Научная фантастика - Джон Уиндем

Сборник рассказов

                         Джон УИНДЕМ
                        Сборник рассказов и повестей

                          СОДЕРЖАНИЕ:

"Избери путь ее..."
Большой простофиля
ВЫЖИВАНИЕ
Видеорама Пооли
ДЕНЬ ТРИФФИДОВ
ДИКИЙ ЦВЕТОК
ИНТЕРFUCKъ - ТРИБУНА
НЕ ДОГЛЯДЕЛИ
НЕ ТАК СТРАШЕН ЧЕРТ...
НЕИСПОЛЬЗОВАННЫЙ ПРОПУСК
НЕОТРАЗИМЫЙ АРОМАТ
СТАВКА НА ВЕРУ
СТУПАЙ К МУРАВЬЮ
УСНУТЬ И ВИДЕТЬ СНЫ...
ХРОНОКЛАЗМ
Я В ЭТО НЕ ВЕРЮ!..




                          НЕИСПОЛЬЗОВАННЫЙ ПРОПУСК


     Умирать в семнадцать лет ужасно романтично, если, конечно,  при  этом
соблюдать все надлежащие приличия.  Лежишь  вся  такая  красивая,  хоть  и
немного бледная, с  одухотворенным  лицом,  утопая  в  подушках;  оборочки
нейлоновой сорочки выглядывают из-под ажурной шерстяной  кофточки;  волосы
мерцают в свете ночника. Тонкая рука покоится на розовом шелке одеяла...
     А какая выдержка, какое терпение, благодарность ко всем проявляющим о
тебе хоть малейшую заботу, полное прощение докторам,  чьи  надежды  ты  не
оправдала, сочувствие к оплакивающим, смирение, твердость духа... Нет, это
все просто восхитительно, печально-романтично и не  так  уж  страшно,  как
принято считать, особенно, если ни минуты не  сомневаешься,  что  попадешь
прямо в рай. А в этом Аманда не сомневалась никогда.
     Как  ни  старалась,  она  не   могла   припомнить   о   себе   ничего
заслуживающего упрека. Те два или три мелких грешка, совершенные в  раннем
детстве, вроде подобранной на улице монетки, на которую она купила конфет,
или яблока, свалившегося  с  телеги  прямо  ей  в  руки,  или  даже  страх
признаться в том, что это она воткнула булавку в  стул  Дафнии  Дикин,  не
станут препятствием, уверил ее преподобный отец Уиллис, к тому,  чтобы  ей
выдали пропуск прямо в рай. Таким образом получилось, что у нее даже  были
некоторые преимущества перед теми, кому предстояло прожить долгую жизнь  и
не раз согрешить. Забронированное место в  раю,  безусловно,  должно  было
компенсировать ранний уход из жизни.
     Однако ей очень хотелось представить, что же ожидает ее  на  небесах.
Хотя преподобный отец Уиллис был совершенно уверен в существовании рая, он
говорил о нем лишь в общих чертах, не вдаваясь в  подробности  и  стараясь
увильнуть от настойчивых расспросов Аманды.
     По правде сказать, получалось, что все окружавшие Аманду  или  ничего
не знали о рае, или отказывались обсуждать его  устройство.  Так  лечивший
Аманду доктор Фробишер признавал свое полное невежество в этом  вопросе  и
всегда старался направить беседу в менее, как он выражался, мрачное русло,
хотя Аманда никак не могла взять в толк, почему разговор о таком волшебном
месте, как рай, считался мрачным. Примерно то  же  самое  получалось  и  с
мамой.  Стоило  Аманде  завести  речь  о  рае,  как   глаза   миссис   Дэй
затуманивались, она лепетала что-то невразумительное и  тотчас  предлагала
дочери побеседовать о чем-нибудь более веселом.
     Но, несмотря ни на что, все-таки было  приятно  сознавать,  что  тебя
признали достойной рая и никто об этом даже не спорит. Ее  болезнь  кто-то
назвал медленным угасанием, но самой Аманде приятнее было думать  о  себе,
как о цветке, роняющем лепестки один за другим, пока однажды не  останется
ничего, а все вокруг будут плакать и говорить, какой она была терпеливой и
мужественной и как теперь ей должно быть хорошо на небесах...
     И, наверно, так бы оно и было, если б не привидение.  Сначала  Аманда
даже не поняла, что это привидение. Когда она проснулась ночью  и  увидела
кого-то стоящего у двери, ей подумалось, что это ночная сиделка. Потом она
сообразила,  что  на  сиделке,  вероятно,  кроме   шелковых   трусиков   и
коротенькой комбинашки должно быть надето еще что-нибудь и к тому же  вряд
ли в темноте ее было бы  так  хорошо  видно.  Заметив  Аманду,  привидение
несколько удивилось.
     - Ах, простите, пожалуйста, за вторжение, - сказало оно, - я  думала,
что вас здесь уже нет, - и повернулось, чтобы уйти.
     Привидение оказалось на редкость нестрашное - девушка  с  приветливым
лицом,  рыжеватыми  волосами  и  широко  открытыми  глазами.  У  нее  были
очаровательные ручки и ножки, а фигурке могла позавидовать всякая женщина.
Аманда подумала, что девушка старше ее лет на семь или восемь.
     - Пожалуйста, не уходите, - повинуясь мгновенному импульсу, попросила
Аманда.
     Привидение обернулось с некоторым удивлением.
     - А вы не боитесь меня? - спросило оно. -  Знаете,  люди  обычно  так
пугаются, что даже визжат.
     - Непонятно, почему, - сказала Аманда. - Но  мне-то  вообще  пугаться
нечего, я сама, наверно, скоро стану похожей на привидение.
     - Ну, что вы, - вежливо возразило привидение.
     - Садитесь сюда, - пригласила Аманда,  -  если  вам  холодно,  можете
завернуться в одеяло.
     - К счастью, холод меня не беспокоит, у меня совсем другие заботы,  -
ответило привидение и уселось на край  постели,  изящно  закинув  ногу  на
ногу.
     - Меня зовут Аманда, - представилась хозяйка.
     - А меня Вирджиния.
     Последовала небольшая пауза.
     Аманда сгорала от любопытства, наконец не выдержала и спросила:
     - Простите, если я задаю бестактный вопрос, но как это случилось, что
вы стали привидением? Ведь обычно после смерти люди сразу попадают либо  в
одно место, либо в другое, если вы понимаете, что я имею в виду.
     - Да, понимаю: либо в рай, либо в ад, но все это не так  просто,  как
вам кажется. Вот у меня, например, особый случай: пока что я  нечто  вроде
перемещенного лица. Мое дело все еще в  стадии  рассмотрения  -  вот  я  и
блуждаю, пока они там наверху решат, что со мной делать.
     Аманда ничего не поняла.
     - Как это? - спросила она в недоумении.
     - Ну, видите ли, когда муж меня задушил, все сначала решили, что  это
обыкновенное  убийство,  но  потом  кто-то  поднял  вопрос,  не  было   ли
провокации с моей стороны. И вот, если они решат, что я нарушила  какую-то
там статью, то все подведут под самоубийство,  и  тогда  мои  дела  плохи.
Конечно,  я  подам  апелляцию,  ссылаясь   на   более   раннее   встречное
провоцирование - ведь мой муж из тех тихонь, что и святую выведут из себя.
По правде говоря, я действительно немного перегнула палку, но если  бы  вы
его знали, вы бы меня поняли.
     - А как это, когда тебя душат? - полюбопытствовала Аманда.
     - Ужасно неприятно, - ответила Вирджиния, - и если б я знала,  что  в
результате буду вот так околачиваться, то вела бы себя благоразумней.
     - Как жаль, - вздохнула  Аманда,  -  а  я  думала,  хоть  вы  сможете
рассказать мне о рае...
     - О рае? А зачем вам?
     - Да, видите ли, я, наверно, скоро попаду туда  и  хотела  бы  узнать
хоть что-нибудь...
     - О Господи! - воскликнула  Вирджиния,  еще  шире  раскрыв  глаза  от
удивления.
     Аманда не поняла реакции Вирджинии - ведь попасть на небо казалось ей
стремлением очень разумным.
     - Бедняжка, - сострадательно вздохнула Вирджиния.
     - Но почему же? - спросила Аманда немного раздраженно.
     - Видите ли, исходя из моих  личных  наблюдений,  я  бы  не  очень-то
спешила туда...
     - Так ты была там?! - от волнения Аманда перешла на "ты".
     -  Да  пробежалась  немного,  но  не  везде,  конечно,  -  призналась
Вирджиния.
     - Ну, рассказывай, рассказывай поскорее!
     Вирджиния задумалась.
     - Сперва, - начала она, - я попала в  восточное  отделение.  Там  все
необыкновенно роскошно - как в цветном кино. Все женщины носят  прозрачные
шаровары, чадру и массу  драгоценностей.  А  мужчины  все  бородатые  и  в
чалмах, и вокруг каждого толпа женщин, будто они хотят получить  автограф.
На самом же деле автографами тут и не пахнет.  Время  от  времени  мужчина
выбирает из толпы какую-нибудь красотку (но, конечно, не  тебя)  и  с  ней
удаляется, а тебе приходится искать другого,  вокруг  которого  своих  баб
полно, и  они  злятся,  если  втискиваешься  в  их  толпу.  Ужасно  обидно
получается.
     - И это все? - спросила Аманда разочарованно.
     - Более или менее. Ну, можно еще, конечно, кушать рахат-лукум.
     - Но ведь это совсем не то, что я думала! - прервала ее Аманда.
     - Видишь ли, там  есть  и  другие  отделения.  Вот  в  скандинавском,
например, все совершенно по-другому. В этом отделении все время уходит  на
то, чтобы бинтовать и промывать раны  героям  да  еще  варить  им  бульон.
Хорошо тем, у кого есть хоть какое-нибудь медицинское  образование,  а  по
мне так там слишком много крови. К тому же эти герои - те еще  типы,  даже
не взглянут на тебя.  Они  или  хвастаются  своими  подвигами,  или  лежат
пластом, а то вскакивают и отправляются получать новые раны. Такая тоска!
     - Это ведь совсем  не  то...  -  начала  было  Аманда,  но  Вирджиния
продолжала:
     - Однако самая отчаянная скука - в  отделении  нирваны.  Сплошь  одни
интеллектуалы. Женщин туда вообще не пускают, даже вывеска висит на стене,
но я все-таки заглянула через забор. А там...
     Но Аманда решительно прервала ее.
     - Когда я говорю о рае, - сказала она, - я  имею  в  виду  тот  самый
обыкновенный рай, о котором нам рассказывали в детстве, но никогда  толком
не объясняли, как он выглядит.
     - Ах, этот... - протянула Вирджиния разочарованно. - Но, милочка, там
все так чопорно, что ей-богу не советую.  Сплошь  хоровое  пение  псалмов.
Конечно,  все  в  наилучшем  стиле,  но  уж  слишком  серьезно.  И  музыка
однообразная - одни трубы и арфы. И все ходят в белых платьях. Все ужасно,
как тебе это сказать, антисептично? Нет, аскетично! А  потом,  у  них  там
закон,  запрещающий  жениться,  представляешь?  Поэтому  никто   даже   не
осмеливается пригласить тебя после  концерта  в  кафе  -  боятся,  что  их
арестуют.  Святым,  конечно,  все  это  очень  нравится...   -   тут   она
остановилась. - А ты часом не святая?
     - Н-не думаю, - ответила Аманда не слишком уверенно.
     - Ну, если нет, то я искренне не советую тебе туда соваться.
     Вирджиния продолжала свой  рассказ.  Аманда  слушала  ее  с  растущей
тревогой. Наконец не выдержала:
     - Неправда все это, неправда! -  закричала  она.  -  Ты  нарочно  так
говоришь, чтобы испортить мне настроение. Я так радовалась, что попаду  на
небо, а теперь... Это просто подло и жестоко с твоей стороны. -  На  глаза
Аманды навернулись слезы.
     Вирджиния смотрела на нее молча. Затем снова заговорила:
     - Но, Аманда, дорогая, ты же просто ничего не  понимаешь.  Ведь  все,
что я тебе рассказала, весь этот рай - он только для мужчин, а для  женщин
- это же сущий ад! Не знаю почему, но до сих пор никто так и не удосужился
спроектировать рай  для  женщин.  Честно  говоря,  я  бы  на  твоем  месте
держалась подальше от этого мужского рая. Между нами девочками говоря...
     Тут Аманда больше не могла сдерживать слезы и разрыдалась, уткнувшись
носом в подушку. Когда же она подняла голову, Вирджинии уже нигде не было.
Аманда поплакала, поплакала и уснула.
     Но все, что она узнала от Вирджинии, так на  нее  подействовало,  что
неожиданно  для  всех  Аманда  стала  поправляться.  А  когда  выздоровела
окончательно, вышла замуж за бухгалтера, который представлял  себе  рай  в
виде компьютера, что, согласитесь, для молоденькой женщины не представляет
ровно никакого интереса.





                               ДИКИЙ ЦВЕТОК


     Только не мисс Фрей - кто угодно, но не Фелисити Фрей!
     Пусть другие вскакивают от звонка будильника, смывают с лица  паутину
сна, быстро одеваются и с нетерпением ждут, когда закипит кофе. Пусть  они
его пьют, обжигаясь, и затем  бегут  по  своим  делам,  словно  роботы  на
батарейках, чтобы заключать новые сделки и вершить великие дела...
     Пусть они это делают,  но  не  Фелисити  Фрей.  Ведь  сегодня  -  это
продолжение  вчерашнего  дня,  а  сегодня  и  вчера  составляют  то,   что
называется жизнью. Жить - значит не просто тикать, как стенные часы. Жизнь
- это что-то непрерывное, в чем ничто не повторяется, что-то, о  чем  надо
помнить всегда, и во  сне  и  наяву.  Ведь  она  может  продлиться  совсем
недолго...
     Вот поэтому-то не надо спешить. Мисс Фрей  и  не  спешила  -  она  не
бросалась очертя голову в новый  день,  а,  проснувшись  на  заре,  лежала
неподвижно, слушая пение птиц и наблюдая, как светлеет небо.
     Когда птицы замолкали и отправлялись на ежедневные поиски  пищи,  мир
становился почти беззвучным, и Фелисити  испытывала  беспокойство.  Затаив
дыхание, она ожидала хоть какого-нибудь звука, чтобы убедиться, что все  в
порядке, что мир еще  не  прекратил  свое  существование,  как  это  может
случиться однажды.
     Возможно,  даже  сейчас,  в  эту  самую  минуту,  где-то   на   земле
поднимались к небу столбы дыма, извивающиеся, как щупальца Медузы, отмечая
собой начало той тишины, которая явилась бы концом мира. Эти столбы всегда
присутствовали в подсознании Фелисити, она уже давно ненавидела и  боялась
их, так как они были для нее символом победившей Науки. Может быть,  Наука
и являла собой что-то замечательное, но для Фелисити она была врагом всего
живого на свете. Она была для нее каким-то кристаллическим образованием на
обнаженной коре мозга, чем-то бесчувственным, бессмысленным и вместе с тем
страшной угрозой, которая внушала ей страх так, как  огонь  внушает  страх
животным.
     Вот почему Фелисити и прислушивалась так тревожно к тишине.  Наконец,
какая-то птичка чирикнула, а другая ей ответила.  Во  дворе  расположенной
неподалеку фермы затарахтел трактор. Хотя он тоже был  порождением  Науки,
все же этот звук успокоил мисс Фрей. Она вздохнула с облегчением и  начала
собираться на работу. Времени у нее было достаточно, чтобы не спеша  полем
по тропинке направиться к школе.
     Солнце еще висело низко на синем небосводе. Позднее день обещал  быть
жарким, но пока было свежо,  и  хрустальные  росы  дрожали  на  листьях  и
травах. Медлительные и терпеливые  коровы,  выходящие  из  своих  стойл  с
облегченным выменем, смотрели на мисс  Фрей  без  особого  любопытства,  а
затем  отворачивались,  чтобы  пощипать  траву  и  задумчиво  пережевывать
жвачку.
     Высоко в небе запел жаворонок, отвлекая ее от своего гнезда.  Молодой
дрозд подозрительно взглянул на нее  с  верхушки  живой  изгороди.  Легкий
летний ветерок продувал ее ситцевое платье и ласкал тело.
     Вдруг в небе послышался слабый гул. Гул нарастал  и  перешел  в  рев.
Затем над головой Фелисити раздался  раздирающий  уши  вой,  исходящий  из
сопел реактивного самолета - Наука в полете.
     Мисс Фрей закрыла  уши  руками  и  закачалась,  пока  звуковые  волны
проносились над ее головой.
     Самолет пролетел, и  она  отняла  руки.  Со  слезами  на  глазах  она
погрозила кулаком вслед удаляющемуся реактивному зверю  и  всему,  что  он
собой олицетворял, в то время как воздух все еще продолжал дрожать.
     Коровы мирно паслись. Как  хорошо,  должно  быть,  родиться  коровой,
подумала Фелисити, ни тебе ожиданий, ни  сожалений,  ни  тревог  -  полное
безразличие ко всему, хорошему  и  плохому,  созданному  человеком;  можно
просто отмахнуться от всего хвостом, как от надоедливых мух...
     Вой и скрежет самолета затихли вдали. Нарушенное  спокойствие  начало
постепенно восстанавливаться. Но это не означало, что не  может  наступить
день, когда потрясений будет  так  много,  что  ничего  нельзя  уже  будет
восстановить.
     Репетиции смерти, подумала мисс Фрей,  множество  маленьких  смертей,
прежде чем наступит одна огромная. Как  глупо,  что  я  принимаю  это  так
близко к сердцу, что я чувствую себя виноватой перед всем человечеством...
Ведь я не несу никакой ответственности за то, что  происходит  -  даже  не
очень-то опасаюсь за свою собственную жизнь. Так почему же страх за всех и
вся так сильно охватывает меня?
     Фелисити прислушалась - ничто, кроме пения птиц, больше  не  нарушало
тишину. Она снова зашагала к школе, ощущая легкий ветерок на лице  и  росу
на ногах.


     Когда Фелисити открыла дверь класса, класс,  гудевший,  словно  улей,
тут же замолк.
     Ряды розовощеких  детских  мордашек  в  обрамлении  длинных  локонов,
коротких волос или косичками, немедленно повернулись в ее сторону.
     - Доброе утро, мисс Фрей, - сказали дети хором и снова замолчали.
     Фелисити  ощутила  в  классе  атмосферу  ожидания  и  огляделась   по
сторонам, ища глазами то, на что, по-видимому, она  должна  была  обратить
внимание. Наконец взгляд ее упал на  учительский  стол,  где  в  небольшой
стеклянной вазочке стоял одинокий цветок.
     Она никогда раньше не видала таких цветов и была в  затруднении,  как
его классифицировать.
     Не сводя с цветка глаз, Фелисити села за стол, продолжая  внимательно
рассматривать диковинное растение. Цветок был не так  прост,  как  полевые
цветы, однако и не слишком сложен. Он был окрашен в чистые тона,  а  форма
лепестков была приятной для глаз, но  без  излишней  строгости  выращенных
садовником  цветов.  У  основания  лепестки  были  бледно-розового  цвета,
постепенно переходящего в алый; по форме они  образовывали  трубочку,  чем
несколько напоминали орхидею,  но  Фелисити  никогда  не  видала  подобных
орхидей. Нагнувшись, она заглянула внутрь  цветка.  Маленькие  серповидные
тычинки, покрытые пыльцой, дрожали на тонких  зеленых  ножках.  Внутренняя
сторона лепестков была нежно-бархатистой, а сами лепестки  закруглялись  к
краям, словно былинки, колыхающиеся на ветру. От цветка исходил  приятный,
несколько сладковатый  запах,  чуть-чуть  смешанный  с  запахом  земли,  -
никакая парфюмерия, конечно, не могла бы сравниться  с  этим  естественным
ароматом.
     Фелисити смотрела на цветок, как зачарованная, не имея  сил  оторвать
от него взгляд и позабыв, что вокруг нее были замершие  в  ожидании  дети.
Кто-то из них заерзал, и она вернулась к действительности.
     - Спасибо, - сказала она, - это прекрасный цветок. Как он называется?
     Было похоже, что никто не знал.
     - А кто его принес?
     Маленькая девочка, сидевшая  во  втором  ряду,  слегка  покраснела  и
сказала:
     - Я, мисс Фрей.
     - А ты не знаешь, что это такое, Мариель?
     - Нет, мисс Фрей. Я просто нашла его, подумала, что он очень красивый
и должен вам понравиться, - объяснила девочка, немного смущаясь.
     Фелисити снова взглянула на цветок.
     - Он мне очень нравится, Мариель, это просто  восхитительный  цветок!
Как мило, что ты решила подарить его мне!
     Полюбовавшись цветком еще  минуту,  мисс  Фрей  осторожно  отодвинула
вазочку с середины стола и взглянула на детей.
     - Как-нибудь я почитаю вам  стихи  Уильяма  Блейка.  Там  есть  такие
строки: "Увидеть мир в зерне песка и небо - в чашечке цветка..." Но теперь
вернемся к нашим занятиям, а то мы и так потратили много времени.
     Когда дети выходили из  класса  после  уроков,  мисс  Фрей  попросила
Мариель задержаться на минутку.
     - Еще раз  спасибо  за  цветок,  -  сказала  она.  -  Он  что  -  был
единственный там, где ты его нашла?
     - О, нет, мисс Фрей, их там было три или четыре кустика.
     - А где это было? Мне бы хотелось иметь один с корнями.
     - Я нашла эти цветы на ферме мистера Хоукинса, в том конце поля,  где
разбился самолет, - сказала девочка.
     - Где разбился самолет... - повторила Фелисити.
     - Да, мисс Фрей.
     Фелисити снова опустилась на стул и  уставилась  на  цветок.  Девочка
ждала, переминаясь с ноги на ногу.
     - Можно мне идти? - спросила она наконец.
     - Да-да, конечно, - ответила мисс Фрей, не поднимая глаз.
     Девочка убежала.
     Самолет разбился около года назад,  тихим  летним  вечером,  когда  и
люди, и природа готовились ко сну. Самолет нарушил тишину своим  воем.  Он
казался крестиком из серебряной фольги на фоне  светлого  неба.  Фелисити,
вопреки своей привычке не обращать на самолеты внимания, подняла голову  и
посмотрела на аэроплан. Вне всякого сомнения, он был  красив,  похожий  на
серебристую ночную бабочку. Он повернулся в небе, и лучи заходящего солнца
засверкали  на  его  крыльях.  Затем  внезапно  среди  серебра   вспыхнуло
розово-алое пламя, и серебристая бабочка перестала  существовать.  Обломки
блестящей фольги разлетались в разные стороны и падали на землю. За  самым
большим обломком, словно черный похоронный шлейф, тянулся дым.
     Ужасный треск оглушил Фелисити. Казалось, что обломок падает прямо на
нее. Она бросилась ничком на землю, закрыв голову и уши  руками,  невольно
желая, чтобы земля поглотила ее.
     Почва под Фелисити заколыхалась,  затем  послышался  удар  и  скрежет
металла.  Она  подняла  голову  и  увидела  всего  в  ста  ярдах  от  себя
исковерканное серебристое тело воздушного  корабля,  окруженное  пляшущими
языками пламени... Фелисити снова уткнулась лицом в землю.  Она  не  смела
пошевелиться, так как с минуты на минуту ожидала  взрыва  и  боялась,  что
металлические осколки  вопьются  в  тело.  Она  продолжала  лежать,  пока,
наконец, не подоспели спасатели и подобрали ее.
     Шок, сказали они, шок  и  страх.  Они  оказали  ей  первую  помощь  и
отправили  домой,  велев  провести  в  постели   несколько   дней,   чтобы
успокоиться и прийти в себя. Но как можно было успокоиться, когда все, что
произошло, продолжало вертеться у нее в голове! Она оплакивала разрушения,
причиненные огнем и  дымом,  вспоминала  грохот  и  переполох,  оплакивала
людей, погибших в катастрофе,  и  всю  глупость  и  бессмысленность  мира,
который допускал такие вещи и будет продолжать делать это до тех пор, пока
две последние критические массы не столкнутся в смертельной схватке.
     О Боже, молилась она, неужели Ты не можешь их остановить?  Ведь  этот
мир принадлежит не только им, чтобы делать с ним, что  они  хотят.  Это  и
Твой мир и мой - мир души, который они разрушают своим мозгом. Прошу Тебя,
Боже, - пока еще есть время, уйми их,  как  Ты  это  сделал,  разрушив  их
самоуверенность  при  возведении  вавилонской  башни.  Неужели  Ты  не   в
состоянии сделать это снова, пока еще не поздно?
     Сейчас, глядя на прекрасный цветок  на  учительском  столе,  Фелисити
вспомнила, как она молилась тогда, после катастрофы.
     Место, где разбился самолет, окружили  забором  и  поставили  у  него
часовых, чтобы никто не подходил близко.  Затем  люди  в  защитной  одежде
ползали по участку со  счетчиками  в  руках,  прислушиваясь  к  чему-то  и
разыскивая что-то.
     Все дело в кобальте, говорили они. Фелисити очень удивлялась, что эта
красивая краска, употребляемая художниками для изображения глубокой синевы
моря, могла быть опасной; но, как оказалось, это был другой кобальт, очень
вредный. Значит, ученые испортили и его...
     Мисс Симпсон, которая преподавала в школе  физику  и  природоведение,
объяснила Фелисити, что он не всегда смертелен - все зависело от дозы.  На
борту разбившегося самолета, оказывается, находилась свинцовая  коробка  с
радиоактивным кобальтом, предназначенном для какой-то больницы.  Во  время
крушения  или  во  время  первого  взрыва  коробка  раскрылась.  Это  было
чрезвычайно опасно, и поэтому кобальт необходимо найти.
     - Почему опасно?  -  спросила  Фелисити,  и  мисс  Симпсон  популярно
объяснила ей, как действуют гамма-лучи на живую материю.
     Прошло несколько недель, прежде чем  искатели  ушли  удовлетворенные.
Они не обнаружили следов радиоактивного кобальта, часовых сняли, но  забор
вокруг злополучного места все же остался - просто как обозначение  границы
участка, который не следовало вспахивать в тот год.
     И  вот  из  грохота,  из  разрушения,  из  огня  и  радиации  родился
прекрасный цветок.
     Фелисити продолжала смотреть на него.  Затем  она  подняла  глаза  на
опустевшие парты, где недавно сидели розовощекие дети.
     - Теперь я понимаю, - сказала она в пустоту. -  Оказывается,  я  была
слишком слаба в Вере.


