- Ну, держись, вражья сила! Подсекут тебе голову! - довольно вымолвил
кольчужник Василий.
- Дай-то господи, силы казачеству! - откликнулся шорник: - И нам,
мастеркам, полегче будет!
Дед-вековик глядел зоркими глазами вперед, где волной поднималась
пыль под копытами быстрых коней, и вдруг задорно-весело замурлыкал:
Рада баба, рада.
Что дед утопился.
Наварила горшок каши,
А дед появился...
- Ух, ты! - вдруг выкрикнул он. - Тут бы сплясать, да годы велики.
Эх, старость, старость, лихое времячко! - огорченно махнул он рукой и
поплелся к своему дальнему куреню.
Из Раздор-городка легким наметом вырвалась большая станица. Вел ее
Ермак. Так уж вышло: отличили его казаки за рассудительность и ненависть к
заможным. Раздорцы и качалинцы торопились перехватить атаманов Бзыгу и
Корчемного. Перед Ермаком распахнулось широкое поле. Еще недавно у реки
шумели дубравы, теперь не стало их: вырубили, выкорчевали казаки коряжины
и пни разработали пашню. У дороги еще извивались и корчились уродливые
кони и с хрустом рушились под конскими копытами. Справа и слева, вдоль
казацкого пути, старательные нивари-пахари терпеливо шли за сохами.
Согбенные, в глубокой сочной борозде они казались малыми букашками рядом с
вывороченными гигантскими корягами.
Завидя конных, ратаи разогнули спины и с тревогой вглядывались в
запыленных всадников: "Чего ждать от них? Свои или боярские?"
Но конники пронеслись мимо. Провожая их взглядами, пахари успокоенно
подумали: "На орду пошли. Дай им, господи, удачи!"
Грустной казалась осенняя степь. Во все стороны побежали безлюдные
пути-дорожки, зашелестел засохший осенний ковыль, вокруг маячили серые
камни на безвестных казачьих могилах. Конь Ермака наступил на череп и
горькая дума сжала сердце казака: "Кто тут головушку сложил: русский,
оберегавший родные рубежи, или лихой татарин, набежавший с мечом на Русь?"
Из-за кургана внезапно выскочил одинокий всадник.
- Эй-ей, стой, человече! - закричали казаки.
Наездник потрусил навстречу станице. Ермак издали рассмотрел его: на
молодце рваный чекмень, баранья шапка, на ногах порши, за плечами пищаль.
Гулебщик бесстрашно приблизился к отряду.
- Кто такой? - откликнул его Брязга.
- Раздорский. На сайгаков охотился, - спокойно ответил наезжий.
- А где добыча?
- Э, казаче, была добыча да не стало ее. Еле душу да пищаль унес!
- Татары?
- Какие там татары! - с усмешкой ответил охотник. - Атаманы
перехватили в Мокрой Балке... Возьмите меня, добрые люди! - вдруг
запросился гулебщик.
- Как зовут? - сурово спросил Ермак.
- Ироха... Они тут неподалеку. В триста всадников собрались идти в
Раздоры.
- Ну, недалеко им теперь идти! - сверкнув глазами сказал Ермак. -
Веди нас в Мокрую Балку, да смотри, человече, если предашь, конец тебе!
Ироха смахнул баранью шапку, перекрестился:
- Честью и правдой послужу.
- Торопись, браты! - крикнул Ермак. - Нагоним супостатов.
Чаще застучали копыта быстрых коней. Птицей впереди летел Ермак.
Ничего не видел, одна думка владела им: "Добыть Бзыгу! Живьем полонить и
доставить в станицу!"
Над степью заблестело скупое осеннее солнце, но не стало веселей
Дикое Поле: улетели птицы, попрятались звери. Бесприютный ветер гонит от
окоема к окоему сухое перекати-поле. Вдали темнеет курган с каменным
идолищем на вершине. Зоркий взгляд Ермака заметил на кургане всадника.
"Дозорный"! - догадался атаман и туже натянул поводья...
В это время из балки наметом выскочили всадники и широкой лавиной
рассыпались по степи.
- Браты, рубаться насмерть! - выкрикнул Ермак и, вы махнув вперед на
дончаке, стрелой понесся на скачущих.
