посоветовала она.
- Но мне совсем не хочется спать. Я бы предпочла просто полежать и
почитать что-нибудь.
- Боюсь, вы все-таки еще полностью не оправились после трудных родов,
мамаша. Но ничего - это скоро пройдет, - сказала она, успокаивающе
погладив меня по плечу.
Я чувствовала, что во мне растет раздражение.
- Но что плохого в том, что мне хочется почитать? - решительно
спросила я.
- Ну, успокойтесь, успокойтесь... И кто это где-нибудь слыхал, чтобы
мамаша умела читать?
С этими словами она поправила на мне одеяло и вышла, оставив меня на
растерзание моим пяти соседкам по палате. Хейзел хмыкнула, а остальные
несколько минут хранили молчание.
В этом время я уже достигла стадии, когда начала сомневаться,
действительно ли все происходящее со мной и вокруг меня галлюцинация.
Чувство отстраненности исчезло; во всем чувствовалась какая-то
закономерность - например, следствие всегда вытекало из причины, и мне
думалось, что, если копнуть глубже, то все абсурдное найдет себе
логическое обоснование. Нельзя сказать, чтобы эти мысли способствовали
ощущению душевного равновесия. Даже тот факт, что я поела и чувствовала
себя после еды намного лучше, подтверждал тревожащее меня ощущение
реальности...
- Читать! - внезапно воскликнула Хейзел со злорадством в голосе. -
Может, ты еще скажешь, что умеешь и писать?!
- А почему бы и нет? - возразила я.
Они все внимательно следили за мной, время от времени обмениваясь
многозначительными взглядами.
- Да что же в этом плохого? - спросила я раздраженно. - Разве здесь
предполагается, что женщине не положено уметь читать и писать?
- Оркис, дорогая, - сказала та, что была более других расположена ко
мне, - может быть, тебе следует посоветоваться с врачом?
- Нет, - отрезала я. - Я совершенно здорова. Просто я пытаюсь понять,
что тут происходит. Я прошу дать мне что-нибудь почитать, а вы все
смотрите на меня, как на сумасшедшую. В чем дело?
После неловкой паузы та же женщина проговорила, словно копируя
медсестру:
- Послушай, Оркис, постарайся взять себя в руки. Ну на что мамаше
умение читать и писать? Разве от этого у нее станут рождаться более
здоровые дети?
- В мире существуют и другие интересы, кроме производства потомства,
- заявила я.
Если раньше мои слова вызывали у женщин лишь удивление, то теперь они
были просто потрясены. Даже Хейзел не нашлась, что сказать. Их идиотское
изумление вывело меня из себя, и на какое-то время я перестала смотреть на
все, как бы со стороны.
- Да черт возьми! - воскликнула я. - Что это за чушь? "Мамаша Оркис,
мамаша Оркис" - что это значит, наконец? Где я нахожусь? В сумасшедшем
доме, что ли?
Я со злостью взирала на них, ненавидя их всех и подозревая, что они
находятся в каком-то издевательском сговоре против меня. Не знаю почему,
но в глубине души я была твердо убеждена, что, кем бы я ни была на самом
деле, в любом случае я не была матерью. Я высказала это своим соседкам по
палате и, сама не знаю почему, вдруг разрыдалась.
Вытирая слезы рукавом, я заметила, что четверо из них смотрят на меня
с нескрываемым сочувствием. Кроме Хейзел.
- Я же говорила, что она какая-то странная! - сказала она,
торжествующе глядя на остальных. - У нее не все дома, вот и все.
Та женщина, которая относилась ко мне с большим участием, чем
остальные, снова попыталась меня вразумить.
- Но Оркис, дорогая, конечно же, ты мамаша! Ты мамаша класса А, и у
тебя было четверо родов, включая последние. Ты родила двенадцать
превосходных младенцев - ну, как же ты могли об этом забыть!
Я снова начала плакать. У меня появилось ощущение, будто что-то
пытается пробиться сквозь пробел в моей памяти, но я не могла определить,
что именно, и от этого почувствовала себя ужасно несчастной.
