племени было непоколебимым. Все свидетельствовало против него, даже смерть
Канахоло, но трусость, а вернее, запуганность, обитателей Серимы была так
велика, что никто не смел возмутиться, и все готовы были принять на веру
вздорные вымыслы шамана, распространявшего слухи о том, будто в истории с
Канахоло не все чисто: кто знает, какими коварными средствами заставили
этого дурачка дать показания, предварительно подбросив ему ядовитые
листья? Словом, Карапана ставил все с ног на голову, и кое-кто в Сериме то
ли из страха, то ли из корысти ему поддакивал.
В кругу друзей у нас горячо обсуждалось, что делать дальше. В конце
концов мы пришли к выводу, что даже теперь влияние шамана, хотя и
подорванное, продолжает оставаться достаточно сильным, а уничтожение
Карапаны представлялось нам невозможным, ибо неизбежно повлекло бы за
собой в племени кровопролитные столкновения.
Взвесив все "за" и "против", мы вернулись к первоначальному плану -
покинуть Сериму и немедленно начать для этого необходимые приготовления.
Теперь уже весь наш род, как один человек, стремился поскорее оставить эти
места и подальше уйти от злых козней Карапаны. В эти последние дни еще
более укрепились узы дружбы и доверия между родом и мной, вера в общность
нашей судьбы.
Вскоре же выяснилось, что и Серима стала не той, что прежде: она
перестала быть единым, сплоченным сообществом людей, связанных единством
образа мыслей. Едва туда просочились слухи о нашем отъезде, как многие из
коренных жителей Серимы изъявили желание отправиться с нами, лишь бы
вырваться из-под власти коварного шамана. Они вольны были так поступить, и
никто не имел права запретить им перекочевать, ибо это не противоречило
обычаям араваков. Однако это их желание, как и следовало ожидать, крайне
обозлило Карапану и встревожило верховного вождя Конесо. С тем чтобы
предотвратить развал племени, чего, собственно, оба и опасались более
всего с первой минуты нашего появления, шаман в коварном своем мозгу
вынашивал чудовищный план нападения на нас и поголовного истребления если
и не всего рода, то, во всяком случае, главных его членов, не исключая
Манаури и Ласаны. К счастью, наши доброжелатели своевременно нас
предостерегли, и мы держались настороже, внимательно следя за каждым
движением в Сериме, и, не выпуская из рук оружия, готовились к скорейшему
отъезду.
В этот напряженный для обеих сторон момент неожиданно произошли
события, в корне изменившие все наши как добрые, так и недобрые намерения.
В тот день, часа через два после восхода солнца, из рощи, отделявшей
селение верховного вождя от наших хижин, вдруг выскочили два индейца и
бросились по направлению к нам, чем-то крайне возбужденные. Поначалу мы
решили, что это какой-то подвох. Но нет. Завидя нас, еще издалека бегущие
стали громко выкрикивать какие-то малопонятные слова.
- Не обманывает ли меня слух? - обратился я к Арнаку, охваченный
недобрым предчувствием. - Испанцы?!
- Да, они кричат об этом, - ответил тот дрогнувшим голосом.
В нашем лагере мгновенно поднялась тревога, и не было ни одной
хижины, ни одного шалаша, из которых не выскакивали бы в смятении люди,
обеспокоенные необычным происшествием.
Тем временем бежавшие, еле переводя дух и едва держась на ногах,
оказались подле нас. Вид их был жалок: судя по всему, не только быстрый
бег, но и толкавший их ужас совсем лишили их сил.
- Испанцы!.. - только и смогли они произнести, тяжело дыша и бросая
по сторонам испуганные взгляды.
- Где? - набросился на них Манаури.
- У нас в Сериме... Приплыли на лодках... Высадились на берег...
Испанцы!
Весть тревожная, слово "испанцы" - будто гром с ясного неба. Не у
одного из нас втайне екнуло сердце.
- Они напали на вас? Кого-нибудь убили? - продолжал допытываться
Манаури.
- Нет, не напали, никого не убили.
- Наши успели бежать из Серимы?