     Мисс Фрей не очень-то хотелось идти на место  аварии  одной.  Поэтому
она попросила Мариель сопровождать ее в субботу и точно указать место, где
росли диковинные цветы.
     Когда они пересекли  луг  и  подошли  к  участку  поля,  огороженному
забором, который уже повалился в некоторых местах, то увидели  на  участке
мужчину, одетого в рубашку и  джинсы,  который  как  раз  снимал  с  плеча
тяжелый  металлический  цилиндр.  Фелисити  узнала  в  нем  младшего  сына
фермера, хозяина поля.
     - Нелегкая работенка таскать на себе три галлона  гербицида  в  такую
жару, - сказал он извиняющимся тоном, вытирая платком пот с лица.
     Фелисити посмотрела на  землю.  Среди  разных  сорняков  она  увидела
несколько  кустиков  того  растения.  Один  из  них  был   уже   раздавлен
металлическим цилиндром.
     - Ой, - воскликнула Мариель, - вы уничтожили эти цветы, а мы как  раз
и пришли за ними...
     - Пожалуйста, соберите их, я не возражаю, - ответил парень.
     - Но мы хотим выкопать их с корнями, чтобы потом посадить в  саду,  -
чуть не плача объяснила девочка. - Ведь они такие красивые!
     - Это точно, -  согласился  парень,  -  но  вы  опоздали,  я  их  уже
опрыскал. Нельзя же было допустить, чтобы они разрослись и засорили  поле!
Но вы можете набрать букет - этот гербицид  не  ядовитый,  он  состоит  из
каких-то гормонов, которые  не  позволяют  растениям  развиваться,  и  они
гибнут. Удивительные вещи придумывают теперь  ученые,  верно?  Никогда  не
знаешь, что им придет в голову!
     Мисс Фрей и Мариель собрали по небольшому букетику обреченных цветов.
Они все еще были восхитительны и не утратили свой тонкий аромат.
     - Какие они красивые, - повторила Мариель с грустью в голосе.
     Фелисити обняла ее за плечи.
     - Да, они очень красивые, и они погибли. Но главное - это то, что они
появились. Это замечательно! Значит, они будут расти - если не  здесь,  на
этой опаленной земле, то где-нибудь еще. Природа возьмет свое!
     Реактивный самолет пронесся с воем над их головами, разрывая  воздух.
Мариель закрыла уши руками. Фелисити же стояла,  подняв  кверху  голову  и
смотрела, как самолет удалялся, становясь все  меньше  и  меньше  на  фоне
потревоженного неба. Она подняла руку с букетиком цветов  и  погрозила  им
нарушителю спокойствия.
     - Вот мой ответ вам, бандиты, - это  сильнее  вас,  со  всеми  вашими
взрывами и клубами дыма!
     Мариель отняла руки от ушей.
     -  Я  их  ненавижу,  ненавижу!  -  сказала  она,   провожая   глазами
серебристую точку в небе.
     - Я тоже их ненавижу, - согласилась мисс Фрей, - но я  их  больше  не
боюсь, потому что я верю в силы Природы: эти цветы - доказательство  тому.
Они мое оружие в борьбе со злом, мой эликсир жизни. Как сказал поэт:

                      Это вино из цветов, сердцу милых, -
                      Оно обладает целебною силой...





                                НЕДОГЛЯДЕЛИ


     - Прендергаст, - деловито сказал  директор  департамента,  -  сегодня
истекает срок контракта ХВ 2823. Займитесь-ка им, пожалуйста.


     Роберт Финнерсон умирал. Раза два или три в  прошлом  у  него  бывало
впечатление, что он умирает, - он пугался и неистово  протестовал  в  душе
против этой мысли, но на этот раз все  было  иначе:  он  даже  не  пытался
протестовать, так как знал, что это всерьез. Однако как  глупо  умирать  в
шестьдесят лет  и  еще  глупее  в  восемьдесят...  Тогда  кому-то  другому
придется  постигать  все,  чему  его  научила  жизнь,  а  его  собственный
жизненный опыт будет выброшен на  свалку.  Неудивительно,  что  вследствие
такого нерасторопного использования накопленных знаний,  человеческий  род
так медленно двигался по пути прогресса - шаг вперед,  два  шага  назад...
Ученые мужи могли бы уделить больше внимания этой проблеме, но они  всегда
заняты чем-то другим, а когда вспоминают об этом, то уже  поздно  что-либо
сделать, и все повторяется сначала.
     Так рассуждал Роберт Финнерсон, лежа на  высоко  взбитых  подушках  в
полутемной комнате и терпеливо ожидая своего конца, когда  вдруг  каким-то
образом почувствовал, что больше не находится в комнате один, что появился
кто-то посторонний. Роберт с трудом повернул голову  и  увидел  худощавого
человека, похожего на клерка. Роберт никогда раньше его не видал,  но  это
внезапное появление нисколько не удивило его.
     - Вы кто? - спросил он незнакомца.
     - Пожалуйста не пугайтесь, мистер Финнерсон, - произнес тот.
     - А я и не думаю пугаться, - ответил Роберт несколько раздраженно,  -
я просто хочу знать, кто вы такой.
     - Меня зовут Прендергаст, если это что-нибудь вам говорит...
     - Ничего не говорит. И что, собственно, вам от меня нужно?
     Скромно потупив глаза, Прендергаст объяснил, что руководители  фирмы,
на которую он работает,  хотели  бы  сделать  мистеру  Финнерсону  деловое
предложение.
     - Поздновато спохватились, - коротко ответил Роберт.
     - Конечно, конечно, в любом другом случае, но это предложение особого
рода и оно может все-таки вас заинтересовать.
     - Не вижу как. Но в чем там дело?
     - Ну, знаете ли, мистер Финнерсон, мой босс считает, что ваша  э-э...
кончина, так сказать, должна состояться  20  апреля  1963  года,  то  есть
завтра.
     - А я и сам это подозревал, - сказал Роберт  спокойно,  с  удивлением
замечая, что ему следовало бы проявить некоторое волнение.
     - Очень хорошо, сэр. Однако у нас имеются сведения, что вы  внутренне
протестуете против этого естественного хода вещей.
     - Как тонко подмечено, мистер Пендельбус!
     - Прендергаст, сэр, но это  не  имеет  значения.  Важно  то,  что  вы
владеете неплохим состоянием. А как гласит народная мудрость, с собой ведь
его не унесешь, не так ли?
     Роберт Финнерсон посмотрел на своего визитера более пристально.
     - Чего вы, собственно, добиваетесь? - спросил он.
     - Все очень просто, мистер Финнерсон. Наша фирма готова  пересмотреть
указанную дату - за приличное вознаграждение, разумеется.
     Роберт был уже так далек от нормального человеческого существования и
восприятия, что не увидел в этом предложении ничего сверхъестественного.
     - Насколько  пересмотреть  и  за  какое  вознаграждение?  -  деловито
спросил он.
     - Ну, у нас существует несколько  вариантов.  Мы  склонны  предложить
один из последних - очень выгодный, основанный на  желании,  высказываемом
многими людьми, находящимися в положении, аналогичном  вашему.  А  именно:
"О, если б я только мог прожить свою жизнь заново!".
     - Понятно, - сказал Роберт, смутно вспоминая  легендарные  сделки,  о
которых где-то читал.
     - А в чем здесь подвох?
     Прендергаст слегка поморщился.
     - Да никакого подвоха. Просто вы сразу  же  передаете  нам  семьдесят
пять процентов своего теперешнего капитала.
     - Семьдесят пять процентов? Ну и ну! Что ж это за фирма такая?
     - Это очень древнее учреждение. У нас было много почтенных  клиентов.
В старые времена мы больше торговали на основе, так сказать, бартера. Но с
развитием коммерции мы несколько изменили свои методы. Мы нашли, что иметь
денежные вклады гораздо выгоднее, чем приобретать души - особенно учитывая
их  теперешнюю  низкую  рыночную  стоимость.  Это  обычно  устраивает  обе
стороны: мы получаем капитал, который, как я уже говорил, нельзя унести  с
собой, а вы можете распоряжаться своей душой как угодно -  если,  конечно,
законы страны обитания не протестуют против этого. Единственно кто  обычно
остается недоволен такой сделкой - это наследники.
     Последнее нисколько не смутило Роберта.
     - Мои наследники в настоящий момент бродят по дому,  как  хищники,  -
неплохо бы им получить небольшой шок. Так давайте займемся непосредственно
делом, мистер Снодграсс.
     - Прендергаст, - терпеливо поправил его  собеседник.  -  Ну,  обычная
процедура оплаты состоит в том...


     Какая-то непонятная  прихоть  или  что-то,  принимаемое  за  прихоть,
заставила мистера Финнерсона посетить Сэндз-сквер. Роберт не бывал там уже
много лет, и хотя мысль побывать в местах своего детства  и  посещала  его
время от времени, свободной минуты так  и  не  находилось.  Теперь  же,  в
период поправки после своего чудесного выздоровления, которое так огорчило
его милых родственников, он впервые за много лет  обнаружил,  что  у  него
масса свободного времени.
     Роберт отпустил такси на углу сквера и  простоял  несколько  минут  в
задумчивости, обозревая садик. Он оказался гораздо меньших размеров и хуже
ухоженным, чем сохранился в его памяти. Однако, хотя большинство предметов
и растений как бы съежились  от  времени,  платаны  с  их  свежей,  только
распустившейся листвой значительно выросли и почти заслонили  небо  своими
могучими  ветвями.  Новшеством  были  и  аккуратные   клумбы   с   недавно
высаженными тюльпанами,  но  самым  значительным  признаком  перемен  было
отсутствие железной ограды, которая пошла в переплавку  вместе  со  всяким
металлоломом в годы  второй  мировой  войны  и  которую  потом  так  и  не
восстановили.
     Вспоминая с некоторой грустью былое, Роберт Финнерсон перешел  дорогу
и побрел по хорошо знакомым дорожкам. Он замечал одно, вспоминал другое  и
даже немного жалел, что  предпринял  эту  прогулку,  -  слишком  уж  много
призраков давно минувшего окружало его...
     Внезапно Роберт наткнулся  на  хорошо  знакомый  холмик,  на  вершине
которого в окружении каких-то кустов стояло старое садовое кресло. Роберту
пришло в голову спрятаться за этими кустами, как он, бывало, делал полвека
назад, когда был мальчишкой. Он стряхнул пыль с кресла носовым  платком  и
облегченно опустился на него, подумав, что, вероятно, переоценил свои силы
после недавней болезни, так  как  чувствовал  себя  очень  утомленным.  Он
задремал...
     Блаженную тишину нарушил резкий, требовательный девичий голос:
     - Бобби! Мастер Бобби, где вы?


     Мистер Финнерсон почувствовал раздражение - голос явно действовал ему
на нервы. Когда голос раздался снова, он постарался не  обращать  на  него
никакого внимания.
     Но вот из-за кустов показалась голова в синем капоре с пышным голубым
бантом, а под ним - миловидное, розовощекое  личико  молоденькой  девушки,
которая в эту минуту старалась казаться профессионально строгой.
     - Так вот вы где, негодный мальчишка! Почему вы не отвечали, когда  я
звала вас?
     Мистер  Финнерсон  обернулся,  ожидая   увидеть   за   своей   спиной
прячущегося ребенка. Но там никого не оказалось. Когда же  он  вернулся  в
прежнее положение, кресло исчезло, а он сидел прямо на земле, и окружавшие
его кусты казались теперь гораздо выше.
     - Пошли, пошли, мы и так уже опаздываем к чаю, - проговорила девушка,
глядя на него в упор.
     Роберт опустил глаза  и  ужаснулся,  увидев  перед  своим  взором  не
аккуратно выглаженные респектабельные  брюки  в  узкую  полоску,  а  синие
короткие штанишки, круглые коленки, белые  носки  и  туфли  явно  детского
фасона. Он пошевелил ногой, и нога в детском  ботинке  тоже  шевельнулась.
Позабыв обо всем, он осмотрел себя спереди и обнаружил, что одет в бежевую
курточку с большими медными пуговицами и что все это он  обозревал  из-под
полей желтой соломенной панамки, надвинутой на лоб.
     Девушка проявляла нетерпение. Она  раздвинула  кусты,  пригнулась  и,
схватив Роберта за руку, рывком подняла его на ноги.
     - Пошли же, наконец, не знаю, что на вас нашло сегодня.
     Выйдя из-за кустов и все еще держа Роберта, девушка крикнула:
     - Барбара, идем домой!
     Роберт старался не поднимать глаз, так как его сердце всегда невольно
сжималось, когда он глядел на свою младшую сестренку. Но, несмотря на это,
он все-таки повернул голову  и  увидел,  как  маленькая  девочка  в  белом
платьице стремглав бежит им навстречу. Он вытаращил  глаза,  так  как  уже
почти забыл, что она когда-то могла бегать, как любой здоровый ребенок,  и
к тому же так счастливо улыбаться. Неужели это был сон? Но  если  так,  то
это был удивительно  яркий  сон  -  ничто  в  нем  не  было  искажено  или
неправдоподобно. Даже звуки, раздававшиеся вокруг, были такими, какими  он
их слышал в детстве: скрип колес от проезжающих телег  и  экипажей,  цокот
лошадиных  копыт  и  знакомая  незатейливая  песенка,  которую   наигрывал
шарманщик, стоящий на углу улицы.
     - Ну что вы сегодня еле тянетесь? - ворчала нянька. -  Кухарка  будет
ужасно недовольна, что ей придется все разогревать.
     Роберта несколько разочаровало, что они вошли в дом не через парадный
подъезд,  свежевыкрашенный  зеленой  краской,  а  спустившись  сначала   в
полуподвал, где была кухня. Однако в детской все  было  на  своих  местах.
Роберт огляделся, узнавая знакомые предметы: лошадь-качалку  с  оторванной
нижней губой, процессию игрушечных коров и овец на каминной полке, газовый
светильник, уютно шипящий над столом, календарь на  стене  с  изображением
трех пушистых котят и числом, напечатанным крупным шрифтом:  15  мая  1910
года. 1910-й год - значит, ему только исполнилось семь лет...
     После чая Барбара спросила:
     - А мамочка к нам придет сейчас?
     - Нет, - ответила няня, - ее нет дома, они с папой уехали куда-то, но
она заглянет к вам перед сном, если, конечно, вы будете себя хорошо вести.
     Все, до  мельчайших  подробностей,  было,  как  в  далекие  годы  его
детства:  купание  перед  сном,  укладывание  в  постель...  Накрывая  его
одеялом, нянька удивленно заметила:
     - Уж слишком вы  тихий  сегодня,  мастер  Бобби,  -  надеюсь,  вы  не
собираетесь разболеться?
     Роберт лежал в постели с открытыми глазами - все предметы  в  спальне
были отчетливо видны даже при тусклом свете  ночника.  Что-то  уж  слишком
долго этот сон - а может быть,  это  был  особый,  предсмертный  сон,  про
который говорят: "Вся его жизнь промелькнула перед ним в  эту  минуту".  В
конце концов, ведь он не совсем поправился после болезни...
     В этой связи он вдруг вспомнил того странного человека - Прендергаст,
кажется, была его фамилия, который посетил его, когда он был совсем  плох.
От неожиданности этого воспоминания Роберт даже приподнял голову с подушки
и сильно ущипнул себя за руку - люди почему-то всегда щипали себя за руку,
когда хотели убедиться, что все происходящее не сон. Те люди, которые, как
упомянул этот Прендергаст, говорили: "О, если б только  мог  прожить  свою
жизнь заново!".
     Но это было совершенно  нелепо,  абсолютный  нонсенс,  и  к  тому  же
человеческая жизнь не начиналась в семилетнем возрасте - это противоречило
всем  законам  природы...   Но   вдруг...   вдруг   в   этом   была   одна
мультимиллионная доля вероятности и то, о чем говорил странный  человечек,
действительно произошло...
     Бобби Финнерсон  лежал  в  своей  кроватке  не  шевелясь  и  тихонько
обдумывал все открывающиеся перед ним возможности. Он достаточно  преуспел
в прошлой жизни  благодаря  своему  незаурядному  интеллекту,  но  теперь,
вооруженный знанием того, что  произойдет  в  будущем,  было  даже  трудно
представить, чего только он мог  бы  добиться!  А  технические  и  научные
открытия, предвидение первой и второй мировых войн и используемого  в  них
оружия - все это предоставляло невиданные возможности.  Конечно,  нарушать
ход истории было бы предосудительно, но вместе  с  тем,  что  мешало  ему,
например, предупредить американцев о готовящемся нападении на  Пирл-Харбор
или французов о планах, вынашиваемых Гитлером? Нет,  где-то  здесь  должна
была быть какая-то загвоздка, мешающая ему сделать нечто  подобное,  но  в
чем она состояла?
     Все было слишком неправдоподобно и, скорее всего, все-таки  сном.  Но
сном ли?
     Пару часов позднее дверь спальни  скрипнула  и  слегка  приоткрылась,
пропуская  тонкий  луч  света  из  коридора.  Роберт  притворился  спящим.
Послышались легкие шаги.  Он  открыл  глаза  и  увидел  свою  мать,  нежно
склонившуюся  над  ним.  Несколько  секунд  он  глядел  на  нее  в  полном
изумлении. Она была прекрасна. Хоть и одетая в роскошное вечернее  платье,
она  выглядела  совсем  еще  девочкой.  С  сияющими  глазами  она  ласково
улыбнулась ему. Роберт протянул руку, чтобы погладить ее  по  щеке,  когда
вдруг с  пронзительной  остротой  вспомнил,  что  ее  ожидало  в  будущем,
всхлипнул.
     Мама обняла его за плечи и  тихонько,  чтобы  не  разбудить  Барбару,
попыталась успокоить.
     - Ну-ну, Бобби, не плачь. О чем ты плачешь? Ведь все хорошо. Наверно,
я тебя внезапно разбудила, когда тебе снился плохой сон.
     Роберт шмыгнул носом, но ничего не ответил.
     - Успокойся, дорогой, от снов не бывает ничего дурного.  Забудь  все,
закрой глазки и постарайся уснуть.
     Она накрыла его одеялом, поцеловала в лоб, затем подошла  к  кроватке
Барбары, убедилась, что та крепко спит, и вышла на цыпочках из комнаты.
     Бобби Финнерсон продолжал лежать с открытыми глазами и строить  планы
на будущее.
     Так как следующий день  был  субботний,  состоялся  привычный  ритуал
встречи с отцом и получения карманных денег  на  предстоящую  неделю.  Вид
отца несколько ошарашил его -  не  только  потому,  что  тот  был  одет  в
глупейшего  вида  белую  рубашку  с   высоким   крахмальным   воротничком,
подпиравшим подбородок, и пиджак, тесно облегающий фигуру и застегнутый до
самого горла на все пуговицы,  но  и  потому,  что  отец  выглядел  весьма
заурядным молодым человеком, а не тем героем, каким  он  оставался  в  его
памяти. Дядя Джордж тоже присутствовал при встрече.
     - Здорово, юноша, - произнес он, - а ты изрядно вырос с тех пор,  как
я тебя видел в последний раз. Глядишь, скоро станешь нашим  компаньоном  в
бизнесе. Какие у тебя соображения на этот счет?
     Бобби  промолчал  -  не  мог  же  он  сказать,  что  это  никогда  не
произойдет, так как его отец будет убит на войне, а  дядя  Джордж  в  силу
собственной глупости пустит все их состояние по ветру. Поэтому  он  только
вежливо улыбнулся в ответ.
     Получив свои субботние  шесть  пенсов,  Бобби  вышел  из  столовой  с
ощущением, что все будет не так просто, как он предполагал.
     Из чувства самосохранения он решил не  раскрывать  своих  пророческих
способностей до того момента, пока  не  выяснит  для  себя,  имеет  ли  он
представление о вещах, которые неизбежно должны случиться или только могут
произойти. Если первое, то ему отводилась лишь незавидная роль  Кассандры,
но если второе - то возможности его были поистине безграничны...
     После обеда дети должны были пойти гулять в сквер.  Они  вышли  через
полуподвальную дверь кухни и,  пока  нянька  остановилась  сказать  что-то
кухарке, Бобби  помог  маленькой  Барбаре  преодолеть  высокие  ступеньки,
ведущие наверх. Затем они пересекли тротуар  и  остановились  на  обочине.
Улица была пустынна, только вдали по направлению  к  ним  быстро  катилась
повозка мясника на высоких колесах. Бобби посмотрел на нее  и  внезапно  в
его  памяти  возникла  ужасающая  картина,  четкость  которой  можно  было
сравнить только с хорошей фотографией.  Не  раздумывая  ни  минуты,  Бобби
схватил сестренку за руку повыше локтя и поволок ее к перилам лестницы.  В
это же мгновение лошадь испугалась и понесла. Барбара споткнулась, упала и
покатилась под лошадиные копыта. Не отпуская ее руки, Бобби изо  всех  сил
подтянул ее обратно к  лестнице  и  оба  они  кубарем  свалились  вниз  по
ступенькам. Секундой позже над их головами прогрохотала тележка, из  колес
посыпались спицы, а возница с диким криком упал с высокого сиденья. Лошадь
же понеслась дальше, разбрасывая из полуразвалившейся  повозки  воскресные
бифштексы.
     Конечно,  детей  отругали,  так  как   все   были   сильно   напуганы
происшедшим, но Бобби воспринял это философски, как и шишки, полученные им
и Барбарой в результате падения, потому что знал, в отличие от других, что
именно должно было случиться на самом деле. Он-то знал, что Барбара должна
была лежать, распростертая,  на  мостовой  с  окровавленной,  растоптанной
лошадиными копытами ногой,  и  что  эта  изуродованная  нога  впоследствии
искалечила бы всю ее жизнь. А так она  лишь  вопила,  как  любой  здоровый
ребенок, который ударился и оцарапался.
     Вот Роберт и получил ответ на волновавший его вопрос.  Тут  было  над
чем подумать.
     Его задумчивость приписали полученному шоку и старались всячески  его
отвлечь  и  развлечь.  Но,  несмотря  на  все  старания  окружающих,   это
настроение продержалось у Роберта до ночи, так как, чем больше он думал  о
случившемся,  тем  больше  запутывался  в  возможных  последствиях  своего
вмешательства в судьбу Барбары. Но одно  он  понял  совершенно  отчетливо:
жизнь человека можно изменить только один  раз.  Ведь  теперь,  не  будучи
калекой, Барбара пойдет по жизни совершенно иным, непредсказуемым путем  и
изменить ее будущее  вторично  было  уже  невозможно,  так  как  оно  было
неизвестно.
     Эта мысль заставила Роберта задуматься и о судьбе отца. Ведь если  бы
можно было устроить так, чтобы он не погиб во Франции от осколка снаряда и
остался жив, то мать бы не вышла вторично замуж так неудачно, дядя  Джордж
не промотал бы их состояние, Роберта бы послали учиться в более дорогое  и
престижное учебное заведение и  вся  его  дальнейшая  жизнь  сложилась  бы
совершенно иначе, и так далее, и так далее...
     Бобби беспокойно вертелся в постели.  Да,  все  это  было  не  так-то
просто. Если бы его отец остался жив, это затронуло бы судьбу многих людей
- все пошло бы, как круги по воде, и даже могло повлиять на  исход  первой
мировой войны. А если бы  сделать  вовремя  предупреждение  о  выстреле  в
Сараево? Нет, лучше держаться подальше от  исторических  событий.  Но  все
же...


     -  Прендергаст,  к  нам  поступила  жалоба.  Очень  серьезная  жалоба
касательно контракта ХВ 2823, - заявил директор департамента.
     - Я очень виноват, сэр, но, может быть, я...
     - Вы здесь совершенно  ни  при  чем.  Это  все  психологи,  будь  они
неладны. Сделайте одолжение, сходите к ним и всыпьте им как следует за то,
что они не произвели тщательную чистку памяти, а то этот субъект уже и так
натворил дел - запутал целый клубок человеческих судеб. Пока,  к  счастью,
это все незначительные личности, но,  кто  знает,  что  он  может  сделать
завтра. Пусть они не откладывают и поскорее исправят свою оплошность.
     - Слушаюсь, сэр. Я немедленно займусь этим вопросом.


     Бобби Финнерсон проснулся, зевнул и  сел  на  кровати.  У  него  было
какое-то  праздничное  настроение,  будто  сегодня  Рождество   или   день
рождения, хотя это было всего лишь  очередное  воскресенье.  Но  он  точно
помнил, что сегодня он собирался сделать что-то очень важное. Но  что?  Он
огляделся по  сторонам  -  солнечный  свет  заливал  комнату  и  ничто  не
напоминало ему о его намерении. Бобби махнул рукой и посмотрел на Барбару,
которая продолжала сладко спать в  своей  кроватке.  Он  слез  с  постели,
подкрался к ней на цыпочках и дернул ее за свисавшую с подушки косичку.
     Пожалуй, это было неплохое начало нового дня.




