командующий. Даже кожаного доспеха не снял он с груди. На широкой
перевязи, окованной бронзовыми пластинами, по-прежнему висел его короткий
меч. Лишь ненадолго прилег Хильбудий на буйволову шкуру. Потом наскоро
поужинал пшенной кашей, что принес ему в глиняной чашке молодой гот. Когда
все уснули и лагерь стал походить на поле после боя, Хильбудий встал,
вышел на озаренный лунным светом вал, оперся на столб и глядя на другой
берег Дуная, задумался.
Вот уже третий год минул, как не снимает он доспехов. Он очистил
Фракию и Мезию от варваров - могущественных славинов и антов, которые
налетали из-за Дуная, как тучи саранчи, грабили и уводили в плен
византийских подданных, наводя ужас на Константинополь. Он прогнал их за
Дунай, и они укрылись в высокой траве на широких равнинах, забрались в
долины и леса, словно загнанные звери. Сколько добычи, сколько волов и
овец, сколько пленников, крепких и рослых, отправил он в Византию. Но
Византия как море. Все поглощает и по прежнему голодна и ненасытна, точно
огненная бездна. Юстиниан - хороший император, но прожорлив, как дракон.
И, однако, утробу его можно было бы наполнить, если бы не императрица
Феодора.
Вспомнив о ней, Хильбудий сжал кулак и схватился за рукоятку меча.
Императрица Феодора - щеголиха, прелюбодейка, бывшая цирковая
актерка. И он, трибун, должен, стоя перед ней на коленях, целовать ей
ногу, ту самую ногу, которую следовало бы отрубить, потому что она ведет
на стезю преступлений. О, да он скорее предпочтет простую ячменную кашу,
буйволову шкуру на соломенном ложе, стрелы славинов, чем такой
унизительный поцелуй. Честных героев Феодора не жалует, а раскрашенных
франтов принимает в роскошных покоях и осыпает почестями. Где мы, что ждет
нас?
Хильбудий грустно прислонил голову к деревянному столбу и глядел на
дунайские волны, спокойно катившие вдаль. Но что это?
Полководец повернул голову, его всклокоченные слипшиеся от пота кудри
зашевелились.
Второй сигнал - за ним третий, четвертый.
Часовые подняли тревогу! Лагерь ожил. Все закипело перед шатром
полководца, посреди претория собрались военачальники.
Хильбудий уверенным шагом победителя спокойно и неторопливо подошел к
часовому у ворот лагеря. Страж указал ему на приближавшийся конный отряд.
- Это гонцы из Константинополя. Давай отбой, пусть воины отдыхают. А
потом пойди отвори!
По звуку трубы лагерь утих, военачальники разошлись. А Хильбудий
спустился по лесенке с вала и пошел через ворота навстречу всадникам. Он
даже не распорядился зажечь факелы. Ночь была такой ясной, что при лунном
свете он различал лица.
Поравнявшись с Хильбудием, соскочил с коня на землю таксиарх Асбад.
Его доспехи сверкали золотом, легкий шлем украшали разноцветные каменья.
Он восседал на красивом жеребце, покрытом дорогим седлом, на узде мерцали
позолоченные пряжки. По сбруе сразу можно было определить, что конь этот
из царских конюшен.
Асбад приветствовал трибуна Хильбудия с дворцовой учтивостью.
Хильбудий ответил ему сурово и кратко, как солдат, которому крепкое
рукопожатие милее поклонов. Он проводил его в свой шатер и пригласил сесть
на дубовую колоду, перед которой стояла грубо отесанная плаха-стол. Потом
собственноручно высек огонь, зажег глиняный светильник, висевший посреди
шатра, и вышел распорядиться насчет ужина.
Асбад осмотрелся. Мечи, копья, несколько доспехов со следами
вражеских ударов на груди; кое-где на них еще заметны пятна крови. Все это
удивило Асбада. На губах его появилась усмешка. "И это полководец! -
подумал он. - Такая берлога под стать варвару, а не полководцу ромеев!"
Когда Хильбудий возвратился, Асбад все еще стоял посреди шатра.
- Садись, таксиарх! Ты устал. Я приказал изжарить на ужин ягненка. Вы
долго ехали?