- Нет, не успели. Испанцы захватили нас врасплох, никто их не
заметил... Только немногим удалось убежать в лес.
- Испанцы стреляли?
- Нет, не стреляли, но на берег сошли сильно вооруженные, даже
страшно смотреть!
- Сколько их?
Гонцы, все еще не отдышавшись, не могли назвать числа пришельцев:
один говорил, их столько, сколько пальцев на обеих руках, другой
утверждал, будто их в десять раз больше.
- Нет! - возражал первый. - Испанцев мало, остальные - индейцы...
- Из какого племени индейцы?
- Мы их не знаем, какие-то чужие.
- Сколько у них лодок?
- Пять.
- Большие?
- Да, итаубы.
- Не пять, а три, - уточнил второй гонец. - Три лодки.
- А зачем они явились, не знаете?
Они не знали и ничего не могли предположить, но утверждали, что
испанцы хотя и не затеяли боя, но вели себя дерзко и грубо, как властные и
злобные хозяева, а не как гости. Судя по их поведению, от них можно ждать
лишь бед и несчастий...
Обменявшись взглядами с Манаури и Арнаком, я велел всем
присутствующим взять оружие и немедля собраться возле моей хижины. К
счастью, почти весь род наш был на месте, ибо и прежде жил уже в
постоянной боевой готовности.
Не прошло и минуты, как на поляне собрались вооруженные воины нашего
рода. Сейчас меня более всего занимал вопрос, откуда и с какой целью
явились сюда испанцы. Поскольку Серима лежала в глубине леса, в нескольких
милях от впадения Итамаки в Ориноко, то есть в стороне от больших водных
путей, можно было предположить, что испанцы явились сюда не случайно, а с
какой-то определенной и заранее обдуманной целью.
- Откуда же и зачем они явились?
Я велел Арнаку принести мне нашу карту и углубился в ее изучение. Но
как я ее ни вертел, ничего путного придумать не мог. Рассматривая карту,
тесным кругом обступили меня и наши индейцы. В числе их оказалось
несколько воинов из других родов. Один из них, высокий, мускулистый и,
судя по виду, опытный и немолодой уже воин, ткнул пальцем куда-то в карту,
где тонкой нитью проходило среднее течение Ориноко, и произнес только одно
слово: Ангостура.
Слово это вызвало среди индейцев заметное оживление. Они явно знали
его.
- Что такое Ангостура? - спросил я.
Воин, первым произнесший это слово, выступил вперед:
- Белый Ягуар! Мы знаем, что такое Ангостура... Там испанцы! Они были
здесь у нас давно, с тех пор прошло две сухих поры. Мы тогда приплыли сюда
от горы Грифов, и они нас нашли. Грозили еще вернуться.
- Расскажи Ягуару, что они тогда сделали, - подтолкнул говорившего
другой индеец.
- Что же они сделали? - спросил я.
- Что сделали? - Мой собеседник скорчил гримасу. - Они дали Конесо
много всяких вещей, но не в подарок, не думай - не в подарок, нет! Они
сказали, что, когда вернутся, мы должны им заплатить за эти вещи... Может
быть, это они и вернулись теперь?
- Какие же вещи они дали?
- Всякие, разные! Рубашки, штаны, которые носят испанцы, но совсем
старые, рваные. Достались нам и ботинки, но с дырками, сушеное мясо их
коров, но совсем тухлое и с червями. Мы скормили его собакам. Дали нам и
несколько странных ножей - у тебя есть такой нож, Белый Ягуар! Ты по утрам
возле хижины скребешь им свою бороду...
- Это бритва! Они дали вам бритвы? Но у вас же на лице не растут
волосы!
Индеец посмотрел на меня удивленно, будто я сделал бог весть какое
открытие, потом расхохотался.
- А кто говорит, - на губах его играла ирония, - кто говорит, что
этими ножами можно было срезать волосы на бороде?
- Для чего же они еще нужны?
- Ни для чего. Они старые, ржавые и ломаные, ими даже мягкого дерева
не обстругаешь, они ломались в руках...
