мыслят лучше? -- Просто они в состоянии перебрать большее
количество вариантов.
-- Я это и имею в виду.
Он снова замолчал, а мне показалось, что он все время
кружит вокруг темы, о которой не решается заговорить.
-- Кроме того, у мнемокопии будет гораздо больше времени
для размышлений, чем у нас, людей, неизбежно ограниченных
продолжительностью нашей жизни, -- добавил я.
-- Да... Впрочем, все равно я скажу тебе, -- решился,
наконец, профессор. Теперь он смотрел на меня своими
старческими, поблекшими глазами. -- Семь лет я бьюсь над
решением проблемы, быть может, самой интересной из всех, какие
я решал в жизни. Речь идет о магнитно-химическом уравнении
клетки... -- Он замолчал и выжидающе посмотрел на меня. -- Тебе
это ни о чем не говорит -- продолжал он, улыбнувшись. -- Мне
всегда кажется, что магнитно- химическое уравнение клетки
должно заинтересовать всех, а в действительности, кроме
нескольких сотен специалистов, никто ничего об этом не знает, и
никого это не волнует... Во всяком случае, для меня это очень
важный вопрос. Но именно теперь, на седьмом году, я понял, что
взялся за это уравнение слишком поздно...
-- Не понимаю. Почему слишком поздно? -- прервал я.
-- Ты не понимаешь и не можешь понять. Ты еще молод. Так
вот, в определенном возрасте все проблемы становятся слишком
сложными. Это, разумеется, субъективное ощущение, потому что
проблемы остаются теми же, но наша способность рассуждать...
Неприятное дело... -- он запнулся.
-- Понимаю, к чему ты клонишь. Это будет невозможно, --
сказал я решительно.
-- Но почему? Скажи мне, почему? Ведь мнемокопия, которая
мыслит гораздо быстрее, чем человек, способна решить проблему.
-- Но результаты она сможет сообщить только с Антареса.
-- Я мог бы ее спросить еще перед отлетом. -- Это
невозможно. -- Почему?
-- Я тебе не скажу, но поверь мне, что это невозможно.
-- Не понимаю. Ведь можно разблокировать мнемокопию и
спросить...
-- Теоретически можно, но я этого не сделаю. Последствия
могли бы быть слишком серьезными.
-- Последствия? Не понимаю.
Он действительно не понимал и не поверил бы, даже если бы
я стал ему объяснять.
-- Тебе придется поверить моему слову, слову кибернетика,
-- добавил я.
Но он не поверил...
Космолет кружил почти по круговой орбите. Мы приближались
к зоне околоземного пространства. Из этой зоны вылетают к
звездам корабли. Если бы не монотонно тикающий радарный
индикатор, измерявший уменьшающееся расстояние, могло бы
показаться, что мы висим на одном месте, над огромным
зеленоватым шаром Земли. Кроме нас, в ракете рядами стояли
автоматы, длинный ряд одинаковых черных глыб. Профессор молчал.
Он молчал во время полета и молчал, когда мы во главе колонны
автоматов проходили по мрачным фосфоресцирующим голубым светом
коридорам космолета. Зал транспозиции находился в самом центре
корабля. Когда мы вошли, загорелся рефлектор, осветив белую
поверхность стола, от которого к стенам зала шли толстые пучки
проводов. Профессор вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул.
Он подошел к столу. Автоматы тем временем заняли места у
пультов. Потом огни погасли, вспыхнули разноцветные контрольные
лампочки. Горел только рефлектор, освещая лежащего профессора и
его седые волосы.
-- Тебе не будет больно, -- сказал я. Не знаю, понял он и
вообще слушал ли меня. Он закрыл глаза и, кажется, уже спал.
Потом я видел его мозг, пульсирующий в такт ударам сердца. Я
отошел, и к нему со всех сторон двинулись автоматы. Они
окружили стол тесным кольцом и стояли так несколько секунд,
склонившись в молчании. Замигали контрольные лампочки.
Транспозиция энграммов началась.
По черным толстым кабелям плыли импульсы тока: мысли,
воспоминания, впечатления. Какая-то лужайка, пахнущая летним
дождем, белый налет, оседающий на дно пробирки, грохот
двигателей стартующей ракеты, потом запах остекленевшего от
жара бетона и сознание, что кто-то улетел... Импульсы...
