нулись в Москву, новый 44-й год встретили со старыми друзьями - и
с ними же чуть погодя угодили в тюрьму. После бутырской "церкви"
наши с Юликом дорожки разошлись. Домой он писал не обо всех своих
приключениях - не хотел, чтоб волновались. А волноваться были при-
чины.
В первом же лагере, куда он попал, на него полез с топором
приблатненный собригадник. Юлик топор отнял, отбросил и как следу-
ет отметелил этого типа. Силенки набрался в Бутырке, на передач-
ках, а храбрости ему хватало: у Дунских это семейное. Всегда веж-
ливый и мягкий, он впадал прямо-таки в беркерскую ярость, если его
оскорбляли - его или кого-то из близких. Как тогда полез на топор,
мог и на танк попереть. Уже после лагеря, в Москве, наш сосед по
дому Фимка, будущий американский писатель Эфраим Севела, очень
точно определил: у Юлика мягкости - на один миллиметр.
Эта твердость характера была его главной опорой в лагере: пе-
редач из дома он не получал. Отец к этому времени умер, мать была
совершенно беспомощна, а брат Виктор отрекся от него, узнав, по
какому пункту пятьдесят восьмой статьи Юлик получил срок. Отрекся
не по трусости: в первые дни войны он ушел на фронт добровольцем,
хорошо воевал, был ранен и снова воевал. Но Виктор Дунский был
идейный коммунист, в партию его приняли чуть ли не семнадцати лет
от роду; и он совершенно искренне считал своего любимого младшего
брата врагом народа. А раз так, то следовательно... Какая-то дикая
слепота - хуже, чем глаукома Минны Соломоновны. Черная магия ста-
- 310 -
линизма.
К чести Виктора надо сказать, что всё поняв - но только после
ХХ-го съезда, как и многие такие же - он трижды приходил к брату
каяться. Два раза Юлик прогонял его, но на третий простил. И ни-
когда не вспоминал об этой позорной странице их семейной хроники...
Чувство собственного достоинства привлекало к Юлию самых раз-
ных людей. В первом его лагере - это было в Курской области -
вольный прораб обратил внимание на несуетливого молодого человека
в очках. Подошел, поговорил - и назначил десятником. А в подчине-
ние ему дал военнопленных немцев. Там рядом с их лагпунктом был
асфальто-битумный заводик, на котором вместе с зеками работали во-
еннопленные немцы и мадьяры. Их положение было получше, чем у з/к
з/к: их кормили не "по нормам Гулага", им давали армейский паёк,
такой же, как своим.
Юлик вспоминал меланхоличного немецкого генерала с железным
крестом на мундире. При нем состояли два его прежних адьютанта.
Этим жилось совсем недурно: все трое не работали, читали, беседо-
вали. Иногда и Юлик со своим небогатым запасом немецких слов при-
нимал в их беседах участие.
Там же он оказался свидетелем необычного - и похоже, удачного
- побега. Бригада заключенных ремонтировала полотно железной доро-
ги. Раздалась команда: всем отойти в сторону!
По соседнему только что отремонтированному пути медленно шел
воинский эшелон. Это возвращались по домам победители. Двери теп-
лушек были открыты - жара... В одном из вагонов ехали моряки; ра-
довались жизни, горланили песни. Проезжая мимо зеков, приумолкли.
И вдруг от костра, на котором разогревали битум, к эшелону поска-
кал на костылях одноногий инвалид, морячок. Он махал бескозыркой,
- 311 -
кричал:
- Братишечки! Я свой, я с Балтики... Не дайте пропасть!..
- Стой! Куда попер? Стрелять буду! - орали конвоиры. И дейс-
твительно стреляли - в воздух. Не палить же им по своим?.. Морячок
бросил костыли, скакал вдоль вагонов на одной ноге. Из теплушки,
где ехали матросы, протянулись руки - наверно, с десяток рук - и
втащили его в вагон. Поезд набрал ход и ушел, увозя беглеца. Воз-
можно, его и не очень-то искали: кому инвалид особенно был ну-
жен?.. Сошел на какой-нибудь станции и потерялся в людском месиве.