- Зачем же вы их брали?
- Они заставили. Мы не хотели, а они заставили, а то взяли бы нас в
рабство...
- Взяли бы в рабство?
- Да. Их прислал испанский начальник из Ангостуры, коррегидор, с
солдатами и с заряженными ружьями.
Одним из способов закабаления индейцев были у испанцев так называемые
репартиментос. Заключалось это в том, что коррегидоры, то есть префекты
округов, принуждали племена, особенно жившие в отдаленных районах,
приобретать у них вещи непригодные, но всегда по дико высоким ценам.
Индейцам приходилось покупать эти вещи, хотели они или не хотели, ведь они
не платили за них сразу, а лишь значительно позже, через год или два, и,
само собой разумеется, платили натурой, плодами земли, леса, изделиями
ремесел. Если же выплатить долга они не могли или чем-либо не угождали
посланцам коррегидора, в наказание у них угоняли часть молодежи для работы
на гасиендах или в шахтах. По закону угоняли будто бы на какое-то время,
на год или два, но в действительности никто из них никогда не возвращался
в родные селения. Вдали от родных и близких они умирали от истощения и
тоски; плантаторы не отпускали их до конца жизни.
"Возможно, сейчас в Сериму и прибыли именно такие посланцы
коррегидора для взимания долга", - подумал я.
Манаури еще раньше выслал на опушку леса двух разведчиков с заданием
следить за действиями испанцев и уведомить нас в случае их приближения. На
реке стояла наша шхуна - заманчивая добыча для алчных испанцев. Из Серимы
она не была видна за поворотом реки и рощей. Следовало принять меры, чтобы
пришельцы не обнаружили ни парусника, ни наших друзей-негров.
Я незаметно кивнул Манаури, Арнаку и негру Мигуэлю, приглашая их
последовать за собой в хижину. Когда мы остались одни, я изложил свой
план: Мигуэль с четырьмя земляками срочно отведет корабль вдоль берега
вверх по течению Итамаки. Сделать это будет нетрудно, поскольку течение,
гонимое морским приливом, как раз повернуло вспять и устремилось от
Ориноко вверх по реке. На расстоянии какой-нибудь мили от нас прежнее
русло реки узким длинным заливом врезалось в лес. Там, в чаще, шхуна будет
надежно укрыта от глаз врага. Все негры, вооруженные ружьями, пистолетами
и палицами, вместе с негритянкой Долорес останутся на борту и будут
охранять судно, не показываясь на берегу.
Друзья одобрили этот план, и только Манаури предложил отвести шхуну
несколько дальше: примерно в трех милях отсюда находился второй залив под
названием Потаро. Там будет надежнее - дальше от людей.
- Хорошо, - согласился я и обратился к Мигуэлю, - самое главное,
чтобы никто не заметил вашего отплытия, никто, понял? Это вполне возможно,
поскольку внимание всех сейчас приковано к Сериме, а река - внизу, за
склоном холма...
Остальных воинов нашего рода мы разделили на два отряда, один под
командой Арнака, второй - Вагуры. Я только собрался было отправиться
вместе с Манаури в разведку, как вдруг из рощи примчался один из наших
разведчиков с известием, что к нам бежит Конесо.
- Бежит? - спросил я удивленно. - Верховный вождь бежит?
- Да, бежит...
Конесо действительно бежал. Бежал он, конечно, не столь быстро, как
два его гонца, - он был поупитанней и постарше, - но бежал. Как видно, мы
срочно ему понадобились. Лицо верховного вождя утратило обычную
надменность и важность. Сейчас это был просто запыхавшийся перепуганный
толстяк.
- Манаури, - взмолился он, - ты мне нужен! Скорее! Скорее! Помоги
мне!
- Хорошо, помогу, но в чем? - растерялся Манаури.
- Я не могу с ними договориться. А ты говоришь по-испански...
- Говорю.
- Объясни им, что у меня нет богатств! Они требуют столько, что не
укладывается в уме! У нас нет столько! Мы бедные, у нас нет столько. Скажи
им это!
- Чего же все-таки они требуют?
