соску, а он хватается за оружие.
- Можно стрелять? - обратился ко мне Вагура.
- Разрешите, ваша милость? - повернулся я с подчеркнутой вежливостью
к дону Эстебану.
- Ну что ж, три пули за молоком! - Испанец хлопнул в ладоши.
Три стрелка стояли в ряд, один возле другого, с мушкетами у ноги. По
сигналу, данному Вагурой, первый поднял ружье, приложил его к плечу,
прицелился и выстрелил, затем поочередно то же самое сделали двое других.
Первая тыква разлетелась вдребезги, от второй осталась только половинка,
третью, как и первую, будто ветром сдуло.
Камень свалился у меня с сердца.
Выстрелив, индейцы, сохраняя полное спокойствие, тотчас же стали
перезаряжать ружья, не обращая ни малейшего внимания на шум, поднятый
испанцами после первых минут ошеломления. Удивление, недоумение и даже
страх читались на их бородатых лицах. А наш отряд продолжал стоять
невозмутимо, словно все происходящее вокруг совершенно его не касалось. И
лишь Вагура, весело сверкнув глазами, не мог удержаться от ехидной усмешки
в сторону испанцев.
Дон Эстебан примолк, явно задетый, и отводил глаза, словно пытаясь
скрыть от меня то, что творилось в его душе.
- Всеми нашими прежними победами над испанцами, - вежливо, но
многозначительно пояснил я дону, - мы обязаны тому, что враг нас
недооценивал.
Быстрый, острый взгляд дона Эстебана свидетельствовал о том, что он
правильно понял мои слова.
- А может, это случайность? - Испанец оживился.
В это время какая-то собачонка, напуганная, вероятно, грохотом
выстрелов, выскочила из ближайшей хижины на площадь и, собираясь броситься
наутек, заметалась неподалеку. Увидев ее, Вагура вышел чуть вперед,
прицелился и выстрелил. У меня не было времени остановить шалопая.
Несмотря на то что собака ошалело металась не менее чем в сорока шагах,
она свалилась как подкошенная и, пару раз дернувшись, испустила дух.
Стоявший поблизости испанский солдат подбежал к собаке и ткнул ее
ногой.
- Попал прямо в голову! - крикнул он, уставясь на нас глазами,
полными испуганного удивления.
Дон Эстебан, нервно подрагивая рукой, разглаживал бороду. Он явно
помрачнел, лицо его вдруг словно увяло, хотя он и пытался изобразить на
губах улыбку, по она давалась ему с трудом.
- И сколько у вас таких людей? - сверкнул он на меня холодным
взглядом.
- К сожалению, немного, совсем немного! - ответил я огорченно. - Вот
те, что здесь, перед вами, и еще несколько отрядов, находящихся сейчас в
лесу, недалеко отсюда.
- Отряды в лесу? Что они там делают?
- Обучаются и ждут моих указаний.
Он снова пристально на меня посмотрел.
"ДОН ХУАН, ТЫ ДЬЯВОЛ!"
Когда мы не торопясь подходили к главному тольдо, где все еще сидел
Конесо в окружении своей свиты, я повернулся к Арнаку и шепотом велел ему
отправить гонца к Ласане, Арасибо и Кокую: пусть они не мешкая начинают
действовать, как мы договорились.
Под тольдо дон Эстебан и я уселись рядом с верховным вождем на двух
приготовленных табуретах.
- А где будет сидеть Манаури? - обрушился я на Конесо. - Прикажи
принести табурет и для него.
Верховный вождь, не переча, послал человека в свою хижину.
Мы молча ждали его возвращения, сидя друг подле друга, за спиной
каждого стояла его вооруженная свита. За доном Эстебаном стоял тот самый
сержант, что безуспешно искал у нас шхуну, и предводитель индейцев чаима.
Лица у всех нас были внешне непроницаемы, взоры спокойны, но мы
настороженно и внимательно следили друг за другом, и все отлично
чувствовали тяжесть легшего на нас бремени. Толстая, чувственная нижняя
губа Конесо теперь отвисла, будто дряблая кишка, олицетворяя собой все
уничижение верховного вождя. Конесо мучила нечистая совесть, к тому же он
не знал, что еще ждет его впереди. Дон Эстебан, напротив, был весь собран,
хотя и встревожен, ожидая переговоров с едва скрываемым возбуждением. В
таком состоянии человек особенно опасен, ибо легко возбудим и склонен к
необдуманным действиям.
