снятая, по слухам, с внешней части здания. Раньше, говорят, она висела
прямо над Стальными воротами и ясно обозначала, что к чему. От непогоды
вывеска потеряла былую привлекательность, и невидимый вахтер Иннокентий
Блатных снял ее и бросил внутрь, при этом кричал, чтобы заказали новую.
Привезли, нет ли эту самую новую, что на ней было написано - никто,
понятное дело, не знал, а на старой, негодной и расколотой, можно было
прочесть только:
МИН... СССР
...БНОЕ ЗАВЕДЕНИ....
Что за "мин", какое именно из множества, и что за заведение? То ли
учебное, то ли лечебное? То ли съедобное, то ли низкопробное? То ли
враждебное, то ли непотребное? То ли злобное, то ли нетрудоспособное? То
ли хлебное, то ли пагубное? Ведь всех слов-то не перебрать.
А надо бы! Может, и яснее стал бы окружающий мир, шире, доступнее! А
пока весь мир состоял из глухого двора, окруженного многоэтажным квадратом
здания. Этажи считать было не велено, да и невозможно: закинешь голову,
досчитаешь до тридцати, а потом все равно собьешься, сольются этажи,
накрытые маленьким квадратиком неба.
Время от времени (каждую весну, как утверждал дядя Саня) ночью
прибывала бригада каменщиков из армянского села Котлонадзор, возводила
этаж или пол-этажа - как повезет с кирпичом, люто ругалась с Кузьмой
Никитичем по поводу оплаты, выбивала-таки кое-какие бешеные деньги и под
покровом ночи исчезала до следующего раза.
Попытки обитателей заговорить с армянами чаще всего пресекались
санитарной службой во главе с секунд-ефрейтором Залубко Павлом Яновичем, а
коли удавалось переброситься парой слов, каменщики на вопрос "Что там
вокруг?" отвечали как-то неопределенно, сплевывали или прямо так и
ссылались на полное незнание русского языка, клялись, что ноги их больше
тут не будет, но приезжали снова и снова громоздили необитаемые этажи,
строго следя, чтобы по ошибке не вывести окна на внешнюю сторону.
Валялся среди неликвидов еще и транспарантик, розовый от солнца и
размытого мела, но можно было различить на нем явный лозунг далекого дня:
"За нарушение прав человека - расстрел на месте!"
Лозунг тоже ничего толком не объяснял.
Поэтому среди обитателей стали возникать легенды - исторические,
политические, фантастические и прочие. Легенды каждое утро опровергались
очередной исторической речью Кузьмы Никитича, но самые убедительные
аргументы, как видно, поглощала жвачка, так что никто ничему не верил.
Говорили темные люди, что Заведение - это самый натуральный
Александровский централ, и, следовательно, находится далеко в стране
Иркутской между двух огромных скал. Царские-де стражники закрылись от
новой власти и завели свои порядочки. "А решетки, цепи, кандалы и тачки
где?" - возражали оппоненты. "Модернизация!" - отвечали темные.
Сторонников централа, впрочем, было немного, народ в основном
подобрался грамотный: грешили на Бермудский треугольник, на Шамбалу, на
протоколы сионских мудрецов. Медицинские же работники - и врач-стрикулист,
и врач-волосопед, и врач-сатанатам, и врач-стукотолог - словом, весь
консилиум твердил в один голос: "Да, централ! Да, мудрецы! Да, Шамбала!
Вам над этим вредно задумываться, выпейте лучше успокоительного!"
Огромные никелированные емкости с успокоительным (в просторечии -
"спокуха") стояли в каждом коридоре. Тут же висели ковшики на цепочках.
Бригадир каменщиков Баблумян Ашот Аршакович думал как-то, что вода, и
хватил полной мерой. Говорить о своем открытии он никому из земляков не
стал, а то бы они наработали! Сказал только дяде Сане Синельникову,
проходящему мимо по нужде. "Вы думаете?" - удивился дядя Саня, погрузил в
ковшик палец и обсосал. Прислушался к ощущениям, сказал "Не верю!" и гордо
пошел по нужде дальше, а Баблумян хватил еще полковшика, поднялся наверх,
сказал ребятам, что от этого Кузьмы Никитича у него голова болит, и он
лучше поспит, а норму наверстает, не то, что молодые.