                      ИНТЕРFUCKъ - ТРИБУНА

                         Джон УИНДЕМ

                        ДЕНЬ ТРИФФИДОВ
              неопубликованные отрывки из романа

   Вряд  ли  кто-нибудь  из  новых  фэнов  (я  уж  не  говорю про
старых!) не  слышал о  романе английского  писателя Джона Уиндема
(John  Wyndham)  "День  триффидов"  (The  Day  Of  The Triffids).
Прекрасно переведённый  на русский  язык чуть  менее тридцати лет
назад  (1966)  С.  Бережковым  (А.  Н.  Стругацкий),  роман  стал
знаменит в нашей стране. Как только стало можно издавать то,  что
хочется,  его  сразу  же  несколько  раз переиздали - и наверняка
переиздадут ещё... Но! С тех самых пор  - с 1966 года - и по  сей
день мы с вами читаем кастрированный роман. Почему же так?
   Джон Уиндем  родился в  1903 году.  Писать на  продажу начал в
1925, но основной пик его  творчества - и известности -  пришёлся
на  50-е-60-е  годы.  Были  написаны  "День  триффидов",  "Кракен
пробуждается" (The Kraken  Wakes), "Хризалиды" (The  Chrysalids),
"Мидвичские кукушки" (The  Midwich Cuckoos) -  наиболее известные
его  романы   -  и   другие  произведения.   Кстати,  с   романом
"Хризалиды"  (другой  перевод  -  "Отклонение  от  нормы")  у нас
вообще  была  интересная  история.  С  небольшими  изменениями  в
исходном тексте и под  названием "Христо-люди" этот роман  долгое
время  ходил  в  компьютерном  самиздате  и  приписывался братьям
Стругацким.  И  некоторых  людей   ещё  до  сих  пор   приходится
разубеждать в этом!
   Время создания этих произведений пришлось на период  "холодной
войны" и  не могло  не отражать  тогдашних умонастроений.  Сам же
Уиндем  всегда  без  особых   симпатий  относился  к  стране   за
"железным  занавесом",  Стране  Советов...  Поэтому во многих его
произведениях  Советский  Союз  как  одна  из  сверхдержав играет
отнюдь  не  приглядную  роль  -  если  не  виновника всех бед, то
одного  из  инициаторов  катаклизма.  Наши  цензоры тогда, в 1966
году, конечно же не могли  пропустить в печать упоминание СССР  в
негативном контексте. Поэтому все упоминания о Советском Союзе из
текста  перевода  "Дня  триффидов"  были  аккуратно  удалены - не
зная,  практически  невозможно  заметить!  Все  же   предпринятые
сейчас переиздания  романа просто  копируют текст  старого -  и в
результате страдают тем же недостатком. Неполнотой.
   В  Буржуиндии  по  роману  был  поставлен  фильм - недавно его
несколько  раз  показывали  по  московскому  коммерческому каналу
"2x2".  Мнение  моё  и  моих  коллег  - убогое кино с примитивной
морализаторской  концовкой:  оставшиеся  в  живых  раскаялись   в
грехах и  все как  один ринулись  в гостеприимные  объятия Святой
Римской Католической Церкви. Тут-то и наступило наконец  всеобщее
повальное   благоденствие...   От   великолепного    произведения
остались рожки да ножки.
   В своё  время нам  очень нравился  этот роман.  И, обуреваемые
ностальгическими     чувствами,     мы     решили    восстановить
справедливость - хотя  бы и через  тридцать лет! Вашему  вниманию
предлагаются неопубликованные на русском языке отрывки из  романа
Джона  Уиндема  "День  триффидов".  Привязка  по страницам дана к
первому изданию его на  русском языке: Уиндем Д.  День триффидов:
Роман; Рассказы / Пер. с англ. - М.: Мол. Гвардия, 1966. -  (Б-ка
современной фантастики в  25 т. Т.  8) На английском  языке роман
выдержал  44  репринтных  издания  в  одном  только  издательстве
"Penguin Books" (по  состоянию на 1989  год)! По одному  из них и
был осуществлён перевод.
   Джон  Уиндем  скончался  в  марте  1969  года. Переводчик "Дня
триффидов" Аркадий  Натанович Стругацкий  - в  октябре 1991.  Они
были талантливыми писателями. Их книги - лучшая память о них...



                       Стр. 39 (абз. 2)

   ...в результате серии  биологических экспериментов и,  по всей
вероятности,  совершенно  случайно.  Откуда  бы  они  ни взялись,
где-то несомненно существуют их хорошо описанные предки.

                       Стр. 40 (абз. 2)

   Это смещение интересов  с мечей на  орала было, вне  сомнения,
социальным  прогрессом,  но  в  то  же время оптимисты ошибались,
когда  утверждали,  что  оно  связано  с  изменением человеческой
натуры. Человеческая натура  оставалась прежней -  девяносто пять
процентов людей желали  жить в мире,  а остальные пять  процентов
только  и  ждали  случая  заварить  какую-нибудь  кашу.   Затишье
продолжалось лишь  потому, что  такого случая  не представлялось.
   Между тем,   при  появлении  ежегодно  порядка  двадцати  пяти
миллионов  новых  ртов,  требующих  пищи, проблема продовольствия
постепенно  обострялась,  пока,  после  многих  лет неэффективной
пропаганды,  пара  неурожаев  не  заставила  людей  осознать   её
важность.
   Одним  из  факторов,  которые  удерживали  милитаристские пять
процентов  от  безобразных  выходок  были искусственные спутники.
Была достигнута одна из целей интенсивных исследований в  области
ракетной    техники:    появились    снаряды    "с    отсрочкой".
Действительно,  была  возможность  запустить  ракету  так высоко,
чтобы  она  вышла  на  околоземную  орбиту.  Там  она  продолжала
обращаться  как  крохотная  луна  совершенно  пассивно  и  вполне
невинно - пока нажатие кнопки не дало бы ей импульс, чтобы упасть
с опустошительным эффектом.
   Большую   общественную   озабоченность   вызвало  триумфальное
заявление  одной  страны  о  том,  что она первой успешно создала
спутниковое   оружие.   Ещё   большую   обеспокоенность  вызывало
отсутствие всяких заявлений  других стран, даже  известных своими
успехами. Было  неприятно осознавать,  что угроза,  в неизвестном
количестве,  тихо  вращается  над  головой,  пока  кто-нибудь  не
прикажет ей упасть. Но поделать с этим было нечего. Тем не  менее
жизнь должна была  идти своим чередом,  волей-неволей приходилось
свыкаться  с  этой  идеей,  а  новизна, как известно, живёт очень
недолго. Время от времени  появлялись сообщения о том,  что кроме
спутников с  ядерными боеголовками,  над нашими  головами носятся
спутники,  начинённые  гербицидами,  эпизоотиками,  радиоактивной
пылью, инфекционными болезнями  - новенькими, с  иголочки, только
что   из   лабораторий.   Трудно   сказать,   действительно    ли
существовало это ненадежное и  по сути своей предназначенное  для
истребления без разбора оружие. Но надо иметь ввиду, что  границы
человеческой  глупости  -  особенно  глупости,  вызванной давящим
страхом,  -  определить  трудно.  И  не  исключено поэтому, что в
каких-нибудь   генеральных    штабах   набор    вирусов,    очень
неустойчивых и делающихся  безвредными уже через  несколько дней,
мог считаться стратегическим оружием.
   Наконец  правительство  Соединенных   Штатов  восприняло   эти
намеки  столь  всерьёз,  что  стало  эмоционально  отрицать  свой
контроль над какими-либо  спутниками - носителями  биологического
оружия.  Одно  или  два  малых  государства,  у  которых  наличия
каких-либо  спутников  вообще  никто  не  предполагал,  поспешили
сделать  аналогичные  заявления.  Остальные  хранили  молчание...
Перед  лицом  такой  зловещей  скрытности публика стала требовать
объяснений, почему  Соединённые Штаты  пренебрегли подготовкой  к
новым видам боевых действий, когда другие были уже готовы к  ним.
Потом все  партии молчаливо  перестали отрицать  или подтверждать
что-либо насчёт спутников  и приложили интенсивные  усилия, чтобы
повернуть  общественный  интерес  к  не  менее важной, но гораздо
менее острой проблеме продовольствия.
   Закон    спроса    и    предложения    подталкивал    наиболее
предприимчивых  к   созданию  товарных   монополий,  но   мир,  в
большинстве своём, отвергал декларированные монополии. Однако  на
самом  деле  система  взаимосвязанных  компаний  работала   очень
гладко и безо всяких деклараций. Широкая публика едва ли  слышала
что-либо   о   тех   мелких   трудностях,   которые   приходилось
преодолевать внутри  этой системы.  Едва ли  кто-нибудь слышал, к
примеру, и  о существовании  Умберто Кристофоро Палангуеса. Я сам
узнал о нём лишь годы спустя, когда работал в компании.
   Умберто   был   латиноамериканцем.   Его   роль   в    мировом
производстве продуктов питания началась с того момента, когда  он
вошёл в контору "Arctic and European  Fish-Oil Company" и показал
там бутыль с бледно-розовым маслом.
   В "Arctic and European"  не проявили никакого энтузиазма. Дела
её шли  не совсем  хорошо. Тем  не менее  со временем  они всё же
удосужились подвергнуть оставленный образец анализу.
   Прежде всего обнаружилось, что  это не является рыбьим  жиром:
это было  масло растительного  происхождения. Вторым  откровением
явилось то обстоятельство, что  в сравнении с этим  маслом лучшие
рыбьи жиры казались дрянной машинной смазкой...

   [Умберто опять  пришёл в  офис "Arctic and European"  и в ходе
переговоров стал  делать такие  намеки о  источнике происхождения
этого   масла,   что   директор   в   течение  нескольких  секунд
внимательно глядел на него (текст от переводчика)].

   - Понятно, - сказал он  наконец. - Хотелось бы знать...  Вы не
гражданин Советского Союза, мистер Палангуес?
   -  Нет,  -  сказал  Умберто.  -  В этом плане мне повезло - но
у меня есть самые различные связи...
   Обратим  теперь  наше  внимание на  шестую  часть мира, часть,
которую  нельзя  было  посетить  так  же  просто  как  остальные.
Действительно,  разрешение  на  посещение  Советского  Союза было
почти недоступно,  а перемещения  тех, кто  всё-таки его получал,
тщательно контролировались. Была  намеренно создана Страна  Тайн.
Совсем немногое из того, что происходило за завесой  секретности,
которая  была  почти  патологической,  было  известно  остальному
миру.  Факты   обычно  заменялись   предположениями.  За   спиной
специфической   пропаганды,   которая   распространяла  глупости,
скрывая всё, что могло  иметь хоть малейшее значение,  несомненно
существовали  достижения  во  многих  областях.  Одной  из   этих
областей была биология.
   Россия,  имея,  как  и  остальной  мир,  проблему   увеличения
производства   продовольствия,   была   известна   своим  сильным
интересом к попыткам освоить пустыни, степи и северную тундру.  В
те  дни,  когда  ещё  существовал  обмен информацией, становилось
известно о  некоторых успехах.  Однако, после  раскола по  поводу
взглядов и  методов, под  руководством человека  по имени Лысенко
был  принят  другой  курс.  Всё стало окончательно засекреченным.
Новая линия руководства была неизвестна, по ненадёжным  сведениям
там происходили то ли очень  успешные, то ли очень глупые,  то ли
очень странные вещи, если не всё одновременно.
   -  Подсолнечники,   -  сказал   директор  рассеянно,   как  бы
размышляя  вслух.  -  Мне  случайно  известно, что они там сумели
увеличить выход подсолнечного масла. Но ведь это не совсем то.
   - Да, - согласился Умберто. - Это не совсем то.

   [И  вот,  после  некоторых  переговоров,  с  Умберто заключили
соглашение,  по  которому  за  хорошую  сумму  он  брался достать
семена нового растения (текст от переводчика)].

   С  ним  заключили  соглашение:  уж  очень убедительно выглядел
образец  масла,  хотя  всё  остальное  и представлялось несколько
туманным.
   Фактически всё обошлось "Arctic and European" гораздо дешевле,
чем она соглашалась заплатить, потому что Умберто исчез со  своим
самолетом, и  больше его  никогда не  видели.
   Но  нельзя сказать: "Ни слуха, ни духа".
   Несколько лет спустя некто, назовем его для простоты  Фёдором,
явился в офис  "Arctic and European Oils" (к тому времени  "Fish"
было отброшенно и  из вывески, и  из производства) и  заявил, что
он русский и хотел  бы получить некоторое количество  денег, если
любезные  капиталисты  будут  столь  добры,  чтобы  уделить   ему
немного.
   Фёдор поведал свою  историю. Он поступил  на экспериментальную
триффидную станцию  недалеко от  Еловска на  Камчатке. Это  богом
забытое место ему не  понравилось. Вожделение покинуть это  место
стало  причиной  тому,  что  он  принял  предложение  одного   из
работавших   там   (чтобы   быть   точным   -   товарища  Николая
Александровича  Балтинова),  к  тому  же  это  предложение   было
подкреплено несколькими тысячами рублей.
   За это не требовалось великих  дел. Сначала он просто берёт  с
полки коробку  отсортированных всхожих  семян триффидов  и ставит
вместо неё  такую же  коробку с  невсхожими семенами.  Похищенная
коробка   должна   быть   оставлена   в   определённое   время  в
определённом  месте.  Риска  практически  никакого.  Могли пройти
годы, прежде чем подмена была бы замечена.
   Дальше  однако   надо  было   сделать  кое-что   похитрее.  Он
устанавливает световой маяк  на большом поле  в миле или  двух от
плантации и должен сам дежурить там в определённую ночь.  Услыхав
прямо  над  собой  самолёт,  он  включает  маяк.  Самолёт  должен
приземлиться.  Наилучшая  вещь,  которую  он  может сделать после
этого  -  это  убраться  оттуда  как  можно  скорее,  прежде  чем
кто-либо прибудет для расследования.
   За это его ждёт не только хорошее вознаграждение в рублях,  но
и  -  если  он  сумеет  выбраться  из  России - он нашёл бы много
денег, ожидающих его в офисе "Arctic and European" в Англии.
   По словам  Фёдора операция  прошла точно  по плану.  Фёдор, не
ожидая пока самолет сядет, выключил огни и уничтожил маяк.
   Самолёт остановился только  на короткое время,  наверное менее
десяти минут,  прежде чем  взлетел опять.  По звуку  двигателя он
решил, что самолёт круто  пошёл вверх сразу после  взлёта. Где-то
через минуту  после того,  как звук  стих, он  опять услышал звук
двигателей. Несколько самолётов прошло над его головой на  восток
вслед за  первым. Сколько  их было  - два  или более  - он не мог
сказать.   Но  они  шли  очень  быстро,  с  пронзительным  звуком
турбин...
   На  следующий  день  товарищ  Балтинов  пропал.   Это  вызвало
волнения,  однако  в конце  концов  решили,  что  он  должно быть
работает в уединении.  Таким образом для Фёдора все прошло вполне
безопасно.
   Из  осторожности  он  выждал  год,  прежде  чем  двинуться. Он
потратил почти все  свои рубли, купив  себе путь через  последний
препон. Потом, меняя множество  занятий в поисках пропитания,  он
провёл  долгое  время  в  пути  до  Англии.  А теперь он хотел бы
некоторое количество денег.
   К  тому  времени  кое-какие  слухи  о Еловске достигли Англии,
данные Фёдора о посадке самолёта были правдоподобны. Поэтому  ему
дали денег и работу, а  так же приказали держать язык  за зубами.
Таким образом становится ясным,  что Умберто, хотя и  не доставил
семена лично, то по крайней мере спас положение, разбросав их.
   "Arctic and European" не  сразу связала  появление триффидов с
Умберто,  и полиция нескольких стран разыскивала последнего от их
имени. Ничего не было, пока несколько исследователей не  получили
образец   триффидного   масла   для   своих   исследований  и  не
установили, что он в  точности соответствует тому, что  показывал
Умберто, и именно семена триффидов он собирался добыть.
   Что  случилось  с  Умберто  в  точности  никогда  не узнают. Я
догадываюсь, что где-то над  Тихим океаном, высоко в  стратосфере
его и  товарища Балтинова  атаковали те  самые самолёты,  которые
слышал  Фёдор.  Возможно  они  поняли  это  только  тогда,  когда
снаряды русских истребителей начали  крушить их машину.
   Я  думаю также,  что  один из  этих снарядов  разбил вдребезги
некий  двенадцатидюймовый фанерный  куб  -  вместилище,  подобное
чайному ящику, где, по рассказу Фёдора, были упакованы семена.
   Может быть  самолёт Умберто  взорвался, может  быть он  просто
развалился  на  куски.  Как  бы  то  ни было, я уверен, что когда
обломки начали своё долгое падение в океан, на их месте  осталось
в небе лёгкое облачко, похожее на клуб белого пара.
   Но это был не пар.  Это были семена, такие бесконечно  лёгкие,
что они плавали даже в разреженном воздухе.

                       Стр. 249 (абз. 1)

   [Однажды летом шестого года  после катастрофы Вильям Мейсон  с
Джозеллой  отправились  вдвоём  на  морское  побережье. Там у них
завязался разговор о шансах  человечества в борьбе с  триффидами,
потом  разговор  перешёл  на  другую  тему  - как объяснить новым
поколениям то положение,  в котором ныне  оказалось человечество?
(текст от переводчика)].

   - Будь  я сейчас  ребёнком, -  сказала она  задумчиво, -  я бы
наверное спросила - в чём причина. Если бы мне не ответили...  то
есть если бы мне разрешили  думать, что меня произвели на  свет в
мире, который  был разрушен  совершенно бессмысленно,  я бы сочла
бессмысленной и саму  жизнь. Самое трудное  здесь в том,  что это
так и представляется...
   Она помолчала, размышляя, затем добавила:
   - Ты  не считаешь,  что нам  стоит... Ты  не считаешь,  что мы
должны создать миф, чтобы помочь  им? Сказку о мире, который  был
чудо  каким   разумным,  но   таким  злым,   что  его    пришлось
разрушить...  или  он  случайно  разрушил  себя? Снова что-нибудь
вроде  Великого  Потопа.  Это   не  подавило  бы  их   комплексом
неполноценности; это могло бы побудить их к тому, чтобы  строить,
и строить на этот раз что-нибудь лучшее.
   - Да... - проговорил я,  подумав. - Да. В большинстве  случаев
лучше говорить детям  правду. Это как  бы облегчает им  жизненный
путь... Только зачем притворятся, будто это миф?
   Джозелла с сомнением взглянула на меня.
   - Что ты  имеешь в виду?  Триффиды... ну, я  признаю, триффиды
были чьим-то злым умыслом или ошибкой. Но всё остальное...
   -  За  триффидов,  мне   кажется,  никого  винить  не   стоит.
Триффидные  масла  были  очень  ценным  продуктом. Никому не дано
знать, к  чему ведёт  великое открытие,  всё равно  какое - новый
вид двигателя или триффид, и до катастрофы мы управлялись с  ними
превосходно.   Они   являлись   для   нас   благословением,  пока
обстоятельства не сложились в их пользу.
   -  Да,  но  обстоятельства  изменились  не  по нашей вине. Это
было... ну,  вроде землетрясения,  урагана, -  то, что  страховые
компании определили  бы как  стихийное бедствие.  А возможно, это
был страшный суд. Ведь не сами же мы сотворили комету.
   - Не мы, Джозелла? Ты вполне уверена в этом?
   Она повернулась ко мне:
   - Что ты подразумеваешь, Билл, как мы могли?
   -  Что  я  подразумеваю,  моя  дорогая,  -  была ли это вообще
комета?  Ты  понимаешь,  что  существуют старые суеверные глубоко
укоренившиеся  подозрения   насчёт  комет.   Я  знаю,   мы   были
достаточно современны, чтобы  не молиться им,  упав на колени  на
улице,  но  всё  равно  эта  фобия  пережила  века.  Они  служили
предзнаменованиями  и  символами  гнева небес, предостережениями,
что конец  в руках  Господних, а  также фигурировали  в некоторых
историях  и   пророчествах.  Таким   образом,  когда   вы  имеете
загадочное  небесное  явление,  что  может быть естественнее, чем
связать его с кометой.
   Отказ от этого заблуждения  потребовал бы времени, но  времени
как раз  и не  было. А  когда последовало  всеобщее бедствие, это
только подтвердило для всех, что то была комета.
   Джозелла посмотрела на меня очень пристально:
   - Билл,  хочешь ли  ты сказать,  что не  думаешь, что это была
комета?
   - Именно это, - подтвердил я.
   - Но... Я не понимаю. Это должна... Иначе - чем иным это могло
быть?
   Я вскрыл вакуумированную упаковку сигарет и зажёг по одной для
нас.
   - Ты помнишь, что говорил Микаэль Бидли о канате, по  которому
мы шли в течение многих лет?
   - Да, но...
   - Я  думаю, что  случилось -  так это  то, что  мы свалились с
него, и только немногие из нас ухитрились пережить катастрофу.
   Я затянулся, глядя на море  и на бесконечное голубое небо  над
ним.
   - Там наверху, - продолжал я, - там наверху было, и может быть
есть неизвестное количество боевых спутников, вращающихся  вокруг
Земли.  Как  множество  спящих  смертей,  ожидающих кого-либо или
чего-либо чтобы осуществиться.  Что было в  них? Ты не  знаешь, я
не  знаю.  Высокосекретная  начинка.  Всё,  что  мы слышали - это
догадки   -   расщепляющиеся   материалы,   радиоактивная   пыль,
бактерии,  вирусы...  Теперь  представь  себе,  что  один тип был
сконструирован    специально,    чтобы    испускать    излучение,
непереносимое  нашими  глазами,  что-то  обжигало  их  или,   как
минимум повреждало оптический нерв?..
   Джозелла сжала мою руку.
   -  О,  нет,   Билл!  Нет,  они   не  могли...  Это   было   бы
дьявольским... О, я не могу поверить... О нет, Билл!
   - Моя сладкая,  все  эти  штуки  над нами были дьявольскими...
Теперь представь себе ошибку,  или может случайность, может  быть
такую случайность, как действительно неожиданный ливень  кометных
осколков,  которые заставили  некоторые из этих штук сработать...
   Кто-то начал говорить о комете, возможно опровергать это тогда
было неразумно...
   Ну,  естественно,  они  были  предназначены  для  срабатывания
вблизи  земли,  где  эффект  распространился  бы  только на точно
определенные территории,  но они  сработали в  космосе, или когда
входили в атмосферу,  в общем так  высоко, что люди  во всём мире
смогли получить прямое излучение...
   Теперь это только  догадки, но в  одном я вполне  уверен - что
мы сами обрушили на себя эту кару. И также не было эпидемии:  это
был не тиф, ты знаешь...
   Я  нахожу,  что  было  бы  ошибкой  верить в совпадения, когда
разрушительная   комета,   имевшая   возможность   прилететь   на
протяжение тысяч лет, появилась именно через несколько лет  после
того, как  мы преуспели  в создании  спутникового оружия.  Не так
ли?  Нет,  я  думаю,  что  мы  довольно  долго  балансировали  на
проволоке, понимая, что может произойти, но рано или поздно  нога
должна соскользнуть.
   - Ну,  когда ты  говоришь так...  - пробормотала  Джозелла. Её
голос  прервался,  и  она  молчала  довольно  долго.  Потом   она
сказала:
   -  Я  думала,  что  это  было  бы  более  ужасным,  чем идея о
естественном происхождении  слепоты. Но  теперь я  так не  думаю.
Это   делает   мои   чувства   по   поводу   произошедшего  менее
безнадежными, поскольку делает  всё как минимум  понимаемым. Если
всё это было  именно так, тогда  как минимум можно  предотвратить
повторение  этого,  как  наибольшей  из  ошибок,  которых  должны
избежать наши  пра-правнуки. Но  дорогой, было  так много ошибок!
Но мы их можем предупредить.
   -  Гм...  Ну  что  же...  -  сказал  я.  -  Впрочем, когда они
справятся с триффидами и  выберутся из этого дрянного  положения,
у  них  будет  возможность  делать  свои  собственные  - новые, с
иголочки - ошибки.

                             Перевод с английского М. Золотарёва.
                     Вступительная статья и редактура М. Грегора.





                           УСНУТЬ И ВИДЕТЬ СНЫ...