Я сознавал: события зашли столь далеко, что теперь нет иного выхода -
или решительная победа, или смертельный бой.
Когда табурет принесли и Манаури сел, я громко обратился к нему,
чтобы слышали все:
- Манаури, ты будешь предельно точно переводить на испанский язык
дону Эстебану каждое слово, которое сейчас здесь будет произнесено
по-аравакски, а вы, - посмотрел я на Конесо и его людей, - отвечайте мне
ясно и честно, если хотите отвратить от племени грозящее ему несчастье.
Они мрачно молчали. С согласия дона Эстебана я приказал привести трех
представителей от группы пленников для участия в переговорах. Подойдя, они
встали за моей спиной, рядом с Арнаком, сторонясь людей Конесо.
- Кажется, тут еще не все собрались, - воскликнул я. - Конесо! Позови
жителей всех ближайших хижин, пусть и они будут здесь.
- Разве это обязательно? - Верховный вождь посмотрел на меня
подозрительно. - Там остались одни женщины и дети!
- Пусть придут женщины и дети! Я обещаю им полную безопасность.
Конесо, хотя и неохотно, отдал распоряжение, и вскоре жители с явной
опаской стали собираться. Вместе с, женщинами отважились прийти и
несколько мужчин. Когда собралась достаточно большая толпа, я потребовал
тишины и громким голосом, не скрывая гнева, перешел в наступление.
- Где Карапана, убийца юного Канахоло? - обратился я с вопросом ко
всем. - Почему его тут нет?
Молчание.
- Отвечайте! - настаивал я. - Ведь он шаман!
- Он ушел в лес, - буркнул Фуюди, - наверно, совершать обряды.
- Что? - возмутился я. - Совершать обряды сейчас, когда здесь, в
Сериме, решается судьба племени? Так он печется о вашей судьбе? Трус он, а
не шаман.
Люди внимали мне со страхом и трепетом. Карапана все еще оставался
грозной силой. Конесо сопел рядом, пытаясь сдержать бешенство и бросая на
меня злобные взгляды.
- Я хочу вам помочь, - продолжал я, обращаясь к аравакским
старейшинам, - и помогу, но требую правды! Вот эти двадцать три человека,
отобранные для испанцев, откуда взяты? Из каких родов?
- Из всех, - проворчал Конесо, - кроме твоего.
- Ах так! А почему вы не дали пятьдесят, как требует дон Эстебан?
- Остальные сбежали в лес.
- Вот как? А ведь еще и сейчас в хижинах Серимы много молодых мужчин,
и их можно брать!
- Их не отобрали. Отобрали только тех.
- А что, те разве хуже?
Глаза Конесо сверкнули злым упрямством, и он ответил:
- Да, хуже.
- Говори прямо: вы хотите от них избавиться, отдать испанцам? Изгнать
из своего племени?
- Да, изгнать из своих родов, - спесиво проговорил Пирокай, - по
только на два года.
- А те, что сбежали в лес, тоже изгнаны из ваших родов?
- И те тоже. Они отобраны для испанцев.
- Отлично! - воскликнул я, повышая голос. - Если вы отказываетесь от
власти над этими двадцатью тремя воинами и над теми, что сбежали в лес, я
беру их под свою опеку и принимаю в наш род на два года. Вы согласны? -
обратился я теперь к трем пленникам.
- Согласны! - с радостью ответил старший из них. - Мы хотим быть с
тобой... Спасибо тебе, Белый Ягуар!
Манаури должен был переводить мои слова на испанский язык для дона
Эстебана, но я заметил - дело у него шло из рук вон плохо, а последние
слова он вообще не перевел.
- Как только я вас освобожу, - продолжал я, обращаясь к пленникам, -
вы сообщите всем, кто ушел в лес, чтобы они вместе с семьями и всем
имуществом перебрались из Серимы в наше селение...
- Не разрешаю! - вскипел Конесо, а Пирокай и Фуюди вслед за ним:
- Не допустим!
