папочкой в руках, такие вот безликие (они и в самом деле лишены
физиономии), - агенты державы, ее, так сказать, датчики. И где они берут
эти макинтоши, чуть ли не хрущевского кроя, откуда эти шляпы ведром, как у
бюрократа из "Волги-Волги" - неразгаданная тайна. Будто орден меченосцев
поклялся в веках выдерживать бессмертный закон, срисованный с верховного
узурпатора! Так что, когда в селе появляется такой вот представитель, его
уже ни с кем не спутать.
Этот, надо сказать, повел себя необычно. Вместо того, чтобы прямиком
из газика, минуя омытые дождем фанерные стенды (шел тогда дождь) зайти
степенно в правление и скрыться там как бы навечно, он заспешил по слякоти
к фермам - к дальнему второму участку, где с утра давно уже поревывали
телки в загонах. Бдительная секретарша усекла через окно этот необычный
маневр и доложила председателю - тот оторвался от бумаг и обозрел мельком
удаляющуюся нелепую фигуру.
- Хто такой - ума не приложу... Може, мелиоратор с Орджоникидзовки?
Так он бы сюда шел... Чи шабашник якой?.. А, нехай блукает, меня ему все
одно не миновать.
Но человека в макинтоше будто вело какое-то чутье: скользя по
размокшей глине, придерживаясь за колья и столбы, он перебирался через
навозную жижу загона, к длиннющему унылому бараку телятника. Встретившийся
ему заика Стасик отвернул круто свою тачку с бидонами - так одержимо шагал
городской визитер.
Будь Стасик хоть на пятак умнее, он бы обратил внимание на
поразительное отсутствие мимики (это при бегающих - неподвижных! -
глазах), на невнятное бормотанье и возгласы, но он лишь отметил с тупым
изумлением, что следы пришедшего дымились.
- Где, где это? - спросил он, ни к кому особенно не обращаясь, у
скотниц, занятых уборкой, и тут же двинулся вдоль стены, изукрашенной
потеками.
- Кирилыч, вон пришел какой-то, - позвали женщины зоотехника. Тот
обернулся на гостя и посуровел: зоотехник опасался санитарной инспекции.
Ощупывая стены, стойла, поилки, районный человек сновал по ферме.
- Вам кого? - спросил Кирилыч, подойдя.
- Все сущее подлежит уничтожению, - непонятно ответил посетитель и
зыркнул из-под шляпы. От этого взгляда зоотехник на миг оледенел.
- Здесь! Это здесь, знаю! - неопределенно махнул макинтош по
сумрачной ферме. - Основной закон мира - уничтожение, друг скотник... ("Я
вам не скотник, я..." - успел рявкнуть Кирилыч), но гость вдруг поднял
руку - блеклую руку бухгалтера, можно бы так сказать, если бы не ноготь на
мизинце, неуместный у бухгалтера длиннющий ноготь блатного фата - и
звякнул им по ободку поилки. И поилка исчезла - осыпалась, что ли - по
самую подводящую трубу, оттуда полилась жиденькая струйка. Тут, как потом
объяснял зоотехник, он сразу понял, с кем имеет дело. Не санинспектор,
ясно.
- Это! Не порть инвентарь! - крикнул. Но тот, с когтем, ухмыльнулся и
царапнул по бетонному столбику стойла. И снова - лишь квадратная дыра в
грязном полу, ни пыли, ни копоти...
Подошли женщины и два бича, что подрядились выгребать навоз за харчи,
все зачарованно смотрели на приезжего. А тот продолжал свое представление:
- Ничего - это космический принцип, вот как... - он тыркал мизинцем
то в гвоздь, то в бидон, то в ватник, и все пропадало на глазах,
окончательно пропадало - это как-то сразу все поняли. - По одному протону
в год - как вам понравится? (кирпич в столбе, по которому он цокнул,
испарился с легким пшиком) - Все, все - на кончик пальца! Чтоб - один
огромный ноль... Из ноля уже ничего не получится, а, работники? Учили,
небось?
Взгляд маньяка безостановочно шарил вокруг.
- Ноль - абсолют, с ним ничего не поделаешь... Но что-то мешает!
Здесь это, здесь!
- Шальной, не трожь контейнер! Ты ж все перепалишь!
- Нинка! Звони в контору!
