мешка с фруктами и сыром. Гонцы неслись впереди, а за ними торопилась
орда... Синие горы стали ближе, и вдруг перед изумленными беглецами
распахнулась зеленая долина, а в ней пенилась и билась о камни речонка.
Все бросились к воде. Припали к живительной струе и невольники. Жадно пил
Семен Мальцов. Он запомнил все - и встречу на Белом озере, и побледневшее
от вести лицо литовского посла Януса. Пленник окунул в струю голову, потом
истертые ноги, и чувствовал, как жизнь снова вливается в его иссохшее
тело. Ободряя себя, он думал: "Теперь добреду, теперь вырвусь из неволи!"
Ни на одну минуту его не покидала мысль о свободе.
Не всем, однако, пришлось утолить жажду: из-за реки на резвых конях
вымчали черкесы, они рубили турок, на сильных набрасывали арканы и уводили
в горы. Касим-паша свернул вправо, и опять орда потащилась по солончаковой
степи. Но и тут не было покоя: казачьи ватаги днем и ночью налетали на
обессилевших турок. Они встречали врага в засаде, настигали врасплох на
отдыхе, беспощадно убивали и забирали в плен.
Подошел октябрь. Внезапно задули холодные пронзительные ветры и стал
падать сухой снег. Свершилось редкое в этих краях: под вечер в Диком Поле
закурила, завыла метелица. Степные озерки и реченки затянулись хрупким
тонким льдом, и истомленные толпы - остатки войска Касим-паши - замерзали
на холоде, который неведом был на их родине. Вся степь покрывалась
сверкающей пеленой, на которой быстро возникали, одна за другой,
многочисленные темные точки - трупы коней и замерзших ордынцев.
Скоро Азов!
Опять потемнело. Сошли снега, подуло теплым ветром. Глаза Касим-паши
оживились, он о чем-то беседовал с юрким ногайцем. К вечеру тот исчез, и
никто не знал, что степняк помчался к атаману Бзыге...
На перепутье встретились казачьи ватаги атамана Бзыги и Ермака.
- Отпусти полонян и вернись в Качалинскую! - приказал атаман, блестя
злыми глазами.
- Почему так? - еле сдерживаясь от гнева, спросил Ермак.
- Будет тебе ведомо, что поклялись мы азовцам в мире жить! - с
важностью вымолвил Бзыга. - На всю осень и зиму порешили казаки держать
покой и за зипунами не ходить!
- Ныне не о зипунах идет речь, а о русской земле! - резко ответил
Ермак. - Какой мир, если Касим-паша да крымчаки ходили под Астрахань!
- Не твоего ума дело, замолчи! - схватился за саблю Бзыга, но казаки
из его ватаги закричали:
- Погоди, не горячись, атаман! Мы со своими станичниками не согласны
рубаться!
Бзыга побагровел, нелюдимо огляделся и повернул коня прочь. Все
внутри его кипело: "И откуда только взялся этот беглый холоп? И как только
я проглядел его? Видать, голова его по петле соскучилась!"
Касим-паша с головными сотнями своей орды вступил в Азов. Высокие
дубовые ворота крепости, окованные медью, распахнулись и пропустили
остатки турецкого войска. На причалах стояли каторги, и турки, не ожидая
приказа, кинулись к судам. Они торопились убраться с негостеприимных
берегов у Суражского моря. В мечтах они уже видели Стамбул...
Девлет-Гирей все еще кружил в степи. Чтобы досадить Касим-паше, он не
щадил своих ордынцев, губя их тысячами в солончаковой пустыне. Мечтал хан
захватить Ермака, особенно досаждавшего орде.
"Пошлю московскому царю Ивану Семена Мальцева да казака, и расскажут
они, как помог я русским погубить турецкое войско. Поверит мне Русь, что
турок обманул!"
Однако не Девлет-Гирею удалось захватить Ермака. Темной ночью в
казачий стан пробрался юркий ногаец в лисьей шапке. Пряча в землю
воровские глаза, он потайности сказал казаку:
- Тут в овражке совсем неподалеку от Азова остановился Девлет-Гирей с
царевичами. И всего их десять конников. Если сейчас ехать, можно в полон
взять!
