рил ему: "В консерваторию имени мине!"
****) Я пишу то "в Инте", то "на Инте": мы говорили и так, и
этак. (То же и с Воркутой: и "в Воркуте", и "на Воркуте".) Возмож-
но, это идет с тех давних времен, когда первые этапы прибывали на
речку Инту и на станцию Инту. Поселок образовался потом - и со
временем стал городом.
- 269 -
XII. "ЭТАПЫ БОЛЬШОГО ПУТИ"
Нас перегнали на центральный лагпункт. Чтобы не разбрелись по
зоне, на ночь заперли в буре - вместе с другой партией зеков, не
знаю, откуда прибывшей.
Два ворёнка крутились возле латыша, владельца соблазнительно-
го чемодана. Выбрав момент, они выхватили чемодан - "угол", по-их-
нему - из под его головы и потащили в свой куток. Латыш беспомощно
оглядывался, жалобно выкрикивал "Помогите, помогите", но помочь
ему никто не спешил. И мне стало противно. Если бы эти двое были
серьёзные воры! А то ведь шакалы, торбохваты... Среди взрослых му-
жиков они чувствовали себя неуверенно - но не получив отпора, наг-
лели с каждой минутой.
Я поднялся с нар, подошел, рванул на себя чемодан. Силенок у
них было маловато; в драку гаденыши не полезли, но один, пискнув
как крыса, укусил меня за палец. Победа досталась мне очень недо-
рогой ценой. Я отдал чемодан хозяину. Он не поблагодарил: смотрел
на меня с подозрением - видно, ждал, что я потребую свою долю...
Мне стало еще противнее.
На утро нас рассортировали. Похоже было, что на Инту со мной
пойдет только пятьдесят восьмая, причем большесрочники. Из пунктов
преобладали тяжелые: 6-й - шпионаж, 8-й - террор, 14-й - саботаж.
Хотя и "предателей" (58.1а, 58.1б) было достаточно. К нам добавили
человек сто, пришедших с других лагпунктов, и повели на станцию,
грузиться в краснухи. К моей большой радости, в один вагон со мной
попал киевский паренек Сашка Переплетчиков. Мы подружились еще в
Кодине, на комендантском. Напомню: это он разделывал на циркульной
пиле забредшую в оцепление козу.
В Каргопольлаге Сашка проходил за блатного: на руках наколки
и вся "выходка", т.е., манера держаться, была воровская. Но вором
- 270 -
он не был (кстати, и не Сашкой был, а Абрамом Евсеевичем), и сидел
по пятьдесят восьмой. Я охотно прощал ему этот достаточно невинный
обман: "... старая романтика, черное перо".
Багрицкого, правда, он не читал. Молодой, глупый... Нет, это
я для красного словца: очень умный был парень и тянулся к культу-
ре. Умел отличить хорошие стихи от плохих и так же хорошо разби-
рался в людях - а это, я думаю, первый признак ума. Но по молодос-
ти лет Сашка увлекся не тем, чем надо.
В краснухе к нам присоединился другой Сашка - Силютин, по
кличке Чилита. О нем я тоже уже упоминал: он был ссученный вор. На
этап вместе с нами, фашистами, попал потому, что за неудачный по-
бег имел, кроме воровских статей, и 14-й пункт 58-ой. С кем при-
дется встретиться в пути, Чилита, как и мы, не знал и попросил:
давайте держаться вместе. Он боялся, что в этапе его, суку, опоз-
нают законные воры - и тогда ему не уйти живым. А втроем как-ни-
будь отмахнемся... (Нам действительно пришлось воевать вместе с
Чилитой - но не против воров. Об этом немного погодя).
Первый этап, до Вологодской пересылки, у меня в памяти не
застрял: никаких происшествий или интересных встреч не было.
А на пересылке первым сильным впечатлением стал тюремный сор-
тир. Грязью и зловонием он мало отличался от всех советских вок-
зальных туалетов - даже в Москве, даже сейчас, есть такие же. Но
особенность вологодского была в том, что когда ты садился орлом
над бездонной дырой (тюрьма была многоэтажная, и труба диаметром
до метра соединяла все этажи), за твоей спиной со свистом проноси-
лись каловые массы: время оправки на всех этажах совпадало. И
главная задача была не поскользнуться на мокром бетоне и не уле-
теть вниз вместе с фекалиями.