     - Но, дорогая мисс Кэрси, - сказал редактор, - мы вовсе  не  изменили
свое отношение к вашей книге. Мы продолжаем,  как  и  прежде,  считать  ее
очаровательной романтической повестью.  Просто  издательство  оказалось  в
крайне затруднительном положении  -  ведь  не  можем  же  мы  опубликовать
одновременно две почти идентичные книжки! Да и одну-то из них мы  тоже  не
можем выпустить,  поскольку  существуют  две.  Это  бы  неизбежно  вызвало
протест со стороны одного из авторов,  а  нашей  фирме  такие  скандальные
ситуации совершенно ни к чему.
     - Но ведь я первая предоставила  вам  рукопись,  -  сказала  Джейн  с
упреком.
     - Всего на три дня раньше, - возразил редактор.
     Джейн опустила глаза и начала молча  вертеть  серебряный  браслет  на
руке. Редактору стало не по себе. Он вообще не любил  отказывать  приятным
молодым женщинам-авторам, а  тут  еще  он  почувствовал,  что  дело  может
кончиться слезами.
     - Мне очень, очень жаль, - сказал он искренним голосом.
     Джейн вздохнула.
     - Наверно, это было слишком хорошо,  чтобы  осуществиться,  следовало
предвидеть какое-нибудь препятствие, -  сказала  она.  -  А  кто,  кстати,
написал второй вариант?
     Редактор заколебался.
     - Я не уверен, что я вправе...
     - Но вы должны, вы просто обязаны мне  сказать!  Иначе  это  было  бы
очень несправедливо - ведь нам необходимо встретиться и разобраться в этом
недоразумении.
     Внутренний голос подсказал редактору, что ему лучше не впутываться  в
эту историю, но, с другой стороны, он не  сомневался  в  правдивости  слов
мисс Кэрси. В конце концов чувство справедливости  восторжествовало  и  он
сказал:
     - Ее зовут Лейла Мортридж.
     - Это ее подлинное имя?
     - Думаю, да.
     - Как странно - я его никогда не слыхала... Но ведь  никто  не  видел
мою рукопись, даже не знал, что я пишу книгу. Все это как-то  загадочно  и
непонятно...
     Редактор не нашелся,  что  ответить.  Конечно,  совпадения  бывают  -
иногда,  казалось,  какая-то  идея  просто  носилась   в   воздухе,   пока
одновременно не оседала в мозгу двух совершенно  разных  людей.  Но  здесь
было что-то большее. За исключением  двух  последних  глав,  "Амариллис  в
Аркадии", написанная мисс Кэрси, не только совпадала по фабуле  с  "Возьми
мое сердце" миссис Мортридж,  но  еще  имела  те  же  описания  природы  и
диалоги. Здесь не могло быть и речи о какой-то случайности.
     - А откуда вы взяли замысел вашего  произведения?  -  поинтересовался
редактор.
     Джейн посмотрела на него неуверенно, чувствуя, что еще минута  и  она
разревется.
     - Мне... мне это приснилось... Во всяком случае, мне кажется,  что  я
все это видела во сне.
     Она не смогла заметить изумление, появившееся на его  лице,  так  как
слезы, вызванные чем-то более глубоким,  нежели  разочарование  по  поводу
книги, застлали ей глаза, и она с всхлипыванием выскочила из редакции.
     Очутившись  на  улице,  Джейн  почувствовала  себя  немного  лучше  и
направилась в ближайшее кафе, чтобы окончательно прийти в себя  за  чашкой
крепкого кофе. Ей было ужасно стыдно за свое поведение в редакции, так как
она вообще была против всякого проявления чувств на людях и еще год  назад
не представляла, что нечто подобное может случиться с ней.
     Но, по правде говоря, она уже не была такой женщиной, как год  назад.
Хотя внешне она оставалась все той  же  Джейн  Кэрси,  выполнявшей  те  же
задания журнала, где она вела страничку  для  женщин,  работа  эта  теперь
казалась ей весьма однообразной и скучной. Ну, какой можно найти интерес в
бесконечных описаниях новых моделей платьев и кулинарных  рецептах,  в  то
время как, обладая некоторым литературным даром, она жаждала  излить  душу
на бумагу и рассказать о том, какая у нее тонкая натура и  чувства,  столь
нежные и возвышенные, что ей  порой  хотелось  парить  в  облаках  подобно
жаворонку.
     Вполне  понятно  поэтому,  что   письмо,   пришедшее   от   редактора
издательства, куда она послала свою  повесть,  вызвало  у  нее  сладостное
головокружение и сердцебиение. Оно не только  открывало  перед  ней  новые
перспективы  в  сфере,  которую  безуспешно  пытались  освоить  многие  ее
собратья по перу, но  и  глубоко  удовлетворяло  ее  авторское  самолюбие.
Редактор особенно отметил ее литературные данные  и  этим  как  бы  провел
черту между ней и теми, кто лишь стремился получить  право  на  публикацию
своих поделок.
     Он честно признал, что находит ее повесть просто  очаровательной.  По
его мнению,  эта  идиллическая  романтическая  история  несомненно  должна
вызвать восторг у широкого круга читателей.  Правда,  там  было  несколько
слишком откровенных мест в духе елизаветинской эпохи,  но  их  можно  было
легко сгладить, не нарушая общего впечатления.
     Единственное, что несколько омрачало радость Джейн, было  подозрение,
что, возможно, она не вполне заслужила эти похвалы, так  как  все-таки  не
сама придумала сюжет, а лишь видела его во сне. Но, в конце  концов,  кому
какое дело, как работает твой мозг? Ведь он мог быть активным и во  сне...
Никто же никогда не упрекнул известного английского поэта Колриджа за  то,
что он впервые увидел идею своей поэмы "Кубла Хан" во сне...
     И вот теперь такой  неожиданный  удар!  Неизвестно  откуда  появилось
что-то столь похожее на ее произведение, что  редактор  даже  и  не  думал
больше о его  публикации!  Джейн  не  могла  представить,  как  это  могло
произойти - ведь она не то что никому не показывала свою рукопись, но даже
словом не обмолвилась, что пишет книгу.
     Она сидела, молча уставившись в чашку остывшего кофе и, только  когда
наконец поднесла ее ко рту, заметила, что кто-то сел  за  ее  столик.  Это
была женщина, которая рассматривала Джейн с пристальным вниманием. На  вид
ей было примерно столько же лет, как и Джейн, она была неброско одета,  но
меховая шубка и шапочка, которые так шли к ее светлым волосам,  несомненно
стоили очень дорого. Однако, несмотря на это, она была  чем-то  похожа  на
Джейн - та же  фигура  и  рост,  цвет  волос,  уложенных,  правда,  совсем
по-иному. Когда Джейн опустила глаза,  она  заметила  на  руке  незнакомки
обручальное кольцо. Незнакомка заговорила первая:
     - Ведь вы Джейн Кэрси, не так ли? - спросила она.
     - Да, - ответила Джейн несколько настороженно.
     - Меня зовут Лейла Мортридж, - сказала женщина.
     - О! - воскликнула Джейн, не находя, что ответить.
     Женщина деликатно прихлебывала свой кофе, а Джейн не  сводила  с  нее
глаз. Затем Лейла аккуратно поставила чашку на стол и снова  взглянула  на
Джейн.
     - Было совершенно очевидно, что они захотят взглянуть  и  на  вас,  -
сказала она, - поэтому  я  решила  подождать  у  входа  в  издательство  и
познакомиться с вами. Нам надо кое-что выяснить, не правда ли?
     - Конечно, - согласилась Джейн.
     Несколько минут они молча взирали друг на друга.
     - Никто не знал, что я пишу эту книгу, - заметила Лейла.
     - Никто не знал, что _я_ пишу ее, - парировала Джейн. Она глядела  на
эту женщину с горечью и обидой. Трудно было  поверить,  что  то,  что  она
видела и пережила, было просто сном -  она  никогда  не  слыхала  о  снах,
которые  "шли"  с  продолжением  каждую  ночь  и  были  столь   яркими   и
реалистичными, что, казалось,  будто  ты  параллельно  живешь  две  разные
жизни. Но, даже если и допустить  такое,  это  был  _е_е_  сон,  настолько
л_и_ч_н_ы_й_, что она даже не осмелилась описать в своей повести некоторые
из его глубоко интимных моментов. Однако даже то, что она написала,  могло
быть известно исключительно ей одной...
     - Я никак не представляю, - начала было она, но остановилась, не смея
продолжить.
     Ее соперница тоже не очень-то владела собой - уголки ее рта дрожали.
     -  Знаете,  здесь  не  место  говорить  о  таких  вещах,  -   наконец
проговорила Джейн, - я живу тут поблизости - давайте лучше пойдем ко мне.
     Лейла согласилась.
     Всю недолгую дорогу до квартиры Джейн обе женщины молчали, как  будто
набрали в рот  воды.  Только  когда  они,  наконец,  уселись  в  маленькой
гостиной, Лейла заговорила:
     - Как ты узнала? - спросила она с явной ненавистью в голосе.
     - Что именно? - спросила Джейн не менее враждебно.
     - О чем я пишу.
     - Нападение иногда является лучшей формой  защиты,  -  сказала  Джейн
ледяным тоном, - но только не в данном случае. Я впервые  узнала  о  твоем
существовании всего лишь час  назад  в  кабинете  редактора.  Насколько  я
понимаю, ты услыхала мое имя там же, но несколько раньше. Это ставит нас в
равное положение. Я знаю наверняка, что ты не читала мою рукопись, а я  не
читала твою. Обвинять друг друга в плагиате - лишь пустая  трата  времени.
Важнее выяснить, что  же  произошло  на  самом  деле.  Я-я...  -  тут  она
замялась, не зная, как продолжить.
     - Может, у тебя есть второй  экземпляр  твоей  рукописи?  -  спросила
Лейла Мортридж.
     Джейн поколебалась, затем  подошла  к  письменному  столу,  отомкнула
нижний ящик и вынула пачку листов, отпечатанных под копирку. Не говоря  ни
слова, она вручила их Лейле. Та решительно взяла пачку. Она прочитала одну
страницу и остановилась, вглядываясь в нее. Затем взялась  за  вторую,  за
третью... Джейн не выдержала, ушла в спальню и стала у окна, погруженная в
свои мысли. Вернувшись в гостиную, она увидела на  полу  кипу  прочитанных
страниц, а рядом в кресле - рыдающую навзрыд Лейлу Мортридж.
     Джейн села на диван с ощущением, будто что-то умерло у нее  внутри  и
она вся одеревенела, но она понимала, что  это  чувство  скоро  пройдет  и
появится боль, боль от того, что ее волшебный сон убивают и что  она  вряд
ли сможет жить без него дальше.
     Сон впервые приснился ей около года назад. Место и время его действия
были  неопределенны,  но  это  как-то  не  интересовало  Джейн.   Какая-то
вечнозеленая Аркадия, может быть. Она лежала на  берегу  ручья  на  траве,
мягкой и душистой, как зеленый  бархат.  Чистый  прохладный  ручеек  журча
бежал по белым камушкам, омывая ее спущенные босые  ноги.  Солнце  ласково
согревало ее обнаженные до  плеч  руки.  На  ней  было  простенькое  белое
ситцевое платье, по которому были разбросаны цветочки и резвящиеся амуры.
     В траве тоже пестрели цветы - она не знала, как  они  называются,  но
могла бы описать их до мельчайших подробностей. Птичка, размером с синицу,
присела рядом с ней на бережок и стала пить воду из ручья.  Казалось,  она
совсем не боялась ее. Легкий ветерок шелестел среди высоких стеблей  травы
и серебристой  листвы  окружающих  деревьев.  Все  ее  существо  впитывало
солнечный свет, как будто это был волшебный эликсир.
     Смутно ей вспомнился другой мир, полный суматохи и труда, но он  мало
интересовал ее: тот мир был сном, а этот - реальностью. Она  живо  ощущала
прохладу ручья, воспринимала все цвета и звуки, как будто  никогда  раньше
не была такой по-настоящему живой и причастной к природе.
     Вдалеке показалась мужская фигура. Сердце ее затрепетало, и радостное
возбуждение пробежало по все жилам. Тем не менее, она  продолжала  лежать,
подложив одну руку под голову, и тяжелая шелковистая прядь  волос  спадала
на щеку. Глаза ее  прикрылись,  но  она  совершенно  отчетливо  продолжала
слышать все, что происходит вокруг.
     Так она услышала его приближающиеся шаги и слабое дрожание земли  под
его ногами. Затем что-то легкое и прохладное коснулось ее груди, и  свежий
аромат цветов наполнил ее дыхание.  Она  открыла  глаза:  темная  кудрявая
голова юноши склонилась над ней. Загорелое лицо с карими глазами  смотрело
ей в лицо, а губы чуть-чуть улыбались. Она подняла обе руки и  обвила  ими
его шею...
     Вот  так  это  все  началось  -  сентиментальный   сон   подрастающей
школьницы, но, тем не менее, невероятно  сладкий.  Она  помнила,  как  она
проснулась,  переполненная  счастьем,  и  как  постепенно,  под   влиянием
будничных дел и скучных людей, это счастье улетучилось.  Помимо  этого,  у
нее возникло чувство потери, как будто ее лишили  того,  что  должно  было
принадлежать ей по праву.
     На следующую ночь сон снова посетил ее, но это  не  было  повторением
прошлого сна, а его продолжением. Она никогда не слыхала,  чтобы  сны  так
продолжались, но, однако, это было так. Джейн окружал тот же пейзаж, те же
люди, там был тот юноша и была она. Это был ее настоящий  мир,  населенный
людьми, которых она знала с детства. Там стоял домик, в  котором  ей  было
знакомо все до мельчайших подробностей и где, казалось,  она  прожила  всю
жизнь; была ее работа - бархатная подушечка  с  коклюшками,  которыми  она
плела тончайшие кружева... Соседи, с которыми она переговаривалась,  юноши
и девушки, с которыми она вместе выросла,  были  совершенно  настоящими  и
даже более реальными, чем  мир  ее  журнала,  моделей  мод  и  редакторов,
требующих,  чтобы  она  вовремя  сдавала  свои  статьи.  В  мире,  который
существовал наяву, она начала постепенно чувствовать себя какой-то усталой
и скучной, в то время как в снившейся ей деревеньке она жила полной жизнью
и была влюблена...
     В течение первых двух недель Джейн неохотно открывала глаза по утрам,
боясь, что сон ускользнет от нее. Но он продолжался,  становясь  с  каждой
ночью менее расплывчатым, более надежным, так что, наконец, она  разрешила
себе поверить, что он останется с ней навсегда. После  этого  повседневная
жизнь не казалась уже ей столь унылой, как прежде: она начала воспринимать
события и людей в  ином  свете,  замечая  детали,  на  которые  раньше  не
обращала никакого внимания. Все как бы  озарилось  ее  сном.  Мир  казался
совсем иным от сознания, что стоило ей только сомкнуть  глаза  ночью,  как
она попадет в Аркадию и станет сама собой в подлинном смысле слова...
     Там была та волшебная  ночь,  когда  они  оба,  счастливые,  лежа  на
подушках, наблюдали сквозь крону дубов,  как  багряное  солнце  опускается
среди облаков за горизонт, слушали стрекот цикад и  отдаленное  соловьиное
пение... Руки его были одновременно сильными и нежными, а она была  мягкой
и податливой,  как  спелый  персик.  Может  быть,  роза,  размышляла  она,
чувствует себя подобным образом,  когда  раскрывает  лепестки  под  лучами
горячего солнца?
     А затем они блаженно отдыхали, глядя  на  звезды  и  слушая  все  еще
звучавшее пение соловья...
     Проснувшись на следующее утро, она продолжала некоторое время  лежать
в постели с ощущением счастливой расслабленности, не обращая  внимания  на
шум транспорта за окном и привычную обстановку своей комнаты. И вот  тогда
у нее впервые появилась мысль написать повесть обо всем пережитом во  сне,
книгу, предназначенную первоначально только для себя самой, чтобы  никогда
ничего не забыть.
     Это была беззастенчиво сентиментальная  повесть,  какую  она  никогда
раньше  и  не  подумала  бы  написать,  но  она  испытывала   колоссальное
удовольствие от самого процесса творчества и от воспоминаний пережитого. А
потом она пришла к мысли, что,  возможно,  она  не  единственная  женщина,
которая устала жить в своей  серой,  лишенной  всякого  чувства  скорлупе.
Тогда она написала второй вариант книги, где несколько сократила  чересчур
интимные эпизоды и придумала новый конец.
     И вот что из всего этого получилось таким неожиданным образом!


     Первый бурный поток слез Лейлы Мортридж иссяк. Она вытерла  платочком
глаза, но все еще продолжала время от времени тихонько всхлипывать.
     Тоном, выражающим необходимость относиться к делу практически,  Джейн
сказала:
     - Мне кажется совершенно очевидным, что либо  между  нами  существует
какая-то телепатическая связь, либо мы просто обе видим один и тот же сон.
     Миссис Мортридж снова зашмыгала носом.
     - Этого не может быть, - заявила она решительно.
     - Да, этого не может быть, но ведь так случилось, и поэтому мы должны
найти какое-то объяснение этому  явлению.  Оно  также  невероятно,  как  и
способность видеть сон, как будто это вовсе не сон, а телесериал.
     Лейла Мортридж снова приложила платочек к глазам и задумалась.
     - Я не представляю, - сказала она несколько чопорно, -  как  невинная
девушка вроде тебя может вообще видеть подобные сны.
     Джейн вытаращила глаза.
     - Давай лучше не будем, - наконец  сказала  она,  -  потому  что  мне
кажется столь же невероятным, что почтенная замужняя дама тоже видит такие
сны.
     - Этот сон разрушил мой брак, - печально призналась Лейла.
     - А  я  потеряла  жениха...  Но  как  можно  было  продолжать  с  ним
встречаться после того, как... Ну, да ты сама понимаешь...
     - Конечно.
     Некоторое время обе молчали. Затем Лейла Мортридж проговорила:
     - А теперь _т_ы_ все портишь...
     - Твое замужество, что ли?
     - Нет, этот сон.
     - Ну, знаешь, хватит дурить. Мы обе оказались в одинаковом положении.
Ты думаешь, мне очень приятно, что ты вламываешься в мой сон?
     - Нет, это _м_о_й_ сон!
     Джейн задумалась.
     - Послушай, - сказала она наконец, - если нам обеим снится, что мы  -
это та девушка, то какая разница? Может быть, это вовсе и не отразится  на
наших ночных приключениях...
     - Да, но сознание, что ты разделяешь их со мной, - прошептала  Лейла,
готовая вновь разреветься.
     - А мне это нравится, что ли? - сказала Джейн холодно.
     Прошло еще по крайней мере минут двадцать, прежде чем она  избавилась
от своей посетительницы. Вот тогда она, наконец, смогла сесть спокойно  на
диван и хорошенько выплакаться сама.


     Сон не прекратился, как опасалась Джейн, и, к счастью, не  был  ничем
омрачен. В этом обе женщины убедились, поговорив  утром  по  телефону.  Со
временем между ними даже установились дружеские отношения, так как  обеим,
как  школьницам,  ужасно   хотелось   поделиться   с   кем-нибудь   своими
переживаниями. Это было так интересно!
     Прошло три месяца, когда однажды вечером Лейла позвонила и, задыхаясь
от волнения, спросила Джейн:
     - Дорогая, ты читала сегодняшнюю "Вечернюю газету"?
     - Нет еще, а что?
     - Тогда немедленно  раскрой  ее  на  четвертой  странице  и  прочитай
Театральное обозрение. Там, во второй колонке... Но только не вешай трубку
- я подожду.
     Джейн взяла газету и нашла следующий анонс:

                              ДВОЙНАЯ РОЛЬ
     В театре "Каунтесс" скоро состоится премьера "Идиллии", романтической
пьесы, положенной на музыку. В ней мисс Розали Марбанк выступит в  двойной
роли - как "героиня" и как автор либретто. Это ее первая  попытка  в  этом
жанре, который не является ни музыкальной комедией, ни маленькой оперой, а
просто спектаклем с музыкой, специально  написанной  к  нему  композитором
Аланом  Клитом.  В  пьесе  рассказывается  о  любви  скромной  деревенской
кружевницы...

     Джейн  дочитала  абзац  и  застыла  с  газетой  в  руках.  Треск   из
болтавшейся телефонной трубки вернул ее в  действительность.  Она  подняла
ее.
     - Ну как, прочитала? - спросила Лейла.
     - Да... - медленно ответила Джейн. - А ты с ней случайно не знакома?
     - Никогда даже не слыхала ее имени. Но, по-моему, вполне ясно, о  чем
идет речь, не правда ли?
     - Должно быть, -  сказала  Джейн  задумчиво.  -  Однако  следует  все
выяснить, -  добавила  она  после  некоторого  молчания.  -  Я  постараюсь
выклянчить пару билетов на эту премьеру у нашего театрального критика.  Ты
сможешь пойти?
     - О чем ты спрашиваешь!


     Тем временем сон  продолжался.  На  следующую  ночь  в  деревне  была
ярмарка и какой-то праздник. Ее прилавок, с выложенными на нем для продажи
кружевами, выглядел прелестно. Покупателей, правда, было  мало.  Когда  он
подошел,  она  сидела  на  траве  рядом  с  ларьком  и  рассказывала  двум
очаровательным малышам сказку. Спустя некоторое время они закрыли ларек  и
пошли на лужайку танцевать. Когда взошла луна, они отделились от  толпы  и
удалились под сень леса, забыв обо всем на свете...
     Когда Джейн и Лейла пришли в театр, зал был уже полон.  Они  отыскали
свои места в партере за несколько минут до начала спектакля. Наконец  свет
погас, и оркестр заиграл увертюру - приятную незатейливую  музыку.  Однако
Джейн так волновалась, что не могла прислушиваться к  ней.  Она  протянула
руку Лейле, и та судорожно сжала ее.  Обе  уже  жалели,  что  пришли,  но,
вместе с тем, понимали, что это было необходимо сделать, так как неведение
было бы еще хуже.
     Переходя от одной легкой мелодии к другой, оркестр, наконец,  замолк,
и занавес медленно поплыл вверх. Общий вздох прокатился по залу и затих  в
задних рядах.
     На сцене девушка в белом платьице с цветами и резвящимися амурами  по
полю, лежала на зеленом берегу реки среди цветов и  трав.  Ее  босые  ноги
были опущены в небольшой ручеек. Кто-то из зрителей, скорее зрительниц, то
ли всхлипнул, то ли хихикнул, но на  него  тотчас  же  зашикали  и  тишина
воцарилась снова.
     Между тем девушка на сцене блаженно потянулась и улыбнулась, все  еще
не поднимая головы, так что прядь шелковистых волос  падала  ей  на  щеку.
Публика затаила дыхание. Одинокий  кларнет  в  оркестре  начал  наигрывать
чувствительную мелодию. Теперь все глаза в зале были устремлены уже не  на
девушку, а на противоположную сторону сцены.
     Молодой человек в зеленой рубашке и коричневых штанах появился  из-за
кулис. Он передвигался на цыпочках, держа в руках небольшой букет цветов.
     При виде его общий вздох облегчения пронесся по залу.
     Джей перестала сжимать с силой руку  Лейлы  -  это  был  совсем  _н_е
т_о_т_ человек.
     Он приблизился к девушке,  лежащей  на  берегу,  нагнулся  и  положил
букетик ей на грудь. Затем сел рядом, облокотившись на колено,  чтобы  ему
было удобнее смотреть на нее...
     Именно в этот момент что-то заставило Джейн оторвать взгляд от  сцены
и повернуть голову, как будто ее  притянул  невидимый  магнит.  Сердце  ее
оборвалось, и она ухватила Лейлу за руку повыше локтя.
     - Смотри, смотри скорее туда! - прошептала она, указывая на  одну  из
лож бельэтажа.
     Сомнений быть не могло: она знала это лицо, пожалуй, даже лучше,  чем
свое собственное, - каждый завиток волос,  каждая  черта,  каждая  ресница
вокруг карих глаз были ей предельно знакомы. Это был _О_н_. Она знала  эту
улыбку, с которой он сейчас наблюдал за происходящим на сцене, так хорошо,
что у нее защемило в груди. Да, она знала об этом человеке все, совершенно
все.
     Затем внезапно она заметила, что взоры всех женщин в зале  устремлены
на ложу. Выражение, написанное на их лицах,  испугало  ее,  заставило  еще
сильнее прижаться к Лейле.
     В течение нескольких  последующих  минут  мужчина  в  ложе  продолжал
смотреть на сцену, не замечая, что происходит вокруг. Затем что-то - может
быть, напряженная тишина зрительного зала, заставило его повернуть голову.
     Увидев сотни женских глаз, устремленных прямо на  него,  он  перестал
улыбаться.
     Тишину резко нарушили истерические вопли, раздавшиеся одновременно  в
нескольких местах по залу.
     Мужчина постоял в ложе еще пару минут, затем на  его  лице  появилось
выражение тревоги и, быстро  повернувшись,  он  решительно  шагнул  вглубь
ложи. Из партера нельзя было  видеть,  что  там  произошло,  но  он  снова
появился в ложе и у всех на виду стал отступать от двери спиной к барьеру.
Вслед за ним появилось несколько женщин.  Их  искаженные  ненавистью  лица
заставили Джейн содрогнуться. Когда мужчина  на  минуту  повернул  лицо  к
залу, было видно, что он смертельно напуган. Женщины  наступали  на  него,
словно разъяренные фурии.
     Чуть поколебавшись, он перебросил ногу через барьер ложи  и  выбрался
наружу. Очевидно, он собирался перелезть в соседнюю ложу.  Упираясь  одной
ногой в  кронштейн  светильника,  он  пытался  ухватиться  рукой  за  край
барьера. В тот же момент две женщины  из  прежней  ложи  ухватили  его  за
другую руку. Какой-то ужасный  миг  он  висел  между  двух  лож,  стараясь
сохранить равновесие, затем рухнул головой вниз в  проход  между  креслами
партера.
     Джейн прикусила губу,  чтобы  не  закричать,  но  даже  если  бы  она
закричала, никто бы не заметил этого - такой крик и визг стояли кругом...


     Вернувшись домой, Джейн долго  сидела  перед  телефоном,  прежде  чем
поднять трубку и набрать номер своего журнала. Наконец она решилась:
     - Это  ты,  Дональд?  -  спросила  она  дежурного  репортера  деланно
равнодушным голосом. - Это Джейн. Ты  случайно  ничего  не  знаешь  о  том
человеке, который сегодня упал с балкона в театре "Каунтесс"?
     - Знаю, конечно, - я как раз пишу о нем некролог. А что бы ты  хотела
знать?
     - Да ничего особенного - просто, кем он был и так далее...
     - Его звали Дэзмонд  Хейли.  Тридцати  пяти  лет  от  роду.  У  него,
оказывается, была масса всяких  ученых  званий  -  в  основном  в  области
медицины.  Специализировался  как  психиатр,  написал  целый  ряд  научных
трудов. Самая известная его книга  -  это  "Психология  толпы  и  эпидемия
истерии".  Не  так  давно  опубликовал  статью  под  заглавием  "Гипноз  и
вызываемые им массовые галлюцинации" - довольно мудреная  работа,  не  для
рядового читателя. Он жил в... эй, что там с тобой?
     - Да ничего, - ответила Джейн, стараясь казаться спокойной.
     - Ты, часом, не была с ним знакома?
     - Нет, - сказала Джейн твердо, - нет, я никогда его не встречала.
     Она аккуратно положила трубку на  рычаг,  внешне  спокойно  прошла  в
соседнюю комнату, так же спокойно  и  печально  опустилась  на  постель  и
тут-то позволила себе дать волю слезам.


     А кто мог бы сказать, сколько еще горьких слез было пролито в ту ночь
на бесчисленные подушки от того, что волшебный сон не приснился вновь и не
мог уже присниться никогда?..





                           НЕ ТАК СТРАШЕН ЧЕРТ...


