или на пятый день после возвращения варраулов. Арипай не испугался ни
колдовской силы, ни магического ореола, окружавшего Карапану: на утро
следующего дня серимцы нашли окоченевший труп, шамана с ножом в горле, а
рядом - Арипая, тяжело раненного Карапаной в ночной схватке.
Итак, Карапана не избежал своей участи, а трагические события
последних дней до основания потрясли весь прежний уклад и предвещали людям
на берегах Итамаки новую жизнь.
ТАНЕЦ МУКУАРИ
Едва до нас дошли слухи о тяжелом состоянии Арипая, как четыре
добровольца тут же поспешили в Сериму, чтобы оградить его от возможной
мести. Им удалось перетащить его на носилках в Кумаку еще живым, хотя
жизнь его и висела на волоске.
Когда я увидел его у нас в селении, он лежал в полусознательном
состоянии с закрытыми глазами, худой, осунувшийся, но какой-то
умиротворенный и трогательно тихий. Исполнив свой кровавый обет, он изгнал
из себя злых демонов. Они оставили его наконец в покое: и в этой кроткой
его умиротворенности было что-то необычайно волнующее.
В Кумаке его не оставили и тут же понесли дальше. В укромном углу
полуострова несколько его родичей соорудили шалаш и оставили его там под
присмотром жены, снабдив запасами продуктов. Здесь, в уединении, ему
предстояло оставаться до выздоровления, чтобы в случае, если он заразился
в Сериме, не занести болезнь в Кумаку.
Одним из важнейших аравакских ритуалов в те времена был танец
мукуари, исполнявшийся каждый раз в случае смерти кого-нибудь из близких.
Танец этот имел целью отогнать от человеческого жилья душу умершего, дабы
она не вредила живым. Смерть шамана так или иначе касалась всех людей
племени, и потому Кумака решила тоже исполнить мукуари.
Обычно ритуальный обряд проводился сразу после смерти, но на этот раз
торжество пришлось отложить: один из наших рыбаков в это время обнаружил
на Ориноко остров, где крупные речные черепахи как раз откладывали яйца.
Это известие взбудоражило и подняло на ноги всю Кумаку - черепашьи яйца
считались у индейцев любимейшим лакомством. Порешили поэтому сначала
отправиться на Ориноко, а уж потом разделаться с душой умершего.
Почти половина жителей Кумаки целыми семьями приняла участие в
походе. Речные черепахи в период кладки яиц, а это значит в наших краях в
январе - феврале, собирались в стада и, отыскав уединенный остров, по
ночам выходили из реки. Яйца они откладывали в прибрежный песок, искусно
засыпая их так, чтобы другие звери, падкие на это лакомство, не нашли их.
Иногда черепахи проплывали десятки миль до этого единственного
облюбованного острова, вверяя ему и теплым лучам солнца судьбу своего
потомства.
На таком вот острове наш рыбак и обнаружил в песке следы, характерные
для лежбища черепах, и повел туда флотилию кумакских лодок. Когда спустя
две недели охотники возвращались домой, по веселым их лицам еще издали
можно было определить, что экспедиция прошла успешно. И действительно, две
лодки-яботы чуть не по самые борта были заполнены желтой желеобразной
массой очищенных от скорлупы яиц.
При виде этой картины я схватился за голову.
- Ведь здесь, наверно, больше двух тысяч яиц, - поразился я. - Вы
истребите всех черепах, если ежегодно будете так уничтожать их потомство.
- Каждый год все индейцы по берегам рек с незапамятных времен
собирают черепашьи яйца, а черепахи не переводятся, - возразил Мабукули,
глава рода Черепахи.
Был еще и другой повод для всеобщей радости: болезнь в Сериме пошла
на убыль. Словно между шаманом и болезнью существовал какой-то дьявольский
сговор - примерно со дня смерти шамана Карапаны не появилось ни одного
нового случая заболевания. Сваленные болезнью понемногу приходили в себя,
и, хотя некоторые дети еще умирали, страшная эпидемия явно отступала, как
река после сильного паводка. К людям с каждым днем возвращались силы, а с
ними и надежда.