- 271 -
Второе сильное впечатление - Володя-жид. В нашу камеру он не
попал: вологодские надзиратели, встречая новеньких, опытным глазом
отделяли козлищ от агнцев - по выражению лица, по одёжке, по по-
вадкам. И воры отправлялись к ворам, а фраера оставались с фраера-
ми. Это называлось "петушки к петушкам, раковые шейки в сторону".
Володя-жид был "полнота", авторитетный вор. Как-то раз, возв-
ращаясь с оправки, мы встретили его в коридоре: Володю в наручни-
ках вели куда-то два вертухая, крепко ухватив за локти. Третий шел
позади, отстав на шаг. Глаза у Жида были налиты кровью, свирепая
морда - свекольного цвета; он на голову был выше любого из низко-
рослых своих конвоиров - и вдвое шире. Шел и хрипло орал, матеря
тюрьму, советскую власть и всё на свете. Впечатление было такое,
будто ведут на расчалках бешеного жеребца - на случку. Но Воло-
дю-жида вели не на случку, а в карцер. И всё время, пока он оста-
вался в карцере, до нашей камеры доносился всё тот же яростный
хриплый рёв.
Говорили, что он сумасшедший; его репутации среди блатных это
не вредило. Ощущение опасности исходило от него, как от дикого
зверя. Даже запах, мне показалось, был звериный... Вот к такому я
не полез бы заступаться за чужой чемодан, это уж точно.
Каждой камере полагался староста. В нашей мужики выдвинули на
этот пост меня: завоевал уважение, "тиская романы" по дороге в Во-
логду. (На меня даже не шипели, когда по случаю поноса, я вынужден
был бегать к параше - прощали за прошлые заслуги). Жизнь в камере
текла спокойно и мне, как старосте, делать было нечего.
Один только раз Сашка-Чилита, вспомнив свое воровское прош-
лое, прицепился к интеллигентному ленинградцу и попытался "взять
его на бас", требуя дани: тот сидел недавно и на этапах его не ус-
- 272 -
пели "оказачить", т.е., ограбить. Не удалось это и Чилите: интел-
лигент оказался "с душком" (это означает "не слаб духом", не
трус). Сашка успел стукнуть его - но тут уже в дело вступил другой
Сашка, Переплётчиков. Кинулся и оттащил Чилиту за шиворот - как
оттаскивают за ошейник злую собачёнку. А я подошел извиниться: на-
чало инцидента я как-то прозевал.
Не помню фамилии и не помню, кем по профессии был этот наш
сокамерник - может быть даже, театральным режиссером. Нестарый че-
ловек, благообразный, с хорошими манерами. Мы разговаривали с ним
о книгах, о театре - и я здорово облажался, назвав Незнамова, ге-
роя "Без вины виноватых", Названовым, но собеседник сделал вид,
что этого не заметил. (Я-то заметил, что он только делает вид).
В Вологде мы просидели долго, месяца полтора ожидая неизвест-
но чего. Книг в пересыльную камеру не давали; мы болтали, пели,
спорили.
В наших разговорах никогда не принимал участия пожилой ли-
товский ксендз. Почти все время он проводил в молитве: закроет ли-
цо ладонями - я заметил, многие литовцы так делают - и молится,
отрешившись от всего земного. Но оказывается, он прекрасно всё
слышал. Однажды отнял ладони от лица и сказал ядовито:
- А ваш Молотов в Женеве не дал дефиницию фашизма! - И снова
углубился в беседу с богом. Так я узнал новое слово "дефиниция" -
определение.
Письма из пересыльной тюрьмы отправлять разрешалось - и мы
писали, не особенно надеясь дождаться ответа. Я написал домой, на-
писал и на Сельхоз своему наставнику Ивану Обухову. Оба письма
дошли: почта тогда, в сорок девятом году, работала куда лучше, чем
сейчас. Помню, еще с 15-го я написал два письма, одно Юлику Дунс-
- 273 -
кому в лагерь, другое в Москву тетке Вале. Перепутал конверты, и
послание, предназначенное тетке, попало к Юлику, а он получил дру-
гое, адресованное тетке. И он, и она письма прочитали и переслали
по правильным адресам, о чем каждый известил меня.