- О, как это все жестоко! - причитала я сквозь слезы. - Почему это не
пройдет и не оставит меня в покое? Должно быть, это какая-то злая шутка,
но я не понимаю ее. Что же случилось со мной?
Некоторое время я лежала с закрытыми глазами, собрав всю свою волю,
чтобы рассеять галлюцинацию. Но она не исчезла. Когда я открыла глаза, они
все еще лежали там, уставившись на меня широко открытыми глазами, словно
красивые глупые куклы.
- Я не могу больше здесь находиться, я должна уйти, - сказала я, с
огромным трудом приняв сидячее положение. Затем я попробовала спустить
ноги с кушетки, но они запутались в атласном одеяле, а мои руки не
дотягивались до них. Это действительно было похоже на кошмарный сон.
- Помогите! Помогите же мне! - молила я. - Доналд, дорогой,
пожалуйста, помоги мне!
И внезапно слово "Доналд" как бы освободило какую-то пружинку у меня
в мозгу. Завеса над моей памятью приподнялась, правда, еще не полностью,
но вполне достаточно для того, чтобы я наконец осознала, кто я на самом
деле.
Я взглянула на остальных - они все еще обескураженно глазели на меня.
Я больше не пыталась подняться, а откинулась на подушку и сказала:
- Хватит меня дурачить - теперь я знаю, кто я.
- Но мамаша Оркис... - начала было одна.
- Довольно, - оборвала я ее. От жалости к себе я вдруг перешла к
какой-то мазохистской жестокости.
- Никакая я не мамаша, - резко сказала я, - я просто женщина, у
которой недолгое время был муж и которая надеялась - только надеялась,
иметь от него детей.
Последовала пауза - довольно странная пауза, как будто то, что я
только что сказала, не произвело на них ровно никакого впечатления.
Наконец та, что была подружелюбней, нарушила молчание и, слегка
наморщив лобик, робко спросила:
- А что такое "муж"?
Я перевела взгляд с одной из них на другую, но ни на одном лице не
заметила и следов понимания. Скорее там можно было обнаружить чисто
детское любопытство. Я почувствовала себя на грани истерики, но тут же
решительно взяла себя в руки. Ну что ж, подумала я, если галлюцинация не
покидает меня, я буду играть в эту игру по ее же правилам, и посмотрим,
что из этого выйдет...
Очень серьезно, но в простейших выражениях, я начала объяснять:
- Муж - это мужчина, с которым женщина сходится...
Однако моя просветительская деятельность не имела успеха. Прослушав
несколько фраз, одна из женщин задала вопрос, который, видимо, требовал
немедленного разъяснения:
- А что такое "мужчина"? - смущенно спросила она.
Пришлось объяснить и это.
После моей лекции в палате воцарилось враждебное молчание. Мне же до
этого не было ровно никакого дела - мой мозг был слишком занят попыткой
прорваться дальше сквозь пелену забвения, но за пределы определенной
преграды дело не шло.
Все же, я теперь точно знала, что меня зовут Джейн. Раньше я была
Джейн Соммерс, но после того, как вышла замуж за Доналда, стала Джейн
Уотерлей. Мне было двадцать четыре года, когда мы поженились, и двадцать
пять, когда Доналд погиб. На этом мои воспоминания заканчивались. Однако я
хорошо помнила все, что было до того. Я помнила моих родителей, друзей,
школу, обучение в медицинском институте и работу во Врейчестерской
больнице. Я хорошо помнила, как увидела Доналда в первый раз, когда его
однажды вечером привезли в больницу с поломанной ногой...
Я даже могла теперь восстановить в памяти, какое лицо должна была бы
увидеть в зеркале, - совсем не похожее на то, что я видела в трюмо,
висевшем в коридоре, а более вытянутое, слегка загорелое, с маленьким
аккуратным ртом, обрамленное естественно вьющимися каштановыми волосами;
глаза должны были быть широко расставлены и несколько серьезны. Вспомнила
я и свое тело - стройное, с длинными ногами и маленькими упругими грудями.