Болезнь унесла четверть взрослого населения, а дети до пяти лет
погибли почти все; остальные понемногу поправлялись.
На окраине Кумаки находилась роща прекрасных пальм бурити, и здесь,
неподалеку от берега озера, на третий день после возвращения наших людей с
Ориноко начался обряд мукуари. Он должен был продолжаться целые сутки и
завершиться пиршеством, для которого приготовили разные блюда из
черепашьих яиц и, конечно же, принесли множество кувшинов неизменного
кашири.
В этот день на рассвете меня разбудил гулкий грохот барабанов,
доносившийся со всех концов Кумаки, - теперь они будут безумолчно бить в
течение многих часов. В тот же момент в мою хижину проскользнуло жуткое
чудище. Маска изображала страшного хищника с огромными клыками. Привидение
молча выделывало передо мной грозные танцевальные движения, словно
стремясь нагнать на меня страх. По легкому прихрамыванию на левую ногу я
узнал пришельца.
- Арасибо, не валяй дурака!
Индеец остановился и снял с головы маску.
- Белого Ягуара нельзя обмануть! - проговорил хромой с уважением и
таинственно добавил: - Но и Арасибо теперь стал важный!
- Оттого что нацепил это? - спросил я, указывая на его маску.
- Нет, маски на голову для танца все надевают. А я сегодня
предводитель мукуари, это большая честь...
Только теперь я заметил на лице его выражение какой-то комичной
горделивости. Индеец извлек из мешка, висевшего у него на поясе, две
мараки - это символ шаманской власти, поднял их над головой и стал трясти
- заключенные внутри камушки резко и вызывающе загремели. Не менее
вызывающе Арасибо устремил на меня свой косоватый взгляд и, пританцовывая,
засеменил мелкими шажками.
- О-ей! - присвистнул я удивленно. - Высоко же ты метишь! Хочешь
занять место шамана?
- Араваки лишились шамана, - ответил он напевно, не прекращая трещать
надо мной мараками. - Аравакам нужен шаман.
- Ты в этом уверен, дружище? - выразил я сомнение.
- Нужен! Нужен! - забормотал он убежденно, а лицо его при этом
исказилось гримасой исступления. - Скажи, кто убил злого шамана, твоего
врага?
- Ты!
- Кто направил руку Арипая! Кто направил глаз ягуара!
- Ты! Но ведь череп ягуара - мой.
- Зато мои руки повесили его на шест. А кто твой самый преданный
друг, Белый Ягуар?
- Ты?
- Разве не тебе я обязан тем, что ты защитил меня у горы Грифов,
когда другие снова хотели меня бросить? Разве не ты лечил мою ногу,
искусанную кайманом?
Отвечая вежливостью на его вежливость, я в тон ему добавил:
- А кто спас ребенка Ласаны от яда, а мою душу от бесчестия?
Арасибо хрипло рассмеялся - смеяться иначе он не умел, - спрятал
мараки в мешок и, надев на голову маску, без лишних слов выскользнул из
хижины: вероятно, в преддверии знаменательного для него дня он просто
хотел заручиться моим расположением.
Минутой позже Ласана внесла завтрак. Как и прежде в Сериме, она и
теперь жила с матерью и ребенком подле моей хижины. С ее приходом в хижине
словно вспыхнул свет, а я так и онемел от удивления: Ласана была разодета
как никогда. Верхняя обнаженная часть ее тела была увешана множеством
ожерелий из ярких разноцветных плодов и гирляндами из ароматных красных
цветов. Ласана в отличие от большинства индианок была на редкость
стройной, с тонкой и гибкой талией. Тело ее, умащенное сегодня
благовонными маслами, источало приятный аромат. Черные волосы, вымытые в
кокосовом молоке, ореолом обрамляли лицо, нежные губы расцветали в мягкой
улыбке, влажный блеск глаз чаровал и был подобен чистому бездонному омуту.
Восходящее над озером солнце розовыми лучами высвечивало все очарование
Ласаны, и никогда прежде она не была так прекрасна, как в это утро.
