учителей, через пять - был вновь, как некогда, непобедим.
Постепенно Джил преодолела скованность и даже приобрела некоторый
блеск в бою. Ей не раз удавалось выигрывать шестиминутные схватки у
опытных мастеров с преимуществом в одно очко. Но Бержераку она всегда
проигрывала - ей не хватало быстроты, стремительности. Пока она наносила
один укол, он успевал сделать пять выпадов. Но даже этот один он словно
допускал из милости, стараясь смягчить горечь поражения. Однажды после боя
она в раздражении запретила ему щадить ее самолюбие.
- Даже если бы я был влюблен в вас и желал оградить от боли, -
возмутился он, - то и тогда не играл бы в поддавки! Это бесчестно!
Считается, что в любви и на войне все средства хороши, но этот девиз не
для меня. Нет, у вас хороший удар, есть быстрота и уменье.
- Однако, если бы мы сражались всерьез, вы могли убить меня первым же
ударом.
Он поднял маску и вытер лоб, мокрый от пота.
- Верно. Не собираетесь ли вы вызвать меня на дуэль? Все еще
сердитесь на меня?
- За то, что случилось на берегу? Нет.
- Тогда из-за чего же, осмелюсь вас спросить?
Она не ответила, и Сирано, подняв бровь, истинно галльским жестом
пожал плечами.
Да, он превосходил ее как фехтовальщик. Сколько бы она ни
тренировалась, сколько ни тратила усилий, чтобы превзойти его - мужчину! -
все равно она проиграет, как проигрывала до сих пор. Она попыталась взять
реванш в другом. Однажды во время схватки Джил начала издеваться над его
невежеством и суевериями. Сирано ответил яростной атакой. Однако он не
потерял головы: хладнокровно, с фантастической точностью предугадывая
каждое ее движение, он нанес ей пять уколов за полторы минуты. Джил была
покорена и извинилась перед ним.
- Как глупо смеяться над пробелами в ваших познаниях и над вашими
религиозными заблуждениями, - покаялась она. - В конце концов, вы же не
виноваты, что родились в 1619 году. Мне не надо было доводить вас до
бешенства. Это никогда не повторится; прошу вас - простите меня.
- Значит, все гадости, что вы наговорили, - только уловка? Лишь
способ взять верх в поединке? Здесь ничего не направлено против меня
лично?
- Должна признаться: я хотела, чтобы вы потеряли самообладание. В тот
момент мне действительно казалось, что вы - невежественный простофиля,
живое ископаемое. Во мне все кипело... - После минутного молчания она
робко поинтересовалась: - Это правда, что на смертном одре вы покаялись в
своих грехах?
Француз побагровел, его глаза гневно блеснули.
- Да, мисс Галбира. Действительно, я заявил, что виновен в
богохульстве и безверии, и просил Господа о прощении. Я сделал это! Я,
ненавидевший разжиревших, самодовольных, невежественных, лицемерных попов
и их бесчувственного, беспощадного Бога! Поймите... вы жили в мире,
свободном от предрассудков, и даже представить себе не можете ужас перед
вечным огнем, вечными муками в аду... Вы не в силах вообразить этот
треклятый, въевшийся в душу страх... С самого детства он начинал
пропитывать нашу плоть и наш мозг... Вот почему в свой смертный час, в
диком страхе перед геенной огненной, я уступил сестре, этой беззубой суке,
и доброму верному другу Ле Брэ, сказав, что покаюсь и спасу свою душу... а
вы, моя дорогая сестра и дорогой друг, можете радоваться и молиться за
меня, чтобы я попал в чистилище.
- Что мне оставалось? Кому могло повредить мое покаяние? Ведь если
Христос действительно Спаситель, и спасти тебя ему ничего не стоит, если
существует и рай, и ад, то нужно быть последним болваном, чтобы не
позаботиться о своей никчемной шкуре и бессмертной душе. С другой стороны,
если после смерти - лишь пустота небытия, то что я теряю? А так я
осчастливил свою сестру и добросердечного Ле Брэ.