Хорошее тело, на которое я раньше не очень-то обращала внимание, пока
Доналд не научил меня гордиться им...
Я посмотрела на отвратительную гору, прикрытую атласным одеялом,
которая теперь была моим телом, и содрогнулась. Мне хотелось, чтобы Доналд
утешил меня, любил меня и уверил бы меня, что все это лишь сон, который
обязательно кончится. В то же время я была в ужасе от мысли, что он может
увидеть меня такой толстой и неуклюжей. Но тут я вспомнила, что он уже
никогда, никогда больше не увидит меня, и слезы вновь покатились по моим
щекам.
Остальные обитательницы палаты продолжали смотреть на меня с
недоумением. Прошло полчаса. Вдруг дверь отворилась, и целый взвод
маленьких женщин, одетых во все белое, вошли в палату. Они быстро
разделились на пары, ставшие по обе стороны каждой кушетки. Закатав рукава
и сняв с нас одеяла, они принялись за массаж.
Сначала мне это понравилось и даже действовало несколько
успокаивающе. Потом стало нравиться все меньше и меньше, а затем я нашла
то, что они делали, неприличным и даже оскорбительным для себя.
- Хватит! - сказала я резко той, что стояла справа от меня.
Она остановилась на минутку, приветливо, но слегка нерешительно
улыбнулась мне, а затем продолжила свое дело.
- Я же сказала, хватит! - воскликнула я и слегка оттолкнула ее.
Она посмотрела на меня обиженно, хотя на губах у нее сохранялась все
та же профессиональная улыбка. Не зная, что делать дальше, она
переглянулась со своей партнершей по другую сторону постели.
- И вы тоже не трогайте меня больше, - сказала я.
Однако та и не думала останавливаться. Тогда я протянула руку и
оттолкнула ее. Но, очевидно, я не рассчитала силу своей могучей руки, и
она отлетела на другой конец комнаты, споткнулась и упала. Все застыли,
глядя то на нее, то на меня. Испуганная, первая все же двинулась ко мне, в
то время как вторая, плача, поднималась с пола.
- Лучше держитесь от меня подальше, маленькие бестии, - проговорила я
угрожающе.
Это остановило их. Они отошли в сторону и в расстроенных чувствах
переглянулись друг с другом. Тут в палату вошла старшая санитарка.
- В чем дело, мамаша Оркис? - спросила она.
Я рассказала ей обо всем. Она удивленно посмотрела на меня.
- Но это же обычная лечебная процедура, - возразила она.
- Только не для меня. Мне это очень не нравится, и я больше этого не
допущу.
Старшая смущенно стояла, не зная, что делать дальше.
В это время с другого конца комнаты раздался голос Хейзел:
- Оркис свихнулась - она нам тут рассказывала такие отвратительные
вещи! Она настоящий псих!
Старшая посмотрела на нее, затем перевела взгляд на ее соседку. Та
утвердительно кивнула головой.
- Идите и доложите обо всем, что здесь произошло, - приказала старшая
санитарка двум ревущим массажисткам. Они удалились в слезах. Старшая, еще
раз внимательно посмотрев на меня, последовала за ними.
Спустя несколько минут остальные массажистки собрали свои
принадлежности и тоже покинули палату.
- Это было просто гадко, Оркис, - сказала Хейзел. - Ведь бедняжки
только делали то, что входило в их обязанности.
- Если у них такие обязанности, то мне они не нравятся, - возразила
я.
- Ну, и чем это все кончится, как ты думаешь? Их просто высекут, вот
и все. Но, наверно, тут опять виновата твоя плохая память, а то ты бы
помнила, что прислуга, чем-то огорчившая мамашу, всегда подвергается
наказанию, не так ли? - спросила она ядовито.
- Высекут?! - повторила я в полном недоумении.
- Да, высекут, - передразнила меня Хейзел. - Но тебе, конечно, нет до
этого никакого дела. Не знаю, что там с тобой случилось в Центре, но
результат получился отвратительный. По правде сказать, ты мне никогда не