Так появилась еще одна позорная легенда, что Заведение -
всего-навсего лечебно-трудовой профилакторий, обитатели же - простые
алкоголики, а не хомо имморталис. Концы с концами в легенде явно не
сходились, человеческое достоинство обитателей было унижено, и Кузьма
Никитич не преминул выступить по этому поводу:
- ...злопыхательские теории... якобы типа сучок... это неправда...
исключительно апробированные нейролептики... нормотимики... тимолептики...
абортивный делирий... усиленное питание... блюдо, прозванное отщепенцами
"кирзой"... эффективнейшим и калорийнейшим... Прими, мать, прими, родная!
Прими, дорогая!! Мой сыночек будет звать!!! Бабушка родная!!!!
Были отщепенцы, а ведь и мистики были, идеалисты были! Произвольно
толковали значение слова "заведение", создали реакционную теорию, что
когда-то, на заре времен, людей-де ЗАВЕЛИ в данное здание, да там и
оставили, вот и получилось Заведение. От мистиков отпочковалось левое
крыло, считавшее, что здание (до пятого этажа, по крайней мере) создали
неведомые, но благие силы, а потом ЗАВЕЛИ в нем людей себе на потеху.
Немало пинков получили мистики от санитарной службы, немало болючих уколов
за такие речи, но не успокоились, выжидали своего часа, нет-нет да и в
стенной печати допускали глубоко порочные ошибки, но учение их было
бессильно. Во всяком случае, так заявил Кузьма Никитич и дал выродкам
этим, извергам рода человеческого, гневную отповедь:
- ...напрасно надеются те... принизить руководящую роль... поставить
под сомнение... локомобиль истории... никому не дано... вооруженная
передовым... бред особого значения... вот оно, звериное лицо... так
называемые репрессии... это неправда... Чо сказали у Ивана! Будто санки
баски!! Ой, не баски, ой, не баски!!! У его розвальни одни!!!!
И совсем уже мало сторонников имела гипотеза, что Заведение является
колонией землян на далекой, неизвестной науке планете Савчук в созвездии
Малой Механизации. Кой же черт далекая планета Савчук, если армяне строить
приезжают, как ко всем добрым людям? Э, возражали фантазеры, армяне хоть
куда доберутся, был бы фронт работ. А "кирза" на столах откуда берется? А
"кирза", говорили фантазеры, есть совокупный общественный продукт и может
водиться во всей Галактике. Кузьма Никитич на это велел чаще пить
успокоительное и добавил:
- ...не стоит... идеализация прошлого... у нас в простом народе...
было, да бельем поросло... обеспеченность бельем у нас на уровне...
прожигают сигаретами... мощнейший в Европе банно-прачечный... Расскажу
тебе, кума! Как Макар сошел с ума!! О-о-о-о-о-о-о!!! Как Макар сошел с
ума!!!!
3. БИБЛИОТЕЧНЫЙ ДЕНЬ
А в самом деле, что такое "кирза"? Нигде, кроме как в армии да в
тюрьме, не поешь такой каши. Из какого растения она добывается? Может, это
гаолян пресловутый, или латиноамериканский злак эмбарго? И отчего она
дешевым одеколоном так сильно отдает?
- Поперек горла мне эта кирза! - подытожил результаты завтрака дядя
Саня Синельников.
- Тебе идеология кузьмизма-никитизма поперек горла, путеводный свет
рабочих и крестьян! - отвечал нарком Потрошилов.
Дядя Саня стал въедливо интересоваться, чего уж такого нарком в своей
беззаветной жизни наработал и тем более накрестьянствовал. Шалва Евсеевич
показал намозоленные частым мордобитием руки, помянул проведение в жизнь
твердых решений и приказа номер двести двадцать семь лично. Снова
затрещали бязевые рубахи. Тихон Гренадеров начал беспокоиться, и
противники на время прекратили бессмысленный и бесконечный спор.
