пришли мне на помощь, и совместными усилиями мы быстро установили тишину.
- Я - друг Манаури, - провозгласил я громким голосом, - но я хочу
стать и другом Конесо, и другом Карапаны и Пирокая...
Затем я перешел к тому, как общая доля и недоля сдружили всех нас:
араваков, негров и меня, как искренне я привязался к своим товарищам. Они
заслужили мое уважение, ибо я открыл в них те качества, мысли и чувства,
которые ценю превыше всего, а превыше всего я ценю верность и честность.
Ложь никогда не сорвется с моего языка, и потому Конесо должен мне верить,
когда я говорю, что все мы пришли сюда с чистым? сердцем, как братья к
братьям, а союз, заключенный с варраулами, не направлен против верховного
вождя...
- Тогда зачем вы его заключали? - огрызнулся опять Конесо.
- Разве тебе не известно, какая угроза нависла над нами с юга? Разве
в прошлую сухую пору не пропал без вести отряд араваков? - напомнил я.
И Конесо, и все собравшиеся хорошо знали о планах акавоев, и потому
слова мои были встречены шепотом одобрения.
- Варраулы живут не только на Ориноко, - продолжал я, - их селения
есть и далеко на юге. Они немало натерпелись горя от акавоев. Они знают,
что мы хорошо вооружены, знают о наших победах и хотят с нами мира. Разве
это плохо?
- Почему они пришли не ко мне, а к вам? - не успокаивался Конесо.
- Мы плыли мимо их селений. А союз касается всех араваков, живущих на
Итамаке, мы только посланцы и сообщаем об этом союзе с варраулами тебе,
Конесо...
Но даже такое объяснение не удовлетворило задетое самолюбие
верховного вождя.
- А зачем вы создали новый род? - гневно воскликнул он. - Хотите
вбить клин в наше племя, внести раздор...
- Нет, - живо возразил я. - Люди, пережившие тяжкое рабство, многие
несчастья и беды, вместе добывшие себе свободу, эти люди хотят и дальше
жить вместе, одной семьей, единым родом, и притом служить всему племени.
Разве можно их за это судить?
- У вас большие богатства! - не унимался Конесо. - Вы всех переманите
в свой род! Создадите свое племя! Вы угрожаете...
ШАМАН КАРАПАНА
- Перестань лаять, Конесо! - раздался скрипучий старческий голос.
Голос чуть слышный, невыразительный, но какое он произвел впечатление!
Конесо не только умолк, но как бы сразу скис. Это вмешался Карапана -
шаман. После его слов наступила мертвая тишина.
- Перестань! - повторил Карапана. - Ты, Конесо, лаешь, как глупый
пес!
Конесо и впрямь умолк, словно побитая собака. Похотливые его глазки
смотрели так обалдело, что нетрудно было понять - от изумления он сразу
растерял все свои мысли. Он открывал рот, хотел что-то сказать, казалось,
даже возразить, но Карапана не дал ему опомниться и продолжал:
- Это наши братья! Приветствуйте их!
- Да, мы ваши братья! - подхватил я обрадованно.
- Подайте им руки! - живо подбодрил шаман старейшин. - Это обычай
белых, но они долго жили среди белых! Не пожалей руки, Конесо, и ты,
Пирокай, и вы все!..
Враждебная атмосфера сразу разрядилась, будто по мановению волшебной
палочки. Здравый смысл и сердечность восторжествовали. Старейшины
приблизились к нам, протягивали руки, расточали улыбки - выражали
гостеприимство. Остальные индейцы, стоявшие в стороне и огорченные
поначалу враждебностью старейшин, теперь бурно ликовали.
Один лишь Карапана, главный вдохновитель наступившего мира и
согласия, не принимал участия в этом всеобщем ликовании. Он по-прежнему
сидел на табурете, исполненный старческого достоинства, курил трубку,
проницательно поглядывая из-за клубов дыма, и молчал.
- Варраулам вы привезли подарки, а нам? - воскликнул кто-то из
старейшин.
- Привезли и вам! - с готовностью ответил Манаури.
- Я хочу шпагу! - крикнул Фуюди.