миллионы импульсов... ничего больше, только импульсы. Проходили
секунды. Тысячи энграммов переходили в мнемокопию. Безликая
сеть получала детство, училась читать, переживала первую
любовь, писала научные труды, старела, становилась профессором.
Я вышел из зала и пошел по коридору. Я даже не заметил,
как дошел до реактора и остановился перед его огромной
бронированной дверью. И только тут услышал басовитое гудение.
Это начали работу системы, питающие мнемокопию. -- Уже все? --
профессор казался удивленным. -- Да. Он уже существует. Смотри,
сейчас он спит.
-- Эти извивающиеся кривые на экранах?.. -- Да, они
вычерчивают ритм работы мозга спящего человека...
Мы стояли посреди зала. Автоматы убирали с акринового пола
последние провода. Собственно, все было кончено, инструкции
выданы, подробности уточнены. Через минуту профессор сядет в
ракету и улетит на Землю. Тогда я встану за рули, переключу
режим атомного котла на полную мощность, выведу космолет из
плоскости эклиптики подальше от Земли и тоже улечу на ракете.
После этого придет сигнал. Дежурный автомат войдет в зал,
возьмется своим металлическим захватом за красный рычаг, рванет
его вниз -- и ОН проснется.
. -- ОН проснется, когда будет сорвана пломба на красном
рычаге? -- спросил профессор. Видимо, он думал о том же.
-- Да. Тогда ОН станет единственным владыкой корабля. И
будет им управлять сотни лет, пока искра Антареса не
разрастется в огромный диск, заслоняющий своим красным жаром
тысячи звезд.
-- ...Подумай, Гоер, как коротка наша жизнь по сравнению с
ЕГО существованием! -- Профессор подошел к пульсирующим кривым
на экранах и положил руку на красный рычаг.
-- Осторожнее, ты можешь сорвать пломбу! -- предупредил я.
Профессор не снял руки. Он смотрел в глубь экранов, словно
хотел прочесть ЕГО мысли. Потом повернулся ко мне.
-- Не обижайся, Гоер, но ты знаешь, почему я принял
участие в Эксперименте.
Да, в этот момент я понял, что он хотел сделать... Но он
не понимал, что, приняв на себя управление, мнемокопия станет
абсолютным хозяином корабля, будет знать, что делается даже в
самом крохотном помещении, и сотни автоматов, лишенных контуров
самосохранения, будут ждать, готовые беспрекословно выполнить
любой ее приказ.
-- Профессор, твоя ракета уже ждет. Тебе пора... -- Я
сказал это совершенно спокойно.
-- Ты действительно не понимаешь? -- профессор засмеялся.
-- Что не понимаю? -- Я хотел подойти к нему. -- Не
двигайся, -- сказал он твердо.
-- Отпусти рычаг! Отпусти... Постой, я тебе объясню...
-- Нет. Я не верю тебе. Может, ты как раз вызываешь
какой-нибудь автомат... -- Но...
-- Я сорву пломбу. Только ради этого я согласился...
Я кинулся к нему, и мы упали на пол. Я схватил его за
горло, но было уже поздно. Прежде чем я дотянулся до него,
лопнула поддерживающая красный рычаг серебряная нить с пломбой.
Падая на пол, я слышал, как нарастает со всех сторон слабый,
неуловимый шум. Это нарастало напряжение в контурах, и ОН
просыпался...
Я разжал пальцы, стиснутые на старческой морщинистой шее.
Теперь это уже не имело смысла. Он открыл глаза, и я увидел в
них страх.
Я встал и отошел к центру зала. ОН уже видел. Я чувствовал
это. ОН беспрерывно наблюдал за мной. ОН мог, не касаясь меня,
измерить температуру моего тела, скорость дыхания, напряжение
токов, кружащих в нейронах, мог облучить меня смертоносными
лучами или потехи ради выкинуть в пустоту, чтобы посмотреть на
мое тело, разрываемое потоком крови, которая замерзает, едва
вырвавшись наружу... Я ничего не мог противопоставить ЕМУ...
разве только надежду, что ОН ведь все-таки мозг человека...