- Четырнадцать дней!
Хильбудий ничего не сказал, но, окинув Асбада многозначительным
взглядом, подумал про себя: "Будь это правдой, твой доспех не сверкал бы
так и конь бы устал куда больше!"
- Ты привез важные вести?
- Светлейший господин и василевс Юстиниан тебя, раба своего,
приветствует и шлет тебе это письмо.
Хильбудий тут же распечатал послание императора и подошел к
светильнику, чтобы прочесть его. На лице его не дрогнул ни один мускул.
Асбада неимоверно оскорбили холодность и спокойствие, с каким полководец
читал строки, начертанные в императорской канцелярии. Кончив, трибун
положил пергамент на стол и спокойно сел.
Асбад не проявил любопытства, так как знал, о чем пишет император. Но
молчание Хильбудия злило его.
- Когда ты возвращаешься?
- Завтра. Я спешу.
- Ответ получишь сегодня вечером.
Хильбудий взглянул на гонца, словно желая сказать: "Никуда ты не
спешишь, просто солома и воловьи шкуры не очень-то тебе по душе! Ты
охотнее остановишься по ту сторону Гема, там, где можно отлично
поразвлечься в безопасных местах; а вернувшись домой, будешь рассказывать
во дворце, как намучился в стране варваров".
- Не обессудь, трибун, но такое жилье слишком убого для полководца.
Прости меня, но оно скорее под стать варвару!
- Александр был великий полководец, а спал на голой земле. Империя
послала меня, верного своего раба, вымести варваров с нашей земли, как
сор, и для меня такое жилье даже роскошно. Я сожалею, что не могу
встретить тебя дамасскими коврами и персидскими благовониями. Но знай,
что, когда Хильбудий в лагере, он предпочитает запах лука и чеснока
аромату восточных пряностей.
Таксиарх прикусил губу.
- Я понимаю, к дикой жизни можно привыкнуть. Но разве достоин упрека
тот, кто, приезжая сюда из священного императорского дворца, не может
сдержать удивления?
Оруженосец Хильбудия принес ужин. Асбад принялся за благоухающее
жаркое, усердно запивая его вином, стоявшим перед ним в чаше.
Пока он ужинал, Хильбудий написал императору одну-единственную фразу:
"Господин и повелитель, если я не паду в битве, ты получишь то, что
желаешь".
Он свернул свиток, запечатал его крупным бронзовым булотирием, на
котором был вырезан большой крест с копьем, и вручил письмо Асбаду.
Хильбудий ничего не сказал ему, и гонец был взбешен.
Но полководец оставил без внимания его сердитый взгляд. Он пожелал
гостю доброй ночи и вышел, уступив свой шатер. Сам же отбросив попону в
ближайшем шатре, лег и крепко заснул.
Когда полог за Хильбудием опустился, на лице Асбада заиграла
презрительная усмешка.
- Глупец! Пусть Византия изумляется тебе, пусть император называет
тебя столпом империи на севере, и все же ты глупец. Ты отличный солдат,
это верно. Но так и дерись, побеждай, а потом приезжай в ослепительный
Константинополь, развлекайся, пей, потешь свою душу, а уж после снова
забирайся в эту собачью конуру. А так... глупец! И жены нет рядом, и ни
одной девицы во всем лагере не сыщешь. Глупец, ха-ха-ха!..
На другое утро Асбад поспешно уехал, увозя с собой лаконичный ответ.
Сразу после отъезда гонца Хильбудий приказал воинам наточить
зазубрившиеся мечи, наполнить мешки зерном на три недели и взять с собой
свинцовые чушки для пращей; стрелкам он приказал набить колчаны стрелами.
Вечером он распорядился навести плавучий мост через Дунай, осмотреть и
поправить доски, забить новые клинья в расшатавшиеся брусья и в полночь
быть наготове.
Никто не удивлялся, не раздумывал. Все происходило так, словно из
сердца Хильбудия кровь переливалась в руки воинов, словно одна и та же
мысль билась в мозгу у всех. Солдаты не проявляли любопытства и не болтали
попусту. Они видели высоко поднятую голову своего полководца, его могучую
грудь под прочным доспехом, туго затянутый ремень - и каждый понимал, что
их ожидает нелегкое дело.