- И я хочу шпагу! - поспешил за ним Пирокай.
- И я!.. И я!.. - послышалось со всех сторон.
Видно, испанские шпаги со времени нашей бытности у варраулов вошли в
моду на берегах Ориноко. К сожалению, лишних шпаг у нас оставалось всего
две, и получили их Конесо и Пирокай. Остальным пришлось довольствоваться
разными тряпками, одеждой, несколько кафтанов украсили плечи лучших
воинов. Глаза шамана хищно горели, но и он получил свое: богатую
капитанскую шляпу с великолепным страусовым пером.
Старейшин буквально обуяло безумство алчности. Они теребили нас и с
чисто детской настойчивостью требовали что-нибудь подарить, и притом не
одну вещь, а сразу много.
- Дай мне мушкет, - наступал на меня Конесо.
- И мне тоже! - тут же не отставал от него Пирокай.
- Ружей пока не дам! - ответил я. - Они сейчас нужны мне самому. Вы
получите их, но потом.
Страсти понемногу улеглись.
День кончался. Было еще светло, хотя солнце за туманной дымкой
клонилось уже к западу.
Итак, утомительное наше путешествие привело нас, или, по крайней
мере, моих товарищей, к цели: мы были у своих. Страстная мечта многих
месяцев, да что там! - долгих лет осуществилась полностью и самым лучшим
образом. Удалось успешно преодолеть и последнюю преграду - неприязнь со
стороны предубежденных старейшин, обезоружить их искренностью, ну и,
конечно, дарами.
Очнулся я от устремленного на меня напряженного взгляда шамана. Он
смотрел изучающе, с недоброй иронической усмешкой на холодных губах. Как
только взгляды наши встретились, жестокость, написанная на его лице,
тотчас же смягчилась и пропала. Шаман жестами спросил, не желаю ли я
покурить его трубку. Я дал понять, что не возражаю.
- Не бери его трубку в рот! - услышал я за собой испуганный шепот.
Это остерегал меня хромой Арасибо, сидевший на земле за моей спиной.
Никто, кроме меня, его не слышал. Но он говорил по-аравакски, и я сделал
вид, что не понял предостережения. Я взял трубку из рук Карапаны, вложил
ее в рот и сделал глубокую затяжку. В тот же миг, содрогнувшись, я
убедился в правоте предостережения, но было поздно. В трубке содержался
какой-то яд. Сквозь табачный дым явственно пробивался незнакомый
кисловатый привкус. Голова у меня закружилась, фигура Карапаны поплыла
перед глазами, и я едва не потерял сознание. Все это произошло с
молниеносной быстротой. Недомогание длилось всего несколько секунд, а
когда сознание ко мне вернулось, шаман все так же с издевкой усмехался.
В голове у меня еще шумело, но и эти неприятные ощущения вскоре
исчезли, и, казалось, отравление не оставило никаких следов.
Карапана с преувеличенным почтением вынул из моей руки трубку и сам
затянулся из нее раз, второй, третий, глубоко вдыхая и затем выпуская
густые клубы дыма. Я наблюдал за ним с пристальным вниманием: ни одно
малейшее его движение не ускользало от меня. Но хотя шаман ничего в трубке
не заменил и курил ее так же, как и я, мне не удалось заметить у него ни
единого признака недомогания. Яд на него либо не действовал, либо - и это
казалось наиболее вероятным - его вообще не было в дыме, когда он курил, и
я не мог найти этому объяснения.
Карапана, заметив мое недоумение, удовлетворенно захихикал и с
издевкой произнес:
- Кажется мне, табак наш пришелся тебе не по вкусу!
Я встал. Ноги у меня еще дрожали. Наклонившись над шаманом и сурово
нахмурив брови, я сжал кулак и процедил сквозь зубы:
- Не советую тебе, Карапана, найти во мне недруга! И глупые свои
шуточки со мной ты оставь!
Слова эти, переведенные Арнаком, Карапана пропустил мимо ушей, словно
не поняв их смысла и считая все происшедшее просто удачной шуткой. В
глазах его светилось немое торжество, торжество и издевка, когда он
елейным голосом, с показным сочувствием и как бы оправдываясь, проговорил:
- Да, не на пользу тебе наш табак. Белый Ягуар, не на пользу!