- Рано или поздно, вам не все ли равно? - он полоснул взглядом и
снова взвыл. - Но где? Где?
Кирилыч - так уж получилось - оказался здесь старшим и туго
соображал, что бы такого предпринять, но - будто застила мгла сознание.
Слонявшийся по ферме пятнистый кобель, любимец бичей, обнюхал полы
макинтоша и заворчал.
- Абсолют - ничто... Хватит делать, хватит! Надо - наоборот.
- Как это - наоборот? - Кирилыч спросил лишь затем, чтоб отвлечь
аспида от этой непрестанной порчи, он кожей чуял - над всеми нависла жуть.
"Вилами его, что ли - а что ему вилы, когда он мизинцем ферму завалит..."
- Наоборот? Вот так, это просто, - тут маньяк почесал собаку за ухом,
и пес исчез - ни звука, ни паленого душка, ничего. - Просто! Уничтожать по
сути своей проще, чем создавать, против этого не попрешь, так ведь,
скотоводы? Лишь это - помеха, стопор... Это здесь, рядом, я сейчас найду!
Блеснула улыбка. Лучше б он не улыбался - так, наверное, открывается
печь крематория. И тут вперед вышел бич.
- Ты, гнида, куда собаку подевал?
Странно - всех оплели страх и безволие, один этот бич растолкал баб и
вышел перед "санинспектором". Он стоял немного враскачку, видно, перебрал
накануне. А визитер прямо-таки расцвел - (если можно так выразиться
применительно к нему) - при виде бича.
- Вот оно, нашлось... Я представлял предмет, что-то более
долговечное... Контрагент, а? Ну, что ж...
Он весь подался к бичу, взгляд свой, неуловимый и неотвратимый, как
бормашина, совсем воткнул в серые гляделки бича, но бич не дрогнул, только
качаться перестал.
- Ты мне ответишь за собаку, паскуда!
Кирилыч утверждал потом, что пришелец мгновенно чиркнул ногтем.
Скотницы, наоборот, что поднес палец к бичу медленно, не торопясь, как бы
по ритуалу какому. Он ткнул бича в широченную прореху на груди, и того в
мгновение ока охватило зеленоватое неживое свечение. И тут же сошло. Бич
стоял как стоял, только голый, в чем мать родила (все обноски его сожрал
зеленый огонек), и недоуменно озирался. А этот, весь белый, опять прижег
его ногтем. И снова вокруг бича заструилось зеленое и сбежало.
- И знаете, - рассказывал потом Кирилыч, - он вроде стал, как бы
сказать, кремезнее, налился, - а бичи, они ж, известно, дохлые, - а этот
хмырь его опять - тырк под ребро. Тот снова же - глазом не моргнул, но,
вроде как штангист, раздался, и, понимаете, металл! Такой отлив, вроде
серебряный на коже появился. А тот бандит кинулся бежать...
Кинулся бежать - слабо сказано. Он вылетел из ворот и мчал по полю,
петляя, словно заяц, перепрыгивая через скирды, огромными прыжками,
поднимая фонтаны грязи. В мгновение ока он скрылся за горизонтом. Тогда
все уставились на бича. Но бич - или кем он теперь стал, - не обращая ни
на кого особого внимания, вышел наружу, оглянулся вокруг и уверенно, тяжко
зашагал в ту сторону, где за дальней посадкой скрылся гость. Дождик,
орошая его массивный торс, тут же испарялся с шипеньем, поэтому он
двигался как бы в туманном облачке.
- Не догонит, - усомнилась какая-то женщина. - Тот вон какой
прыгучий, верткий.
- Ну и сдохнет на пятом километре. Язык высунет. Тут и бери его
голыми руками.
Бич, словно движущаяся хромированная статуя, спустился в долинку и
скрылся из виду. Дождь наподдал. Они еще немного постояли у входа, затем
по одному вернулись к прерванной работе.