Вскоре кони и люди сшиблись и закипел бой. Атаман Бзыга глядел на
Ермака, вонзил шпоры в темные бока своего жеребца и помчался на
станичника.
И Ермак заметил своего врага.
- Держись, Бзыга! - закричал он и широко взхмахнул саблей.
В последний момент атаман не выдержал, повернул коня и ворвался в
ряды своих конников. Кругом звучал булат, скрещивались сабли, высекая
горячие искры, ржали отчаянно кони и многие прощались с жизнью, а Бзыга уж
ни в чем этом не принимал участия, - спешил уйти от страшного места.
Напрасно Ермак кричал вслед:
- Эй, вернись, шаровары потерял!
Атаман не отзывался и скоро скрылся за курганом.
Тысяча коней топтали бранное поле.
- Батька, батька! - призывал Богдашка Брязга: - Выручай!
Ермак махнул рукой на Бзыгу. Он давно заметил раздорского атамана
Корчемного, конь-зверь которого визжал от злости. Вскрикнув так, что
дончак присел под ним, Ермак вихрем налетел на атамана, первым ударом
вышиб у того саблю, а вторым - развалил до пояса. Добрый конь заможника,
обливаясь хозяйской кровью, заржал и помчал по полю.
Бой окончился. К далеким курганам мчался атаман Бзыга, а за ним
стлались по равнине перепуганные всадники. За разбитыми гнались казаки.
Сумерки прекратили преследование, но утром, на ранней заре станица
снова повела погоню. Миновала Дон и бураном понеслась через ногайские
степи. С пути станицы торопливо разбегались кочевники.
Много дней шла погоня. Когда Бзыга видел, что близок конец, он
оставлял заставу, и обреченные рубились с преследователями насмерть. Это
позволяло атаману уходить все дальше и дальше за Маныч. Только он один
знал, что уходит на Терек. По всей степи возникли свежие курганы, под ними
улеглись побитые казаки. Прознав о битвах с Бзыгой, по-своему,
по-нагайски, назвали курганы - "Андрей-Тюбо"...
Так и не нагнал Ермак своего лютого врага Бзыгу.
Ушел-таки тот на Терек.
В те далекие времена на Дону не было ни крепостей, ни вечных
строений, ни самое главное, всеобщего войска донского. По всему степному
приволью, у тихого Дона и по его притокам, цепью располагались станицы.
Каждая из них жила на особицу, только в дни опасной военной тревоги
съезжались казаки из городков и совместно отражали врага. В другое время
станицы в одиночку бегали за зипунами, за ясырем, насмерть бились с
татарами, ногайцами и турками.
Великие русские князья старались использовать донцов для обережения
государственных рубежей, посылали им грамоты, обещали жалованье и воинский
припас. Царские грамотой писались "к донским атаманам и казакам, старым и
новым, которые ныне на Дону, и которые зимуют близко Азова".
Однако станичники не связывалися прочно с Москвой, хотя и делали
народное дело, волей-неволей сдерживая врагов у русских рубежей. А врагов
у Руси было много: и ногайцы, и крымские татары, и турки, которые сидели в
каменном Азове и отсюда набегали на русские окраины. Они грабили купцов и
русских послов, нередко огнем проходили по Дону.
В 1523 году великий князь повелел русскому послу в Стамбуле сказать
султану: "Твои казаки азовские наших людей имают в Поле, да водят в Азов,
да их продают, а емлют окупы великие, и лиха нашим людям от таких казаков
азовских много чинится".
Сильна в то время была Турция, и султан пренебрег просьбой русского
великого князя. Но забыл он, что сильнее и неукротимее всего - несгибаемый
русский дух. Посельники на Дону пустили глубокий и крепкий корень и вскоре
дали азовцам жестокий отпор.
Минуло без малого тридцать лет, и в 1551 году султан жаловался царю
Ивану Грозному, что донцы "с Азова оброк емлют и воды из Дону пити не
дадут".
Непрерывная борьба между донцами и азовцами продолжалась. Где бы враг
ни появлялся, станичники давали отпор. По нескольку раз в год они мирились
с азовцами и вновь ссорились. Войну они предпочитали миру. Любой случай
служит для новой схватки. Подрался хмельной азовец с казаком - начиналась
война. Поймали азовцы на промысле казака, остригли ему в насмешку усы и
бороду - война...