Поверил Ермак вороватому ногайцу и, повязав мешковиной копыта коням,
со своей станицей поспешил в балочку. Не доехал Ермак до намеченного
места: внезапно со свистом взвился аркан, и не успел казак понять, что
случилось, как его свалили с седла и скрутили руки. Ермак с досады
заскрипел зубами. Слышал он, как звенели сабли, - казаки лихо отбивались
от засады.
- Руби, братцы, погань!
- Замолчи! - крикнул на него ногаец и дубиной огрел казака по голове.
Помутнело в голове Ермака, ничего не узнал он больше. Не слышал, как
его, бесчувственного, перекинули через седло и повезли его в Азов-крепость
и за ним с ржавым скрипом закрылись тяжелые ворота.
Турки отнесли покорное тело в сырой подвал и бросили на холодные
каменные плиты...
5
Ермак очнулся от пронизывающего холода и жажды.
Попробовал расправить руки и ноги, - связан. Где он? Кругом -
кромешный мрак и тишина. Прислушался, - словно в могиле. Время от времени,
где-то во тьме изредка падала капля за каплей, срываясь с каменного свода.
Постепенно прояснилось сознание: все ярко встало перед глазами. Он
вспомнил, как ногайцы схватили его и как станичники бились, чтобы вырвать
его из неволи. Ермак слышал голос каждого из казаков: "Где Хавраль?" -
"Убили! Разом смолк, выходит, навек уложили!" - "Что с Зуйком?" - "Пал под
ятаганом!" - "А Моргунок?" - "Убили. В сердце нож воткнул ногаец". - "Где
Кондря, Аругей, Ироха?" - "Убили!"
Ермак повернулся на бок, застонал от душевной боли.
"Какие казаки храбрейшие были! Взяты предательством. И
Габуня-весельчак, и Стрепук улеглись в поле, на перепутье. Что с Брязгой?
Кто же предал нас? Ах! - внезапно, как искра, казака прожгла догадка. -
Бзыга! Вот кто порушил самое заветное, - продал родное. Змей!" - Ермак
скрипнул зубами, напряг свои мускулы, но отсыревшие веревки еще глубже
врезались в онемевшее тело.
С великим трудом пленник поднялся с тяжелых плит и, как стреноженный
конь, прыгая, двинулся в тьму. Уперся лбом в стену. Влажные камни, по ним
ползают мокрицы. Он долго продвигался вдоль глухой стены.
"Да, крепко попался Ермак-Ермачишко! - сокрушенно подумал он о себе.
- Не уйдешь теперь отсюда!"
Он прислушался к редкому звучанию капели и побрел на нее. Долго
пристраивался, и вот, словно холодная горошина ударила его по щеке. Он
стал ловить ртом каплю за каплей, и долго стоял с раскрытым ртом, до
ломоты в челюстях. Смочил лишь рот, а не напился.
Мрак, как омут, застыл густо и неподвижно. Время тянулось бесконечно.
Ныла голова, затекли связанные члены, томил голод.
"Когда же вспомнят обо мне? - с тоской подумал Ермак. - А может и не
вспомнят: решили живьем похоронить среди немого камня..."
Вспомнили о Ермаке лишь на четвертый день. Распахнулась дверь и вошли
двое: турок с мрачными глазами - тюремщик с мечем на бедре, второй -
низкорослый, весь перемазанный сажей кузнец. В руках последний держал
клещи, молотки, через шею свешивались цепи. Кузнец все сбросил с грохотом
на каменные плиты.
В распахнутые двери прорвался солнечный луч. Ермак зажмурился.
- Ты, рус, не бегай! - сердито сказал тюремщик по-русски. - Кругом
янычар. Бегишь, - секим башка!
А Ермак думал, прикидывал:
"В кедолы пришли ковать, развяжут ноги и руки, можно ударить ногой в
чрево, вырвать меч и в бега! - Он мельком взглянул на свои грузные,
подкованные сапоги: - Крепки, и силы еще хватит, - но сейчас же вздохнул:
- Разве сбежишь, если кругом стены до неба!"
Он поднял голову и ответил тюремщику:
- Зачем убегать? Мне и тут хорошо, только бы хлеба да воды вволю!
"Терпелив казак!" - про себя отметил турок и крикнул по-своему
кузнецу. Тот склонился к ногам Ермака и стал крепить цепи. Надел такие же
и на руки станичника.