Нарком Потрошилов очень радовался Тихону Гренадерову и девственной
чистоте его сознания.
- Не чета нынешним, шибко умным! Они порнографии насмотрелись,
пастернаков начитались - работать-то и разучились. А я парня на правильную
линию выведу. Я, может, будущего вождя воспитаю тем самым! Наши головы в
профиль над президиумом вешать будут! А не ошибаются одни бездельники. Да
и не было никаких ошибок, правильно мы всех сволочей постреляли.
Шалва Евсеевич некоторое время продумывал для дяди Сани целый ряд
казней египетских и вдруг злобно заснул, а во сне увидел новый, девяносто
девятый сон: будто бы он, нарком Потрошилов, вместе с десятком других,
таких же молодых и прекрасных женщин моется в номерной бане недалеко от
города Цхалтубо, а через специальное окошечко на него любуется гений всех
времен и народов и никак не может налюбоваться. И вот уже Берия и
Каганович заворачивают его, Потрошилова, в махровую простыню и несут
куда-то, не по-русски переругиваясь промеж собой.
Досмотреть, как всегда, не дали: завыла сирена, появился на экране
Кузьма Никитич:
- ...благодаря неустанной, поистине подвижнической деятельности
прямой кишки... процесс пищеварения необратим... усилия буржуазных
идеологов...
Кузьма Никитич сидел в своем кабинете. На столе перед ним красовались
часы, подаренные с воли группой водителей-дальнорейсовиков, пожелавших
остаться неизвестными. Часы являли собой натуральную шоферскую баранку, в
середину которой был вмонтирован циферблат без стрелок. Часы громко
тикали.
- ...единственно верным путем дефекации... освобождается от всего
наносного... Чух-чух! Фр-рр!
Кузьма Никитич вдруг ухватился за баранку, будто век шоферил, и начал
издавать звуки, которые, по его мнению, наиболее полно выражали работу
автомобильного двигателя. Оператор поспешил увести камеру от
деморализующего зрелища.
На экране зато показался референт Друбецкой-заде и объяснил, что в
своей краткой, но содержательной речи Кузьма Никитич велел всем к завтрему
овладеть суммой знаний, выработанных человечеством.
- И то верно! - неожиданно согласился дядя Саня. - Пошли, Тихон, в
библиотеку: вдруг да там хорошая книжка завелась? Все выходной не зря
пройдет!
Заведывал библиотекой Семен Агрессор. А в Заведение Семену Агрессору,
сыну старика Агрессора, пособили попасть товарищи по работе. Они стали
замечать за Семеном странности: иногда ему казалось, что он хочет уехать
на свою историческую родину, к вымышленной и надуманной родне. Случалось
даже, что патологическое это желание охватывало Агрессора прямо на рабочем
месте, особенно после обеда. А рабочее место у него было хорошее, многие
его себе приглядели. Приглядевши же, написали заявление, что сын старика
Агрессора пострадал памятью и забыл, чей хлеб он ел все эти годы. При
доставке в Заведение Семен оказал сопротивление и нахально кричал что-то
про город Хельсинки, хотя при чем тут столица добрососедской Финляндии,
никто понять не мог.
Ладно, что хоть догадался прихватить все свои дипломы: его и бросили
на библиотеку, потому что Дериглазов стал совсем плох.
Дело в том, что Дериглазов страсть как боялся покойников. Вроде бы
ничего особенного, многие их боятся, хотя зря: чего их бояться-то?
Дериглазов чурался похорон и связанной с ними духовой музыки, что никак не
влияло на его работу в качестве разносчика мозаичного вируса в небольшом
городке. Но страх перед загробным миром принял, наконец, совсем уже
недопустимые формы. В один прекрасный день Дериглазов услышал, что по
радио поет недавно умершая популярная певица, и это так поразило его, что
жене и теще еле удалось вытащить главу семьи из-под шкафа. На всякий роток
не накинешь платок, особенно когда роток этот разевают средства массовой
информации. А как-то в электричке, едучи на дачу, едва не стряслась беда.