Все это происшествие, несомненно, призвано было служить скрытым
предостережением, и я отлично это понимал. Итак, ослаблять бдительность и
благодушествовать в этой обстановке с моей стороны было бы непростительным
легкомыслием.
КОНЕСО ТОЧИТ ЗУБЫ
Яд, данный мне колдуном, не повлек за собой каких-либо особых бед, и
спустя полчаса я совершенно пришел в себя. Когда мы остались одни, Арасибо
через Арнака объяснил мне уловку шамана. Его бамбуковая трубка разделялась
деревянной пластинкой на две изолированные друг от друга части. В одной
находился обычный табак, а в другой - табак с ядом, вероятно, с какой-то
ядовитой травой. Там, где трубку держат, незаметно можно было надавить
бамбук пальцем, закрыть отверстие с отравой и спокойно втягивать дым из
другой трубки с обычным табаком. Не знающий этого вдыхал дым сразу из
обеих трубок и, одурманенный, терял сознание.
- А это сильный яд? - спросил я.
- Еще как! - убежденно проговорил Арасибо. - Если принять его чуть
больше, человека уже не спасешь.
- Откуда ты, брат, все это знаешь? - взглянул я на Арасибо не без
тени удивления.
Охотник, явно польщенный, в улыбке растянул рот до ушей.
- Я подглядывал за ним, подсматривал потихоньку, учился его
колдовству и хитростям...
- Поэтому они и не любят Арасибо, - вставил Арнак.
- Карапана и Конесо?
- Да. Будь их воля, они удушили бы его...
Хижина, выделенная мне главным вождем для жилья, находилась на берегу
реки в полумиле от резиденции Конесо, а в двух десятках шагов от нее стоял
шалаш, в котором должен был пока жить Манаури.
Между Серимой и этим нашим новым поселением протянулась, словно
пограничная полоса, небольшая роща, закрывшая нам вид на Сериму. Когда на
следующий день утром, после ночи, проведенной на палубе шхуны, я
направился в свою хижину, первым, что бросилось мне в глаза, был
человеческий череп, венчавший небольшой холмик у стены. Это пугало скалило
зубы навстречу входящим. Я содрогнулся при виде жуткого зрелища и поспешил
позвать своих друзей. Охваченные ужасом, они сначала остолбенели, потом
энергично закивали головами.
- Здесь умер человек, - объяснил мне Арнак, - а это его могила и
череп. Карибы хоронят умерших в хижинах, где они жили.
- Ты говоришь, карибы? Разве это хижина не араваков?
- Нет, это старая хижина, и, вероятно, здесь жила какая-то семья
карибов. В такой хижине не смеет жить никто, кроме духа умершего.
- Почему же тогда Конесо велит мне здесь жить? - удивился я.
- Возможно, он думает, - сказал Арнак, - что этот обычай касается
только нас и не относится к тебе, белолицему...
- Не верю! - буркнул Манаури.
Посовещавшись, мы единодушно решили, что в - хижине с могилой я жить
не стану. Пребывание в хижине, где жил покойник, мало мне улыбалось, а
главное - могло восстановить против меня, как против святотатца, многих
индейцев.
Временно я разместился в шалаше Манаури, а мои соратники вместе со
мной и многими добровольцами из числа туземцев не мешкая тут же принялись
возводить для меня новое жилище. Среди всеобщей радости и. веселья работа
шла споро, и уже к полудню возвышалось строение разве что чуть похуже
резиденции самого Конесо. Прочная пальмовая крыша, три бамбуковых стены и
четвертая, хотя и частично открытая, но с широким навесом надежно защищали
от бурь и ливней. Хижина, а точнее - просторный шалаш, была настолько
вместительна, что я предложил поселиться в ней вместе со мной Арнаку и
Вагуре, неразлучным моим друзьям.
Остальные наши товарищи, не теряя времени, тоже сооружали себе
хижины, но не вразброс, как это принято у индейцев, а все вместе - одну
подле другой. Как видно, род наш намерен был и впредь держаться сообща.
