несколько ружей и пороха, от этого будет больше проку в нашей борьбе с
акавоями. Но одеяла?!
- Лишних ружей и пороха у меня нет, - возразил он сухо, - поэтому я
даю что могу. И прошу принять!
Мои, быть может, не слишком светские, но ведь вполне резонные
соображения столь резко испортили ему настроение, что я невольно
призадумался. По той настойчивости, с какой он произнес свое "прошу
принять", я сразу понял, что ему крайне важно оставить нам эти одеяла, но
с какой целью? И зачем он так упорно меня принуждает? Я испытующе взглянул
ему в глаза, но снова нашел в них лишь холодную жестокость и затаенную
враждебность.
"Что за поразительный человек? - промелькнуло у меня в голове. - Что
он замышляет? А если все это мне только кажется, и не более?"
И вот тут, когда, уютно развалясь, я сидел на табурете, закинув ногу
на ногу и обхватив колени руками, чувствуя себя в полной безопасности под
прикрытием отряда Вагуры и настороженного Арнака, мысль моя вдруг
перенеслась в далекое прошлое, в пору моих детских лет. На миг перед моим
мысленным взором встали некие события, получившие широкую огласку в моей
северной отчизне.
В те времена неподалеку от отцовской фермы, в одной из долин Аллеган,
жили десятка два индейских семей, уцелевших от уничтоженного полвека назад
племени саскуиханна. Жили они в своем селении тихо и мирно, ничем не
досаждая белым пионерам, и никто их не трогал, а порой им даже кое-чем
помогали. Однажды кто-то послал им несколько старых шерстяных одеял, и как
описать изумление окрестных фермеров, когда на индейцев вскоре напала
страшная эпидемия, и спустя несколько недель все они, до последнего
ребенка, вымерли с явными признаками болезни, которую у нас называли
корью. Для нас болезнь эта, хотя и заразная, была неопасна, но для
индейцев оказалась роковой. И тут фермеры поняли, что заразу индейцам
занесли с дарованными одеялами, которыми незадолго до того пользовались
больные поселенцы.
Когда весть об этом разнеслась по английским колониям, немало нашлось
людей, рекомендовавших использовать этот способ для уничтожения еще не
покоренные индейских племен, портивших немало крови переселенцам в
западных районах.
Любопытно, известно ли об этом в испанских колониях, и если известно,
то ужель эти люди здесь до такой степени лишились всякой совести, что
способны воспользоваться столь дьявольским способом уничтожения свою
ближних? Каким леденящим душу холодом веяло от глаз дона Эстебана! Меня
обуял страх перед неведомой опасностью, и я решил еще более, чем
когда-либо прежде, держаться настороже.
- Прошу меня простить, дон Эстебан! - заявил я решительно. - Но в
одеялах вашей милости мы не нуждаемся, и я не хочу лишать их вас.
Он же лишь пожал плечами.
- Как следует поразмысли, дон Хуан, прежде чем обижать и огорчать
меня столь необоснованным отказом. Зачем ты лишаешь радости своих людей?
Последние слова дон Эстебан обратил не столько ко мне, сколько к
Конесо и аравакским старейшинам, находившимся тут же, и делал это не без
умысла. Алчных старейшин непомерно удивляло и огорчало мое упорство, и
Конесо был согласен с испанцем, что я лишаю индейцев радости.
- Уступи одеяла мне, если не хочешь брать сам, - вмешался верховный
вождь.
- А ты знаешь, что такое одеяло? - спросил я его по-аравакски.
Он не знал.
- Это циновки из такого толстого сукна, что неизвестно, для чего они
нужны, - пояснил я.
- Пойду посмотрю, - сказал он и встал.
- Прошу тебя об одном: будь осторожен, не прикасайся к ним! -
предостерег я его.
- Ты думаешь, они кусаются? - вскинул он голову.
- Я думаю, они могут причинить вред...
Конесо, Фуюди, Пирокай и другие отправились к итаубе испанцев и
вернулись по-детски радостными. Особенно восторгался одеялами Конесо.
- Несчастные глупцы! - старался я умерить их восторги, предостерегая
самыми убедительными словами, на какие был способен, и заклинал не
прикасаться к одеялам. Чтобы избежать их уговоров, я поспешил удалиться.
