружен был,
даром не дается.
Говорил с Ульфилой Феодосий недолго. Государя заботы
ждали; патриарх же стар был и нездоров; так что у обоих время
сочтено. Да и приятности в патриархе готском, сухаре этом
черством, император Феодосий нашел немного. По правде сказать,
совсем не нашел.
Сказал ему Ульфила:
- Говорят, ты князя Атанариха, как брата, принял.
Глаза прищурил, губы в полоску сжал.
Феодосий на то отвечал прямо:
- Все знаю о том, как гнал тебя Атанарих. Не в оскорбление
тебе принял его в столице своей. Только лишь для пользы
государственной. Верь мне, Ульфила. Старый враг твой ныне
укрощен, и зубы у него вырваны.
- Не о том тревожусь, целы ли зубы у Атанариха, - сказал
Феодосию Ульфила. - Язычника привечаешь, а у единоверцев моих
храмы отобрать велел. Ты еще на свет не народился, Феодосий,
сын Феодосия, когда я уже был епископом и носил по Дакии-Готии
Слово Божье.
И сказал Ульфиле Феодосий:
- Ты лучшего достоин, Ульфила. От души сожалею о
заблуждениях твоих.
Может быть, самое смелое из всего, что сказал этому
Ульфиле, перед которым внезапно оробел. Воистину, языческого
князя, дикаря Атанариха, легче приручить, чем этого яростного
арианина.
Ответил Ульфила Феодосию:
- А я о твоих.
Малый срок был отведен императору Феодосию и епископу
Ульфиле для разговора, но большего и не потребовалось: успел
переломить Феодосия Ульфила, вытребовать то, ради чего и в путь
столь долгий пустился: собор "о вере". Вселенский.
Чтобы все собрались в столице ромейской: и ариане, и
кафолики. Чтобы споры свои раз и навсегда разрешили. Пусть
большая война между ними будет, чтобы потом, наконец, воцарился
долгожданный мир.
Верил Ульфила, что такое возможно. И хоть противился
Феодосий любым спорам, хоть пуще огня боялся, что церковники
опять отношения выяснять начнут, а и Феодосия принудил Ульфила
поверить: возможен мир после войны. Справедливый мир,
последний.
И не было в тот час рядом с Феодосием ни Григория, епископа
Константинопольского, ни императрицы Флакиллы, чтобы
остановить его, отсоветовать подобные обещания еретику Ульфиле
давать. Никого из твердых духом друзей рядом с мягкосердечным
Феодосием в тот час не оказалось.
Только старик-вези рядом был и глядел неотрывно звериным
своим взором, сердясь на него, императора.
* * *
Феодосий повелел Ульфилу во дворце разместить со
всевозможным почтением, окружить патриарха готского
всевозможными удобствами. Не подобает гостю императорскому по
постоялым дворам мыкаться.
Фритила доволен повелением этим остался: ближе к лекарям
царским. И Ульфила был рад: ближе к библиотеке.
Скоро еще одна радость Ульфиле приспела: Меркурин
Авксентий из Доростола прискакал.
Едва лишь прослышал, что обожаемый его Ульфила в
Константинополь прибыл, что по настоянию его в Константинополе
собор собирается, - так сразу все дела свои бросил и примчался
очертя голову.
На подступах к сорока годам поредели золотые кудри
Меркурина, со лба отступили, открыв залысины. Но большой рот
все так же улыбчив, в светлых глазах все те же искры пляшут.
Ворвался в ульфилины апартаменты, на ходу звонко стражу
обругав, чуть с ног епископа своего не сбил - тот навстречу
поднялся. Расцеловал Меркурина Ульфила, усадил рядом с собой,
улыбкой просиял.
Меркурин с Фритилой мельком переглянулся - ревниво и
неприязненно; поздоровался с готским пресвитером, сторожевой
собакой при волке епископе, а после с разбегу о делах своих
затараторил.
И как указы государевы против ариан, один другого свирепее,
у себя в Доростоле ловко обходит.
И как у него в Доростоле двух манихеев выловили и без
худого слова повесили.
И как он, Меркурин, с одним доростольским землевладельцем
судился из-за беглого раба, который в церкви укрывался.
Поначалу Фритила от негодования так и кипел. Безмолвно
кипел, сохраняя невозмутимое выражение на грубом лице своем. От
себялюбия меркуринова Фритилу чуть наизнанку не выворачивало.
Только и звону, что "я", "я", "я"!..
А Ульфила слушает - голову приклонил, глазами в одну точку
уставился. Лицо у патриарха даже поглупело как будто. Еще бы,
дитя любимое вернулось.
И чем дольше глядел Фритила на своего епископа, тем крепче
понимал: коли любит он Ульфилу, так и Меркурина полюбить
должен, каким бы суетным и вздорным тот ни был. И, вздохнув
тишком, за тяжкий труд этот в душе своей взялся: Меркурина
любить.