     - Здорово! - с удовлетворением сообщил  Стивен.  -  Знаешь,  когда  я
прокручиваю пленку в обратном направлении, я слышу собственную речь  задом
наперед.
     Отложив книгу, Дилис посмотрела на мужа.  Перед  ним  на  столе  были
магнитофон, усилитель и разные приборчики.  Их  переплетала  сложная  сеть
проводов, тянувшихся также к большому динамику в углу  и  к  наушникам  на
голове Стивена. Пол был усыпан кусками магнитной ленты.
     - Еще одно  научное  достижение,  -  холодно  сказала  Дилис.  Как  я
понимаю, ты собирался только немного  почистить  запись,  чтобы  мы  могли
послать Мире полный отчет о вечеринке. Уверена, что она охотнее  послушает
его не задом наперед.
     - Да, но мне вдруг пришло в голову...
     - И откуда столько мусора? Словно мы забрасывали гостей серпантином.
     Стивен поглядел вокруг.
     - О, это те места, где стоял общий галдеж или  говорилось  что-нибудь
не вполне приличное.
     Обведя глазами замусоренный пол, Дилис встала.
     - Похоже, что неприличного было сказано куда  больше,  чем  мы  в  то
время услышали... В общем, убери это все, пока я приготовлю чай.
     - Но ты должна послушать, что у меня получилось.
     - Не вижу причин слушать эту тарабарщину.
     Когда Дилис вышла, Стивен вместо того, чтобы заняться уборкой,  нажал
кнопку "пуск" и с любопытством  послушал  смежное  кудахтанье,  ничуть  не
похожее на его собственный голос. Затем он снял наушники и переключил звук
на динамик. Удивляло, что воспроизводимая с нормальной скоростью, только в
обратном направлении, речь казалась более быстрой.  Ради  интереса  Стивен
вдвое уменьшил скорость. Теперь голос зазвучал октавой ниже, стал  глубже,
внушительнее. Стивен одобрительно кивнул  и  откинулся  на  спинку  стула,
вслушиваясь в гулкие торжественные раскаты, доносившиеся из динамика.
     Внезапно  эту,  несколько  однообразную,   торжественность   прорезал
посторонний, тревожно-пугающий звук, напоминающий свист, с каким локомотив
выпускает пар. В комнате повеяло теплом, запахло паленым.
     Стивен вскочил, едва не опрокинув  стул,  и  кинулся  выключать  свои
приборы.  Затем  придирчиво  провел  ревизию,  проверяя,  не  греются   ли
контакты, не тлеет ли где обмотка.  Все  оказалось  в  порядке,  и  Стивен
собрался уже облегченно вздохнуть, когда вдруг ощутил чье-то  присутствие.
Он резко оглянулся - и застыл с открытым ртом.
     Было от чего опешить.  В  нескольких  шагах  от  себя  Стивен  увидел
человека  шести  футов  ростом,  казавшегося   еще   выше   из-за   своего
необыкновенно высокого  цилиндра.  Человек  стоял  совершенно  неподвижно,
вытянувшись и держа руки по  швам.  Одет  он  был  весьма  странно:  очень
высокий стоячий крахмальный воротничок с сильно вытянутыми  остроугольными
концами, шелковый шейный  платок  серого  цвета,  длинный  темный  сюртук,
отороченный по  краям  шелком,  лиловые  брюки  и  остроносые,  до  блеска
начищенные черные ботинки.  Стивену  пришлось  немного  откинуться  назад,
чтобы как следует рассмотреть лицо. Оно было красивое, бронзовое,  как  от
южного загара, с большими темными глазами.  Пышные  усы  свисали  книзу  и
соприкасались  у  углов  нижней   челюсти   с   тщательно   подстриженными
бакенбардами. Подбородок и щеки в свободных  от  бакенбардов  местах  были
гладко выбриты. В целом лицо это напоминало ассирийские изваяния.
     Что же до наряда, то при всей своей  вычурности  он  выглядел  весьма
элегантно и в другой ситуации был бы, наверно, вполне уместен.
     Незнакомец первым нарушил молчание:
     - Я прибыл, - с подчеркнутой многозначительностью объявил он.
     - Э-э... да... вижу, но... э-э... я не совсем...
     - Вы меня вызывали. Я прибыл, - повторил незнакомец так, точно  этими
словами все объяснялось.
     Совершенно озадаченный, Стивен хмуро возразил:
     - Я вообще молчал. Я просто сидел здесь и...
     - Вы напрасно волнуетесь. Уверен, что вы не пожалеете.
     - Я не волнуюсь. Я просто ничего не понимаю...
     Незнакомец начал проявлять нетерпение:
     - Разве не вы составили этот Магический  Знак?  -  продолжая  держать
руки по швам, он сжал три пальца правой руки, оставив выпрямленным  только
указательный палец. - И не вы произнесли Заклинание?
     Стивен  посмотрел  на  то  место,  куда  указывал  обтянутый  лиловой
перчаткой палец. Пожалуй, из  обрезков  ленты  здесь  получилась  какая-то
неправильная геометрическая фигура,  которая  могла  быть  и  своего  рода
знаком. Но почему этот человек назвал  его  _м_а_г_и_ч_е_с_к_и_м_?..  Ага,
ведь  лента,   конечно,   магнитная...   Фу!   Сущая   ерунда...   И   еще
"заклинание"...  Хотя  при  таком  воспроизведении  магнитофонной   записи
исходившие из динамика звуки можно было принять за что угодно.
     - Похоже,  здесь  вышла  ошибка,   -   сказал   Стивен.   -   Простое
совпадение...
     - Странное совпадение, - скептически заметил посетитель.
     - Но потому такое и называют случайностью.
     - Ни разу не слыхал о подобных случайностях, ни разу!  Всегда,  когда
меня или кого-то из моих друзей вызывали таким вот образом, нас  вызывали,
чтобы дать какое-нибудь задание. И мы неизменно его выполняли.
     - Задание? - переспросил Стивен.
     -  Ну  да.  Вам  что-то  нужно.  Скажем,  вы  хотите  пополнить  свою
коллекцию, вам недостает какого-то  экземпляра.  Значит,  остается  только
договориться об условиях. Затем вы подписываете договор, кровью,  конечно.
И это все.
     -  А-а...  -  Наконец-то  у  Стивена  мелькнула  догадка,  вспомнился
испугавший его запах паленого. - Начинаю понимать... Так вы сат...
     - Зовите меня Батрул, - поспешно перебил тот. - Я один из  доверенных
представителей моего господина и имею  полномочия  заключать  договоры.  А
сейчас, если вы будете  так  любезны  высвободить  меня  из  этого  знака,
который чрезвычайно меня сковывает, мы сможем без помех обсудить условия.
     Несколько мгновений Стивен глядел на него, затем  покачал  головой  и
рассмеялся:
     - Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!
     - Не понял? - Батрул, похоже, обиделся.
     - Послушайте, - сказал Стивен. - Извините,  что  случайно  потревожил
вас. Но я хочу, чтобы вы уяснили наконец: вам здесь нечего делать.
     Батрул поразмыслил. Затем поднял голову, принюхался.
     - Очень странно. Никаких священных запахов вроде нет.
     - О, не в том дело, - успокоил  его  Стивен.  -  Просто  ваши  сделки
слишком хорошо известны,  и  не  было  случая,  чтобы  другой  стороне  не
пришлось потом пожалеть о таком договоре.
     - Бросьте! Подумайте лучше, как много я могу для вас...
     Стивен решительно оборвал его:
     -  Поберегите  силы.  Я  ежедневно  выдерживаю  наскоки   современных
комиссионеров.
     Батрул погрустнел.
     - Я больше привык к натиску клиентов, - признался он. -  Ну  что  же,
если вы уверены, что здесь действительно вышла  ошибка,  мне  не  остается
ничего другого, как вернуться назад и все  объяснить.  Насколько  я  знаю,
такого у нас еще не бывало... Хотя, конечно, по закону вероятности  должно
было когда-нибудь случиться. Вот мне и не повезло. Раз так, до свидания...
Ой, что я говорю?.. Я хотел сказать: прощайте, друг мой.  Я  готов!  -  Он
закрыл глаза, лицо его словно окаменело.
     Ничего не произошло.
     - Ну же, произнесите это! - вскричал он.
     - Что произнести?
     - Другое заклинание, конечно. Приказ исчезнуть!
     - Но я не знаю никаких заклинаний!
     Батрул нахмурил брови.
     - Вы хотите сказать, что не можете отпустить меня?
     -  Если  для  этого  требуется  какое-то  заклинание,  то  не   могу,
разумеется.
     - Но это неслыханно... - Батрула охватило смятение. - Что мне делать?
Мне необходимо либо заключить договор, либо услышать заклинание.
     - Ладно, скажите мне это заклинание, и я его произнесу,  -  предложил
Стивен.
     - Но я его не знаю. Я никогда его не слышал.  До  сих  пор  все,  кто
вызывал меня, жаждали заключить договор... - Он помолчал. - Право, было бы
проще всего, если бы и вы... Нет? О, это ужасно. Ума не приложу,  что  нам
делать...
     Легким постукиванием носка в дверь Дилис возвестила о своем  прибытии
с подносом. Стивен пересек комнату и,  чуточку  приотворив  дверь,  первым
делом сообщил:
     - У нас гость. - Только после этого он пропустил  жену  в  комнату  и
взял у нее из рук поднос, боясь, как бы она от неожиданности  не  выронила
его.
     - Но как... - начала Дилис и в изумлении уставилась на гостя.
     - Дорогая, это мистер Батрул... Моя жена, - представил их друг  другу
Стивен.
     Несколько смущенный Батрул, повернув голову, отвесил легкий поклон.
     - Очень рад, сударыня... Прошу прощения за эту позу. Но я чрезвычайно
ограничен в движениях. Если бы ваш супруг любезно согласился сломать  этот
знак...
     Дилис продолжала таращиться на него.
     - Боюсь... - сказала она жалобно, - боюсь, что ничего не понимаю.
     Стивен, как мог, объяснил ей ситуацию. Тогда она сказала:
     - Ну, я, право, не знаю... Нам надо решить, что делать.  Но  это  так
трудно, так необычно... - Не сводя  задумчивого  взгляда  с  Батрула,  она
прибавила: - Стив, если ты действительно растолковал ему, что мы ничего не
станем подписывать, не думаешь ли ты, что его можно освободить? Я вижу, он
чувствует себя очень неудобно в этом положении.
     - Спасибо, сударыня, - с благодарностью сказал Батрул. - Мне, правда,
очень неудобно.
     Поразмыслив, Стивен принял решение:
     - Ладно. Раз он все равно уже здесь и отношения  выяснены,  вреда  от
этого, я думаю, не будет.  -  Нагнувшись,  он  разметал  в  стороны  куски
магнитной ленты.
     Батрул выступил из сломанного  знака,  правой  рукой  снял  шляпу  и,
прижимая ее к сердцу, а левую руку положив  на  воображаемый  эфес  шпаги,
щелкнул каблуками и отвесил Дилис  глубокий  поклон.  Проделал  он  это  с
большим изяществом.
     - Ваш слуга, сударыня.
     Затем с таким же поклоном в сторону Стивена:
     - Ваш слуга, сэр.
     Стивен постарался достойно  ответить,  но  сознавал  тщетность  своей
попытки сравнять с гостем в манерах. Из-за этого возникла неловкая  пауза.
Дилис пришла на выручку:
     - Лучше я принесу еще одну чашку.
     Она вышла, вернулась и захватила инициативу в свои руки:
     - Вы... э-э... давно не бывали в Англии, мистер Батрул?
     Батрула заметно удивил вопрос:
     - Почему вы так решили, миссис Трамон?
     - Моя жена имеет в виду ваш костюм, - пояснил Стивен. -  К  тому  же,
если уж говорить откровенно,  вы  несколько  спутали  разные  эпохи.  Так,
например, ваш поклон относится к более раннему  периоду,  чем  костюм.  Их
разделяют по меньшей мере два поколения.
     Батрул озадаченно поглядел на свой наряд.
     -  А  я  при  последнем  посещении  этих  мест  особенно  внимательно
присматривался к моде, к фасонам одежды, - разочарованно сказал он.
     - Не стоит огорчаться, мистер Батрул, - вмешалась Дилис. -  Все  ваши
вещи превосходно сшиты. А уж качество материала!..
     - Но все это устарело? - напрямик спросил Батрул.
     - В общем, да, - согласилась Дилис. - По-видимому, у вас...  ну  там,
откуда вы, несколько оторвались от реальной жизни.
     - Пожалуй, что так, - признал Батрул. - В семнадцатом и восемнадцатом
веках мы часто бывали в этих местах, но уже  в  девятнадцатом  веке  спрос
заметно упал. Конечно, время от времени нас вызывают, но это дело  случая,
кому какой вызов достанется, в чье дежурство поступит. Вышло  так,  что  в
девятнадцатом веке я только однажды побывал здесь, а в этом веке вообще ни
разу. Можете представить, с каким радостным чувством, с  какими  надеждами
на взаимовыгодную сделку воспринял я вызов вашего мужа...
     - Ну-ну! - прервал его Стивен. - Хватит об этом...
     - О да, конечно. Приношу свои извинения. Просто  старый  боевой  конь
встрепенулся, заслышав, что протрубили тревогу... Вы понимаете...
     Снова наступила пауза. Дилис задумчиво смотрела на гостя. Муж слишком
хорошо знал ее, чтобы от него могла укрыться происходившая в ней борьба  -
ее одолевало любопытство. И она в конце концов не выдержала:
     -  Надеюсь,  ваши  наезды  в   Англию   не   всегда   приносили   вам
разочарования, мистер Батрул?
     -  О,  сударыня,  отнюдь  нет.  У  меня  сохранились  самые  приятные
воспоминания о вашей стране. Например, о вызове к одному алхимику, который
жил под Винчестером - было это в середине шестнадцатого столетия - и желал
иметь богатое поместье, титул и красивую жену благородного  происхождения.
Мы  сумели  подыскать  для  него  очень  славное  имение   неподалеку   от
Дорчестера. Его потомки, я полагаю, и поныне живут там.  Или  вот  случай,
относящийся к началу восемнадцатого столетия. Один молодой человек  мечтал
о богатстве и о браке с представительницей высшей знати,  из  королевского
окружения. Мы ему это устроили, и кто знает, в чьих жилах течет теперь его
кровь... А еще через несколько лет  другому  молодому  человеку,  довольно
бездарному малому, захотелось просто сделаться  знаменитым  драматургом  и
прославиться своим  остроумием.  Ну,  на  этот  раз  задача  была  гораздо
труднее, но мы с ней справились. Я не удивился бы, услышав,  что  его  имя
все еще не забыто. Это...
     - Все это очень хорошо, - перебил Стивен. - Потомки могут радоваться.
Но чем кончили сами герои ваших историй?
     Батрул пожал плечами.
     - Ну, сделка  есть  сделка.  Добровольно  заключенный  контракт...  -
заметил он укоризненно, после чего продолжал - Хотя сам я последнее  время
не бывал здесь, но  из  рассказов  коллег  понял,  что  изменились  только
детали,  а  в  принципе  запросы  те  же.   Титулы   не   утратили   своей
привлекательности, в особенности для жен клиентов. Как и  прежде,  ценится
положение в обществе. Ну и загородный дом,  который  мы  оснащаем  теперь,
конечно, всеми современными  удобствами.  А  также  пристанище  в  Мейфере
[фешенебельный район Лондона]. Вместо  породистых  лошадей  мы  предлагаем
теперь "Бент-Роллсли", а то и личный самолет...  -  завораживающе  говорил
он.
     Стивен решил, что пора вмешаться.
     - "Бент-Роллсли", вот уж действительно! Рекомендую  вам  в  следующий
раз внимательнее читать справочник по изучению спроса  на  потребительские
товары. А сейчас я буду вам признателен, если  вы  перестанете  соблазнять
мою жену. Ведь расплачиваться придется не ей.
     -  Не  ей,  -  подтвердил  Батрул.  -   С   женщинами   всегда   так.
Расплачиваются, конечно, и они, но чем больше они получают, тем дешевле им
это обходится. Вот, к примеру, ваша жена. Ее жизнь облегчится,  ей  ничего
не надо будет делать, у нее...
     - Хватит, кончайте с этим! Вам уже должно быть ясно, что ваши  методы
устарели. Дураков больше нет. Нас теперь не проведешь.
     Батрул с сомнением посмотрел на него.
     - Судя по нашим бюллетеням, грешить люди не перестали.
     - Не спорю. Но вам от этого мало проку. Никакой грешник не согласится
на ваши старомодные условия.  Теперь  каждый  норовит  побольше  урвать  и
поменьше уплатить, если уж нельзя получить желаемое задаром.
     - Это неэтично, - проворчал Батрул. - Это против правил.
     - Тем не менее это так. А кроме того, в наши дни все намного сложнее.
Ну как бы я  мог  увязать  свой,  неизвестно  откуда  взявшийся,  титул  с
Дебреттом  [имеется  в  виду  Книга  пэров,  впервые  составленная  Джоном
Дебреттом в 1802 г.  и  с  тех  пор  выходящая  ежегодно],  или  объяснить
налоговой инспекции источник неожиданно привалившего богатства,  или  даже
просто выполнить формальности, связанные с внезапным появлением  особняка?
Нельзя не считаться с фактами.
     - О, я думаю, все это можно уладить, - сказал Батрул.
     - Не так-то просто. В наше время есть только один способ  внезапно  и
притом вполне легально разбогатеть. Это... О Боже!.. - Внезапно  умолкнув,
он погрузился в раздумье.
     Батрул обратился к Дилис:
     - Ваш муж себя недооценивает. У него огромные способности. Это  видно
с первого взгляда. Чтобы эти способности могли полностью раскрыться, нужен
определенный капитал. За  деньги  можно  иметь  все:  почет,  власть,  что
угодно...  Невольно  чувствуешь,  что  муж  ваш  растрачивает  свои   силы
впустую...
     Дилис взглянула на мужа,  который  с  отсутствующим  видом  о  чем-то
размышлял.
     - Значит, вы тоже это почувствовали? Я часто думала, что в  фирме  не
умеют по-настоящему оценить его.
     - У этих дельцов своя политика. Они сознательно не дают хода молодым.
Но при материальной независимости и  с  помощью  жены  -  возьму  на  себя
вольность прибавить - умной, красивой и молодой жены, почему бы...
     Очнувшийся от задумчивости Стивен презрительно прокомментировал:
     - "Руководство  по  искушению",  глава  первая.  Кончайте  с  этим  и
постарайтесь взглянуть фактам в лицо. Когда вы здраво оцените их, я  готов
буду обсудить с вами сделку.
     - А-а, - Батрул несколько приободрился. - Я знал,  что  по  некотором
размышлении вы убедитесь в выгодности...
     - Послушайте, - снова перебил Стивен. - Первый факт, в лицо  которому
вам придется взглянуть, - это, что ваши обычные условия мне не подходят, а
значит, не стоит больше пытаться повлиять на меня через мою  жену.  Второй
факт таков: в беду попали _в_ы_, а не я.  Как  вы  вообще  сможете  отсюда
выбраться без моей помощи?
     - Но ведь я предлагаю вам способ одновременно помочь и мне и себе.
     - Вы никак не отделаетесь от своего одностороннего взгляда  на  вещи.
Теперь послушайте меня. Существуют  три  способа  решения  данной  задачи.
Первый:  найти  кого-то,  кто  сообщит  нам  текст   заклинания,   которое
необходимо произнести, чтобы вы могли отправиться восвояси. Вы знаете, как
это осуществить? Нет? Ну  и  я  не  знаю.  Тогда  второй  способ:  я  могу
попросить викария соседней церкви совершить ритуал изгнания. Он с радостью
выполнит мою просьбу. Может быть, впоследствии его даже причислят  к  лику
святых за такую победу над лукавым.
     Батрула передернуло.
     -  Ой,  нет,  не  надо!  Один  мой  приятель  подвергся  изгнанию   в
пятнадцатом  веке.  Так  он  до  сих  пор  не  вполне  оправился  от  этой
мучительной процедуры.
     - Очень хорошо. Значит, остается  третий  способ.  Не  связывая  себя
никакими обязательствами, я сколачиваю солидную  сумму  и  гарантирую  вам
клиента, который беспрекословно  подпишет  договор.  Ну,  что  вы  на  это
скажете?
     - Не пойдет! - последовал мгновенный ответ.  -  Вы  просто  пытаетесь
совершить две сделки вместо одной, то есть, заплатить нам половинную цену.
Наша бухгалтерия никогда не утвердит такого договора.
     Стивен с сожалением покачал головой.
     - Не удивительно, что практика ваша хиреет. За два  тысячелетия  ваша
контора не продвинулась в своей коммерческой деятельности  дальше  понятия
первичной закладной. Вы даже готовы расходовать  собственный  капитал,  не
замечая, что можете воспользоваться чужим. Так дела не делаются. Мой  план
таков: я получаю деньги, вы получаете нужный вам договор, а первоначальным
капиталом  для  этой  коммерческой  операции  послужат   всего   несколько
шиллингов, которые я же и внесу.
     - Не понимаю, как из этого может что-то получиться.
     - Уверяю вас, все получится. Вам, возможно, придется  задержаться  на
несколько недель, но поживете у нас.  Места  хватит.  Теперь  скажите:  вы
играете в футбол?
     - В футбол? - нерешительно повторил Батрул. - Нет, вроде. А как это?
     - Ладно, правила и все такое  вам  придется  вызубрить.  Важна  суть:
игрок должен точным, прицельным ударом послать мяч в ворота. Теперь,  если
мяч окажется не точь-в-точь там, где ожидал игрок, точность и прицельность
нарушатся, а значит, гол не будет забит. Улавливаете?
     - Допустим.
     - В таком случае  вы  поймете,  что  самое  незначительное  изменение
положения мяча в критический момент может предопределить  исход  игры.  Не
нужно никаких недозволенных приемов, никакой  грубости.  Все  должно  быть
проделано очень тонко и незаметно, чтобы ни у кого и  тени  подозрения  не
возникло. Достаточно, чтобы какой-нибудь крохотный бесенок - один из  тех,
кто помогает вам во всяких проделках,  -  вовремя  подвернулся  и  помешал
игроку точно ударить  мячом  по  воротам.  Организовать  это  для  вас  не
составит большого труда, я полагаю.
     - Сущий пустяк. Но я не совсем понимаю...
     - Беда ваша в том, что вы  безнадежно  отстали  от  жизни,  приятель,
несмотря на все ваши бюллетени... Дилис, где у  нас  карточка  футбольного
тотализатора?
     Через полчаса Батрул уже демонстрировал свои незаурядные способности.
     - Да, - резюмировал  он,  -  я  понимаю.  После  уточнения  некоторых
технических  деталей  нетрудно  будет  организовать  проигрыш,  ничью,   а
возможно, если потребуется, даже победу.
     - Точно, -  одобрил  Стивен.  -  Итак,  я  заполняю  купон  и  ставлю
несколько шиллингов. Вы обеспечиваете результат. Это дает мне  возможность
легально загребать деньги, не подвергаясь налогообложению.
     - Все это очень хорошо для вас, - подчеркнуто констатировал Батрул. -
Но я не понимаю, как это поможет мне получить договор, разве что вы...
     - Мы как раз подходим к этой части плана. В обмен на мои  выигрыши  я
обязуюсь найти вам клиента, который подпишет договор. Крайний срок...  ну,
скажем, шесть недель. Идет? Хорошо. Тогда оформляем  соглашение...  Дилис,
дай мне, пожалуйста, листок бумаги и... Ах, да, кровь у нас имеется...


