словно Карапана не расслышал предыдущих его слов. - Глаз зверя послушен
Белому Ягуару и все ему рассказывает.
- И Белый Ягуар выбил ему левый глаз? - спросил шаман.
- Да, выбил.
- А правый не выбил?
- Нет.
- Говоришь, не выбил?
Карапана разразился диким нечеловеческим смехом, похожим не то на
лай, не то на вой, не то на рычанье, так что у перетрусивших Арнака и двух
его спутников на мгновение замерли сердца.
- Не выбил правый глаз? - хохотал шаман. - Значит, только левый глаз
послушен Белому Ягуару! А правый глаз послушен ему или нет? Говори!
- Не знаю! - растерялся Арнак.
- О правом глазе Белый Ягуар ничего не говорил? Отвечай!
- Нет.
- Ничего не говорил?! - выкрикнул старик. - Тогда я тебе скажу! Ты
знаешь, кому будет послушен правый глаз зверя?
- Э?!
- Левый глаз послушен Белому Ягуару, а правый глаз послушен мне!
Он залился неудержимым смехом, продолжая победно выкрикивать, словно
страшное заклинание, будто не словами, а дубиной бил их всех троих по
головам: "Послушен мне! Мне послушен!.."
Спустя полчаса все мы, озадаченные и огорченные, слушали в моей
хижине отчет Арнака.
- Я говорил! - укорял Манаури. - Карапана великий, непобедимый шаман.
Он посмеялся над тобой, Ян! Он издевался над твоими чарами! Пустяками его
не проймешь. Против него есть только одно надежное средство...
- Знаю, знаю! - буркнул я раздраженно. - Пуля в лоб!
- Правильно: свинцовая пуля в лоб!
- Нет! - запротестовал я. - Ни в коем случае!
- Он издевался над твоими чарами! - упрямо донимал меня вождь, не
отступаясь. - Правый глаз ягуара ему послушен. Ему! А мы и не подумали о
правом глазе...
Вдруг к моему ложу подскочил Арасибо. Гнев и возбуждение еще более
исказили выражение и без того косоватых его глаз и лица.
- Не будет так! - выдавил он из себя. - Правый глаз ягуара не будет
ему послушен!
- О-ей! - насмешливо фыркнул Манаури. - Не будет послушен? Не ты ли
помешаешь? Такой ты сильный?
- Я! - отрубил Арасибо, словно топором.
Мы все уставились на странно возбужденного калеку. Глаза его горели
лихорадочным блеском. Сдавленным голосом, прерывающимся от волнения
шепотом он стал объяснять:
- Белый Ягуар может спать спокойно и выздоравливать. Карапана до него
не доберется. Карапана великий и злой шаман, но у него не будет никакой
силы над глазом зверя... Череп зверя у нас. Белый Ягуар сказал: только
через череп глаза зверя имеют волшебную силу... Он, Арасибо, залепит
глиной в черепе правую глазницу, и Карапана этим глазом ничего больше не
увидит, никому не причинит зла... А череп ягуара Арасибо повесит перед
хижиной, и пусть все знают, что один глаз слепой и бессильный...
- А если череп украдут? - скривил рот и громко хмыкнул носом Манаури.
- Пусть попробуют! - Косые глаза сверкнули ненавистью. - Пусть
попробуют! Я днем и ночью буду стеречь череп! Смерть тому, кто захочет его
украсть!..
Все стоявшие вокруг задумались. В ту же минуту на меня напала
какая-то странная слабость. Голова закружилась, встревоженные мысли
отказывались повиноваться, к горлу подступала тошнота. Быть может, это под
действием змеиного яда мне вдруг стало так бесконечно, до болезненности
одиноко? Что за люди окружают меня? И впрямь ли это друзья? В полумраке
бронзовые их лица стали совсем темными, почти невидимыми, и даже это
причиняло мне муку. И вот этот внезапный страх пред чуждостью окружавших
меня людей и их мира душил меня, вызывая опасение, что мы никогда до конца
друг друга не поймем.