Я не вымолвил ни слова, но заметить мое восхищение было нетрудно.
Разложив на широких листьях завтрак, Ласана не ушла. Она стояла посредине
хижины в гордом своем великолепии и, чуть смущаясь, молча радовалась
впечатлению, какое на меня произвела.
Я тоже молчал и лишь взглядом спрашивал, по какому поводу столь
необычный наряд. Она не выдержала первой и, нарушив молчание, прошептала:
- Сегодня у меня великий день.
- И у тебя тоже? - весело рассмеялся я. - За сегодняшнее утро это уже
второй случай!
- Сегодня мой праздник! - опять повторила она.
- Не мукуари же? Ведь женщины не принимают в нем участия...
- Нет... я переселяюсь...
- Куда, Ласана?
- В твою хижину.
Я внимательно взглянул ей в глаза. В них не было ни капли насмешки.
Она проговорила это очень уверенно, спокойно, словно речь шла о каком-то
пустяке.
- Хорошо, хорошо, - в тон ей деловито ответил я, - конечно, моя
хижина больше вашей и удобнее.
- Не то! - прервала она меня, качнув головой. - С нынешнего вечера я
буду твоей женой.
- О-ей! Вот так чудеса! Это ты сама вдруг так решила, никого не
спросив о согласии?
- Я спрашивала.
- Кого, меня?
- Я говорила с Манаури. Он согласился.
- Ах, он согласился! А я? Меня вы спросили?
- Тебя... Но ведь ты... Я думала, Ян...
Бедняжка страшно смутилась, и теперь я уже стал хозяином положения. Я
сделал вид, что крайне озадачен ее предложением, и это мое удивление
выглядело весьма для нее обидно. Она не знала, как его истолковать, и,
пожалуй, впервые за все время утратила обычную уверенность в себе. В
глазах ее метнулись искры протеста.
- Если ты отказываешь мне в своей хижине, я могу...
- Совсем напротив, я сам приглашаю тебя к себе. Во всяком случае, -
придал я тону своего голоса как можно больше лукавства, - во всяком
случае, для меня будет намного удобнее, если ты станешь готовить пищу в
моей хижине, а не приносить ее со стороны...
Резкая морщина меж сдвинутых бровей женщины с полной очевидностью
свидетельствовала о приближающейся буре. Однако выражение гнева и обиды на
смуглом лице отнюдь не лишало его прелести.
- Я всегда буду готовить тебе вкусную пищу, со мной тебе не придется
голодать, - проговорила она обиженно и тут же твердо добавила, сверкнув
глазами: - Но я хочу, Белый Ягуар, подарить тебе сыновей, которые станут
храбрыми воинами!
Она проговорила это с такой наивной простотой и жертвенной
решимостью, что я тут же понял: "Хватит, натягивать струну больше не
следует".
Сбросив с лица маску показного недовольства, я проворно вскочил,
привлек Ласану к себе и, прижав ее голову к своей груди, проговорил:
- О-ей! Да будет так, как хочешь ты!
Видя, с каким неописуемым облегчением она приняла мои слова, я не
преминул шутливо заметить:
- Но наперед обещай: все важные вопросы мы будем обсуждать вместе,
вдвоем...
В роще, под пальмами бурити соорудили тольдо для старейшин. Из-под
тенистого навеса было удобно обозревать весь ход мукуари. Около полудня я
отправился на торжество вместе с Ласаной. По обычаю женщинам возбранялось
находиться поблизости, но Ласана пользовалась особым уважением и имела
особые права. Все в Кумаке знали уже, что сегодня "ее" день, и поглядывали
на нее с уважением.
К нашему приходу мукуари был в полном разгаре и длился уже несколько
часов. Этот обряд имел мало общего с обычными ритуальными танцами, и, хотя
участники исполняли танцевальные движения в такт гудящим барабанам, суть
танца заключалась не в этом, а в избиении друг друга колючими прутьями.
Все танцующие были в различных масках. Цель обряда была достаточна ясна: с
одной стороны, умилостивить душу умершего, показав, какие страдания смерть