начну.
Водопровода у нас не было. Горячую воду напускали в огромную,
трехметровой высоты, кадку с краном. У крана дежурил доходяга дне-
вальный: его обязанностью было следить за соблюдением нормы. Каж-
дому моющемуся полагались две шайки воды, не больше. Деревянные
шайки были довольно вместительны - но всё равно не хватало. И дне-
вальный за небольшую мзду - скажем, за щепотку табаку - разрешал
набрать лишнюю шайку. А без взятки не разрешал.
Там я впервые постиг основу чиновничьего благоденствия: глав-
ное - иметь возможность запретить. Взятку берут не за содействие,
а за непротиводействие.
Авторитетные воры, разумеется, пользовались водой в неограни-
ченных количествах. Каких только татуировок я не насмотрелся в
алексеевской бане! Кроме обязательных распятий, кинжалов, обвитых
змеей, орлов с голой дамой в когтях и клятвенного обязательства
"Не забуду мать родную", очень популярна была композиция из колоды
карт, бутылки и тюремной решетки с пояснительной подписью: "Вот
что нас губит". Реже попадалась другая композиция: на одной ягоди-
це мышка, на другой кошка с протянутой лапой. При каждом шаге мышь
норовит юркнуть в норку, а кошка пытается её поймать.
Наколки на запястье, на тыльной стороне ладони и на фалангах
пальцев удивить никого не могут; а вот татуировку на лбу я видел
только один раз: "заигранному" вору, т.е., не имевшему, чем расп-
латиться, его партнеры по стосу (штосс пушкинских времен) выкололи
на лбу слово из трех букв. По прошествии времени он эти три буквы
попытался вытравить - но всё равно, "икс" и "игрек" явственно
просвечивали.
- 248 -
В бане на Алексеевке имелась парная. Там воры парились и за-
нимались рукоблудием.
Спустившись по деревянной лесенке, красный и разомлевший бла-
тарь сообщил мне, счастливо улыбаясь:
- Сейчас два раза Вальку Штранину пошворил!
Пошворил он, конечно, не Вальку Штранину, вольную телефонист-
ку, которую видеть мог только через проволоку, а "Дуньку Кулакову"
- так это называлось.
Этого занятия блатные совершенно не стеснялись, мастурбирова-
ли прилюдно и даже удивлялись, если кто-то из них воздерживался.
Они приставали к Грише Немчикову по прозвищу Заика:
- Гриш, ты же тоже дрочишь, просто стесняешься. Скажи нет?
Грише надоело отнекиваться. Он вытащил член, проделал всю
операцию и сказал:
- Ну, видали? Не стесняюсь я, просто мне не интересно.
К слову сказать, Заика был "полнота", один из самых уважаемых
"законников" - как считалось, последний честный вор. И вдруг, уже
на Инте, мы узнаем, что Гриша, оказывается, давно стучит на своих
оперу. Я даже огорчился: вот тебе и лучший из них!..
С баней - правда, не алексеевской, а в кировском лагере, где
Юлий Дунский отбывал первую половину срока, - связано и такое вос-
поминание. Женскую бригаду возглавляла там молодая красивая татар-
ка Аля Камалова. Была она очень целомудрена и стеснительна: даже в
баню вместе со своими девчатами не ходила. Для неё, как для лучше-
го бригадира, топили отдельно. Об этой ее особенности знал весь
лагерь. И один из блатных побожился, что увидит её голую. Заранее
залез в кадку с теплой водой, затаился, а когда Аля разделась и
приготовилась мыться, вор вынырнул из кадки - как чертик из таба-
- 249 -
керки. От неожиданности и испуга девушка совсем лишилась соображе-
ния: в панике выскочила за дверь и как была голышом помчалась че-
рез всю зону в свой барак.
(В фильме "Затерянный в Сибири" это комическое происшествие
превратилось в драматический эпизод: там блатные пытаются изнаси-
ловать в бане начальницу санчасти).