- Где ваш ум? Вы только что сами сказали, что отрекаетесь от этих
людей, изгоняете их из своего рода. Или вы совсем пустые люди и
отказываетесь от своих же слов, только что сказанных?
- Не разрешаем! - задыхался от злости Конесо.
Тогда я обратил к нему лицо, горевшее от возмущения, и со зловещим
спокойствием, едва сдерживая себя, стал цедить сквозь зубы каждое слово:
- Замолчи, несчастный! Если ты не способен защитить своих людей от
рабства, то хотя бы помолчи! Ты знаешь, как назвал тебя дон Эстебан?
Паршивой собакой, бессовестным бездельником и подлым пройдохой! И теперь
так назвать тебя имеет право любой честный человек. Какой же ты верховный
вождь, если добровольно, без боя отдаешь своих людей в тяжкое рабство, на
верную гибель? И какой же ты верховный вождь, если несправедлив и для
одних вероломно готовишь смерть, а других оберегаешь?
- Это ложь! - вспыхнул Конесо.
- Чем хуже те, кого ты предаешь? Разве только тем, что не хотят жить
под властью шамана-убийцы? В этом вся их вина?
Припертый к стене Конесо не мог отвести тяжких обвинений и сидел как
побитая собака.
- Отчего, - продолжал обвинять я, - ты не отдаешь в рабство трех
своих сыновей, стоящих сзади, почему оставляешь сына Пирокая и двух
братьев Фуюди - чем они лучше других? Они не лучше, а вот ты действительно
никчемный вождь и паршивая собака...
Но тут слова мои прервал грохот выстрела в соседнем лесу. Грозным
эхом разнесся он по всему серимскому селению. Все вздрогнули и
настороженно прислушались. Не прошло и минуты, как раздался второй
выстрел, потом третий, еще и еще. Их трудно было сосчитать.
- Что это? - оторопело воскликнул дон Эстебан, вскочивший с места при
первых же выстрелах.
- Ничего. Это мой отряд обучается в лесу стрельбе, - пояснил я
по-испански. - Пусть эти выстрелы не тревожат вашу милость, там мои люди.
Испанец окинул пристальным взглядом площадь и, увидев отряд Вагуры,
стоявший на прежнем месте, безмерно удивился.
- Но ведь отряд находится здесь.
- Этот здесь, - ответил я, - а в лесу другой... - Затем я продолжал
прерванный разговор с аравакскими старейшинами: - Верховный вождь не
оправдал вашего доверия и не хочет защищать своих людей. Поэтому я беру их
под свою защиту и обещаю - эти двадцать три воина не пойдут с испанцами.
Более того, клянусь, ни одного человека из Серимы мы не отдадим без боя.
Воля моя тверда, и у меня достанет сил довести борьбу до победы...
В этот момент внимание наше привлекли новые выстрелы. Они доносились
тоже с опушки леса, но теперь с другой стороны. Дон Эстебан опять вскочил
с табурета, явно потрясенный.
- Ничего страшного! - насмешливо успокоил я его. - Это все мои люди.
Пока я здесь, жизни вашей милости ничто не угрожает.
- Но теперь ведь стреляют совсем в другом месте, - широко раскрыл
глаза дон Эстебан.
- Вполне возможно. Это другой отряд. В лесу их у меня сейчас
несколько. Они охраняют селение со всех сторон, дабы с нашими гостями не
случилось какой беды...
- Прошу сейчас же мне сказать, - возбужденно воскликнул испанец, -
прошу сказать, о чем шел у вас разговор с индейцами! О чем шла речь?
- О вещах, для всех достаточно неприятных...
Звуки выстрелов, умноженные эхом, отраженным от деревьев леса,
неслись грозно и властно, обрушиваясь на нас один за другим словно удары
грома и тая в себе какую-то неведомую сокрушающую силу. Дон Эстебан,
почитавший себя до сих пор со своими испанскими головорезами и воинами
чаима хозяином положения, стал сознавать, что почва уходит у него из-под
ног.
- Тринадцать выстрелов, - побледнев, доложил ему сержант, когда
стрельба наконец прекратилась. - Тринадцать выстрелов.
- Нет! - покачал головой вождь-чаима. - Девять!
Ошибались оба: у Арасибо было только семь ружей.
