сложившейся ситуации использование реальной личности представлялось более
естественным и эффективным.
Вопросы росли, как снежный ком, им не было конца - но кто ответит на
них?
- Дик! - окликнула Бартона Алиса. - Что с тобой?
Он опомнился, вынырнув из потока мучительных раздумий. Люди
разошлись, возле него стояли только его спутники да человек, у которого
пропала лодка. Его взгляд блуждал по лицу Бартона; может быть, он
намеревался требовать возмещения убытков - но у кого?
Ветер гнал волны по Реке, трепал тростниковые крыши хижин. До их
слуха доносились мерные глухие удары - борт "Снарка" бился о причал. Все
вокруг было сумрачным, лишь изредка вспыхивали багровые молнии, освещавшие
бледные лица людей. Раскаты грома походили на рычание взбесившегося
медведя. Казз и Бест не решались нарушить молчание, но явно жаждали
скрыться от бури. У остальных погода тоже не вызывала энтузиазма.
- Я думаю о том, - произнес Бартон, - найдется ли у короля Джона
место для нас. И я уверен - если монарх пожелает, то место найдется. А
если не пожелает, то я все равно попаду на борт "Рекса". Ничто и никто
меня не остановит!
Молния вспыхнула совсем рядом, раздался страшный треск, будто мир
раскололся надвое. Сломя голову, Казз и Бест помчались к ближайшей хижине.
Дождь полил как из ведра.
Неподвижно стоя под ливнем, Бартон смеялся, глядя им вслед, и вдруг
громко, пронзительно выкрикнул:
- Вперед, к Темной Башне!
28
Во сне Питер Джайрус Фригейт голым пробирался в тумане. Его одежду
украли, и теперь ему необходимо попасть домой до восхода солнца, дабы не
стать посмешищем в глазах людей. Мокрая трава хлестала по коленям. Он
вышел на обочину дороги и пошел по асфальту. Но идти все равно было
трудно, а туман быстро редел. Вскоре справа он увидел купы деревьев.
Фригейт понимал, что находится где-то далеко за городом и до дома еще
долгий путь. Следовало идти побыстрее, тогда он сможет проскользнуть
незамеченным, не потревожив родителей. Конечно, двери уже заперты, но он
бросит камешек в верхнее окно и разбудит Рузвельта. Его брату исполнилось
лишь восемнадцать, но он уже превратился в завзятого пьяницу и бабника,
гонял на мотоцикле по округе со своими затянутыми в кожу дружками. Сегодня
воскресенье, и сейчас, распространяя запах виски, он храпит в комнате,
которую делит с Питером.
Рузвельтом его назвали в честь Теодора, а не Франклина Делано. Джеймс
Фригейт питал отвращение к "этому типу из Белого Дома" и обожал "Чикаго
Трибюн", которую каждое воскресенье ему вручали на пороге дома. Его
старший сын не терпел ни газет, ни газетных писак, и признавал лишь
комиксы. Когда он научился читать, то каждый выходной, после какао,
оладий, бекона и яиц, с нетерпением ждал очередную книжицу с приключениями
Честера Гампа и его друзей, разыскивающих золотой город,
волшебника-великана Панджаба, крошки Энни и ее громады-отца, злодея Эспа и
мистера Эма, похожего на Санта-Клауса и древнего, как сама Земля,
способного путешествовать во времени. А потом были Барней Гугл, и
Смеющийся Джек, и Терри, и пираты. Упоительно!
Что заставляло его вспоминать великих героев комиксов, пока он,
голым, в темноте и сырости пробирался по деревенским дорогам? Нетрудно
представить. Они давали ему ощущение тепла и уюта, даже счастья,
наполнявшем его в часы, когда живот бывал набит вкусной маминой стряпней,
когда тихонько наигрывало радио, а отец посиживал с газетой на стуле и
читал статьи полковника Блимпа. Пока мама суетилась на кухне, готовя
завтрак двум его младшим братьям и маленькой сестренке, он устраивался на
полу в гостиной, наслаждаясь страницами комиксов. Потом его сестра, нежно
любимая Джаннета, очень быстро выросла, сменила трех мужей и бесчисленное
количество любовников, поглотила сотни бутылок виски - проклятие семьи
Фригейтов.