Как же это могло случиться? Я придумал проделку с заколдованным
глазом ягуара как своеобразную шутку, призванную просто попугать
одержимого безумца, охладить его пыл и озорной шуткой заставить
опомниться. Ведь только в шутку, и не иначе, могла родиться такая мысль и
у меня, и у моих друзей. А меж тем шутка, будто мяч отбитая от хижины
Карапаны, в каком же искаженном виде вернулась к нам! Шутка перестала быть
шуткой: и глаз ягуара, и шкура, и череп стали атрибутами, словно и впрямь
наделенными магической силой, и вот уже хромой Арасибо, человек верный и
преданный, с воодушевлением и необыкновенной серьезностью рассуждал о
колдовстве, делая из меня подобие шамана, а мои друзья принимали это как
должное и внимательно слушали его.
Страшная тоска сжимала мне сердце: тоска по человеку, по простому,
весело смеющемуся человеку, не думающему о магической силе глаза ягуара.
И тут я различил испуганный голос Арнака, доносившийся словно
откуда-то издалека.
- Ян, что с тобой?! Он весь в поту! Потерял сознание!
Голос моего юного друга, звучавшая в нем тревога согрели мое сердце,
вернули меня к жизни. Я вновь стал чувствовать и понимать происходящее,
заставил себя улыбнуться и обвел все вокруг взглядом.
- Кто потерял сознание? - спросил я.
- Я думал, ты... - пробормотал Арнак по-английски.
Как же я был благодарен ему за этот ответ на родном моем языке!
Он коснулся моего лба; в то же время я почувствовал крепкое, нежное
пожатие руки - это была Ласана. Я пришел в себя. Силы вернулись ко мне.
Все стояли как и прежде: Манаури с насмешливым выражением лица,
Арасибо - взволнованный, с горящим взглядом.
- Карапана? Он смеется над вашим посланием! - упрямо одно и то же
повторял вождь. - Он смеется над вашим ягуаром! Смеется прямо вам в глаза!
Смеется! Ха, ха!.. - И тут же изменившимся голосом: - Выход один - пуля в
лоб!
Арасибо лихорадочно замахал руками на Манаури, пытаясь прервать этот
поток язвительности, и обратился к Арнаку:
- Я знаю Карапану как свои пять пальцев! - Голос у него сорвался. - Я
знаю его насквозь как облупленного.
- О-ей! - согласился Арнак, озадаченный его горячностью.
- Говори, Арнак, как он выглядел, когда принимал вас, когда смеялся!
Какой он был?
- Какой? Как всегда...
- А кадык у него прыгал вверх-вниз, вверх-вниз? ты не заметил?
- Прыгал, противно прыгал!
- Как крыса в клетке, прыгал? Вверх-вниз?
- О-ей, как крыса в клетке, настоящая крыса...
- Ты не путаешь?
- Нет!
Арасибо медленно повернул к Манаури лицо, перекошенное злобой и
презрением.
- Слышишь, что говорит Арнак?
- Слышу! - буркнул вождь. - Ну и что?
- А то, что шаман смеялся только губами, а в сердце у него таился
страх! Я знаю эту погань! Если кадык у него прыгает вверх-вниз, значит,
шаман встревожен...
Слова калеки произвели впечатление. И лишь Манаури продолжал стоять
на своем.
- Все равно он смеялся, смеялся!..
- Он боялся! - крикнул Арасибо.
- Смеялся! - еще громче выкрикнул вождь.
- Нет, боялся, он испугался!
Они стояли друг против друга яростные, охваченные непостижимым,
бессмысленным бешенством, пожирая один другого глазами, полными
ожесточения.
Мне опять становилось дурно, по телу разливались слабость и
брезгливое омерзение. Кровь отливала от головы, в глазах темнело.
- Хватит! - застонал я из последних сил.
Они посмотрели на меня смущенно и, устыдившись, смирили свой гнев,
притихли, лица их разгладились.
- Пойдем отсюда, - шепнул Арнак, - пусть он уснет.
Они вышли. Осталась одна Ласана. Она подошла к моему ложу, стала на
колени, склонилась. В добрых влажных глазах ее - тревога и бесконечная
преданность. Сейчас глаза ее более чем прекрасны: в них материнство. Это
человек добрый и верный. Но близкий ли? Понимает ли она, что именно
вселяет в меня ужас? Понимает ли, как тяготит меня чуждый их мир, мир
вражды и предрассудков?
- Меня душит... - простонал я.
