нального знания и рациональной рефлексии, но не сводится к этому. Беспо-
лезной была бы рациональная часть исследования, если бы за ней не стояла
интуиция, которая одаривает ученых новыми открытиями и таит в себе их
творческую силу. Озарения обычно приходят неожиданно и, что характерно,
не в минуты напряженной работы за письменным столом, а во время загород-
ной прогулки, на пляже или под душем. Когда напряженная умственная рабо-
та сменяется периодами релаксации, интуиция словно берет верх, и порож-
дает кристально ясные откровения, привносящие в процесс научного иссле-
дования неповторимое удовольствие и наслаждение.
Однако физика не может использовать интуитивные прозрения, если их
нельзя сформулировать последовательным математическим языком и дополнить
описанием на обычном языке. Основная черта математического описания -
абстрактность. Оно является, как говорилось выше, системой понятий и
символов, представляющей собой карту реальности. На этой карте запечат-
лены лишь некоторые черты реальности; мы не знаем, какие именно, пос-
кольку мы начали составление своей карты в детстве без критического ана-
лиза. Поэтому слова нашего языка не имеют четких определений. У них нес-
колько значений, большая часть которых смутно осознается нами и остается
в подсознании, когда мы слышим слово.
Неточность и двусмысленность нашего языка на руку поэтам, которые,
главным образом, используют его подсознательные пласты и ассоциации. На-
ука, напротив, стремится к четким определениям и недвусмысленным сопос-
тавлениям, еще более абстрагируя язык и ужесточая, согласно правилам ло-
гики, его структуру. Максимальная абстракция царит в математике, в кото-
рой вместо слов используются символы, а операции сопоставления символов
строго ограничены. Благодаря этому ученые способны вместить информацию,
для передачи которой понадобилось бы несколько страниц обычного текста,
в одно уравнение, то есть в одну цепочку символов.
Представление о математике всего лишь как о предельно абстрактном и
сжатом языке имеет альтернативу. Многие математики в самом деле верят,
что математика - не просто язык для описания природы, но внутренне при-
суща самой природе. Впервые такое утверждение было сделано Пифагором,
который заявил: "Все вещи суть числа",- и создал довольно специфическую
разновидность математического мистицизма. Так, пифагорейская философия
ввела логическое мышление в область религии, что, согласно Бертрану Рас-
селу, определило характер западной религиозной философии:
"Объединение математики и теологии, осуществленное Пифагором, харак-
теризовало религиозную философию в Греции, в средневековье и в новое
время вплоть до Канта... В трудах Платона, Святого Августина, Фомы Ак-
винского, Спинозы и Лейбница присутствует внутреннее сочетание религии и
рассудочности, морального вдохновения и логического восхищения тем, что
лежит вне времени, что берет начало у Пифагора и отличает интеллектуали-
зированную теологию Европы от более прямолинейного мистицизма Азии" {65,
37}. Безусловно, "более прямолинейный мистицизм Азии" не разделил бы пи-
фагорейских воззрений на математику. На Востоке математика, со своей
строгой дифференцированной и четко определенной структурой, рассматрива-
ется как часть нашей понятийной карты, а не как свойство самой действи-
тельности. Действительность, как воспринимает ее мистик, не может быть
определена и дифференцирована.
Научный метод абстрагирования очень продуктивен и полезен, но за его
использование нужно платить. По мере того, как мы все точнее определяем
нашу систему понятий и делаем все более строгими правила сопоставлений,
она все больше отдаляется от реального мира. Вновь используя аналогию,
предложенную Корзыбским, между картой и местностью, мы можем сказать,
что обычный язык-это карта, которая, в силу присущей ей неточности, спо-
собна, до некоторой степени, повторять очертания сферической неровности
Земли. По мере того, как мы исправляем ее, гибкость постепенно исчезает,
и в математическом языке мы сталкиваемся с крайним проявлением ситуа-
ции-слишком слабые узы связывают ее с реальностью, отношение символов к
нашему чувственному восприятию перестает быть очевидным. Вот почему нам
приходится пояснять словами свои модели и теории, вновь прибегая к поня-
тиям, которые можно воспринимать интуитивно, понятиям, в некоторой сте-
пени, двусмысленным и неточным.
Важно понимать разницу между математическими моделями и их словесными
описаниями. В плане внутренней структуры первые строги и последова-
тельны, но их символы не связаны с нашим восприятием непосредственно. С
другой стороны, словесные модели используют символы, которые могут восп-
риниматься интуитивно, но всегда неточны и двусмысленны. В этом отноше-
нии они не отличаются от философских моделей действительности и могут
быть сопоставлены с ними.
Если в науке есть элемент интуиции, то и в восточном мистицизме есть
рациональный элемент. Разные школы, впрочем, уделяют разное внимание
рассудку и логике. Например, Веданта-одна из школ индуизма, или буддийс-
кая школа Мадхьямика - школы в высшей степени интеллектуальные, в то
время как даосы всегда испытывали недоверие к рассудку и логике. Вырос-
ший на почве буддизма, но подвергшийся сильному влиянию даосизма, дзэн
считает достоинством "отсутствие слов, отсутствие объяснений, отсутствие
наставлений и отсутствие знания" в своем учении. Его последователи сос-
редоточены единственно на переживании просветления, и испытывают лишь
косвенный интерес к истолкованию этого переживания. Знаменитое дзэнское
изречение гласит: "В тот момент, когда ты заговариваешь о чем-то, ты не
достигаешь цели".