Но это все еще впереди, и образ, возникший в его мозгу, тотчас исчез.
А сейчас он в комнате, совершенно счастливый... нет, и это исчезло... он
не в доме, а на заднем дворе - голый, дрожащий от холода и ужаса перед
грядущим позором. Он бросил камешек в окно крошечной спальни под самой
крышей, надеясь разбудить брата.
Они жили в доме при деревенской школе близ города Пеория, Южный
Иллинойс. Город рос, дома расползались все дальше, и сейчас его границы
находились в полумиле от дома. Тогда-то у них появился водопровод и даже
уборная, первая в его жизни уборная в доме. Затем каким-то образом этот
дом превратился в миссурийскую ферму, где он жил с отцом, матерью и
братьями в двух комнатах, сданных фермером их семье.
Его отец - инженер-строитель и электрик (год учебы в политехническом
институте города Терре-Хот и диплом Интернешнл Корреспонденс Скул)
некоторое время работал на электростанции в Мехико, штат Миссури. На ферме
был птичий двор, где Питера потрясло и ужаснуло открытие: куры поедают
живность, а он ест кур, которые питаются живыми существами! Это было
первое осознание каннибализма как основы окружающего его мира.
Нет, неправда, подумал он, каннибал - это существо, пожирающее себе
подобных. Он повернулся на другой бок, вновь проваливаясь в сон и
совершенно отчетливо сознавая свое полупробуждение между двумя сериями
видений. Иногда он просматривал этот бред сразу и целиком. За ночь сон мог
неоднократно вернуться к нему; бывало, он преследовал Фригейта несколько
лет подряд.
Да, и в снах, и в творчестве над ним довлела цикличность. На
протяжении писательской карьеры ему пришлось работать над двадцать одной
серией романов. Десять были готовы, остальные - еще не завершены, когда
великий небесный издатель внезапно призвал его к себе.
Как в жизни, так и в смерти. Он никогда (никогда? - ну, ладно, почти
никогда) не мог что-либо закончить. Вечная Великая Незавершенность!
Впервые он почувствовал ее груз еще в мятежной юности, когда изливал свои
волнения и муки коллеге-первокурснику, сыгравшему случайную роль его
духовного наставника.
Как его звали - О'Брайен? Худенький коротышка с резкими манерами и
огненно-рыжей шевелюрой, всегда носивший пестрые галстуки.
И вот сейчас Питер Джайрус Фригейт бредет в тумане; вокруг ни звука,
кроме дальнего уханья совы. Вдруг в тишине послышалось ворчание двигателя,
возник слабый свет фар, он разгорался, сиял, затем совсем рядом рявкнул
гудок. Он бросился в сторону, пытаясь скрыться в тумане и переждать, пока
черная громада автомобиля проплывет мимо. При свете фар он увидел
великолепный "Дюзенберг" - в точности такой, каким правил Горри Грант в
фильме "Цилиндр", который ему удалось посмотреть на прошлой неделе. За
рулем громоздилась некая бестелесная, бесформенная масса; он видел лишь
глаза - светло-серые, как у его немецкой бабушки по матери, Вильгельмины
Кайзер.
Внезапно Фригейт испустил истошный крик: машина резко повернула и
двинулась к нему. Он замер, не в силах шевельнуться, отскочить в сторону,
а темная громада надвигалась все ближе и ближе...
Застонав, он проснулся. Ева сонно пробормотала: "Ты видел плохой
сон?.." и вновь провалилась в дрему, слегка посапывая.
Питер сел в постели. Бамбуковая рама на низких ножках скрипнула под
его тяжестью, матрас - два покрывала, скрепленные магнитными застежками и
набитые листьями - просел. Земляной пол покрывали циновки; в окнах,
затянутых полупрозрачными пленками из рыбьих внутренностей, мерцал слабый
свет ночного неба. Он встал, направился к двери, вышел и помолился. С
крыши еще капало. Сквозь расщелину между холмами ему был виден огонь над
крышей сторожевой башни и силуэт часового, облокотившегося на перила; он
глядел на Реку. Показались и другие огни - на мачтах судна, которого он
прежде не видел. Второго стражника на вышке не было - наверное, он
спустился к Реке, чтобы допросить рулевого. Опасности он там явно не
усмотрел, иначе барабаны уже забили бы тревогу.