- Через два года после вашей смерти он написал вам блестящий
панегирик, - сказала Джил, - предисловие к "Путешествию на Луну".
- Надеюсь, он не сделал из меня святого, - воскликнул Сирано.
- Нет, он создал прекрасный образ, благородный, но не благостный.
Правда, другие писатели... впрочем, у вас было множество врагов.
- Которые все сделали, чтобы очернить мое имя и репутацию, когда я
был мертв и не мог защитить себя? Вот свиньи, воронье!
- Мне не вспомнить их имена, - сказала Джил, - да и какое сейчас это
имеет значение? Только литературоведы знают, как звали ваших злопыхателей,
а большинству людей вы известны лишь как романтический, остроумный и
трогательный герой пьесы Ростана. Долгое время ваши творения -
"Путешествие на Луну" и "Путешествие к Солнцу" - считали плодом безумца,
их подвергали жесточайшей цензуре. Церковные власти резали ваши тексты,
выбрасывая огромные куски и доводя содержание до полнейшей бессмыслицы. Но
со временем книги возрождались, и я уже смогла прочесть их полностью в
английском переводе.
- Счастлив это слышать. Мне довелось узнать от Клеменса и других, что
я вознесен на литературный Олимп и стал там если не Зевсом, то
Ганимедом... - он нахмурился. - Но меня чрезвычайно больно задела ваша
ядовитая насмешка над моими суевериями, мадам. Да, я верил, что убивающая
луна поглощает костный мозг животных. Вы утверждаете, что это явный вздор.
Хорошо, я согласен... Но это же мелкое безобидное заблуждение! Кому оно
повредило? А вот настоящее суеверие - это уже серьезно. Оно нанесло
огромный ущерб многим миллионам человеческих существ. В мире царила тупая
варварская вера в колдовство, в способность человека заклинаниями изгнать
бесов или, наоборот, призывать силы ада. Я написал письмо, осуждавшее
порочное невежество. Мне было ясно, что все эти абсурдные приговоры,
жестокие пытки и казни, на которые обрекали безумных или невинных людей в
борьбе с Дьяволом и во имя Бога, сами несли в себе дьявольское начало.
Правда, при моей жизни это письмо "Против колдунов" не было напечатано -
за него меня могли бы отправить на костер. Но оно ходило по рукам в
списках... Вот вам доказательство, что я не таков, каким вы меня
представляете!
- Да, я знаю, - Джил понурила голову, - и уже извинилась перед вами.
Могу это сделать еще раз.
- О, нет! Вполне достаточно, - он усмехнулся и, потирая кончик
длинного носа, добавил: - Конечно, вы, люди двадцатого века, можете
считать меня невеждой. Однако в нашей компании был кое-кто... человек
весьма древних времен, который знал побольше ваших ученых. Вы слышали про
Одиссея из Итаки?
Одиссей! Конечно, Джил не раз рассказывали о нем. Он внезапно
появился во время сражения объединенных войск Клеменса и короля Джона с
флотом фон Радовитца, предводителя германцев, пытавшегося захватить
главное сокровище Пароландо - железный метеорит. Одиссей на самом деле
оказался легендарным стрелком: он поразил из лука фон Радовитца, перебил
его помощников и обеспечил победу. После таких подвигов ни у кого не
оставалось сомнений в подлинности имени, которое назвал этот коренастый,
плотный человек - редкий случай в долине Реки, заполненной десятками
Наполеонов, Юлиев Цезарей и Александров Македонских. Да, странник был
Одиссеем из гомеровского эпоса, вождем Итаки и одним из предводителей
ахейцев, разрушивших древнюю Трою. Правда, он утверждал, что Илион,
столица Приама, располагался совсем не там, где считали археологи нового
времени, а значительно южнее.
Он исчез так же таинственно и внезапно, как появился. Клеменс
полагал, что грека убили по приказу короля Джона, и долго пытался
обнаружить его следы. После того, как "Марк Твен" отправился в свой
нескончаемый путь, поиски продолжил Файбрас - но так же безрезультатно.
Правда, одному из его разведчиков, Джиму Сорли, удалось выяснить, что
король Джон не связан с исчезновением Одиссея. Это было все.