     Пять недель спустя Стивен остановил  свой  "Бентли"  перед  входом  в
отель. В следующую минуту из вертящейся двери  появился  Батрул.  От  идеи
поселить  его  у  себя  Стивену  уже  очень  скоро  пришлось   отказаться:
стремление искушать носило  у  Батрула  характер  почти  неконтролируемого
рефлекса, что создавало нервозную обстановку в  доме.  И  Стивен  выдворил
гостя в отель.
     Внешне  Батрул  сильно  изменился.  Бакенбарды  исчезли,  сохранились
только пышные усы. Длиннополый сюртук  сменился  строгим  серым  костюмом,
высоченный цилиндр - мягкой фетровой шляпой, шейный  платок  -  нормальным
галстуком. В общем - современный, прилично одетый, интересный мужчина  лет
сорока.
     -  Прошу,  -  Стивен  распахнул  дверцу  машины.  -  Форму   договора
прихватили?
     Батрул похлопал себя по карману.
     - Это всегда при мне. На всякий случай...
     Когда  Стивен  первый  раз  сорвал  огромный  куш,  он  еще  надеялся
сохранить свое инкогнито. Оказалось, однако,  что  скрыть  выигрыш  220000
фунтов стерлингов очень непросто. Так что без рекламной шумихи это дело не
обошлось. Пока разыгрывался следующий  тур,  Стивен  и  Дилис  старательно
избегали появляться  на  людях.  Выигрыш  на  этот  раз  составил  210000.
Некоторая заминка  возникла  с  выплатой  по  третьему  чеку.  Собственно,
оспаривать выигрыш 225000 фунтов не приходилось: предсказания  были  четко
обозначены чернилами на  купоне.  Однако  часть  учредителей  тотализатора
серьезно задумалась, и некоторые из них даже решили посетить Стивена. Один
особенно серьезный молодой  человек  в  очках  стал  доказывать  ему,  что
согласно теории вероятности троекратное повторение такой удачи  выражается
дробью, числитель которой  единица,  а  знаменатель  -  число  с  огромным
множеством нулей.
     Стивен заинтересовался произведенным расчетом и сказал, что  в  таком
случае его система гораздо лучше, чем он предполагал,  не  догадываясь,  с
каким астрономическим числом приходится иметь дело.
     Молодой человек пожелал узнать, что же  это  за  система.  Но  Стивен
уклонился от разговора, хотя дал  понять,  что  готов  обсудить  некоторые
аспекты с главой всего предприятия. Именно на эту встречу с Сэмом  Грипшоу
Стивен и ехал сейчас в сопровождении Батрула.
     Штаб-квартира Сэма Грипшоу находилась в  одном  из  новых  предместий
города, несколько  в  стороне  от  дороги,  отделенная  от  нее  заботливо
ухоженной  лужайкой  с  газонами  шалфея.  Швейцар   в   расшитой   ливрее
почтительно приветствовал Стивена и без задержки проводил его в просторный
кабинет,  где  Сэм  Грипшоу  встретил   его   стоя.   Мужчины   обменялись
рукопожатием, после чего Стивен представил своего спутника, пояснив:
     - Это мистер Батрул, мой консультант.
     Сэм Грипшоу глянул на Батрула, и этот мельком брошенный  взгляд  стал
внезапно пристальным и настороженным. С минуту  Грипшоу  молча  размышлял.
Затем снова повернулся к Стивену.
     - Ну, молодой  человек,  прежде  всего  я  должен  поздравить  вас  с
небывалым успехом. Вы намного превзошли всех, кто когда-либо выигрывал  за
всю историю футбольных тотализаторов. 655000  фунтов  -  подумать  только!
Но... - Он покачал головой - так дальше продолжаться  не  может.  Нет,  не
может...
     - О, я не стал бы этого утверждать, - мягко  возразил  Стивен,  когда
они уселись.
     Сэм Грипшоу снова покачал головой.
     -  Один  раз  -  это  удача,  везенье;   второй   -   ну,   допустим,
исключительное везенье; от третьего раза попахивает уже  чем-то  странным;
случись такое четвертый раз - все предприятие окажется под угрозой;  пятый
раз будет означать полное банкротство. Никто больше и шиллинга не поставит
- раз дело гиблое, кому охота? Вы говорили, у вас есть система?
     - Не у меня, а у нас, - поправил Стивен. - Мой друг мистер Батрул...
     - Ах, да, мистер Батрул... - Сэм Грипшоу опять внимательно  посмотрел
на Батрула. - Так вы, я полагаю, не  захотите  познакомить  меня  с  вашей
системой?
     - Странно было бы ожидать этого, - сказал Стивен.
     - Пожалуй. Хотя могли бы и познакомить. Ведь продолжать вы все  равно
не сможете...
     - Потому что предприятие обанкротится? Что ж, мы действительно  этого
не хотим. Собственно, потому  мы  и  приехали.  Мистер  Батрул  хочет  вам
кое-что предложить.
     - Послушаем...
     Батрул встал.
     - У вас здесь очень хорошее дело,  мистер  Грипшоу.  Было  бы  весьма
прискорбно, если бы оно лопнуло. Как для  вас,  так  и  для  публики.  Мне
незачем подчеркивать это, поскольку я догадываюсь, что вы воздержались  от
рекламирования  третьего  выигрыша  моего  друга  мистера  Трамона.  Очень
разумно с вашей стороны, осмелюсь заметить, сэр. Это могло бы отрицательно
сказаться на настроении публики... К счастью, в моих силах избавить вас от
риска снова оказаться в подобной ситуации. Это  не  будет  стоить  вам  ни
пенни, и все же... - Тут он пустил в ход все свое искусство обольщения,  с
жаром расписывая выгодную сделку.
     Сэм Грипшоу терпеливо выслушал все, вплоть до заключения.
     - ...и в ответ на эту... эту простую формальность я  гарантирую,  что
ни мой друг мистер Стивен Трамон, ни кто-либо  другой  не  смогут  с  моей
помощью... э-э... предсказывать результаты. Ничто больше не будет угрожать
вашему предприятию, которое, я уверен,  сможет  процветать  дальше.  -  Он
вынул из кармана заготовленный договор и, картинно взмахнув им, положил на
письменный стол.
     Сэм Грипшоу  потянулся  за  бумагой,  быстро  проглядел  текст  и,  к
удивлению Стивена, почти не колеблясь, кивнул.
     - Что ж, все правильно.  В  моем  положении  спорить  не  приходится.
Ладно. Я это подпишу.
     Батрул с радостной улыбкой протянул ему маленький перочинный ножик.
     Поставив подпись, Сэм Грипшоу чистым носовым платком перевязал  руку.
Батрул осторожно взял договор и помахал им, чтобы подпись просохла.  Затем
еще раз с нескрываемым удовольствием посмотрел на  нее,  аккуратно  сложил
лист и спрятал его в карман.
     Покончив с делом, он расплылся  в  улыбке  и  напоследок  от  избытка
чувств снова допустил анахронизм: раскланялся с галантностью,  принятой  в
восемнадцатом веке.
     - Ваш слуга, джентльмены. - И мгновенно исчез,  растворился,  оставив
после себя лишь слабый запах серы.
     Сэм Грипшоу первым нарушил последовавшее за этим молчание:
     - Хорошо, что отделались от него и что он не  может  вернуться,  пока
кто-нибудь его не вызовет... А вы, надо сказать, малый не промах.  Выгодно
продали _м_о_ю_ душу! Вот это я называю настоящей деловой хваткой. Мне  бы
такую иметь в ваши годы, молодой человек.
     - Ну, вы, по-моему, не очень расстроились  из-за  этой  сделки,  -  с
явным облегчением заметил Стивен.
     - Вообще не расстроился.  Это  ему  надо  расстраиваться.  Вы  только
подумайте, не одну тысячу лет он и вся его компания промышляют  этим  -  и
д_о _с_и_х _п_о_р_ у них нет порядка. В наше время всего важнее правильная
организация. Полная четкость во  всем  -  основа  любого  бизнеса.  А  эта
компания безнадежно отстала, с ее допотопными методами. Пора  бы  им  тоже
иметь специалистов по системе управления.
     - Методы у них действительно грубоваты, -  согласился  Стивен.  -  Но
своей цели _э_т_о_т_ все-таки достиг.
     - Ха! Интересно, что он запоет, когда заглянет в картотеку -  если  у
них есть картотека. Откуда, вы думаете, взялось у меня  достаточно  денег,
чтобы основать тотализатор?..





                             Я В ЭТО НЕ ВЕРЮ!..


     Никогда, дал себе слово Генри Бэйдер, когда  его,  наконец,  стиснули
настолько, что двери поезда смогли закрыться за  ним,  никогда  больше  не
позволю себе застревать в городе так поздно.
     Он уже не первый раз давал себе подобные клятвы в полной уверенности,
что никогда их не нарушит, а потом, конечно, нарушал, хотя  в  промежутках
действительно старался делать все возможное, чтобы  его  редкие  визиты  в
Сити не совпадали с часами пик.
     Однако в тот день у него было столько дел в Лондоне,  что  оставалось
только два выхода из положения: либо задержаться в городе еще позже и  тем
огорчить жену, либо позволить людскому потоку увлечь себя к входу в  метро
у здания Английского банка.
     Взглянув сначала с тревогой на толпу, медленно вваливавшуюся в метро,
а затем на длинную неубывающую очередь на автобус, Генри решился. В  конце
концов, они это делают дважды в день и не умирают.  А  я  -  чем  хуже?  -
подумал он и бодро шагнул вперед.
     Самое удивительное заключалось  в  том,  что  никто  вокруг  него  не
смотрел на поездку в метро, как на какой-то сверхчеловеческий подвиг,  все
относились к ней совершенно спокойно, терпеливо и  довольно  равнодушно  -
так, наверно, воспринимают свою участь коровы, которых перевозят с  одного
скотопригонного двора на другой.
     На станции метро у собора Святого Павла никто не вышел,  но  давление
внутри вагона свидетельствовало, что еще  кто-то  умудрился  войти.  Двери
попытались сомкнуться, но снова раздвинулись, так как чья-то не  то  рука,
не то нога пыталась втиснуться в вагон  недостаточно  умело.  Затем  двери
сделали невероятное усилие и наконец сомкнулись.
     Поезд тяжело тронулся. Девушка в зеленом плаще,  стоявшая  справа  от
Генри, сказала,  обращаясь  к  девушке  в  синем  плаще,  прижатой  к  ней
вплотную:
     - Как ты думаешь, мы заметим, когда у нас начнут трещать ребра?
     Но это прозвучало скорее как философское размышление, чем как жалоба.
     На станции Чансери-Лейн тоже никто не вышел. Однако путем  усиленного
заталкивания и других физических воздействий удалось достичь  невозможного
и посадить  в  вагон  еще  нескольких  человек.  Поезд  с  трудом  набирал
скорость. Он протарахтел по рельсам еще несколько секунд, затем последовал
сильный толчок, и все погрузилось во мрак. Поезд остановился.
     Генри выругался  с  досады,  но  ровно  через  секунду  состав  снова
двинулся вперед. Однако Генри с удивлением ощутил, что его тело больше  не
опирается на окружающих пассажиров и вытянул вперед руку,  чтобы  удержать
равновесие. Рука уперлась в какой-то мягкий предмет. В это мгновение снова
зажегся свет, и Генри увидел,  что  "предметом"  была  девушка  в  зеленом
плаще.
     - Вы что думаете, вы... - начало было девушка, но тут же  осеклась  и
посмотрела вокруг широко раскрытыми от удивления глазами.
     Генри хотел было извиниться, но и у него слова замерли  на  губах,  а
глаза потихоньку полезли на лоб.
     В вагоне, который еще минуту назад был  набит  людьми  до  последнего
дюйма, теперь, если не считать его и девушки в зеленом  плаще,  оставались
всего три человека. Пожилой джентльмен развертывал газету с  таким  видом,
будто он наконец-то получил возможность осуществить свое  законное  право,
дама средних лет сидела, погруженная в собственные мысли, а в другом конце
вагона молодой человек дремал, прислонившись к стенке.
     - Ну, уж эта мне Милли! Я ей завтра покажу! - воскликнула девушка.  -
Сошла в Холборне и даже слова не сказала. А ведь знает,  что  у  меня  там
тоже пересадка!
     Она задумалась.
     - Ведь это был Холборн, не правда ли?  -  сказала  она,  обращаясь  к
Генри.
     Генри в полном недоумении  продолжал  глядеть  на  опустевший  вагон.
Девушка слегка потрясла его за плечо.
     - Ведь это был Холборн? - неуверенно повторила она.
     Наконец он обернулся.
     - Вы что-то сказали про Холборн? - спросил он рассеянно.
     - Ну, эта последняя остановка, где все сошли. Ведь это  был  Холборн,
правда?
     - Я... я боюсь, что не очень-то хорошо знаю эту линию метро, - сказал
Генри.
     - Но зато я ее  знаю,  как  свои  пять  пальцев.  Это  наверняка  был
Холборн, - сказала девушка решительно, словно желая убедить себя.
     Генри еще раз взглянул на качающийся вагон и болтающиеся ремни.
     - Простите, но я не видел никакой станции, - сказал он.
     Девушка откинула голову  в  красной  вязаной  шапочке  и  внимательно
посмотрела на Генри. Она не была испугана,  однако  в  ее  голубых  глазах
появилась тревога.
     - Но  ведь  была  же  какая-то  остановка,  иначе  куда  бы  они  все
подевались?
     - Да-да, конечно, - согласился Генри.
     Они  помолчали.  Поезд   продолжал   нестись   вперед,   еще   больше
раскачиваясь и дергаясь на мало нагруженных рессорах.
     -  Следующая  остановка  Тоттенхэм-Корт-Роуд,  -  сказала  девушка  с
некоторым беспокойством.
     Поезд тарахтел по рельсам. Девушка задумчиво смотрела на темные  окна
вагона.
     - Чудно, - проговорила она наконец, - очень чудно...
     - Послушайте-ка, - сказал Генри, - а что, если мы  спросил  остальных
пассажиров? Может, они что-нибудь знают?
     Девушка взглянула на них. По ее лицу было видно, что она не возлагала
на это особенных надежд.
     - Ну что ж, давайте, - все же ответила она и повернулась, чтобы пойти
вместе с ним.
     Генри остановился возле дамы. Она  была  в  хорошо  сшитом  пальто  с
меховой пелериной. На голове у нее поверх аккуратно уложенных темных волос
красовалась небольшая шляпка с вуалеткой, ноги  были  обуты  в  элегантные
лаковые туфли. Руки в  лайковых  перчатках  опирались  на  черную  кожаную
сумочку, лежавшую на коленях. Взгляд у дамы был совершенно отсутствующий.
     - Простите, - сказал Генри, - вы не могли бы сказать, как  называется
станция, где сошли все остальные пассажиры?
     Дама медленно приподняла веки и посмотрела на Генри сквозь вуалетку.
     - Нет, - сказала она после небольшой паузы, слегка улыбаясь, - боюсь,
я не обратила внимания.
     - А вам не показалось, что там было что-то не так?
     - Не так? - переспросила дама.
     - Да, уж очень они все быстро вышли, - пояснил Генри.
     - А что в этом необычного? Мне это даже понравилось, а  то  здесь  уж
слишком много народу набилось.
     - Вы  совершенно  правы,  -  согласился  Генри.  -  Но  все-таки  нам
непонятно, как это могло произойти...
     Дама приподняла брови.
     - Неужели вы думаете, что я...
     Позади Генри прошелестела газета, и ворчливый голос произнес:
     - Молодой  человек,  по-моему,  вы  напрасно  беспокоите  даму  этими
вопросами.  Если  вас  что-то  не  устраивает,  обратитесь  с  жалобой   в
соответствующие инстанции.
     Генри обернулся. Он увидел человека с седеющими висками  и  аккуратно
подстриженными усами на здоровом,  розовом  лице.  На  вид  ему  было  лет
пятьдесят пять, и все в его  одежде,  начиная  с  черной  шляпы-котелка  и
кончая  портфелем,  говорило  о  том,  что  это  настоящий  бизнесмен   из
лондонского Сити. Он вопросительно взглянул на  даму  и  получил  в  ответ
сдержанную улыбку благодарности. Затем он встретился  глазами  с  Генри  и
несколько сбавил тон. Он понял, что перед ним вполне воспитанный  человек,
а не какой-то нахал, как он было подумал, глядя на Генри со спины.
     - Простите за  беспокойство,  -  сказал  Генри.  -  Но  эта  девушка,
по-видимому, проехала свою остановку, да и вообще все это очень странно...
     - Я помню, что мы остановились на  Чансери-Лейн,  так  что,  по  всей
вероятности, остальные пассажиры сошли в Холборне. Это совершенно ясно,  -
сказал джентльмен.
     - Но это произошло так быстро...
     - Ну и отлично.  Работники  метро,  наверно,  придумали  какой-нибудь
новый метод регулирования потока  пассажиров.  Ведь  они  все  время  ищут
что-то новое.
     - Да, но уже прошло десять минут, как мы  едем  без  остановок,  и  я
абсолютно уверен, что мы не проехали ни одной станции, - возразил Генри.
     - Вероятно, по каким-то техническим причинам наш  поезд  перевели  на
другой путь, - сказал джентльмен.
     - На другой путь? В метро? Да это совершенно невозможно! - воскликнул
Генри.
     - Дорогой мой, уж это совсем не наша с вами забота. Пусть этим  делом
занимаются те,  кому  оно  поручено.  В  конце  концов,  для  того  они  и
поставлены. Поверьте мне, они прекрасно знают, что делают, хотя нам это  и
кажется "странным", как вы изволили выразиться. Бог ты мой, уж если мы  не
будем доверять нашим специалистам, кому еще нам останется доверять!
     Генри взглянул на девушку в зеленом плаще. Она поймала его  взгляд  и
слегка пожала плечами. Они отошли в другой  конец  вагона  и  сели.  Генри
посмотрел на часы, потом предложил девушке сигарету. Они закурили.
     Поезд ритмично тарахтел по рельсам. Генри и девушка смотрели в  окно,
чтобы не пропустить освещенную платформу, но единственное, что  они  могли
видеть, это свои собственные отражения в темном стекле. Докурив  сигарету,
Генри бросил окурок на пол и придавил его ботинком. Он снова посмотрел  на
часы, затем повернулся к девушке.
     - Уже прошло больше двадцати минут, - сказал он, - это невероятность,
возведенная в квадрат!
     - А поезд пошел быстрее, - заметила девушка, - и посмотрите, кажется,
он движется наклонно.
     Генри взглянул на ремни, свисавшие с  потолка.  Сомненья  не  было  -
поезд явно шел под гору. Повернув голову в другую сторону,  Генри  увидел,
что двое других пассажиров оживленно разговаривают.
     - Ну что ж, попробуем еще разок? - предложил он.
     - ...Всегда не более пятнадцати минут, даже в часы пик, поверьте мне,
- говорила дама, когда они подошли. - Я боюсь, что мой  муж  будет  ужасно
беспокоиться.
     - Ну, что вы скажете теперь? - спросил Генри,  обращаясь  к  пожилому
джентльмену.
     - Все это на самом деле весьма странно, - согласился тот.
     - Странно! Почти полчаса на полной скорости и без  единой  остановки.
Да это просто невероятно!
     Собеседник холодно посмотрел на него.
     - То, что сейчас происходит, со  всей  очевидностью  доказывает,  что
ничего невероятного  в  этом  нет.  Возможно,  имеется  какой-то  запасной
подземный путь, проложенный еще во время войны, и  нас  туда  перевели  по
ошибке. Я не сомневаюсь,  что  здешние  начальники  скоро  обнаружат  свою
ошибку и вернут поезд назад.
     - Что-то они не очень спешат, - сказала девушка. - Мне уже давно пора
быть дома. К тому же у меня вечером свидание в Палласе.
     - Я думаю, нам следует остановить поезд, - сказала дама. Она смотрела
на рукоятку запасного тормоза,  которую  разрешалось  повернуть  только  в
экстренных случаях.
     Генри и джентльмен переглянулись.
     - По-моему, это самый экстренный случай, -  заявила  дама  тоном,  не
допускающим возражений.
     - Э-э... - промычал Генри.
     - Но управление метро... - начала было джентльмен.
     - Хорошо, - сказала дама, - если вы, мужчины, так боитесь дотронуться
до этой рукоятки,  я  сделаю  это  сама.  -  Она  протянула  руку,  крепко
ухватилась за рукоятку и повернула ее вниз.
     Генри быстро опустился на скамью и потянул за собой  девушку,  боясь,
что поезд резко затормозит. Но ничего не произошло.
     Все трое ждали. Наконец стало ясно,  что  тормоз  не  работает.  Дама
нетерпеливо подняла рукоятку, а затем снова решительно  дернула  ее  вниз.
Никакого результата. Она выразила свое мнение о тормозе в довольно сильных
выражениях.
     - Нет, вы только послушайте, что она  говорит!  Надо  же!  -  сказала
девушка, обращаясь к Генри.
     - Это все слова. Хотите еще сигарету? - спросил Генри.
     Поезд тарахтел и покачивался  на  рельсах.  Ремни  продолжали  висеть
наклонно.
     - Ну, - сказала девушка через некоторое время, - можно  считать,  что
мое свидание в Палласа лопнуло. Теперь Доррис отобьет у  меня  парня,  это
точно. Я смогу возбудить против них дело, как вы думаете?
     - Боюсь, что вам это не удастся, - ответил Генри.
     - Вы юрист?
     - Можно сказать, да. А давайте-ка познакомимся. Похоже, нам  придется
провести какое-то время вместе, пока они там догадаются  навести  порядок.
Меня зовут Генри Бэйдер.
     - А меня Норма Пальмер.
     -  Роберт  Форкетт,  -  представился  джентльмен  из  Сити  и  слегка
поклонился.
     - Миссис Барбара Брэнтон, - сказала дама средних лет.
     - А что нам делать с ним?  -  спросила  Норма,  указывая  пальцем  на
молодого человека, который продолжал мирно спать в другом конце вагона.  -
Может быть, следует разбудить его и рассказать, как обстоит дело?
     - Не думаю, чтобы от этого что-нибудь изменилось,  -  заметил  мистер
Форкетт. Он повернулся к Генри. - Вы, кажется, сказали, что вы юрист, сэр?
Может быть, вы сумеете нам объяснить, каково наше положение в этом деле?
     - Ну, не заглядывая в юридический справочник,  я  бы  сказал,  что  в
этом деле о задержке никакая претензия с нашей стороны не будет принята во
внимание...
     Через полчаса Генри почувствовал, как что-то  тяжелое  привалилось  к
его боку. Повернув голову, он увидел, что Норма заснула, положив голову  к
нему на плечо. Миссис Брэнтон дремала по другую сторону  от  него.  Мистер
Форкетт зевнул и извинился.
     - Пожалуй, лучший способ скоротать время - это немного вздремнуть,  -
сказал он.
     Генри снова взглянул на  часы.  Если  только  поезд  не  двигался  по
замкнутому  кругу,  то  они  уже  должны  были  проехать  под  несколькими
английскими графствами. Все это было совершенно непостижимо. Ему  хотелось
курить, но, чтобы достать  сигарету  из  кармана,  надо  было  потревожить
девушку. Поэтому он не шевелился и сидел, уставившись в темноту за  окном,
слегка покачиваясь в такт идущему поезду и прислушиваясь к  мерному  стуку
торопливо бегущих колес, пока его голова не склонилась на вязаную  шапочку
спящей на его плече девушки.
     Перемена ритма и легкое вздрагивание вагона  от  включенных  тормозов
разбудили Генри. Остальные  пассажиры  проснулись  минутой  позже.  Мистер
Форкетт громко зевнул. Норма открыла глаза,  с  удивлением  огляделась  и,
обнаружив свою голову на плече у Генри, быстро выпрямилась...
     - Ну, как же это я... - сказала она, смущенно взглянув на Генри.
     Он уверил ее, что ему было  очень  приятно.  Она  стала  приглаживать
волосы и приводить себя в порядок, глядясь в темное окно, как  в  зеркало.
Миссис Брэнтон достала из-под своей пелеринки маленькие часики и взглянула
на них.
     - Боже мой, почти полночь! Мой муж, наверно, совсем с  ума  сошел  от
беспокойства, - заметила она.
     Изменившийся стук колес указывал на  то,  что  поезд  замедляет  ход.
Постепенно за окнами начало светлеть.
     По  сравнению  с  освещением  внутри   вагона   свет   был   какой-то
красноватый; с каждой минутой он становился все сильнее.
     - Вот так-то лучше, - сказала Норма. - Терпеть не могу,  когда  поезд
останавливается в туннеле.
     Свет стал еще ярче, скорость движения уменьшилась, и поезд подошел  к
станции. Все пассажиры прильнули к окнам, стараясь разглядеть ее название,
но нигде не  было  никакой  таблички.  Внезапно  миссис  Брэнтон,  которая
смотрела в окно по другую сторону вагона, вытянула шею и воскликнула:
     - Вот!
     Все быстро обернулись, но уже было поздно.
     - Это была какая-то авеню, - сказала она.
     - Ну, скоро мы все узнаем, - заметил мистер Форкетт.
     Тормоза тяжело вздохнули,  и  поезд  наконец  остановился.  Но  двери
открылись не сразу. В конце перрона поднялась какая-то суматоха и, немного
погодя, чей-то голос прокричал:
     - Конечная остановка! Всем выходить!
     -  Вот  еще,  всем  выходить,  -  проворчала  Норма,   поднимаясь   и
направляясь к двери. Остальные последовали за ней.
     Двери внезапно раскрылись. Норма взглянула на  стоящую  на  платформе
фигуру и в ужасе отпрянула, чуть не сбив шедшего за ней Генри.
     - Ой-ой-о! - завопила она.
     Фигура была почти нагой. Это было угловатое существо мужского пола  с
темно-красной кожей. Единственную его одежду составляли ремни,  к  которым
были пристегнуты  какие-то  инструменты.  Этнически  его  лицо  напоминало
североамериканских индейцев, только вместо убора из перьев на голове  была
пара рогов. В правой руке существо держало  вилы,  а  в  левой  -  большой
сачок.
     - Всем выходить, - заявило оно, отходя в сторону.
     Норма минуту поколебалась, а  затем  быстро  прошмыгнула  на  перрон.
Остальные вышли вслед за ней более спокойным шагом,  но  с  настороженными
взглядами. Так как существо стояло лицом  к  двери,  пассажиры  не  смогли
рассмотреть его сзади. Оно медленно и рассеянно помахивало хвостом, острые
колючки на конце которого выглядели довольно угрожающе.
     - Э-э... - начал было мистер Форкетт, но передумал. Он бросил  взгляд
на каждого из своих спутников в отдельности и задумался.
     Существо заметило молодого человека, который продолжал спать в другом
конце вагона. Оно подошло к нему  и  ткнуло  в  него  вилами.  Последовала
небольшая перебранка. Существо слегка пырнуло молодого человека вилами еще
раз, тот, наконец, поднялся и вышел из вагона. Вид у него был заспанный.
     Кто-то что-то прокричал  в  конце  перрона,  затем  послышался  топот
бегущих ног. Какой-то человек строптивого вида бежал им навстречу. За  ним
гналось с  сачком  другое  краснокожее  существо.  В  конце  концов  сачок
просвистел в воздухе, и человек, запутавшись в сетке, грохнулся на перрон.
Там дружно захохотали.
     Генри посмотрел по сторонам. В тусклом красноватом свете он, наконец,
разглядел и прочитал название станции.
     - Какая-то авеню, - сказал он вполголоса. - Ничего себе, какая-то!
     Миссис Брэнтон  услышала,  что  он  говорит,  и  тоже  посмотрела  на
дощечку.
     - Но ведь тут написано "авеню", значит, это и есть авеню,  -  сказала
она.
     Прежде чем он успел ей что-либо возразить, чей-то голос прокричал:
     - Выход в эту сторону! Выход в эту сторону! - И существо, держа  свои
вилы наготове, показало жестом, куда идти.
     Молодой человек с другого конца вагона зашагал рядом с Генри. Это был
сильный  мужчина  интеллигентной  наружности,  который  все  еще  не   мог
окончательно проснуться.
     - Что  это  за  суматоха?  Пожертвования  собирают  для  какой-нибудь
больницы,  что  ли?  Теперь,  когда  у   нас   принята   новая   программа
здравоохранения, в этом, кажется, нет особой нужды?
     - Нет, это что-то совсем  другое  и  не  очень  приятное,  по  правде
сказать. - Генри указал пальцем на  название  станции.  -  Да  к  тому  же
взгляните на эти хвосты. Не знаю, что и подумать...
     Молодой человек  внимательно  посмотрел  на  волнообразные  движения,
которые производило своим хвостом одно из краснокожих существ.
     - Но право же... - запротестовал он.
     - Кто же это еще, если не черти? Как по-вашему? - спросил Генри.
     Не считая служащих, у барьера  собралось  всего  человек  двенадцать.
Пассажиров пропускали по одному, в то время как пожилой черт,  сидевший  в
будке, отмечал каждого в списке. Так Генри узнал, что заспанного  молодого
человека зовут Кристофер Уотс и что он физик.
     По другую сторону  барьера  начинался  эскалатор  какого-то  древнего
образца. Он двигался вверх довольно медленно, и благодаря этому  пассажиры
могли прочитать рекламы и объявления, развешенные по  стенам.  В  основном
тут рекламировались всевозможные средства от  ожогов,  порезов,  ссадин  и
ушибов, порой они  чередовались  с  рекомендациями  каких-то  тонизирующих
средств.
     У верхнего конца эскалатора стоял  довольно  жалкого  вида  черт.  На
груди у него висел лоток, уставленный целым рядом жестяных коробочек.
     - Патентованное средство. Качество гарантировано, - монотонно  бубнил
он.
     Мистер Форкетт, который шел впереди Генри, посмотрел на объявление на
лотке и внезапно остановился. Объявление гласило: "Аптечка первой  помощи.
Цена: один фунт стерлингов или  полтора  американских  доллара  за  каждый
комплект".
     -  Что  за  возмутительный  курс!  -  воскликнул  мистер  Форкетт   с
негодованием.
     Черт нахально посмотрел на него и произнес:
     - Ну и что?
     Сзади на мистера Форкетта нажимали, заставляя двигаться вперед, но он
делал это весьма неохотно, бормоча что-то о стабильности  и  необходимости
верить в устойчивость фунта стерлингов.
     Пройдя через вестибюль, пассажиры, наконец, вышли на улицу. В воздухе
слегка пахло серой. Откуда-то сверху сыпался пепел, и  Норма  натянула  на
голову капюшон своего плаща.
     Черт с вилами в руках собрал всех пассажиров  в  небольшой  вагончик,
огороженный проволочной сеткой.  Несколько  чертей  последовали  за  ними.
Последний из них остановился у ворот поболтать с охранником.
     - Царица небесная, неужто это автобус опять опаздывает? - спросил он.
     - А ты помнишь хоть один случай, когда бы он пришел вовремя? - в свою
очередь спросил черт-охранник.
     - В те времена, когда старик Харн гонял свой плот, никто и слыхом  не
слыхивал ни о каких опозданиях, все  шло  как  по  писаному,  -  проворчал
первый черт.
     - Так то же было в старину... - пожал плечами охранник.
     Генри  присоединился  к   остальным   пассажирам,   которые   стояли,
вглядываясь в окружающий ландшафт. Направо простиралась бугристая равнина,
по которой стелился дымок. За ней,  в  конце  долины,  дымился  вулкан,  и
маленькие  ручейки  раскаленной  лавы  непрерывно  стекали  вниз  с  краев
кратера. Где-то посреди долины возвышались два  утеса,  на  одном  из  них
висела ярко освещенная реклама, которая советовала употреблять средство от
ожогов Хупера, в то время  как  реклама  на  другом  утесе  гласила:  "Как
избежать ожогов? - вот в чем вопрос. Наша  фирма  даст  вам  исчерпывающий
ответ".
     Недалеко  от  правого  утеса  часть  долины  была  огорожена  колючей
проволокой,  и  на  каждом  углу  этого  концентрационного  лагеря  стояла
наблюдательная вышка. Время от времени из одной из  них  вылетал,  подобно
трассирующим пулям, поток огненных стрел,  который  падал  на  огороженный
участок. Легкий  ветерок  доносил  оттуда  запах  серы,  вой  человеческих
голосов и демонический смех. Прямо против автобусной остановки  находилась
казарма, во дворе которой черти толпились в очереди  к  точильному  камню,
чтобы наточить свои вилы и колючки на хвостах. Генри  все  это  показалось
чем-то очень знакомым и обыденным.
     Напротив казармы высилось нечто вроде виселицы, с ее перекладины вниз
головой висела, прикованная цепями за ноги, нагая женщина.  Пара  чертенят
раскачивалась, уцепившись руками за ее распущенные волосы. Миссис  Брэнтон
пошарила в своей сумочке и вытащила очки.
     - Боже мой... - прошептала она. - Неужели это... - Она пригляделась к
женщине более внимательно. - Конечно, трудно узнать  кого-нибудь  в  таком
странном положении, да еще когда  по  лицу  текут  слезы.  А  я-то  всегда
считала ее такой милой особой...
     Она обернулась к стоящему неподалеку черту и спросила:
     - Эта женщина убила кого-нибудь  или  совершила  какое-нибудь  другое
тяжкое преступление?
     Черт отрицательно покачал головой.
     - Нет, - сказал он. - Просто она без  конца  твердила  мужу,  что  он
должен завести себе любовницу, чтобы она могла подать на развод и получать
с него алименты.
     - Вот как? - сказала миссис  Брэнтон  суховато.  -  И  это  все?  Но,
наверно, дело обстояло куда более серьезно...
     - Да нет же, - ответил черт.
     Миссис Брэнтон задумалась.
     - И часто ей приходится так висеть? - спросила она с легкой  тревогой
в голосе.
     - Только по средам, - сказал черт. - В остальные  дни  она  выполняет
другие задания.
     Внезапно кто-то прошептал Генри что-то на ухо. Он обернулся и увидел,
что один из чертей-охранников делает ему знаки. Генри подошел к нему.
     - Хотите купить настоящий товар? - спросил черт.
     - Какой товар? - поинтересовался Генри.
     Черт сунул руку в сумку на животе и вытащил тюбик, похожий на  зубную
пасту. Он наклонился к Генри и зашептал:
     - Это настоящий товар  -  лучший  болеутоляющий  крем.  Стоит  только
нанести немного на кожу перед адскими муками, и вы ничего не почувствуете.
     - Спасибо, не надо, - ответил Генри, - я, по правде сказать,  уверен,
что тут какая-то ошибка и меня скоро выпустят.
     - Брось, друг, - сказал черт, - так  не  бывает.  Ну,  хочешь,  отдам
всего за два фунта? Ты мне нравишься.
     - Спасибо, не стоит.
     Черт нахмурился.
     - Подумай лучше, - посоветовал он, ощетинив хвост.
     - Ну, давай за фунт, - сказал Генри.
     Черт несколько удивился.
     - Ладно, забирай, - сказал он, отдавая Генри тюбик.
     Когда Генри снова присоединился к своим, он увидел,  что  все  они  с
большим интересом наблюдают,  как  три  черта  с  гиканьем  и  улюлюканьем
гоняются по горам за толстым розовощеким мужчиной средних лет.
     Мистер  Форкетт,  однако,  был  занят  другим   -   он   анализировал
создавшееся положение.
     - Несчастный случай, - говорил он,  повысив  голос,  чтобы  перекрыть
усилившийся вой грешников в концентрационном лагере, - очевидно, произошел
между станциями метро Чансери-Лейн и Холборн. Это ясно. Но что мне  неясно
- это почему мы здесь. Несомненно, где-то произошла ошибка, но я  надеюсь,
что ее скоро исправят.
     Он снова бросил на остальных оценивающий взгляд. Все задумались.
     - Это должно было быть что-нибудь очень  серьезное,  правда  ведь?  -
спросила Норма. - Ну, например,  не  пошлют  же  сюда  человека  за  такую
мелочь, как пара нейлоновых чулок?
     - Принимая во внимание, что это была всего одна пара... - начал  было
Генри. Но его прервала миссис Брэнтон:
     - Посмотрите! - воскликнула она.
     Все обернулись и увидели  женщину,  одетую  в  великолепное  норковое
манто. Женщина неторопливо шла по улице.
     - Может быть, во всем этом есть еще и светлая сторона, о  которой  мы
пока ничего не знаем, - сказала миссис Брэнтон с надеждой в голосе. - Если
тут носят норковые шубки...
     - Но, по-моему, эта женщина не очень-то рада своей шубке, -  заметила
Норма.
     - Это шуба из живых норок, - любезно объяснил один из охранников, - а
у них очень острые зубы.
     Внезапно позади пассажиров раздался дикий  вопль.  Все  обернулись  и
увидели, как Кристофер Уотс накручивает хвост одному из чертей. Черт снова
завопил и выронил тюбик с болеутоляющим кремом, который он пытался всучить
Уотсу. Он попытался пырнуть Уотса вилами.
     - Э, нет, не выйдет! - воскликнул Уотс, ловко увертываясь. Он схватил
вилы за палку и вырвал их у черта.
     - Вот так-то! - сказал он с удовлетворением. Затем он отбросил вилы в
сторону и обеими руками снова ухватился  за  хвост.  Он  дважды  прокрутил
черта у себя над головой и отпустил. Черт перелетел через забор из колючей
проволоки и с воем грохнулся на  землю.  Остальные  черти  развернулись  и
начали наступать  на  Кристофера  Уотса,  держа  вилы  наперевес  и  сетки
наготове.
     Уотс приготовился защищаться и мрачно наблюдал  за  их  приближением.
Вдруг  выражение  его  лица  изменилось.  Он  перестал  хмуриться,  широко
улыбнулся, разжал кулаки и опустил руки.
     - Боже мой, какая же это все ерунда! - воскликнул он и  повернулся  к
чертям спиной. Те остановились в недоумении.
     На Генри вдруг снизошло откровение. Он  совершенно  ясно  понял,  что
Кристофер прав. Это действительно была ерунда.  Он  рассмеялся,  глядя  на
ошеломленные лица чертей, и Норма рассмеялась вслед  за  ним.  Вскоре  все
пассажиры смеялись над чертями, которые сначала смотрели  настороженно,  а
потом совершенно сконфузились, не зная, что делать дальше.
     Кристофер Уотс шагнул к той стороне загончика, откуда открывался  вид
на долину. Несколько минут он стоял там, всматриваясь  в  зловещий  дымный
пейзаж. Затем тихо произнес:
     - Я в это не верю.
     Огромный пузырь пламени поднялся из озера и тут же лопнул.
     Раздался звук взрыва, и грибовидное облако дыма и пепла поднялось над
вулканом, из кратера которого потекли еще более яркие потоки  лавы.  Земля
задрожала. Кристофер Уотс глубоко вздохнул и повторил на этот раз громко:
     - Я _в _э_т_о _н_е _в_е_р_ю_!
     Послышался сильный треск. Скала, на которой висела  реклама  мази  от
ожогов, закачалась и рухнула в  долину.  Черти,  гонявшиеся  по  горам  за
розовощеким человеком, прекратили свою забаву и с криками ужаса  бросились
вниз.  Земля  сотрясалась.  Огненное  озеро  начало  вытекать  в  огромную
трещину,  которая  образовалась  на  дне  долины.  Из   гейзера   поднялся
колоссальный столб пламени. Скала на другой стороне долины  тоже  рухнула.
Кругом все рокотало, сотрясалось и дышало огнем. И сквозь этот содом голос
Кристофера Уотса прогремел еще раз:
     - Я В ЭТО НЕ ВЕРЮ!!!
     Внезапно наступила такая тишина, как  будто  выключили  звук.  Кругом
стало темно, и единственное, что можно  было  разглядеть,  это  освещенные
окна поезда метро, который стоял на насыпи позади пассажиров.
     - Ну, - сказал Кристофер Уотс с чувством глубокого удовлетворения,  -
с этим покончено. Поехали домой, что ли? - И он стал карабкаться вверх  по
насыпи, направляясь к поезду.
     Генри и Норма двинулись вслед за ним. Мистер Форкетт колебался.
     - В чем дело? - спросил Генри, оборачиваясь.
     - Не знаю, но мне кажется, что это не совсем, не совсем...
     - Но ведь вы не можете здесь оставаться, - заметил Генри.
     - Пожалуй, и правда - нет, - согласился мистер  Форкетт  и  несколько
неохотно стал подниматься по насыпи.