3
После принесения жертвы Сварун велел отдыхать. Он распорядился
заколоть откормленных волов и целое стадо овец, чтобы люди попраздновали
на славу. Любиница привела из крепости веселых девушек, они прислуживали
воинам, наливали им меду в рога и кубки, пели, плясали и веселились весь
день.
В центре града на дубовой колоде сидел певец Радован. Его знали
везде, он никогда не задерживался дома, - странствовал от одного племени
славян к другому, играл на лютне, пел песни о воинских подвигах, слагал
были и небылицы и рассказывал разные забавные истории. Доходил он и до
Балтийского моря, трижды зимовал в Константинополе, и сейчас путь его
снова лежал в Византию. От купцов, что приехали к гуннам за мехом и
конями, он выведал, что царственный город этой зимой будет готовиться к
большим празднествам. А в такие дни в него со всех концов стекались
варвары. Это были бродяги, жаждавшие хлеба и зрелищ. Они славили богатых
господ на улицах, вопили о них в цирке, создавали общественное мнение в
кабаках и городских предместьях, хорошо понимая при этом, как нуждаются в
них богатеи. Одним словом, жили они, как птицы, которым щедрая рука
бросает зерна из высокого окна.
Итак, Радован сидел в центре крепости и ударял по веселым струнам.
Одет он был в длинную рубаху и подпоясан белой веревкой. Никогда еще не
отягощал певца меч, богатством его была лютня, она же была и его оружием.
Он даже похвалялся, будто однажды византийцы схватили его, заподозрив в
нем шпиона. Сам Управда прослышал о нем и велел привести его к себе.
- Пришел я к Управде с лютней, - рассказывал старик. - И скажу я вам,
самому Перуну не уступит в красоте этот царь. Ослеплен я был, завертелось
у меня в голове, словно пьяный взглянул я на солнце. И молвил царь:
- Для кого шпионишь? Откуда родом?
- Честен я, праведен и во Христа верую!
Отроки засмеялись.
Во Христа верую, - сказал я и перекрестился.
- Племя какое твое, племя? - крикнул царь.
- Я славин, миролюбивый и смиренный!
- Славин! Значит, ты шпионишь для тех варваров, что грабят нашу
землю?
- Нет, клянусь богом, не из тех я славинов. Возле Северного моря моя
родина, я играю на лютне для утехи людской. И никогда еще не касалась меча
моя рука.
- А ну сыграй!
И я заиграл. Растаяло сердце Управды, как бараний жир на огне. И
сказал он мне: "Честен ты, как честны твои струны. Ступай же своей
дорогой!"
Я ушел. А потом узнал, что слышала мою лютню сама Феодора, царица;
она тайком отодвинула полог, взглянула на меня и тихо сказала: "Что за
красавец этот Радован!
Певец гордо посмотрел на девушек, окружавших его. Те громко
засмеялись, Радован ударил по струнам, и началась веселая пляска.
На другое утро, когда праздник кончился, Сварун выслал на разведку
проворных юношей, велев им узнать, куда идет войско Хильбудия. Он был
убежден, что византиец переправится через Дунай до наступления холодов,
чтобы пополнить трофеями лагерные запасы. И потому решил напасть на него
из засады. Для того и приказал всем Сварун наточить топоры, навострить
копья и мечи. А стрелкам велено было упражняться - стрелять в тыквы,
набитые на колья.
Среди отправившихся в поиск юношей был младший и единственный
оставшийся в живых сын Сваруна Исток. Неохотно отпускал его отец. В конце
концов он уступил просьбам юноши с условием, что тот возьмет себе трех
товарищей. Прочие лазутчики пешими разошлись по долинам, лесам и равнинам.
И только Исток и его товарищи вскочили на быстрых коней. Им предстояло
пробраться как можно дальше к югу, поближе к Дунаю, где стоял лагерем
Хильбудий. Сколько раз ходил Исток на дикого кабана, сколько раз в
одиночку выслеживал медведя, не однажды рысь хрипела над его головой,