Вернувшись в постель, Фригейт вспоминал свой сон. В нем была обычная
хронологическая путаница. В 1937 году Рузвельту было только шестнадцать, а
мотоцикл и крашеные блондинки появились двумя годами позже. Семья уже жила
в новом большом доме с несколькими комнатами.
В машине он увидел бесформенную мрачную фигуру с глазами его бабушки.
Что бы это значило? В первую минуту его безумно напугало это видение.
Почему бабка явилась в столь устрашающем обличье?
Он знал, что она приехала перед его рождением из Канзаса в Терре-Хот
помочь его матери в уходе за ребенком. По маминым рассказам, она прожила с
ними пять лет, но он совсем не помнил ее, хотя и видел еще раз - в
двенадцатилетнем возрасте. В нем сохранилась убежденность, что в детстве
она совершила с ним нечто ужасное, хотя была добродушной старушкой,
правда, несколько склонной к истерии. Когда дети ее дочерей ушли из-под ее
опеки, она потеряла с ними всякую связь.
Так где же она сейчас? Бабка умерла в возрасте семидесяти семи лет от
рака желудка после долгой и мучительной агонии. Он видел ее фотографии,
где она была снята двадцатилетней - миниатюрная блондинка с очень
светлыми, видимо, голубыми глазами, с тонкими и плотно сжатыми губами,
фамильной чертой Кайзеров. На этих старых фотографиях люди выглядели так,
словно перенесли все тяготы жизни, но не согнулись под ее ударами.
Да, у людей викторианской эпохи были трудные судьбы. Семья его бабки
тоже прошла тернистый путь. Они принадлежали к баптистской церкви, в
Тюрингии их преследовали, травили, так что им пришлось сменить Германию на
землю обетованную. Странно, подумал Фригейт, его родственники с обеих
сторон всегда выбирали религию меньшинства, часто весьма причудливую.
Возможно, жаждали потрясений?
Много лет они скитались, переезжая с места на место, но нигде не
обрели златых гор. После долгих лет изнурительной работы, иссушающей душу
бедности, смерти детей, а затем и родителей, Кайзеры нашли свою судьбу.
Одни стали преуспевающими фермерами, другие - владельцами механической
мастерской в Канзас-Сити.
Стоило ли это уплаченной цены? Потомки утверждали - да, стоило.
Когда они приехали в Америку, Вильгельмина была прелестной
голубоглазой десятилетней девочкой. В восемнадцать она вышла замуж за
человека на двадцать лет ее старше - возможно, в его жилах текла индейская
кровь; кажется, он участвовал в кантрильском мятеже. Так ли это -
неизвестно, в родне Фригейта с обеих сторон было достаточно бахвалов. Все
они пытались выглядеть лучше или хуже, чем на самом деле. Мать Питера
никогда не говорила о прошлом своего отца. Возможно, он был просто
конокрадом.
Где же сейчас Вильгельмина? Она уже не морщинистая, согбенная годами
старуха, которую он знал, а очаровательная девушка с точеной фигуркой. Но
взгляд ее голубых глаз, наверное, остался таким же рассеянным, как и
раньше, а по-английски она по-прежнему говорит с сильным немецким
акцентом. Встреться он с ней сейчас, узнал ли бы он ее? Определенно - нет.
Да и что он мог ей сказать? Что он помнил о душевной травме, нанесенной
его маленькому внуку? Ничего. Наверняка, она тоже забыла об этом пустячном
для взрослого человека инциденте. А если бы и вспомнила, то даже под
угрозой смерти не призналась, что дурно поступила с ребенком.
Предаваясь психоанализу, Питер попробовал пробиться сквозь сумеречные
дебри полузабытого к той давней драме, в которой его бабушка сыграла столь
важную роль. Но попытка не удалась. Он вновь и вновь возвращался к
предыдущим жизням, соскальзывая в прошлое, как обезьяна по навощенному