Пополудни испанцы собрались отплывать. Я пошел проститься с доном
Эстебаном и крайне удивился, увидев мешок с одеялами на берегу.
- Спасибо, мне они не нужны! - воскликнул я.
- Бери, ваша милость, бери! - Дон Эстебан так и сиял добродушием. -
Если они не нужны тебе, отдай воинам своего отряда. Они заслужили награды
за меткую стрельбу!.. Там пятнадцать одеял...
- Не отказывайся, возьми, Белый Ягуар! - поддерживал его и Конесо. -
А может, эти одеяла еще пригодятся...
Делать было нечего. Две лодки уже отплыли, а в третью как раз
усаживались последние испанцы и индейцы чаима.
Когда они исчезли у нас из глаз за излучиной реки, мы окружили
подозрительный мешок. Поскольку небывалый прилив щедрости у дона Эстебана
лишь утвердил меня в моих подозрениях, я тут же выложил присутствующим
аравакам все, что думал.
- Я не верю дону Эстебану, - заявил я под конец, - и боюсь, в этом
мешке сидит страшный Канаима белолицых, сеющий смертоносную болезнь.
Смотреть на него можно, но прикасаться - болезнь и смерть!
Слова мои произвели впечатление, и люди смотрели на мешок с
недоверием и ужасом. К мешку был привязан шест, на котором его, очевидно,
вынесли на берег таща за два конца и не прикасаясь к самому мешку, - это
мне тоже показалось подозрительным.
Арасибо коснулся моей руки и робко проговорил:
- Белый Ягуар, я знаю заклинания, которые убивают злые чары, отгоняют
болезнь...
- Арасибо, друг мой! - улыбнулся я. - Против того зла, какое таится в
мешке, не помогут никакие заклинания, и остается лишь одно: бросить мешок
в реку, пусть он утонет в море, или закопать его глубоко в землю, или -
еще лучше - сжечь без остатка.
Тут подступил Пирокай с хитрыми, бегающими, как у мыши, глазками и
обратился ко мне:
- Ты говоришь, что у тебя есть сомнения, но ведь твердо ты не знаешь,
что в этом мешке?
- Не знаю, конечно.
- Вот видишь!..
Конесо, пожирая мешок алчным взглядом, сокрушался:
- Такой ценный подарок и уничтожать! Разве не Жаль уничтожать, если
ты не уверен? А если там не сидит Канаима?
- А если даже сидит, - вызывающе выкрикнул Пирокай, - ну и что? Разве
Карапана у нас не шаман и не прогонит любого Канаиму! Карапана обезвредит
мешок!
- Карапана - живой труп! - гневно откликнулся на это Манаури. -
Карапана мертв!
Этот резкий окрик произвел сильное впечатление на всех. Но восприняли
его по-разному: если наш род бурно приветствовал осуждение шамана,
поддержав своего вождя, то кое-кто из Серимы выражал возмущение, а Пирокай
вскипел, готовый выдрать брату глаза:
- Ты лжешь, паршивая собака!
Я призвал всех успокоиться.
- Враги не отплыли еще и милю, а эта сорока, - сказал я, указывая на
Пирокая, - трещит как барабан!
Среди воинов нашего рода раздался смех.
- Манаури прав! - продолжал я. - Карапана для нашего племени уже
умер! У нас нет шамана. Когда над Серимой нависла опасность, кто
спрятался, как трусливая змея? Карапана. Кто довел до того, что половина
ваших братьев покинула Сериму и не хочет больше жить вместе с вами?
Карапана.
Сторонники шамана - а их осталось ничтожно мало - не посмели и слова
высказать в его защиту, и люди сразу успокоились. Я велел нашим воинам
выбросить мешок в реку, но Конесо так умолял, так просил не уничтожать
одеяла сейчас, что я в конце концов не устоял и уступил. Мне не хотелось
гневить верховного вождя, тем более что он клялся мне всеми святыми
последить, чтобы никто не касался вызывавших опасения даров.