Этот эпизод, ничего не прибавив к рассказу Юлика, мы с Миттой
воспроизвели в "Затерянном в Сибири".
В тот курский лагерь Юлий попал вместе с нашим однодельцем
Шуриком Гуревичем. Но очень скоро их сравнительно безбедная жизнь
кончилась. Шурика отправили в Коми, в Устьвымлаг, (где, кстати
сказать, он познакомился и подружился с хорошими и значительными
людьми - Евгением Гнединым, Львом Разгоном), а Юлик уехал в Ки-
ровскую область.
Вот там ему пришлось туго. Я уже упоминал о жутком лагпункте,
где смертность составляла 120%. Юлик "доходил", несколько раз он
попадал в стационар. Но каждый раз приходили на выручку друзья -
новые.
С нежностью он вспоминал Линду Партс - пожилую, как ему тогда
казалось, интеллигентную даму, жену какого-то крупного деятеля до-
советской Эстонии. Линда работала в хлеборезке и опекала Юлика
прямо-таки по-матерински. Её фамилию мы дали симпатичному эстонцу
в "Красной площади". Вдруг увидит, вспомнит, отзовется? Хотя Юлик
понимал: надежды на это мало.
Таким же способом мы пытались отыскать еще одного его друга -
- 312 -
Сашу Брусенцова, геройского парня, бывшего лейтенанта. Его имя,
отчество, фамилию и даже воинское звание мы присвоили одному из
героев фильма "Служили два товарища" - поручику Александру Никити-
чу Брусенцову. И тоже - ни ответа, ни привета. Скорей всего погиб:
очень рисковый был мужик; он даже подбивал Юлика на побег, но тот
его отговорил. Куда бежать? Побег не для тех, кто дорожит семьей,
родными, друзьями. Пускай босяки бегут - им терять нечего. Понимаю
- спорная позиция. Но мы с Юликом так считали оба... Тогда он Саш-
ку отговорил, а что было потом - этого мы не знаем.
Именно из-за Брусенцова, чтобы не выдавать его - не помню
уже, в чем там было дело - Юлик попал в тот карцер, где резал себе
вены. Опер и это поставил ему в вину, грозил: будем судить за са-
ботаж, дадим 58.14.
Драться Юлику пришлось и в кировском лагере. Но первая же
драка создала ему репутацию непобедимого бойца - так удачно подбил
он своему противнику оба глаза. Они сразу заплыли, даже щелочек не
осталось. И побежденного повели под руки - как слепого - в лаза-
рет. По лагпункту прошел слух: боксер приехал. С ним старались не
связываться.
Правда тамошний "старший блатной" решил проверить, есть ли у
боксёра душок. Дело было на кухне, на ночном дежурстве (Юлика пос-
ле болезни взяли в контору). И вот, этот Шурик стал задирать его,
издеваться над его боксерской славой. Блатарь нарочно распалял се-
бя. Начал со спокойного: "Боксер хуев, я тебя в рот ебу", и завел-
ся до истерики; испытанный воровской прием, на фраеров действует
устрашающе. Юлик эту игру понимал, но понимал и другое: стоит сей-
час спасовать, жизни не будет. Не торопясь, взял со стола тяжелый
секач и пошел на своего обидчика. Он не блефовал. Решил: будь что
- 313 -
будет, всё равно нехорошо... И вор - хороший психолог - дал задний
ход. Засмеялся, сказал:
- Ты чего, в натуре, шуток не понимаешь? Не бери в обиду,
Юрок.
(Непривычное имя "Юлий" в лагере превратилось в "Юрий"; отсю-
да и Юрок).
С этим Шуриком, серьёзным взрослым вором, со временем сложи-
лись почти дружественные отношения. Беседы с ним очень обогатили
познания Юлика в области блатной этики и воровского языка.
Наладились отношения и с "малолеткой". Как именно - об этом я
уже писал. Более того: столкновение с ворёнком по кличке Ведьма в
слегка измененном виде вошло в фильм "Затерянный в Сибири" - как и
многое другое из рассказанного тогда Юликом.