В Вологде писем я не получал; но из прежних маминых уже знал,
что в лагере умер Володя Сулимов, что умер и Леша Сухов - и что
посадили его младшего брата, школьника Ваньку. Посадили не по на-
шему делу, хотя конечно, и оно сыграло роль в его судьбе. В прош-
лом году Ваня Сухов тоже умер - но на воле, на руках у жены Вали и
дочери Машки. Ему повезло больше, чем брату - и в жизни, и в смер-
ти, и в любви.
Пока я пишу свои заметки, успели умереть многие из тех, о ком
я рассказал или собираюсь рассказать: ближайшие мои друзья Миша
Левин и Витя Шейнберг, Шурик Гуревич, Олави Окконен, Женя Высоц-
кий, интинская красавица Ларисса Донати, дочь Карла Радека умница
Соня. И два стукача: Аленцев и Виктор Луи. (Стукачи умирают, но
дело их, боюсь, живёт). Наверно, надо торопиться, чтобы успеть до-
писать...
Политических споров на вологодской пересылке мы почти не ве-
ли, поскольку не было больших идейных разногласий: своей нелюбви к
Сталину уже можно было не стесняться и не скрывать. Все понимали,
что едем туда, откуда возврата скорей всего не будет.
Спорили больше по пустякам: сколько было в России генералис-
симусов, жива или не жива Фанни Каплан и о том, как правильно
петь: "Кирка, лопата - это мой товарищ" или "Кирка, лопата, стали
мне друзьями". А в другой песне: "Я вор, я злодей" или "Я вор-ча-
родей". Спорили и ни до чего не договаривались.
Я старался примирить спорящих: и ты прав, и ты прав. Ведь ед-
- 274 -
ва ли найдется мало-мальски популярная песня, текст которой не об-
рос вариантами. Очень часто слова оказываются слишком сложны для
поющих и они их упрощают. Уверен, что в русском тексте "Интернаци-
онала" когда-то рифмовалось "разроем" и "построим", и только потом
"разроем" превратилось в "разрушим": так привычнее, а рифма - бог
с ней.
Написанный эстетом-стихотворцем текст "Волочаевских дней"
подвергся еще большей вивисекции. Строчка "Наливалися знамена ку-
мачом последних ран" превратилась в "Колыхалися знамена кумачом в
последний раз". Почему, почему в последний раз?.. Бессмысленно?
Зато без интеллигентских ваших выкрутасов!.. И другая строчка,
"Партизанские отряды занимали города". Раньше у автора было "Пар-
тизанская отава заливала города"; это показалось слишком красиво.
Правда, пропала рифма "отава - слава", но в этих изменениях была
хоть примитивная, но логика. А я слышал, как поют "Кони сытыми бь-
ют копытами" и даже "Любимый город, синий дым Китая" - вместо "в
синей дымке тает".
Но рекорд побили товарищи Саши Митты по детскому саду. Вместо
непонятного "Выше вал сердитый встанет" они пели "Вышивал сердитый
Сталин". Александр Наумович сообщил мне это в прошлом году. Жаль,
я не мог привести этого примера спорщикам на вологодской пересыл-
ке...
Когда кончился мой запас голливудских фильмов, я с горя стал
пересказывать наши с Юликом Дунским вгиковские сочинения. Наш не-
дописанный в связи с арестом дипломный сценарий "Ермак, покоритель
Сибири" для этого вполне годился: он отличался чисто голливудским
презрением к исторической правде. Придуманный нами голландский мо-
реход предлагал идти в поход на Сибирское царство морским путём. А
- 275 -
Ермак, приставив клинок сабли к компасу морехода, отчего стрелка
отклонилась, победно вопрошал: "Ну, немец? Чья стрелка надеж-
ней?".. Что-то в этом роде. Только что не говорил "Мы пойдем дру-
гим путём".
Моим преданным слушателем был Сашка Переплетчиков. Привязчи-