Только походы давали отдушину для казацкой удали и молодчества. В них
станичники добывали зипуны, и когда московский царь укорял их в
неспокойстве, казаки писали ему, "что для него терпят мир с азовцами, что
он взял на себя всю волю их на воде и на суше; а у них-то и лучший зипун
был, чтобы по вся дни под Азов и на море ходить; и что, содержа
долговременный мир, они остаются босы и голодны".
Не догнали станичники атамана Бзыгу, а все же вернулись из похода с
большой удачей. Как же, - и хлеб для голытьбы добыли, и Бзыгу прогнали, и
добра в переметных сумах привезли. Встречали Ермака и его станицу в
Качалинской всем народом. Как только показались вдали казачьи сотни,
караульный на вышке разудало ударил в набат. Сбежались все - старые и
малые, старухи и молодки - к околице. Двигались казаки медленно, с песней.
Впереди всех на белоснежном коне-лебеде плыл Ермак в алом кафтане,
подпоясанный поясом, протканным золотом. На широком бедре кривая сабелька
с крыжом, усыпанным драгоценными каменьями, сапоги на нем астраханского
покроя, из желтого сафьяна, а шапка с верхом из голубого бархата. Женки
беспрестанно восхищались:
- Ах, и конь-огонь! Ах, и казак, удал да красив!
За Ермаком двигались конники - каждый с туго набитой переметной
сумой.
На станичной улице вдруг стало тесно. Под осенним солнцем жарко
горели женские наряды: пестрые кубеляки, бархатные кавраки, ленты
шелковые. У иной молодки лучисто сверкал цветной камушек в сережке. Но
ослепительнее и желаннее всего были ласковые улыбки казачек и приветливый
смех их. Богдашка на своем коне-черте вьюном вертелся, отыскивая в толпе
Клаву. Озорная казачка пряталась за спины, хмурилась. Она глаз не сводила
с Ермака, а он и не замечал ее. Ехал осанистый, кряжистый, властный. Коня
своего направил прямо на майдан. Другой бы с женкой потешился, обласкал бы
казачку, а потом и за дела. А этот - в думах о своем, суровом. Не
догадывалась Клава, что в этот час у Ермака другое было в мыслях, чем у
простого казака. Во время похода не раз он раскидывал умом, как не
допустить заможных к власти. И надумал самому стать атаманом: и голытьбу
жалел, и характер требовал власти.
Ермак спрыгнул с коня, поднялся на опрокинутую бочку, скинул шапку и
низко поклонился на четыре стороны, каждый раз повторяя:
- Бью челом родному вольному Дону, казачеству!
- И тебе рады! - отвечала толпа.
Ермак дал народу успокоиться, поднял руку:
- Прогнали мы атамана Бзыгу, и хлеб для станичников сберегли. И гнали
мы нашего ворога далеко - за Нарымские пески...
- Любо, ой, любо! - одобрили в толпе.
- Спасибо за ласку! - поклонился Ермак. - Набрали мы в походе добра
всякого. Привезли сюда для тех, кто сам добыть не может, но чьими трудами
и доблестями возвеличен Дон! Эй, братцы, - крикнул он казакам, - принесите
сюда мои переметные сумы!
Никогда того не бывало, чтобы дуван дуванили на майдане, но Ермак
знал, что делал, да и сердцем был широк. Принесли товарищи переметные сумы
и положили у ног. Ермак проворно развязал их и стал выкладывать добро
прямо на землю. Под солнцем заалели-запестрели шелка, голубые и желтые
сукна, цветные сапоги и татарские туфли. Выбрасывая свое добро Ермак
приговаривал:
- Все добыто в честном бою, берите, люди добрые! Вдов я, и богатеть я
не собираюсь, берите, у кого тело прикрыть нечем. Подходите первыми вдовы
и старые батьки, у кого сыны полегли в Поле. Берите! Братцы, - обратился
он затем к товарищам: - А вы ж для кого бережете свое добро? Самое милое и
самое дорогое нам - люди наши!
- Добрый казак! Хороший казак! - загремело на майдане...