А на память о самом трагическом происшествии, свидетелем - да
нет, можно сказать, участником которого он был, Юлий долгое время
хранил гильзу от винтовочного патрона. Напомню: одно время он был
учетчиком на лесосплаве и ходил на работу с бригадой малолеток. В
зону они возвращались вместе с другими бригадами. Торопясь в го-
лодном нетерпении к вечерней каше, малолетки обгоняли взрослых,
колонна растягивалась - в ней было много "фитилей", которые не
могли идти быстро. В тот день конвоиры несколько раз переставляли
мальчишек в хвост колонны - а они, отчасти из озорства, снова про-
бирались вперед. У конвоя лопнуло терпение.
Поиграв затвором винтовки, вохровец пригрозил:
- Еще хоть раз нарушите строй, стрелять буду.
- Пацаны, не бойтесь - заорал сосед Юлика по шеренге. - Нету
у них прав стрелять!
- Ах, нету? - Конвоир вскинул винтовку и с шести шагов всадил
- 314 -
мальчишке пулю в лоб. Тот рухнул без звука; из-под телогрейки вы-
катилась алюминиевая миска с выцарапанной на дне надписью: "Повар
поимей совесть". Юлик нагнулся подобрать её. Заодно подобрал еще
теплую гильзу и незаметно сунул в карман. А вохровец сказал зло-
радно:
- Не хотели идти медленно, теперь три часа будете стоять.
И стояли - ждали начальства. В конце концов оно явилось; па-
цаны загалдели:
- Без дела шмольнул! Век свободы не видать!.. Теперь срок по-
лучит!..
- Отпуск получит, - сказал в ответ офицер. - Внеочередной, за
образцовое несение...
Но не только эти воспоминания сохранил Юлик о своем втором
лагере. Я уже говорил: и там были друзья, были веселые минуты.
Случалось и такое: кто-то из жуковатых вбил в забор, огораживающий
лагерный сортир, большой гвоздь - изнутри. Ошивался около и ждал,
когда придет кто-нибудь из латышей или эстонцев: эти ходили еще в
привезенных из дому длинных пальто. Сидеть над очком в пальто
очень неудобно - а тут такой подходящий гвоздь! Дурачок-прибалт
вешал на него свое пальто. Дождавшись, пока он спустит штаны и
займется делом, хитрован хватал добычу и удирал. Все, кроме обво-
рованного, очень веселились...
С этим же отхожим местом связан и другой случай - скорее
грустный, чем смешной. Следить за чистотой в сортире поставлен был
доходяга-японец из военнопленных. Юлик оказал ему какую-то мелкую
услугу, когда работал в конторе, и японец не знал, чем отблагода-
рить. Наконец придумал: когда Юлик зашел в уборную, японец подхва-
тил его под локоток и с поклоном подвёл к второму от края очку:
- 315 -
оно, по его мнению, было лучше других.
(Японцев и в Минлаге было несколько. Они как-то не по-нашему
кланялись - короткими наклонами совершенно прямого туловища. И при
этом то ли присвистывали, то ли пришипывали сквозь оскаленные в
улыбке зубы: с-с-с!.. Мы с Юликом вспомнили дореволюционный вежли-
вый слово-ерс: "Позвольте-с! Прошу-с!.)
В Минлаг Юлик попал на полгода раньше меня и ко дню нашей
встречи был уже авторитетным придурком - нормировщиком. Вообще-то
нормировщиков в лагерях не любили: от того, какую даст норму, за-
висит процент выработки, а стало быть и кормёжка. Из лагеря в ла-
герь переезжала вместе с этапами поговорка: "Увидишь змею и норми-
ровщика - убей сперва нормировщика, змею всегда успеешь". Но Дунс-
кого уважали - он был самым либеральным изо всех.
Интинская его карьера началась так. Когда Юлика привезли на
третий ОЛП, кто-то из старожилов посоветовал:
- Говоришь, нормировщиком работал? Здесь старший нормировщик
твой земляк, сходи к нему, он тебя пристроит.
"Земляк" означало - еврей, как и ты. А известно же: еврей ев-
рея всегда тянет, не то что мы, дураки русские... Эти рассуждения
Юлик слышал сто раз и всерьёз не принимал. Но к старшему нормиров-
щику всё-таки пошел.