Блатные публика пакостная, с совершенно опрокинутой моралью.
На штрафняке это стало мне еще понятнее. Хотя здесь они были не
так опасны - очень жесткий режим Алексеевки разгуляться ворью не
давал.
В массе своей они смекалисты, находчивы, и, как я уже упоми-
нал, даже артистичны. Встретив меня, идущего по зоне с котелком
картошки, пожилой аферист Кузьменко мгновенно сориентировался по
офицерскому кителю, который был на мне, и доверительно спросил:
- Товарищ, как военный человек военному человеку - где взяли
картошечку?
Картошечку принесли ребята из-за зоны. А о разговоре этом мне
напомнила реплика Гусмана в Думе: "Владимир Вольфович, как правос-
лавный человек православному человеку..."
Если вор хотел войти в доверие к фраеру, он при знакомстве
выдавал себя за его земляка:
- Ты из Тулы? (Воронежа, Киева, Владивостока и т.д.) И я... Я
на Кирова жил, а ты?
Улицы Кирова, Ленина, Сталина, а также Красноармейские и Ок-
тябрьские имелись во всех городах Союза. А у землячка легче выпро-
сить луковицу из посылки или даже шматок сальца.
О живости воровского ума свидетельствует и их язык. (Опять я
вступаю в спор с латвийским ненавистником фени - см. примечание к
- 250 -
гл. "Церковь").
Почему лезвие безопасной бритвы называется "писка"? Есть на
фене глагол "пописать" - изрезать в кровь. Второе название лезвия
- "мойка". "Пополоскать" - значит обворовать, потихоньку прорезав
карманы. По-моему, тоже очень образно. Наган называется "нагоняй".
Разве плохо?.. Ну, "лохматка, косматка, мерзавка" - о вожделенном
и трудно доступном предмете - это уже послабее. Зато как играет
феня словами! Самоназвание этого народа "жуковатые". Отсюда игри-
вое "жуки-куки", а там уж и "коки-наки" - переиначенная ради смеха
фамилия знаменитого летчика.
Что-то детское есть в воровской дразнилке: "Черти, черти, я
ваш бог: вы с рогами, я без рог". (Напомню: воры - люди, а мы, все
остальные - черти, рогатики). А в страстной божбе "Руби мой хуй на
пятаки!" мне слышится что-то шекспировское. Как и в крике отча-
янья: "Ну что мне делать? Вынуть хуй и заколоться?!."
Этимология некоторых выражений мне не ясна. Про испугавшегося
- независимо от пола - говорили: "А, замынжевала, закыркала!"
Может быть, цыганское? Надо бы проверить... Непонятно, а вырази-
тельно.
Любопытно, что песни которые слагали и пели воры, чаще всего
обходились без фени и мата. Любимый жанр - трагически-романтичес-
кая баллада. Например, про отца прокурора, узнавшем родного сына в
молодом воре, приговоренном с его помощью к расстрелу. Или такая:
Я буду являться к тебе привиденьем,
Я буду тревожить твой сон -
Тогда ты увидишь кровавые раны
И вспомнишь преступный закон.
- 251 -
Одну, услышанную на Алексеевке, приведу полностью:
Луна озарила зеркальные воды,
Где, деточка, гуляли мы вдвоем.
Так тихо и нежно забилось мое сердце -
Ушла, не спросила ни о чем.
Я вор, я злодей, сын преступного мира,
Я вор, меня трудно любить.
Не лучше ль нам, детка, с тобою расстаться,
Друг друга навек позабыть?
Пойми, моя детка, что я ведь не сокол,
Чтоб вечно по воле летать,
Чтоб вечно тебя, моя милая детка,
Ласкать и к груди прижимать.
Гуляй, моя детка, пока я на свободе,
Пока я на воле - я твой.
Тюрьма нас разлучит, Я буду жить в неволе,
Тобой завладеет другой.