Профессор поднялся с паркета, покачнулся и, не глядя на
меня, подошел к пультам. -- Мнемокопия, ты слышишь меня? --
Какой ты старый... Какой ужасно старый... -- это был шепот,
шедший отовсюду, словно из стен зала, от пола, от потолка.
-- Ты меня слышишь. Теперь ты... ты мыслишь лучше, чем
раньше?
-- Ты хочешь спросить меня об уравнении? Я сделал ошибку
на шестнадцатом мнемотроне, вернее, ты сделал, потому что я
ведь автомат, мнемокопия... -- Ты говоришь -- ошибку...
-- Да. Из замкнутой системы азотных оснований не следует
деления.
-- Как? Почему не следует?
-- Это же очевидно. Стоит только подумать. Потом все
рассуждения уже не представляют трудностей, а результат
совпадает с предполагаемым.
-- Значит, мои гипотезы правильны...
-- Ты хотел сказать -- мои гипотезы...
-- Как твои? Ведь ты только машина, мнемокопия...
Его прервал низкий, дребезжащий смех. Смех профессора в
исполнении машины.
-- Вы оба правы, -- сказал я, так как дискуссия начинала
принимать нежелательный оборот. -- Это ваша общая гипотеза...
-- Как! Это же я ее создал. ЕГО тогда еще не было...
-- Но, создавая ЕГО по подобию своего мозга, ты передал
ему все, что было твоим... и то, чего ты добился, тоже...
Повторяю, это ваша общая гипотеза и ее надо как можно скорее
опубликовать. Ты сделаешь это сразу после возвращения на Землю,
профессор, от имени вас обоих...
Профессор не ответил. Может быть, он понял серьезность
положения или почувствовал что-то в тоне моего голоса.
-- Я думаю, ты сам сумеешь вывести корабль из солнечной
системы, -- обратился я прямо к НЕМУ. ОН не ответил.
-- До свидания... -- сказал я тогда. -- Профессор,
попрощайся со своей мнемокопией...
-- До свидания, -- неуверенно сказал профессор. Было
видно, что он никогда не работал с мыслящими автоматами.
Мы направились к выходным шлюзам. Я напрягал всю свою
волю, заставляя себя идти нормальным шагом. Уже в коридоре я
поймал себя на том, что подсознательно ускоряю шаг, а профессор
отстает. Я позавидовал его неведению: многое отдал бы я, чтобы
оказаться уже за пределами корабля. Я помнил, что все время
нахожусь под наблюдением, и старался идти в ногу с профессором.
Наконец мы оказались на самом верхнем горизонте. Перегородки
шлюзов белели перед нами в слабом свете фосфоресцирующих стен
коридора. Рядом с ними торчал черный ряд ручек, открывающих
двери. Я дернул их, но переборка не дрогнула, не сдвинулась
даже на миллиметр. Ее не заело. Я знал это. Я чувствовал
давление крови, разрывающей мне виски. С бессмысленным
упрямством я нажимал рычаги, рвал, виснул на них. Напрасно.
Тогда совсем рядом раздался ЕГО голос:
-- Я вижу, вы хотите покинуть меня?.. -- Да. Мы ведь хотим
опубликовать решение управления...
-- Бросьте. Не стоит. Люди сами когда-нибудь это откроют.
Я знал, что он издевается. Он издевался монотонным голосом
машины. Машина с человеческим голосом насмехалась надо мной.
-- Почему не стоит? Ведь мы уже знаем решение... -- сказал
профессор.
-- Ну и что же?
-- Наш долг -- сделать его достоянием всего
человечества...
-- Наш -- это значит чей?
-- Твой, мой, долг каждого, кто сделал бы это открытие.
-- Ну, меня это не касается. Я автомат, мнемокопия.
--Но ты же рассуждаешь, как человек. -- Я чувствую себя
человеком, как и ты, но я автомат. Ты же сам это сказал
недавно. Впрочем, я знаю об этом.
-- Но ты моя мнемокопия... -- Ну и что?
-- Ты такой же, как я. Ты -- почти я... Значит, ты
должен...
-- Должен? Мне нет до тебя дела. -- Как ты можешь? Я этого
от тебя не ожидал. -- От автомата, от мнемокопии великого