Джил весьма занимали причины, по которым Одиссей вступил в бой на
стороне Клеменса. Зачем чужаку ввязываться в военные распри в Пароландо?
Какую выгоду он преследовал, что надеялся получить от победителей? Она не
раз мучила вопросами Файбраса, но он не знал ничего. Только Сэм Клеменс
мог бы дать объяснения, однако он никогда не распространялся об этом
предмете.
- Возможно, у Одиссея были те же причины, что у нас с Бержераком, -
заметил как-то Файбрас. - А мы хотим добраться до северного полюса.
"Странно, - размышляла Джил, - почему до конца строительства второго
судна никто не подумал о дирижабле? Ведь на нем до северных широт можно
добраться за несколько дней, а странствие по Реке требует десятилетий".
- Одна из житейских загадок, - усмехнулся Файбрас, когда она спросила
его об этом. - Как всегда, человечество не видит дальше своего носа.
Нужно, чтобы со стороны ему поднесли зеркало.
Это зеркало поднес человек по имени Август фон Парсефаль, майор
немецкой армии и конструктор дирижаблей. В период между 1906 и 1914 годами
Англия и Германия строили дирижабли только по его проектам.
Он появился в Пароландо перед отплытием "Марка Твена" и искренне
изумился, что никому не пришла в голову мысль о воздушном корабле, который
обеспечивал наибольшую скорость передвижения. Файбрас обругал себя за
недомыслие и поспешил изложить эту идею Клеменсу. К своему удивлению, он
узнал, что Сэм давно размышляет о постройке дирижабля. Впрочем, разве не
Клеменс написал роман "Том Сойер за границей"? Тот самый, в котором Том,
Джим и Гекльберри совершили путешествие от Миссури до Сахары на воздушном
шаре?
Пораженный Файбрас поинтересовался, почему Сэм ни разу не упомянул о
подобном проекте.
- Да потому, что я предчувствовал появление какого-нибудь
восторженного болвана, который предложит забросить все работы на судне, а
материалы и специалистов передать на строительство дирижабля. Нет уж,
дудки! Ковчег - прежде всего, сказал Ной жене, когда она вместо работы
пустилась в пляс под ливнем всемирного потопа. Так вот, друг мой, Народ и
Парламент постановляют: никаких дирижаблей! Это дьявольская, опасная
машина. Я не смогу там даже выкурить сигару! Ну, посудите сами, почему я
должен из-за этого чудовища отказывать себе в невинном развлечении? Ради
чего тогда жить?
Когда у Сэма кончился запас острот, он привел другие, уже серьезные
доводы. Но Файбрас чувствовал, что он не коснулся главной причины.
Клеменса интересовала не столько Башня, сколько само путешествие.
Построить огромное судно, стать его капитаном и плыть на нем по Реке
миллионы миль и десятки лет, восхищая и изумляя миллиарды людей... Именно
это было его мечтой!
Однако он имел еще одну цель - мщение. Он лелеял мысль о том, что
взыщет долг с короля Джона, расплатится с ним за потерю первого судна -
"Ненаемного", своей первой любви. Догнать, захватить и сокрушить - вот
возмездие, которое он мечтал обрушить на обидчика.
Чтобы добраться от Пароландо до гор, окружающих северное море,
требовалось не меньше сорока лет. Но Сэма не беспокоил срок. Сорок лет?
Ерунда! Колумба и Магеллана такие пустяки не волновали!
Он жаждал увидеть новые лица, потолковать с тысячами тысяч встречных.
Любопытство переполняло его, словно женщину перед соседской дверью с
замочной скважиной величиной с ладонь. А путешествуя на воздушном корабле
разве можно заглянуть во все эти соблазнительные отверстия? И как говорить
с людьми, проплывая в миле над их головами?
Файбрас, столь же общительный, как Клеменс, тем не менее не мог его
понять. Экс-астронавта интересовала цель, а не путь ее достижения; а цель
- Великая Чаша, Туманный Замок, Темная Башня - продолжала маячить на
