Сэйнт Джонс Вуд и ловил такси.
К счастью, Шеннон не положил в банк 500 фунтов, которые
получил от Эндина перед выходными за план штурма, и 450
фунтов у него еще оставались. Нужно было заплатить по счету в
отеле у Майтсбриджа, но это может подождать.
Он позвонил в компанию БЕА и заказал билет до Брюсселя и
обратно, экономическим классом. Обратный рейс прилетал в
Лондон в 16. 00, таким образом, к шести вечера он должен быть
снова в своей квартире. Вслед за этим он послал по телефону
четыре международных телеграммы. Одну в Паарль, провинция
Кейп, Южная Африка, еще одну-в Остенде, следующую в Марсель и
последнюю в Мюнхен. В каждой говорилось только одно: "СРОЧНО
ПОЗВОНИ МНЕ ЛОНДОН 507-0041 ПОЛНОЧЬ ЛЮБОЙ ИЗ БЛИЖАЙШИХ ТРЕХ
ДНЕЙ ТЧК ШЕННОН". Наконец он взял такси и попросил отвезти
его в отель "Лаундс". Выписался, оплатил счет и исчез так же,
как и появился, анонимно.
В восемь, как и договорились, позвонил Эндин, и Шеннон
сообщил помощнику Мэнсона, что успел сделать за это время.
Они договорились, что Эндин перезвонит в десять вечера на
следующий день. Два часа Шеннон потратил па то, чтобы
осмотреть дом, в котором он теперь жил, и окрестные кварталы.
Засек несколько маленьких ресторанчиков, два из которых были
неподалеку, на Сэйнт Джонс Вуд Хай Стрит, не спеша поужинал в
одном из них. Домой вернулся к одиннадцати.
Он пересчитал свои деньги. Оставалось больше 400 фунтов.
Отложил в сторону 300 фунтов на оплату авиабилетов и расходы
на завтрашний день, после чего проверил все, что у него было
в наличии. Одежда неброская, сравнительно новая, в основном
купленная за последние десять дней в Лондоне. Пистолета нет,
да он пока и не требовался, а чтобы не волноваться он
уничтожил ленту для пишущей машинки, на которой печатал свой
отчет, и поставил новую.
Хотя в Лондоне этим вечером рано стемнело, в провинции
Кейп было светло и тепло по-летнему, когда Жанни Дюпре,
проскочив мимо Сипойнта, направил машину в сторону Кейптауна.
У него тоже был "шевроле", хотя постарее, чем у Эндина, но
больше и наряднее. Он купил его подержанным на те остатки
долларов, с которыми вернулся из Парижа четыре недели назад.
Проведя целый день за плаванием и рыбалкой на катере своего
друга в Симонстауне, он теперь возвращался к себе домой, в
Паарль. Ему всегда нравилось возвращаться домой в Паарль
после завершения контракта, но каждый раз быстро все
надоедало, совсем как десять лет назад, когда он впервые
покинул дом.
Мальчишкой он рос в Паарль Вэлли и дошкольные годы провел,
носясь как угорелый по чахлым и бедным виноградникам,
принадлежащим таким же людям, как и его родители. Он выучился
ловить птиц и стрелять в долине со своим "клонки", цветным
приятелем, с которым белым мальчикам разрешается играть, пока
они не подрастут достаточно и не поймут, что значит различие
в цвете кожи.
Питер с его огромными карими глазами, копной черных
кудрявых волос и кожей цвета красного дерева, был старше на
два года и должен был следить за ним. На самом деле они были
одного роста, так как Жанни был физически развит не но годам
и, спустя совсем немного времени, он стал верховодить в их
компании. В такие летние дни, двадцать лет назад, двое
босоногих мальчишек садились на автобус и ехали вдоль
побережья до мыса Агульас, где окончательно смыкаются
Атлантический и Индийский океаны, и ловили там рыбу с камней.
За время учебы в мужской школе Паарля Жанни проявил себя
как трудный мальчик. Слишком крупный, агрессивный,
беспокойный, вечно ввязывающийся в драки и, благодаря своим
дюжим кулачищам, два раза попадавший в участок.