Наклонившись ближе, она изучающе взглянула мне в глаза. Волосы ее
падали мне на лицо. От них исходил двойственный аромат: теплый запах
женщины и тяжкий дух диких джунглей. Ласана заметила, вероятно, мою
гримасу и встревожилась.
- Что тебя душит? - спросила она мягко.
- Их ненависть.
- Чья? Карапаны?
- Не только Карапаны: Манаури, Арасибо...
С минуту она молчала, задумавшись, лотом решительно проговорила:
- Во мне ненависти нет!
- Меня убивает их злоба, их вражда! - не смог скрыть я печали.
- Ян, во мне нет вражды! Во мне нет злобы!
- Ах, Ласана, понимаешь ли ты меня? Меня удручает их темнота, их
предрассудки ввергают во мрак...
- Во мне все светло, Ян! Солнечно... Я понимаю тебя!
- Ты вместе с ними!
- Нет, Ян, я с тобой!
Голос ее был полон нежности. Она не позволила себя оттолкнуть. Она
боролась за свое место подле меня. Глаза ее расширились. Взгляды наши
встретились. Кровь снова запульсировала в моих жилах. Я положил руку ей на
плечо, и это было как прикосновение к самой жизни. Живительный поток тепла
передавался от нее ко мне.
На следующий день, проспав более десяти часов кряду крепким сном, я
пробудился, чувствуя себя окрепшим и почти здоровым. Встав с постели, я на
несколько минут вышел во двор. От подавленного настроения предыдущего дня
не осталось и следа, в меня вселился новый дух.
На шесте высотой в полтора человеческих роста, вбитом в землю шагах в
двадцати от моей хижины, торчал череп ягуара. Муравьи в муравейнике
очистили его до блеска, и он ярко белел, хищно сверкая грозными клыками.
Левая, "моя", глазница чернела пустой впадиной, зато правая, залепленная
глиной и щепками, была слепой и на расстоянии почти невидимой. Можно было
полагать, что это всего лишь наш родовой знак, а ведь мы наделили его
силой магической западни, призванной изловить, сломать и уничтожить врага.
Глядя на это творение рук Арасибо, я невольно содрогнулся.
Сам Арасибо притаился поблизости и, едва завидя меня, прихрамывая,
вышел из укрытия навстречу. Безобразная физиономия его расплывалась в
радостной улыбке.
- Видишь, как красиво висит? - оживленно приветствовал он меня. - Я
хорошо его стерегу!
Череп левой своей глазницей был обращен в сторону Серимы и хижины
Карапаны. Между самим селением и нами росли деревья не вырубленного здесь
леса, узким языком доходившего до берега реки, и за этой преградой
деревни, конечно, не было видно, но череп скалил клыки именно в ту
сторону.
Арасибо был сегодня на редкость весел.
- Ты чему радуешься? - поинтересовался я.
- Радуюсь! - ответил он с таинственной миной и, не скрывая торжества,
хвастливо указал большим пальцем руки на одноглазый череп. - Карапана
бесится! Слышишь мараку?
Несколько соседей вышли из хижин и приблизились к нам. Все они были
необычайно возбуждены и подтвердили: да, шаман бесится! Как только Арасибо
выставил череп, Карапана сразу же об этом узнал от своих лазутчиков и
немедля принялся изгонять злых духов, отводить от себя дурной глаз. Он
впал в транс, стал как одержимый носиться в бешеной пляске вокруг своего
обрядового шалаша и, не сомкнув глаз всю ночь, продолжал пляску и сейчас.
При этом он выкрикивал страшные заклятья, дергался в судорогах, брызгал
слюной.
Какой-то рокот и гул шаманского бубна действительно непрестанно
разносились по всему селению. Людей в Сериме обуял ужас...
- Что такое марака?
- О, это самое главное оружие шамана!..
Оказалось, марака - это пустой твердый плод с насыпанными внутрь
камушками, попросту говоря - погремушка, но, поди ж ты, обладающая
невероятной магической силой.
- Ему ничто теперь не поможет! - хихикал Арасибо, и лицо его пылало
ненавистью и злобной радостью. - Добрались мы до него, Белый Ягуар,
добрались! И теперь не выпустим!
- Разве это от нас зависит? - усомнился я.
- От глаза ягуара зависит! - воскликнул он торжествующе. - Глаз его