Хотя остальные школы восточного мистицизма не столь категоричны, в их
основе лежит непосредственный мистический опыт. Даже мистики, занятые
сложнейшими и изысканными спорами, не рассматривают интеллект как источ-
ник своего знания, используя его лишь для анализа и толкования своего
личного мистического опыта. Благодаря тому, что этот опыт служит основой
всех знаний, восточные традиции характеризуются сильной эмпирической
ориентацией, которая всегда подчеркивается их сторонниками. Например, Д.
Т. Судзуки пишет о буддизме:
"Личный опыт...-основа буддийской философии. В этом отношении буддизм
представляет собой радикальный эмпиризм или экспериментализм, каким бы
диалектическим не было рассмотрение значения достигнутого просветления"
{73,237}.
Джозеф Нидэм неоднократно подчеркивает важность эмпирического подхода
даосов в своей работе "Наука и цивилизация в Китае" и утверждает, что
именно это отношение к личному опыту сделало даосизм основой развития
китайской науки и техники. Ранние даосские философы, согласно Нидэму,
"удалялись в глушь, в леса и горы, чтобы медитировать о Порядке Природы
и наблюдать ее несметные проявления" [60, 33]. Тот же дух отражается в
дзэнских строфах:
"Тот, кто хочет постичь значение природы
Будды,
Должен наблюдать за соотношениями
Времен года, причин и следствий" {57, 103}.
Есть какое-то сходство в том, что в восточном мистицизме и в физике
знание основывается на опыте-личном или научном. Содержание мистического
опыта еще больше укрепляет это сходство. Восточные традиции описывают
его как непосредственное прозрение, лежащее вне области интеллекта и
достигающееся скорее при помощи созерцания, чем размышлений, при помощи
взгляда, направленного вовнутрь.
Такое представление о созерцании воплощено в даосском названии хра-
мов-"гуань", которое первоначально означало "смотреть". Даосы, следова-
тельно, рассматривали свои храмы как места для созерцания. В чаньбуддиз-
ме, китайском варианте дзэн, просветление часто называется "созерцанием
Дао", а видение расценивается во всех буддийских школах как основа зна-
ния. Первый шаг Восьмеричного Пути, идти которым к самореализации реко-
мендовал Будда - правильное видение, за которым следует правильное зна-
ние. Д. Т. Судзуки пишет по этому поводу:
"Важнейшее место в буддийской эпистемологии занимает видение, пос-
кольку видениеоснова знания. Знание невозможно без видения; все знание
берет свое начало в видении. Таким образом, в учении Будды знание и ви-
дение тесно связаны. Поэтому буддийская философия категорически предпи-
сывает видеть реальность такой, какова она есть. Созерцание есть пережи-
вание просветления" {72, 285}.
Этот отрывок напоминает мне о Доне Хуане, маге из племени яки, кото-
рый говорит: "Мое пристрастиевидеть... поскольку только посредством ви-
дения может человек знания приобретать знание" [10, 20].
Здесь, возможно, следует сделать одно предостережение. Не следует
слишком буквально воспринимать наши слова о первостепенном значении ви-
дения в мистических традициях, они имеют метафорический смысл, поскольку
мистическое восприятие реальности не относится к миру чувственного восп-
риятия. Когда восточные мистики говорят о "видении", они имеют в виду
состояние сознания, которое может включать зрительное восприятие, но ни-
когда к нему не сводится, являясь не чувственным восприятием реальности.
То, что они хотят подчеркнуть, упоминая о созерцании, видении или наблю-
дении,-эмпирический характер своего знания. Эмпирический подход восточ-
ной философии напоминает нам о важном значении наблюдения в науке и
предполагает возможность их сравнения на этом основании. Стадия экспери-
ментов в научном исследовании, очевидно, соответствует непосредственному
прозрению восточного мистика, а научные модели и теории-различным спосо-
бам интерпретации последнего.
Параллель между научными экспериментами и мистическими переживаниями
может показаться удивительной, поскольку два этих процесса наблюдения
имеют совершенно различную сущность. Физики проводят эксперименты, не-
возможные без согласованной работы группы специалистов и использования в
высшей степени совершенного оборудования, в то время как мистики пости-
гают свои истины путем интроспекции в уединенной медитации, и им ни к
чему приборы. Далее, научные эксперименты, очевидно, может когда угодно
повторить каждый, однако мистические откровения, видимо доступны лишь
немногим, и то лишь при особых обстоятельствах. Однако под более прис-
тальным взглядом два типа наблюдения обнаруживают различия лишь в облас-
ти подхода, но не в области сложности или надежности.
Каждый, кто хочет повторить эксперимент из репертуара современной су-
батомной физики, должен пройти многолетнюю подготовку. Только при этом
условии его эксперимент поставит перед природой интересующий его вопрос,
а он сможет расшифровать ее ответ. Равным образом, для достижения глубо-
кого мистического откровения необходимы долгие годы занятий под руко-
водством опытного мастера, и, как и при подготовке ученых, одно лишь
затраченное время не гарантирует успеха. Однако если ученик добился ус-
пеха, он сможет "повторить эксперимент". По сути дела, никакое мистичес-
кое обучение не сможет продвигаться без повторяющихся откровений; эта
повторяемость - основная цель духовного наставничества мистиков.
По этой причине мистическое откровение не является вещью более уни-
кальной, чем современный физический эксперимент. С другой стороны, они
не являются и менее сложными, хотя эта сложность-совсем другого рода.
Сложность и эффективность технического оборудования физика уравнивается,
если не превосходится, сложностью и эффективностью мистика - как в физи-
ческом, так и в умственном отношении-погруженного в глубокую медитацию.
Получается, что и физики, и мистики выработали в высшей степени утончен-
ные методы наблюдения природы, недоступные непосвященным. Страница из
журнала по современной экспериментальной физике покажется несведущему
столь же таинственной, как и тибетская мандала. И та, и другая содержат