Он мог бы вступить во владение родительской фермой,
ухаживать вместе с отцом, за чахлыми побегами винограда, из
которого получалось такое грубое вино. Его страшила
перспектива состариться и согнуться под бременем тяжкой
борьбы за существование в маленьком хозяйстве, с какими-то
жалкими четырьмя цветными работниками под рукой. В
восемнадцать лет он завербовался в армию, прошел начальную
подготовку в Потчефстреме и вскоре был переведен в десантные
войска, в Бломфонтейн. Здесь он нашел то, чем больше всего на
свете хотел заниматься в жизни. Здесь и еще во время учебных
занятий по приемам борьбы с террористами и мятежниками,
которые проводились в суровых условиях степных зарослей, в
окрестностях Питерсбурга. Армейское начальство признало его
пригодность во всем, за исключением склонности ввязываться в
бой без надобности и приказа свыше. В одном из учебных боев
капрал Дюпре избил сержанта до полусмерти, и командир
разжаловал его в рядовые.
Расстроившись, он ушел в самоволку, и был взят в баре Ист
Лондона, измолотил двух представителей военной полиции,
прежде чем им удалось его связать, и оттрубил полгода в
каторжной тюрьме. Выйдя на волю, он обратил внимание на
объявление в вечерней газете, зашел в неприметную контору в
Дурбане, и уже через два дня был переправлен из Южной Африки
на базу Камина в Катанге. Он стал наемником в двадцать два
года, и это случилось шесть лет назад.
Проезжая по извилистой дороге мимо Франсхока по
направлению к долине, он думал, а вдруг придет письмо от
Шеннона или кого-нибудь из ребят с новостью о новом
контракте? Но когда он добрался до места, на почте ничего не
было. Со стороны моря наплывали облака, вдалеке угадывались
раскаты грома.
Вечером будет дождь, приятный холодный душ. Он посмотрел
на скалу Паарль, удивительное произведение природы, которое
давно, когда его предки только появились в этой долине, дало
имя самой долине и городу. Мальчишкой он часто зачарованно
смотрел на скалу, хмуро-серую в сухую погоду, но сверкающую,
как огромная жемчужина, под лунным светом после дождя. Тогда
она становилась огромной, блистающей, возвышающейся над
маленьким городком у своего подножья. Хотя город его детства
и не мог предложить ему ту жизнь, о которой он мечтал, это
был его родной дом. И когда он видел сверкающую под лучами
солнца скалу-Паарль, то всегда чувствовал себя дома. В тот
вечер ему хотелось быть в другом месте, на пути к очередной
войне.
Ему было невдомек, что уже следующим утром телеграмма
Шеннона, призывающая его в бой, окажется на почте Паарля.
Крошка Марк Вламинк оперся на стойку бара и опрокинул
очередную огромную кружку пенящегося фламандского эля. За
окнами заведения, которым заправляла его подружка, пустели
улицы остендского района красных фонарей. Промозглый ветер
дул с моря, а для летних туристов время еще не пришло. Он уже
начал тосковать.
Первый месяц после возвращения из тропиков было хорошо.
Приятно принять ванну, поболтать с дружками, заглянувшими на
огонек. Местные щелкоперы попытались к нему сунуться, но он
их послал подальше. Меньше всего ему хотелось нарываться на
неприятности с властями, а он знал, что с ним не станут
связываться, если только он не ляпнет что-нибудь такое, от
чего могут всполошиться африканские посольства в Брюсселе.
Но через несколько недель безделье заело. Пару дней назад
стало чуть веселее, когда он от души врезал морячку,
пытавшемуся погладить Анну по заднице, части, которую он
считал исключительно своей вотчиной. В голове у него
закрутились воспоминания. Он услышал приглушенное топанье
сверху, из маленькой квартирки над баром, которую они делили
с Анной. Она занималась хозяйством. Он сполз с табуретки,
допил кружку и крикнул:
- Если кто-нибудь завалится, обслуживай сама! И начал
подниматься по задней лестнице. В этот момент дверь бара
отворилась, и вошел мальчик-посыльный с телеграммой.
Был ясный весенний вечер, в воздухе ощущалась прохлада, и
море в районе старого марсельского порта отливало зеркальной
гладью. На поверхности, где несколько минут назад отражались
окрестные кафе и бары, одинокий, возвращающийся домой
траулер, оставил клином расходящиеся складки, которые
бесшумно разбегались по гавани, с легким всплеском разбиваясь
о корпуса стоящих на якоре рыбацких катеров. Застывшие ряды
автомобилей вытянулись вдоль тротуаров Канбьер, запахи
жареной рыбы вырывались из тысяч окон, старики потягивали
свою анисовку, а торговцы героином разбрелись по переулкам,
выйдя на прибыльный промысел. Это был обычный вечер.