ИЗ ВВОДНОЙ ГЛАВЫ УЧЕБНИКА "ТЕХНИКА ЖИЗНИ"
Эта книга создавалась как практическое руководство для любого живого
существа - от капустной тли до слона с острова Борнео, от восточного
деспота до инфузории, обитающей в коровьем дерьме, при условии, конечно
же, что тля, инфузория и деспот смогли бы воспринять данный текст. Если на
то пошло, коллегия авторов не так уж категорична в распространенном
уничижительном мнении насчет простейших, но этот коллективный труд
преследует иную задачу - сформулировать единые принципы выживания в среде,
где основной модус вивенди - это потребление в том или ином виде других
существ. (...) Любопытно, что завершающая глава обращает внимание читателя
на эстетическую сторону жизненного процесса.
Учебник рассчитан на широкий круг существ, практикующих жизнь в той
или иной форме.
НА ЗАДАННОЙ КЛЕТКЕ
Один налетчик, известный в своей среде как Эдик (настоящее свое имя
он уже и сам стал забывать), был задержан оперативниками в областном
центре П. при рейдовой облаве на рынке, где Эдик, как и полагалось чужаку,
вовсе не пытался работать по специальности, а, подобно обычным клиентам,
гулял, развлекался, наблюдая со стороны работу коллег в гуще клокочущей
купли-продажи. Эдик недавно вышел и пока что был совершенно безупречен,
перебиваясь достаточно безбедно на свой страховой фонд, сохраненный верной
подружкой. Нормально его должны были сразу отпустить, или, на худой конец,
отправить в родной город под надзор. Но этого не произошло. Эдика
интенсивно допрашивали, совали в камеру подсадок, устраивали какие-то
абсурдные опознания, словом, к концу второй недели он уже не сомневался -
на него вешали (грубо, неряшливо, в явной спешке) дело по нескольким
ограблениям с убийствами. Прошлой ночью Эдика уведомили, что слушанье его
дела назначено на пятницу. В исходе суда он не имел сомнений.
В четверг Эдика неожиданно повели к следователю. Здание следственного
изолятора в П., как это нередко случается, включало в себя старую, еще
прошлого века, постройку и новый корпус, связанные переходом. В месте
сопряжения корпусов коридор делал коленце, угол, в виде обрешеченного
окна, выходил на внутренний двор тюрьмы. Эдик, погруженный в свои страхи,
не сразу заметил, что створки решеток сняты с окна и прислонены к стене
рядом. Он подходил все ближе и с изумлением убеждался - да, не только
решетки, но и сама оконная рама приоткрыта вовнутрь. - Эй, вахта! - не
отводя глаз от вожделенной полоски вольного воздуха окликнул Эдик. -
Непорядок! - Но сзади не было отклика. Эдик обернулся (что запрещено), и
обнаружил, что конвоир как сквозь землю провалился. И немедленно внутри
Эдика вспыхнул холодный белый огонек действия.
Он отвел створку окна и осторожно выглянул на улицу: двор был пуст,
под окном двумя этажами ниже на крыше пищеблока лежала стопа прессованного
утеплителя из стекловаты. Эдик выпрыгнул, стараясь попасть в середину
матов утеплителя, и зарылся, исчез в колкой куче. Сразу руки зазудели,
зачесались от мельчайшей стеклянной пыли; стараясь уберечь глаза, он
отодвинул кромку трухлявого пласта и глянул вверх, на окно. Створки уже
были задраены, окно будто и не отпиралось десятки лет (а, наверное, так
оно и было). Эдик отшвырнул мат, и, не особо скрываясь, перебежал по крыше
к брандмауэру, за которым - он видел это сверху - была уже улица. Так и
есть - за кирпичным выступом, умело закрепленная в кладке, покачивалась на
ветерке капроновая тесьма. Каждый миг ожидая сирены, Эдик перекинул тесьму
через парапет, подтянулся на руках, и, обжигая пальцы о тесьму,
соскользнул на асфальт. В узком переулочке никого не было; у
противоположного тротуара стоял заляпанный грязью белый "Москвич". Эдик
обошел машину, распахнул дверцу и плюхнулся за руль; он весь трясся и еле
сдерживался, чтобы тут же не дать газ и не рвануть куда глаза глядят.
Баранка была еще теплой от чьих-то рук, ключ торчал в замке.
Эдик уже понял: этот побег, "стелька" - так именуют хорошо
подготовленную и очень дорогую процедуру - не для него. У Эдика не имелось
ни таких связей, ни таких денег. Чья бы то ни была оплошность, но
рефлекторно он воспользовался чужой "стелькой", и теперь оставалось лишь