Я срок получу и уеду далёко,
Далёко - быть может, навсегда.
Ты будешь жить богато, а может, и счастливо,
А я уж нигде и никогда.
- 252 -
Я пилку возьму и с товарищем верным
Решетку в окошке пропилю,
Пусть светит луна своим продажным светом -
К тебе я, моя детка, убегу.
Но если заметит тюремная стража -
Тогда я, мальчишечка, пропал:
Тревога и выстрел, и вниз головою
Сорвался с карниза и упал.
И кровь побежит непрерывной струею
Из ран в голове и на груди.
Начальство придет и склонится надо мною -
О, как ненавистны мне они!
В больнице у Газа, на койке больничной
Я буду один умирать,
И ты не придешь с своей лаской привычной,
Не станешь меня целовать...
В ходу были и романсы, которые пели еще наши мамы и бабушки -
с небольшими переделками. Начиналось по-старому:
Не для меня цветет весна, не для меня Дон разольется,
И сердце радостно забьется восторгом чувств не для меня...
Перечислив еще несколько недоступных ему радостей, в т.ч.
"деву с черными бровями", лирический герой объяснял:
- 253 -
А для меня - народный суд. Осудят сроком на три года,
Придет конвой, придет жестокий и отведут меня в тюрьму.
А из тюрьмы большой этап угонят в дальнюю сторонку.
Свяжусь с конвоем азиатским - побег и пуля ждут меня!..
Я всегда подозревал, что и широко известная "Течет речка" -
это переделка какой-нибудь старой казачьей песни. Ну откуда у сов-
ременного жулика "конь ворованный, сбруя золотая?" И совсем недав-
но в книжке Рины Зеленой прочитал, что в молодые годы они пели:
Течет речка по бережку, бережка не сносит.
Молодой казак,молодой, командира просит...
А у воров, в одном из вариантов:
Течет речка, да по песочку, золотишко моет,
Молодой жульман, молодой жульман начальничка молит...
С блатными я общался по необходимости: как ни как, жили в од-
ном бараке. Дневальным у нас был немец из военнопленных. В лагерях
для военнопленных легко было заработать уголовную статью - напри-
мер, украв что-нибудь на разгрузке вагона с продовольствием. Сиде-
ли с нами и другие немцы, осужденные как военные преступники, но
наш был из проворовавшихся. Наш Фриц (настоящего его имени никто
не знал) то ли из упрямства, то ли по тупости ухитрился не выучить
за все годы ни одного русского слова. И все жильцы барака, даже
блатные, научились командовать им по-немецки: "Фриц, вассер!..
- 254 -
Фриц, фойер!.. Фриц, зитц!.."
В воровском бараке - "шалмане" - я только ночевал.*) А время
проводил и водил дружбу с фраерами. С большинством моих новых зна-
комых мне пришлось вскоре расстаться. А жаль - очень славные были
ребята.
Экономист Андрей Коваль приехал к нам с Колымы. Это он расс-
казал мне историю колымского взлёта и падения Вадима Козина. Анд-
рей умел играть на странном инструменте, который я видел первый
раз в жизни - на кобзе.
Впервые же увидел я на Алексеевке живого сиониста, молодого
литовского еврея Лёву Шоганаса. В те дни шла первая война евреев с
арабами. Англичане были на стороне арабов, Советский Союз и Амери-
ка, выражаясь по-лагерному, "держали мазу" за евреев. Лева Шоганас
всей душой рвался в Палестину - но тело его прочно застряло в зо-
не. Войну евреи выиграли без Лёвиной помощи, образовали государс-
тво Израиль - и я хочу верить, что Лева сейчас там. "Узников Сио-
на" там уважают.
Вечерами мы слушали радио; серая тарелка-репродуктор висела
над моим столом. Совершенно случайно я услышал выступление моего
одноклассника Максима Селескериди. В это время он был уже артистом
Максимом Грековым и рассказывал о своем партизанском прошлом. Я