     Не сговариваясь, все пятеро пассажиров, которые раньше ехали в  одном
вагоне, снова сели вместе. Едва они вошли, как двери  сомкнулись  и  поезд
тронулся. Норма вздохнула с облегчением и сбросила с головы капюшон.
     - Мне кажется, что я уже почти дома, - сказала она. - Не знаю, как  и
благодарить вас, мистер Уотс! Но  это  мне  послужит  хорошим  уроком.  Уж
теперь я и близко не подойду к прилавку с чулками, разве только,  когда  у
меня будут денежки в кармане...
     - Я присоединяюсь к благодарности, конечно, - сказал  Генри.  -  Хотя
мне все еще кажется, что здесь какая-то ошибка. Официальная и общепринятая
точки зрения где-то перепутались, но я вам чрезвычайно признателен за  то,
что вы, как бы это сказать? Поломали всю эту бюрократию...
     Миссис Брэнтон протянула Кристоферу затянутую в перчатку руку:
     - Конечно, вы понимаете, что  я  попала  сюда  по  какому-то  глупому
недоразумению, но вы спасли меня от  долгих  и  томительных  разговоров  с
бестолковыми чиновниками. Надеюсь, вы как-нибудь  отобедаете  у  нас?  Мой
муж, несомненно, захочет поблагодарить вас лично.
     Наступила длительная пауза. Постепенно  до  всех  дошло,  что  мистер
Форкетт не торопится благодарить Уотса, и все уставились на него.  Форкетт
сидел, опустив глаза, погруженный в собственные  мысли.  Затем  он  поднял
голову, посмотрел сначала на остальных пассажиров, а потом  на  Кристофера
Уотса.
     - Нет, - сказал он наконец, - мне очень жаль, но я  не  могу  с  этим
согласиться. Боюсь, что я рассматриваю ваш поступок как  антиобщественный,
граничащий с подрывной деятельностью.
     Уотс, который был  весьма  доволен  собой,  сначала  удивился,  затем
нахмурился.
     - Прошу прощения! - сказал он с выражением искреннего недоумения.
     - Вы совершили очень серьезный проступок, - сказал мистер Форкетт.  -
Как можно говорить о прочности существующего порядка, -  продолжал  он,  -
если мы перестанем уважать наши традиции  и  институты?  Вот  вы,  молодой
человек, только что разрушили такой институт.  А  ведь  ад  -  это  весьма
солидное общественное установление, и мы все верили в него, в том числе  и
вы сами, пока не взяли и не поломали. Нет, я никак не могу этого одобрить!
     Остальные пассажиры смотрели на мистера  Форкетта,  ровно  ничего  не
понимая.
     - Но, мистер Форкетт, - сказала Норма, - ведь вы не хотели  бы  снова
оказаться там, с этими чертями?
     - Милая девушка, дело вовсе не в этом,  -  сказал  мистер  Форкетт  с
упреком  в  голосе.  -  Как  человек,  обладающий   чувством   гражданской
ответственности,  я  категорически  протестую  против  всего,  что   может
подорвать уверенность  общества  в  правильности  установленного  порядка.
Поэтому я еще раз повторяю, что я  рассматриваю  поступок  этого  молодого
человека, как нечто весьма опасное, граничащее с подрывной деятельностью.
     - Но  если  это  общественное  установление  дутое...  -  начал  было
Кристофер Уотс.
     - Это тоже неважно, сэр, так  как,  если  имеется  достаточное  число
людей, верящих в определенный институт, значит, этот  институт  им  нужен,
независимо от того, дутый он или нет.
     - Значит,  вы  предпочитаете  правде  слепую  веру?  -  спросил  Уотс
презрительно.
     - Когда есть  вера,  будет  и  правда,  -  убежденно  ответил  мистер
Форкетт.
     - Как ученый, я нахожу вашу точку  зрения  совершенно  аморальной,  -
возразил Уотс.
     - А я, как  гражданин,  считаю  вас  человеком,  лишенным  каких-либо
принципов, - сказал мистер Форкетт.
     - То, что существует на самом деле, не исчезнет и  не  развалится  от
того, что вы перестанете в него верить, - заметил Уотс.
     - Вы в  этом  абсолютно  уверены?  Ведь  Римская  империя,  например,
существовала до тех пор,  пока  люди  верили  в  нее,  -  возразил  мистер
Форкетт.
     Спор  продолжался  еще  некоторое  время,   причем   мистер   Форкетт
произносил все более громкие слова и фразы, в то время  как  Уотс  пытался
докопаться до самой сути вещей.
     Наконец мистер Форкетт подвел следующий итог своим высказываниям:
     -  По  правде  говоря,  ваши  нетрадиционные,  я   бы   даже   сказал
р_е_в_о_л_ю_ц_и_о_н_н_ы_е_, взгляды мало чем отличаются от большевизма.
     Кристофер Уотс встал:
     - Укрепление общества путем слепой веры вопреки научной правде -  это
метод Сталина, - заявил он и отошел в другой конец вагона.
     - Ну, право же, мистер Форкетт, - воскликнула Норма. - Не  знаю,  как
вы можете быть таким грубым и неблагодарным! Стоит только  вспомнить  всех
этих чертей с вилами и ту бедную женщину, что висела вниз  головой  совсем
голая...
     - Все это совершенно соответствовало назначению данного места. А  вот
он - весьма опасный молодой человек! - твердо заключил мистер Форкетт.
     Генри решил, что настало время переменить тему разговора. Все четверо
начала болтать о разных пустяках, в то  время  как  поезд  шел  с  хорошей
скоростью, хотя и не так быстро, как когда он несся  вниз.  Но  постепенно
разговор иссяк. Повернув голову в другую  сторону,  Генри  обнаружил,  что
Кристофер Уотс снова спит, и решил последовать его примеру.
     Он проснулся от крика: "Отойдите от дверей", - и  увидел,  что  вагон
снова полон народу. Не успел он открыть  глаза,  как  Норма  толкнула  его
локтем в бок.
     - Смотрите! - сказала она.
     Прямо против них, держась за подвесной ремень, стоял человек и  читал
газету. Так как его, по-видимому,  больше  всего  интересовали  результаты
скачек,  опубликованные  на  последней  странице,  первая  страница   была
повернута лицом к Генри и Норме, и  там  крупными  буквами  был  напечатан
следующий заголовок:

                 "КАТАСТРОФА В ЧАС ПИК. 12 ЧЕЛОВЕК УБИТО."

     Под заголовком были перечислены фамилии. Генри вытянул шею,  стараясь
прочитать, что там написано. Владелец газеты опустил ее  и  с  возмущением
посмотрел на Генри. Но тот уже успел найти  в  списке  свое  имя  и  имена
других пассажиров. Норма встревожилась.
     - Прямо не знаю, как я все это объясню дома, - сказала она.
     - Ну, теперь вы понимаете,  что  я  имел  в  виду?  -  сказал  мистер
Форкетт, обращаясь к Генри. - Только подумайте, сколько будет хлопот, пока
в этом разберутся, - и шумиха в газетах, и еще Бог знает что. Да от такого
парня только и жди беды - абсолютно антиобщественный элемент!
     - И что только подумает мой муж!  Ведь  он  меня  ужасно  ревнует!  -
заметила миссис Брэнтон с некоторым удовлетворением.
     Поезд остановился на станции у собора Святого Павла. Толпа  в  вагоне
несколько поредела, и поезд двинулся дальше.
     Мистер Форкетт и Норма стали продвигаться к выходу. Генри решил,  что
он, пожалуй, тоже сойдет на следующей  остановке.  Поезд  начал  замедлять
ход.
     Внезапно мистер Форкетт схватил Генри за плечо.
     - Смотрите, вон он идет! - сказал он, указывая на  Кристофера  Уотса,
который шагал в толпе впереди них.
     - Вы можете уделить мне несколько минут? Что-то не доверяю я ему...
     Они поднялись по эскалатору и вышли из метро напротив здания Биржи.
     Оказавшись на улице, Кристофер Уотс остановился и оглядел все  вокруг
оценивающим взглядом. Его внимание  привлек  Английский  банк.  Он  шагнул
вперед  и  остановился  против  него,  подняв  голову  кверху.  Он  что-то
прошептал. Земля под ногами слегка задрожала. Из трех окон верхнего  этажа
вылетели стекла. Одна статуя, две урны и  часть  балюстрады  закачались  и
обрушились вниз.
     Уотс расправил плечи и глубоко вздохнул.
     - Боже мой! Ведь он... - начал мистер Форкетт и бросился вперед,  так
что Генри не расслышал остальных слов.
     - Я... - заявил  Кристофер  Уотс  громовым  голосом.  -  В  ЭТО...  -
продолжал он, не обращая внимания на зловещее дрожание земли, - НЕ...
     Но в этот самый момент сильный удар кулаком в  спину  бросил  его  на
мостовую перед несущимся автобусом. Раздался скрежет тормозов, но было уже
поздно.
     - Это он! Я сама видела, как он толкнул  его!  -  закричала  какая-то
женщина, указывая рукой на мистера Форкетта.
     Генри догнал  его  как  раз  в  тот  момент,  когда  к  ним  подбежал
полицейский.
     Мистер Форкетт стоял, с гордостью взирая на фасад Английского банка.
     - Что только он  мог  натворить!  Этот  молодой  человек  представлял
большую опасность для общества, - заявил он. - Конечно, меня следовало  бы
наградить, но боюсь, что скорее всего меня повесят. Что поделаешь, надо же
чтить установленные традиции и институты!





                                ХРОНОКЛАЗМ


     Мое знакомство с Тавией началось,  можно  сказать,  издалека.  Как-то
утром  на  плайтонской  Хай-стрит  ко  мне  подошел   незнакомый   пожилой
джентльмен. Он приподнял шляпу,  отвесил  поклон,  скорее  на  иностранный
манер, и вежливо представился:
     - Меня зовут Доналд Гоби, доктор Гоби. Я буду весьма признателен вам,
сэр Джералд, если вы  уделите  мне  несколько  минут  вашего  драгоценного
времени. Очень прошу простить за беспокойство, но дело весьма важное и  не
терпит отлагательств.
     Я внимательно посмотрел на него.
     - Видимо, здесь какое-то недоразумение. Я не титулован -  я  даже  не
дворянин.
     Он выглядел озадаченным.
     - Неужели! Простите великодушно! Такое сходство... Я  был  совершенно
уверен, что вы сэр Джералд Лэттери.
     Настал мой черед удивиться.
     - Я и есть Джералд Лэттери, но мистер, а не сэр.
     - О боже! - смутился он. - Конечно! Как глупо с  моей  стороны.  Есть
здесь... - он посмотрел вокруг - ...есть здесь местечко, где мы  могли  бы
побеседовать без помех?
     Я заколебался лишь на миг. Бесспорно, передо мной  был  образованный,
культурный джентльмен. Может быть, юрист. И уж конечно, не попрошайка  или
кто-нибудь в таком роде. Мы находились рядом с "Быком", и я пригласил  его
туда. Гостиная была свободна и предоставлена к нашим услугам. Он  отклонил
мое предложение выпить, и мы сели.
     - Ну, так в чем же дело, доктор Гоби? - спросил я.
     Он не сразу решился заговорить, но все же собрался с духом и сказал:
     - Это  касается  Тавии,  сэр  Джералд...  э-э,  мистер  Лэттери.  Вы,
вероятно, не представляете истинного  масштаба  возможных  осложнений.  Вы
понимаете, я говорю не о  себе  лично,  хотя  мне  это  грозит  серьезными
неприятностями, - речь идет о последствиях, предвидеть которые невозможно.
Поверьте, она должна вернуться, прежде чем случится непоправимое.  Должна,
мистер Лэттери!
     Я наблюдал за ним. Несомненно, он был по-настоящему чем-то расстроен.
     - Но, доктор Гоби... - начал я.
     - Я понимаю, что это значит для вас, сэр, но все же я умоляю  вас  на
нее воздействовать. Не ради меня, не ради ее семьи, но ради общего  блага.
Нужна величайшая осторожность, иначе последствия непредсказуемы.  Порядок,
гармония совершенно обязательны. Сдвиньте с места одно зернышко -  и,  кто
знает, чем это кончится? Поэтому заклинаю вас убедить ее...
     Я перебил его, но мягко, так как, о чем бы там ни шла речь,  его  это
дело очень тревожило.
     - Одну минуту, доктор Гоби! Боюсь, это все же ошибка. Я  не  имею  ни
малейшего понятия, о чем вы говорите.
     Он с явным недоверием поглядел на меня.
     - Как?.. Уж не хотите ли вы сказать, что еще не встречались с Тавией?
     - Насколько мне известно, не встречался. Я даже имени такого  никогда
не слышал, - заверил я.
     У него был такой растерянный вид, что я снова  предложил  выпить.  Он
отрицательно покачал головой и понемногу пришел в себя.
     - Мне так неловко. И впрямь  вышла  ошибка.  Прошу  вас  принять  мои
извинения, мистер Лэттери. Боюсь, я показался вам  не  совсем  нормальным.
Все это так трудно объяснить. Забудьте, пожалуйста,  наш  разговор.  Очень
вас прошу, забудьте его.
     Он удалился с потерянным видом. А я, хоть  и  несколько  озадаченный,
через день-другой выполнил его последнюю просьбу - забыл о этом разговоре.
По крайней мере думал, что забыл.