Как утомился от болтовни Меркурин и от Ульфилы вышел,
чтобы по городу прогуляться, Фритила следом пошел.
Нагнал.
Поговорили немного о том, как дела в столице идут. Атанариха
помянули. Его в другом здании обширного дворца разместили
вместе с дружиной, чтобы с Ульфилой не встретился по
случайности. Об императоре поговорили - каков из себя и как в
беседе держится.
Вдруг спросил Меркурин Фритилу (а сам глаза отвел):
- А что, Ульфила будто нездоров?
За вопрос этот сразу простил Фритила Меркурину изобильную
его болтливость. И, простив, тут же попрекнул.
Спросил:
- Неужто заметить успел, за разговорами-то о персоне своей?
Покраснел Меркурин до корней золотых волос. Еще милее он
Фритиле стал.
- Успел, - пробормотал Меркурин Авксентий.
И сказал Фритила то, ради чего, собственно, и нагнал
епископа доростольского, когда тот из ульфилиных покоев вышел:
- Ульфила умирает. Со своими, как уезжал, навсегда
прощался. Удержи его здесь, на земле, Меркурин Авксентий. Ибо
тебя он любит и, может быть, не захочет оставлять.
Меркурин Фритилу за руки взял, обещал торжественно. Видел
Фритила, что не на шутку взволнован Меркурин Авксентий, а
потому успокоился.
На самом же деле в то, что Ульфила может умереть,
Меркурин не поверил. И потому вскорости все дурные мысли из
головы выбросил вон, а вместе с ними - и обещание, Фритиле
данное.
Да и то сказать: кому под силу удержать на земле душу
праведника, когда она уже разворачивает крылья свои?..
* * *
- Атанарих!..
От возбуждения так и трясся Меркурин Авксентий, когда
ворвался к Ульфиле с новостью - рано утром, с рассветными
лучами. Епископ не спал, писал что-то, яростно царапая стилосом.
Когда Меркурин помешал ему, резким движением переломил
табличку. Обломки в угол бросил.
Меркурин извинился за вторжение и сделал было попытку
улизнуть - епископ явно был не в духе. Но его остановили,
сердитым кивком велели сесть и выкладывать, в чем дело.
Меркурин пристроился на складной табурет - слишком низкий по
его росту (видимо, предназначен для женщины, а в покоях,
отведенных Ульфиле, оказался по недосмотру дворцовой прислуги).
- Что случилось? - спросил Ульфила.
Меркурин буквально видел, как Ульфила свернул шею своему
гневу, точно цыпленку.
- Атанарих, нечестивец и гонитель, которого Феодосий принял
как брата... - Запнулся и одним духом выпалил: - Он умер!
Ульфила вздрогнул всем телом.
- Что?
Меркурин Авксентий уже посмелел, успокоился.
- Да, умер. Вчера. Его с перепою хватил удар, так говорят
слуги следом за врачами. Но я думаю, что это рука Господня
покарала его за все то зло, которое он причинил нам...
Говорил еще долго, захлебываясь и торжествуя. Ульфила
почти не слушал. Он никогда не встречался с Атанарихом лицом к
лицу. Соприкасался только с последствиями: испуганные люди,
бежавшие от гонения, следы пыток на их телах. И все они в голос
твердили: Атанарих зверь, Атанарих жег людей в церквях,
Атанарих не щадил ни детей, ни женщин, своими руками мучил и
убивал; на его черной совести сотни жертв.
И сказал Меркурин Авксентий, епископ Доростольский, такое
надгробное слово князю готскому Атанариху:
- Хотел сделать нас трусами и отступниками, но когда
случалось так, чтобы грехи грешника не пали на его же голову?
Те, кого унизить мнил, возвысились настолько, насколько пал
гонитель их. Думал сделать нас предателями, а сделал мучениками.
И сейчас лежит во прахе, а вера торжествует.
И сказал епископ Ульфила:
- Я хочу его видеть.
Встал, из комнаты пошел. А Меркурин Авксентий сидеть
остался, рот приоткрыв. Кто сочтет шаги праведника, кто
предвидит, куда повлечет его сердце? В том, что касалось
Ульфилы, Меркурин Авксентий никогда не сомневался: любой шаг
его ко благу. Но постигнуть - даже и не дерзал.
Ульфила вышел в сад и только там понял, насколько душно
было в комнатах. Утренняя прохлада обступила его, и он поневоле
замедлил шаги.
Дворцовая охрана сперва приняла его за кого-то из готских
дружинников - их ввела в заблуждение молодая походка. Потому
никто из солдат не удивился, видя, как еще один варвар
приближается к покоям, которые занимал Атанарих. И только когда
Ульфила подошел, поняли свою ошибку.
Ульфила не стал ничего объяснять. Просто вошел, и ни один
не посмел остановить его.
В комнате, где лежал мертвый князь, стоял тяжелый
сладковатый запах. Ульфила остановился, явственно ощущая чужое