В многонациональном, разноязыком бурлящем человеческом
котле, именующем себя Ле Панье (12), где вне закона считается
только полицейский, Жан-Батист Лангаротти, сидя за столиком в
углу небольшого бара, не спеша потягивал охлажденный Рикар.
Он не был в тоске, как Жанни Дюпре или Марк Вламинк. Годы,
проведенные в тюрьме, научили его искать радости в самых
незначительных мелочах, и он лучше других мог переживать
длительные периоды бездействия.
Более того, ему удалось найти себе дело и зарабатывать на
жизнь, так что его сбережения оставались в
неприкосновенности. Он постоянно экономил, поэтому его счет в
швейцарском банке, о котором никто не знал, неукоснительно
возрастал. Когда-нибудь, наконец, он сможет купить себе
собственный бар в Кальви (13).
За месяц до этого его старый приятель по Алжиру был взят
по незначительному поводу: за небольшой чемоданчик с дюжиной
бывших армейских "кольтов" сорок пятого калибра, и из тюрьмы
Ле Бометт прислал Жану-Батисту послание с просьбой
"присмотреть" за девушкой, с заработков которой он жил до
того сам.
Он знал, что корсиканцу можно доверять, он не обманет.
Девушка оказалась славной широкобедрой оторвой по имени Мари-
Клэр, по кличке "Лола", отрабатывающей свою ночную смену в
баре района Тюбано.
Она по-своему привязалась к Лангаротти, вероятно, из-за
его скромных размеров, и единственная претензия у нее была в
том, что он не колотил ее от души, чем любил побаловаться ее
прежний приятель. Его рост никак не мешал роли сутенера,
потому что тем, кто мог бы иметь виды на Лолу, не надо было
объяснять, кто такой Лангаротти.
Итак, Лола была счастлива, что у нее самый лучший
покровитель в городе, а Жан-Батист спокойно ждал, когда
подвернется возможность заключить очередной боевой контракт.
Он поддерживал связь с несколькими людьми, имеющими дело с
наемниками, но, будучи новым человеком в этом бизнесе, больше
полагался на новости от Шеннона. Он внушал доверие, к нему
скорее пойдут клиенты.
Вскоре после возвращения во Францию с Лангаротти связался
Шарль Ру из Парижа и предложил корсиканцу впредь работать
исключительно на него в обмен на гарантию контракта, как
только такой появится. Ру долго распространялся о полудюжине
проектов, которые он вынашивает, но корсиканец не клюнул на
его удочку. Позже он навел справки и выяснил, что Ру попросту
болтун, потому что сам не участвовал ни в одном собственном
проекте с тех самых пор, как с простреленной рукой вернулся
из Букаву осенью шестьдесят седьмого.
Вздохнув, Лангаротти взглянул на часы, допил бокал и
поднялся. Пора было зайти домой за Лолой и проводить ее в бар
на работу, а после этого заглянуть на почту, нет ли там
телеграммы от Шеннона с предложением отправиться на новую
войну.
В Мюнхене было еще холоднее, чем в Остенде у Марка
Вламинка, и Курт Земмлер, привыкший к теплу за долгие годы
службы в Индокитае, Алжире и Африке, дрожал, кутаясь в
длинное кожаное пальто, по дороге к работающему круглые сутки
почтовому отделению. Он регулярно наведывался сюда каждое
утро и каждый вечер, всякий раз надеясь обнаружить письмо или
телеграмму с какими-нибудь новостями или приглашением на
беседу для возможного отбора на работу по военному контракту.
Время после его возвращения из Африки прошло в безделье и
скуке. Как большинство ветеранов он не любил штатскую жизнь,
с отвращением носил гражданскую одежду, презирал политику и
скучал по военной дисциплине и боевым действиям. Возвращение
в родной город не принесло радости. Повсюду на глаза
попадались длинноволосые юнцы, неряшливые и разболтанные,
размахивающие плакатами и выкрикивающие какие-то лозунги.
Казалось, что не осталось следа от той целеустремленности,
преданности идеалам величия Родины и ее вождю, которыми так