КРАСНЫЙ МОР
Наконец-то мы вздохнули с облегчением. С отъездом испанцев у всех
камень свалился с сердца, и жизнь снова вошла в обычное русло. Правда,
поселок наш стал сейчас походить на военный лагерь - чуть ли не половина
людей из Серимы перешла на нашу сторону. Срочно строились шалаши, люди
сновали тут и там, всюду слышалось радостное оживление.
Для вящей уверенности Конесо по моему совету отправил вслед за
испанцами четырех разведчиков на двух лодках, чтобы в течение нескольких
дней следить за их действиями. Пять воинов из нашего рода взяли большую
лодку и поплыли в низовья Итамаки к Катави за итаубой с провизией,
захваченной у испанцев. Вечером они ее привели.
Сразу после отбытия испанцев я собственноручно перерезал путы на
руках Мендуки, лежавшего в моей хижине, и велел вернуть ему и его
варраулам все оружие. Недолгое заточение юный воин воспринял спокойно и не
обиделся на меня.
- Это было не наказание, хотя ты вполне его заслужил, - заявил я, - а
лишь необходимая мера предосторожности.
- Я знаю, Белый Ягуар! - отозвался он живо. - И больше тебя не
подведу, можешь на меня рассчитывать!
- Ты хочешь остаться у нас? - спросил я удивленно.
- Я хочу служить у тебя, пока не пришли акавои... Мы хотим научиться
стрелять из мушкетов.
- Хорошо, но ружей потом мы вам не оставим, они нужны нам самим.
- Разреши нам взять их у испанцев.
- Как это взять?
- Дай нам маленькую итаубу и позволь догнать дона Эстебана...
Да, в активности, мужестве и находчивости ему нельзя было отказать.
- Мендука, ты храбрый парень, но, чтобы стать настоящим воином, кроме
отваги, нужно еще и благородство. Испанцы оставили нас с миром, и мы
сохраним его.
- Варраулы не заключали с ними мира!
- Но вы наши союзники, и наш договор - ваш договор.
И Мендука не поплыл догонять дона Эстебана, а несколько часов спустя
случились события, перевернувшие все вверх дном и до основания потрясшие
едва установившийся покой над Итамакой.
Мучимый беспокойством, я в сопровождении Арнака, Вагуры и нескольких
воинов отправился в Сериму, чтобы теперь, когда страсти несколько
улеглись, настоять все-таки на уничтожении опасного дара испанцев.
Когда мы вышли из леса на серимскую поляну, недоброе предчувствие
сжало нам сердце: возле злосчастного мешка суетилась толпа людей, они
что-то поднимали, разглядывали, растаскивали по сторонам.
- Мешок вскрыли! - ужаснулся я.
Увы, да. Мешок открыли, вытащили из него одеяла и теперь вырывали их
друг у друга из рук, с дикой алчностью норовя завладеть своей частью
добычи.
- Не трогайте! - кричали мы еще издали. - Бросьте одеяла! В них
смерть! Смерть! Бросьте!..
Где уж там бросать, когда они завладели добычей и уже держали ее в
руках! Нас было всего несколько человек - их несколько десятков. Будь у
нас оружие, возможно, вид его и отрезвил бы их, вынудив уступить, но
оружия с нами не было.
Подбежав к месту событий, я стал кричать, объясняя, какая опасность
таится в одеялах, и кое-кто при виде моей горести и бешенства
действительно заколебался. Но в этот миг низко склоненный дотоле над
землей, словно в молитве, человек внезапно вскочил, и перед нашими взорами
предстал шаман Карапана с перекошенным от ненависти лицом.
- Не слушайте его! - захрипел он диким голосом. - Нет в этих циновках
смерти! Я изгнал ее. Он вас обманывает. Он хочет захватить все себе!
В разгоряченной толпе был и Конесо. Под мышкой он держал одеяло.
- Вождь! - крикнул я ему. - Ты обрекаешь племя на гибель! Брось
одеяло, умоляю тебя!
Гнев, смущение, высокомерие попеременно отражались на его лице.
- Нет! - отрезал он. - Не смей, Белый Ягуар, нам приказывать и
навязывать свою волю! Испанцы подарили это нам. Ты хотел выбросить все в
воду и лишить нас подарков. Этому не бывать!