"Проворен и хитер! - похвалил турка Ермак. - Не снял вервий, а
заковал прежде!"
Только после этого тюремщик распутал веревки и пытливо взглянул на
казака.
- Работать будешь, кормить стану!
- Буду! - охотно согласился Ермак и оглядел кедолы. Он изо всех сил
понатужился, напрягся - стальные кольца вытянулись, зазвенели.
Турок с изумлением и страхом глядел на пленника. Ермак рванул цепи, -
цепи погнулись, но выдержали.
- Добро кованы! - сказал он. - Эх, жаль, силушка ослабла!..
- Батырь! Карош казак! - не скрывая восхищения, сказал тюремщик. -
Такой нам и надо! Кормить буду!..
В тот же день пленнику принесли в корыте вареную кукурузу, и Ермак
досыта наелся.
На другое утро стражники подняли Ермака и погнали на пристань. Толпы
худых, оборванных невольников выгружали с корабля бочки с зельем,
доставленным в Азов из Стамбула. Над Доном, над морским берегом висел
разноязычный говор. На рейде все еще стояли каторги с остатками войска
Касим-паши. Серые, потрепанные паруса были приспущены.
- Ну, рус, иди, работай! - закричал на него черный, как головешка,
стражник.
Ермак вместе с другими стал катать тяжелые бочки. С ним работали
валахи, греки, болгары, светлорусые русские мужики, угодившие в полон при
ордынском набеге на Русь.
- Эй, соколики, из каких краев? - весело окрикнул их Ермак.
Вместо ответа к нему потянулось рябое лицо с рыжей бородой, крупные
капли пота стекали с широкой лысины. Насмешливые зеленые глаза уставились
в Ермака.
- Не так молвил, сыне. Спроси лучше, в какие края сердце зовет! -
басовито сказал дородный человек.
- А ведь ты поп! - угадал Ермак и засмеялся. - Да ты, батька, как
угодил сюда?
- Долгий разговор, сыне, а пока трудись на басурман проклятых! - он
поднатужился и плечом поднял бочонок. - Вот бы искру сюда...
Поп отошел в сторону, на его место с кладью надвинулись другие.
Бочки катили в каменные склады, обложенные дерном. Там бережно,
впритык, укладывали их рядами. За каждым движением невольников, как
ястребы, следили стражники.
Рядом поднимались высоченные башни, на них трепыхались красные
полотнища с золотым полумесяцем. Надо всем сияло голубизной и солнцем
просторное небо. От тоски по родине, по воле Ермака потянуло петь. Он не
утерпел и запел душевную:
Не шуми, мати зеленая дубравушка,
Не мешай мне, добру молодцу, думу думати...
Только запел казак, а голос у него был сильный и широкий, как
пленники одним дыханием подхватили песню и понесли ее над морем, над тихим
Доном, над чужой крепостью. И столько было удали и грусти в песне, что
стражники, не зная русских слов, и те заслушались, взгрустнули.
- Карош песня, только тише пой, капитан бить будет! - сказал Ермаку
турок с посеченным лицом.
Рыжебородый поп, раскрыв большой зубастый рот, захватывая объемистой
грудью воздух, ревел могучим басом:
...Товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ - темная ночь,
А второй товарищ - булатный нож,
А как третий-то товарищ - то мой добрый конь,
А четвертый мой товарищ - то тугой лук,
Что рассыльщики мои - то калены стрелы...
Пел поп вольную песню, а у самого по лицу катились слезы.
Работа спорилась, к полудню каторгу с зельем разгрузили, и, пока
ждали другую к пристани, турки разрешили отдохнуть. Забравшись под навес,
невольники растянулись на земле и блаженно закрыли глаза. Ныли руки,
натруженная спина, и хотелось хоть немного перевести дух.
Поп оказался рядом с Ермаком, учил его:
- Ты ножные кедолы повыше повяжи, шире шагать будешь.
- Откуда ты, батя? - разглядывая его добродушное лицо, спросил казак.
- Ох, сыне, тяжела моя участь и дорога больно петлистая. Неугомонен я
душой, все правды ищу. А где она?.. Бежал я от сыскного приказа. Темными
ночками да зелеными дубравушками, побираясь христовым именем, прибрел в