     Тавию я впервые увидел года два спустя  и,  конечно,  не  знал  в  то
время, что это она.
     Я только что вышел из "Быка". На Хай-стрит  было  людно,  и  все  же,
берясь за ручку машины, я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд с
противоположной стороны улицы. Я обернулся, и наши  глаза  встретились.  У
нее они были карие.
     Высокая,  стройная,  красивая  -  нет,  не  хорошенькая,  больше  чем
хорошенькая, - она была в обычной твидовой юбке  и  темно-зеленом  вязаном
джемпере. Однако туфли ее выглядели несколько странно: на низком  каблуке,
но слишком нарядные, не гармонировавшие со стилем одежды. И еще что-то  во
внешности девушки обращало на себя внимание, хотя я и не сразу понял,  что
именно. Только потом до меня дошло, что прическа, отнюдь ее не  портившая,
была - как бы это сказать - неожиданной что ли. Вы можете  мне  возразить,
что волосы - всегда волосы и парикмахеры причесывают  их  на  бесчисленное
множество ладов, но это неверно. Моды меняются, и каждому  времени  присущ
свой определенный стиль; да  вы  взгляните  на  фотографию  тридцатилетней
давности, и сразу это заметите. Так вот, прическа девушки,  как  и  туфли,
нарушали впечатление цельности.
     Несколько секунд она  смотрела  на  меня,  смотрела  пристально,  без
улыбки. Затем, двигаясь как во сне, шагнула на  мостовую.  В  этот  момент
стали бить часы на здании  рынка.  Она  взглянула  на  них  и,  охваченная
внезапной тревогой, бросилась бежать, как  Золушка,  догоняющая  последний
автобус.
     Не представляя, с кем она меня спутала, я сел в свою  машину.  Я  был
совершенно уверен, что никогда не видел этой девушки.
     На следующий день, подавая мне мою обычную кружку пива, бармен "Быка"
сказал:
     - Вчера о вас справлялась молодая особа, мистер  Лэттери.  Нашла  она
вас? Я дал ей ваш адрес.
     Я покачал головой.
     - Кто такая?
     - Она не назвала себя, но... - и он описал мне вчерашнюю незнакомку.
     - Я видел ее через дорогу, но не знал, кто это, - сказал я.
     - А она вроде бы знает вас хорошо. "Это мистер Лэттери вышел от вас?"
- спрашивает она. Я говорю, что да,  вы  здесь  были.  "Он  ведь  живет  в
Бэгфорд-хаусе, не так ли?" - спрашивает она. "Нет, - говорю,  -  мисс,  то
дом майора Флэкена. Мистер Лэттери живет  в  Чэтком-коттедже".  Тогда  она
спрашивает, где это. Надеюсь, ничего, что я  объяснил  ей?  По-моему,  она
вполне достойная молодая леди.
     Я успокоил его:
     - Мой адрес узнать нетрудно. Странно, однако,  что  она  упомянула  о
Бэгфорд-хаусе: именно этот дом я хотел бы купить, если у меня когда-нибудь
будут деньги.
     - Тогда поторопитесь раздобыть их, сэр.  Старый  майор  сильно  сдает
последнее время. Боюсь, он недолго протянет.
     На этом тогда дело и кончилось. Зачем бы девушке ни  понадобился  мой
адрес, она им не воспользовалась, я же со своей стороны и думать  об  этом
забыл.
     Снова я увидел ее примерно месяц спустя. У меня вошло в привычку раза
два в неделю ездить верхом с девушкой по имени Марджори Крэншоу,  а  потом
отвозить ее домой. Дорога шла  узкими  улочками,  на  которых  едва  могли
разъехаться две машины. Завернув за угол, я  вынужден  был  затормозить  и
рвануть в  сторону,  потому  что  встречная  машина,  пропуская  пешехода,
остановилась прямо посреди улицы. Когда эта  машина  наконец  проехала,  я
глянул на пешехода и увидел прежнюю незнакомку. Она узнала меня  в  ту  же
минуту  и,  поколебавшись,  сделала  несколько  шагов  навстречу  с  явным
намерением начать разговор. Но  потом,  заметив  сидевшую  рядом  со  мной
Марджори, очень неумело сделала  вид,  что  вовсе  не  собиралась  ко  мне
обращаться. Я дал газ.
     - О! - многозначительно произнесла Марджори. - Кто это?
     Я сказал, что не знаю.
     - Она определенно знает вас, - недоверчиво сказала Марджори.
     Мне ее тон не понравился. Кто бы  это  ни  был,  ее  это,  во  всяком
случае, не касалось. Я не ответил. Но она не отставала:
     - Я раньше не встречала ее.
     - Должно быть, курортница, - сказал я. - Здесь их много.
     - Звучит не слишком убедительно, если принять во  внимание,  как  она
смотрела на вас.
     - Мне не нравится, когда меня считают лгуном.
     - О, по-моему, я задала самый обычный вопрос. Конечно,  если  вас  он
смущает...
     - И такого рода намеки мне  тоже  не  нравятся.  Полагаю,  вам  лучше
пройти пешком остаток дороги. Здесь уже недалеко.
     -  Понимаю.  Извините,  что  помешала.  Жаль,  что  здесь  невозможно
развернуться, - сказала она, выходя из машины. -  Всего  хорошего,  мистер
Лэттери.
     Подав машину назад, к воротам, развернуться можно  было,  но  девушка
уже скрылась, о чем я готов был пожалеть, так  как  Марджори  пробудила  у
меня интерес к ней.  А  кроме  того,  даже  не  зная,  кто  она  такая,  я
чувствовал, что должен быть  благодарен  ей.  Возможно,  вам  знакомо  это
чувство освобождения от груза,  о  наличии  которого  вы  до  сих  пор  не
отдавали себе отчета?


     Наша третья встреча произошла на совершенно ином уровне.
     Мой коттедж в Девоншире стоял в  маленькой  долине,  прежде  поросшей
лесом. Здесь было еще несколько коттеджей, но мой находился в  стороне  от
других, в ложбине, в самой нижней ее части, у самого конца дороги. С обеих
сторон отвесно поднимались  поросшие  вереском  холмы.  По  берегам  ручья
тянулись узкие пастбища. А то, что осталось от прежнего  леса,  образовало
теперь несколько небольших кустарников и рощиц.
     Однажды, когда я после полудня в ближайшей рощице осматривал участок,
на котором, по моим расчетам, должны были уже дать всходы посаженные  мною
бобы, я услышал, как под чьими-то ногами затрещали  ветки.  С  первого  же
взгляда я узнал, кому принадлежат эти светлые волосы.  Какое-то  мгновенье
мы, как и в прошлые разы, смотрели друг на друга.
     - Э-э... привет, - наконец, сказал я.
     Она ответила не сразу, продолжая смотреть на меня. А затем спросила:
     - Есть здесь кто-нибудь в поле зрения?
     Я поглядел на дорогу, затем на холмы.
     - Не вижу никого.
     Она раздвинула кусты и  осторожно  вышла,  оглядываясь  по  сторонам.
Одета она была, как и при нашей первой встрече, только волосы растрепались
от соприкосновения с ветками. На голой земле ее туфли выглядели еще  более
неуместно.
     - Я... - начала она, делая несколько шагов вперед.
     В этот момент в верхнем конце ложбины  послышался  мужской  голос,  а
затем другой, отвечавший ему. Девушка в испуге замерла.
     - Они идут. Спрячьте меня куда-нибудь побыстрее, пожалуйста.
     - Э-э... - невразумительно произнес я.
     - О, быстро, быстро! Они идут, - настойчиво сказала она.
     Вид у нее был очень встревоженный.
     - Лучше пройдемте в дом, - сказал я, направляясь к коттеджу.
     Она торопливо последовала за мной и, войдя, закрыла дверь на засов.
     - Не позволяйте им схватить меня! Не позволяйте! - взмолилась она.
     - Послушайте, что все это значит? Кто такие "они"?
     Она не ответила; глаза ее, обежав комнату, остановились на телефоне.
     - Вызовите полицию. Вызовите полицию, быстро!
     Я колебался.
     - Разве у вас нет полиции?
     - Конечно, у нас есть полиция, но...
     - В таком случае позвоните, пожалуйста!
     - Но послушайте... - начал я.
     Она стиснула руки.
     - Вы должны позвонить в полицию, пожалуйста! Быстро!
     Она была очень испугана.
     - Хорошо. Я позвоню. Но разговаривать будете вы, - сказал  я,  снимая
трубку.
     Я привык к тому, что в наших краях  нескоро  получишь  соединение,  и
терпеливо  ждал.  Но  девушка  в  отчаянии  ломала  пальцы.  Наконец  меня
соединили.
     - Алло, - сказал я, - полиция Плайтона?
     - Полиция Плайтона... - отозвались на другом конце провода. И  тут  я
услышал торопливые шаги по покрытой гравием дорожке, а  затем  настойчивый
стук в дверь. Отдав девушке трубку, я подошел к двери.
     - Не впускайте их! - сказала она и начала говорить в трубку.
     Я колебался. В дверь продолжали все настойчивее  стучать.  Невозможно
не отвечать на стук. К тому же, на что это похоже:  быстренько  завести  в
свой коттедж незнакомую молодую девушку и тут же  запереть  дверь,  никого
больше не впуская?.. На третий стук я открыл.
     При виде стоявшего на крыльце мужчины я оторопел. Нет,  лицо  у  него
было вполне подходящее - лицо молодого  человека  лет  двадцати  пяти,  но
одежда... Непривычно увидеть нечто вроде очень обуженного лыжного  костюма
в сочетании с широкой курткой до бедер со стеклянными пуговицами да еще  в
Дартмуре в конце летнего сезона. Однако я взял себя в  руки  и  справился,
что ему угодно. Не обращая на меня внимания, он через мое плечо смотрел на
девушку.
     - Тавия, - сказал он, - поди сюда!
     Она продолжала торопливо говорить по телефону. Молодой человек сделал
шаг вперед.
     - Стоп! - сказал я. - Прежде  всего  я  хотел  бы  знать,  что  здесь
происходит.
     Он посмотрел мне прямо в лицо.
     - Вы не поймете, - и попытался отстранить меня рукой.
     Ну, скажу вам со всей откровенностью, я терпеть не  могу,  чтобы  мне
говорили, будто я чего-то не пойму, и пытались оттолкнуть  меня  от  моего
собственного порога. Я двинул  его  в  подреберье  и,  когда  он  сложился
пополам, выбросил его за дверь и запер ее.
     - Они сейчас приедут, - раздался за моей спиной голос  девушки,  -  я
имею в виду полицейских.
     - Если бы вы все же объяснили мне, - начал я.
     Но она показала на окно.
     - Смотрите!
     Еще один человек, одетый так  же,  как  и  тот,  чей  стон  отчетливо
слышался из-за двери, появился на дорожке. Я снял со стены мое ружье 12-го
калибра, быстренько зарядил его и, став лицом к двери, сказал девушке:
     - Откройте и отойдите в сторонку.
     Она неуверенно повиновалась.
     За дверью  второй  незнакомец  заботливо  склонился  над  первым.  На
тропинке показался третий человек. Они увидели ружье, и разговор у нас был
короткий.
     - Эй вы, - сказал я. - Либо вы сию же минуту уберетесь  отсюда,  либо
подождите полицию и будете объясняться с ними. Ну, как?
     - Но вы не понимаете. Это очень важно... - начал один.
     - Отлично. Тогда оставайтесь  и  расскажите  полиции,  насколько  это
важно, - сказал я и подал девушке знак закрыть дверь.
     Через окно мы видели, как двое  помогают  третьему  -  ушибленному  -
идти.


     Полицейские держались неприветливо. Неохотно записав мои показания  о
незнакомцах, они холодно удалились. А девушка осталась.
     Полиции  она  сообщила  лишь  самое  необходимое:  просто,  что  трое
странным образом одетых мужчин гнались за ней и она обратилась ко  мне  за
помощью. Предложение подбросить ее в Плайтон  на  полицейской  машине  она
отклонила и вот осталась здесь.
     - Ну, а теперь, - предложил я, - может быть, вы все же объясните мне,
что все это значит?
     Она посмотрела на меня долгим взглядом, в котором читалось  что-то  -
печаль? разочарование? - ну, во всяком случае, определенное  недовольство.
На миг мне показалось, что она собирается заплакать,  но  затем  она  тихо
сказала:
     - Я получила ваше письмо... и вот сожгла свои корабли.
     Я пошарил в кармане и, найдя сигареты, закурил.
     - Вы... э-э... получили мое письмо и... э-э... сожгли свои корабли? -
повторил я.
     - Да. - Она обвела  взглядом  комнату,  в  которой  не  на  что  было
особенно смотреть, и добавила - А теперь вы даже знать меня не хотите. - И
тут она действительно расплакалась.
     С полминуты я беспомощно смотрел на нее. Затем решил сходить на кухню
и  поставить  чайник,  чтобы  дать  ей  время  прийти  в  себя.  Все   мои
родственницы всегда считали чай панацеей,  так  что  назад  я  вернулся  с
чайником и чашками.
     Девушку я застал уже успокоившейся. Она не  сводила  глаз  с  камина,
который не топился. Я зажег  спичку.  Огонь  в  камине  вспыхнул.  Девушка
наблюдала за ним с выражением ребенка, получившего подарок.
     - Прелесть, - сказала она так, точно  огонь  был  для  нее  новостью.
Затем снова окинула комнату взглядом и повторила - Прелесть!
     - Хотите разлить чай? - Но она покачала головой и только  внимательно
следила, как я это делаю.
     - Чай, - произнесла она. - У камина!
     Что в общем соответствовало действительности, но едва ли представляло
интерес.
     - Я полагаю, нам пора познакомиться, - сказал я. - Меня зовут Джералд
Лэттери.
     - Конечно, - кивнула она. Ответ был не совсем тот, которого  я  ждал,
но она тут же добавила - А я Октавия Лэттери,  обычно  меня  зовут  просто
Тавией.
     Тавия?.. Это было что-то знакомое, но я не мог ухватить ниточку.
     - Мы что, в родстве? - спросил я.
     - Да... в очень отдаленном, - она как-то странно посмотрела на  меня.
- О боже! Это так трудно, - она, похоже, снова собиралась заплакать.
     - Тавия?.. - повторил я, напрягая память. - Что-то... - И  вдруг  мне
вспомнился смущенный пожилой джентльмен. - Ну, конечно! Как же его  звали?
Доктор... доктор Боги или...
     Она застыла.
     - Не... не доктор Гоби?
     - Да, точно. Он спрашивал меня о какой-то Тавии. Это вы?
     - Его нет здесь? - Она посмотрела так, точно он мог где-то прятаться.
     Я сказал, что это было два года назад. Она успокоилась.
     - Глупый старый дядя Доналд!  Так  на  него  похоже!  И  конечно,  вы
понятия не имели, о чем он толкует?
     - Я и сейчас примерно в том же положении. Хотя  я  могу  понять,  что
даже дядя способен расстроиться, потеряв вас.
     - Да. Боюсь, он расстроится... очень.
     - Расстроился: это было два года назад, - поправил ее я.
     - О, конечно, вы ведь не понимаете, да?
     - Послушайте, - сказал я. - Все, как сговорившись, твердят мне, что я
не понимаю. Мне это уже  известно...  пожалуй,  это  единственное,  что  я
хорошо понял.
     - Ладно. Попробую объяснить. О Боже, с чего начать?
     Я не ответил, и она продолжала:
     - Вы верите в предопределение?
     - Пожалуй, нет.
     - О, я не так  выразилась.  Скорее...  не  предопределение,  а  тяга,
склонность... Видите ли, сколько я себя помню, я думала об этой эпохе  как
о самой волнующей и чудесной... И потом,  в  это  время  жил  единственный
знаменитый  представитель  нашего  рода.  В  общем,   мне   оно   казалось
изумительным. У вас это, кажется, называют романтизмом.
     - Смотря, какую эпоху вы имеете в  виду...  -  начал  я,  но  она  не
обратила внимания на мои слова.
     -  Я  представляла   себе   огромные   флотилии   смешных   маленьких
самолетиков, которые так храбро воевали. Я восхищалась ими,  как  Давидом,
вступающим в поединок  с  Голиафом.  И  большие,  неповоротливые  корабли,
которые плыли так медленно, но все же приплывали к своей цели, и никого не
беспокоило, что они так медлительны.  И  странные  черно-белые  фильмы;  и
лошадей на улицах; и старомодные двигатели внутреннего сгорания; и камины,
которые топят углем; и поезда, идущие по рельсам; и телефоны с  проводами;
и великое множество разных других вещей! И все, что  можно  было  сделать!
Подумайте только, сходить в настоящий театр на премьеру  новой  пьесы  Шоу
или Ноэля Кауорда! Или получить только что вышедший из печати новый  томик
Т.С.Элиота!  Или  посмотреть,  как  королева  отправляется   на   открытие
парламента! Чудесное, замечательное время!
     - Приятно слышать, что кто-то так думает. Мой собственный  взгляд  на
эту эпоху не совсем...
     - Но это вполне естественно. Вы видите ее вблизи, у  вас  отсутствует
перспектива. Вам бы пожить хоть немного в нашу эпоху, тогда вы  знали  бы,
что такое монотонность и серость, и однообразие - и  какая  во  всем  этом
смертельная скука!
     Я немного испугался.
     - Кажется, я не совсем... э-э... Как вы  сказали,  пожить  в  вашу...
что?
     - Ну, в нашем веке. В двадцать втором. О, конечно, вы ведь не знаете.
Как глупо с моей стороны.
     Я сосредоточился на повторном разливании чая.
     - О Боже! Я знала, что это будет  трудно,  -  заметила  она.  -  Ведь
трудно, как вы считаете?
     Я сказал, что, по-моему, трудно. Она решительно продолжала:
     - Ну, понимаете, оттого я и занялась историей. Я  имею  в  виду,  мне
нетрудно было представить себя в  эту  эпоху.  А  потом,  получив  в  день
рождения ваше письмо, я уже само собой решила взять темой дипломной работы
именно середину двадцатого  века,  и,  конечно,  в  дальнейшем  это  стало
предметом моего научного исследования.
     - Э... э, и все это результат моего письма?
     - Но ведь это был единственный способ, не так ли?  То  есть,  я  хочу
сказать, как иначе могла бы я подойти близко к  исторической  машине?  Для
этого надо было попасть в историческую лабораторию.  Впрочем,  сомневаюсь,
что даже при таком условии мне удалось бы воспользоваться машиной, не будь
это лаборатория дяди Доналда.
     - Историческая машина, - уцепился я за соломинку в этой  неразберихе.
- Что такое историческая машина?
     Она поглядела на меня с изумлением.
     - Это... ну, историческая машина. Чтобы изучать историю.
     - Не слишком понятно. С тем же успехом вы  могли  бы  сказать:  чтобы
делать историю.
     - Нет-нет. Это запрещено. Это очень тяжкое преступление.
     - В самом деле! - Я снова попробовал сначала - Насчет этого письма...
     - Ну, мне пришлось упомянуть о нем, чтобы объяснить всю историю.  Но,
конечно, вы его еще не написали,  так  что  все  это  может  казаться  вам
несколько запутанным.
     - Запутанным не то слово. Не могли бы  мы  зацепиться  за  что-нибудь
конкретное?  К  примеру,  за  это  письмо,  которое  мне  якобы  предстоит
написать. О чем оно, собственно?
     Она посмотрела на меня строго и затем отвернулась, покраснев вдруг до
корней волос. Все же она заставила себя  взглянуть  на  меня  вторично.  Я
видел, как вспыхнули и почти сразу погасли  ее  глаза.  Она  закрыла  лицо
руками и разрыдалась:
     - О, вы не любите меня,  не  любите!  Лучше  бы  я  никогда  сюда  не
являлась! Лучше бы мне умереть!


     - Она прямо-таки фыркала на меня, - сказала Тавия.
     - Ну, она уже  ушла,  а  с  ней  и  моя  репутация,  -  сказал  я.  -
Превосходная работница, наша миссис Тумбс, но строгих правил. Она способна
отказаться от места.
     - Из-за того, что я здесь? Какая чушь!
     - Вероятно, у вас иные правила.
     - Но куда еще мне было идти? У меня всего несколько  шиллингов  ваших
денег, и я никого здесь не знаю.
     - Едва ли миссис Тумбс об этом догадывается.
     - Но мы ведь не... Я хочу сказать, ничего такого не...
     - Мужчина и женщина, вдвоем, ночью - при наших правилах  этого  более
чем достаточно. Фактически достаточно даже просто  цифры  два.  Вспомните,
животные просто ходят парами, и никого их эмоции не интересуют. Их двое  -
и всем все ясно.
     - Ну да, я помню, что тогда... то  есть,  теперь  нет  испытательного
срока. У вас застывшая система, непоправимая, как в лотерее: не повезло  -
все равно терпи!
     - Мы выражаем это  другими  словами,  но  принцип,  по  крайней  мере
внешне, примерно такой.
     -  Довольно  нелепы  эти  старые  обычаи,  как   приглядеться...   но
очаровательны. - Глаза ее на миг задумчиво остановились на мне. - Вы...  -
начала она.
     - Вы, - напомнил я, - обещали дать мне более исчерпывающее объяснение
вчерашних событий.
     - Вы мне не поверили.
     - Все это было слишком неожиданно, - признал я, - но  с  тех  пор  вы
дали мне достаточно доказательств. Невозможно так притворяться.
     Она недовольно сдвинула брови.
     - Вы не слишком любезны. Я глубоко изучила середину двадцатого  века.
Это моя специальность.
     - Да, я уже слышал, но не скажу,  чтобы  мне  стало  от  этого  много
яснее. Все историки  специализируются  на  какой-нибудь  эпохе,  из  чего,
однако, не следует, что они вдруг объявляются там.
     Она удивленно посмотрела не меня.
     - Но, конечно, они так и делают  -  я  имею  в  виду  дипломированных
историков. А иначе как могли бы они завершить работу?
     - У вас слишком много таких "конечно". Может, начнем все же  сначала?
Хотя бы с этого моего письма... нет, оставим письмо, - поспешно добавил я,
заметив выражение ее лица. - Значит,  вы  работали  в  лаборатории  вашего
дядюшки с чем-то, что вы называете исторической машиной. Это что  -  вроде
магнитофона?
     - Господи, нет! Это такой стенной шкаф, откуда вы можете  перенестись
в разные эпохи и места.
     - Вы... вы хотите сказать, что можете войти туда  в  две  тысячи  сто
каком-то году, а выйти в тысяча девятьсот каком-то?
     - Или в любом другом прошедшем времени,  -  подтвердила  она.  -  Но,
конечно, не каждый может сделать это. Надо иметь определенную квалификацию
и разрешение, и все такое. Существует всего шесть машин для Англии и всего
около сотни для всего мира, и допуск к ним очень ограничен.  Когда  машины
только еще сконструировали, никто не представлял, к каким осложнениям  они
могут привести.  Но  со  временем  историки  стали  сверять  результаты  и
обнаружили удивительные вещи. Оказалось, например, что еще  до  нашей  эры
один  греческий  ученый  по  имени  Герон  Александрийский  демонстрировал
простейшую модель паровой турбины; Архимед использовал зажигательную смесь
вроде напалма при осаде Сиракуз; Леонардо да Винчи рисовал парашюты, когда
неоткуда было еще прыгать с ними; Лейв Счастливый открыл  Америку  задолго
до Колумба; Наполеон  интересовался  подводными  лодками.  Есть  множество
других подозрительных фактов.  В  общем  стало  ясно,  что  кое-кто  очень
легкомысленно использовал машину и вызывал хроноклазмы.
     - Что вызывал?
     - Хроноклазмы, то  есть  обстоятельства,  не  соответствующие  данной
эпохе и возникающие  от  того,  что  кто-то  действовал  необдуманно.  Ну,
насколько нам  известно,  к  серьезным  бедствиям  это  не  привело,  хотя
возможно, что естественный ход истории несколько  раз  нарушался,  а  люди
пишут теперь разные очень умные труды, объясняя,  как  это  произошло,  но
каждому ясно,  какими  серьезными  опасностями  это  может  быть  чревато.
Представьте, к примеру, что кто-то  неосторожно  подал  Наполеону  идею  о
двигателе внутреннего сгорания в дополнение к идее  подводной  лодки.  Кто
знает, к чему  это  могло  бы  привести!  Так  вот,  чтобы  пресечь  новое
вмешательство в события прошлого, пользование историческими машинами взято
под строжайший  контроль  Исторического  Совета.  -  Погодите  минутку!  -
взмолился я. - То, что свершилось, - свершилось. Я хочу сказать, что  вот,
например,  я  здесь.  И  этого  нельзя  изменить,  даже  если  бы  кто-то,
вернувшись в прошлое, убил моего дедушку, когда тот был еще мальчиком.
     - Но, если бы это случилось, вы ведь не могли бы быть здесь, а?  Нет,
можно было сколько угодно повторять софизм, что прошлого не вернуть,  пока
не существовало способа менять это прошлое. Однако, раз уже доказано,  что
это всего лишь софизм, нам приходится быть чрезвычайно осторожными. Именно
данное обстоятельство и беспокоит  историков;  другой  вопрос  -  как  это
возможно  -  пусть  решают  математики.  Короче,  чтобы  вас  допустили  к
исторической машине, вы должны пройти специальное обучение,  иметь  нужную
подготовку, сдать экзамен, обеспечить надежные гарантии  и  несколько  лет
находиться  на  испытании,  прежде   чем   получить   права   и   заняться
самостоятельной практикой. Только тогда вам разрешат посетить определенный
исторический период, причем исключительно в качестве наблюдателя.  Правила
здесь очень-очень строгие.
     Я поразмыслил над ее словами.
     - Вы не обидитесь, если я спрошу, не нарушаете ли вы сейчас эти самые
правила?
     - Нарушаю. Поэтому они и явились за мной.
     - И если бы вас поймали, то лишили бы прав?
     - Господи! Мне бы их вообще получить. Я отправлялась сюда без  всяких
прав. Забралась в машину, когда в лаборатории никого  не  было.  Поскольку
лаборатория принадлежит дяде Доналду, у меня была такая возможность.  Пока
меня не застукали у самой  машины,  я  всегда  могла  сделать  вид,  будто
выполняю что-то лично для  дяди.  Не  имея  права  на  помощь  специальных
костюмеров, я скопировала образцы одежды в музее - ну как, успешно?
     - Весьма, и очень идет вам, хотя с обувью не совсем ладно.
     Она поглядела на свои ноги.
     - Я этого боялась. Я не смогла разыскать ничего,  что  относилось  бы
точно к данному периоду... Ну вот, - продолжала она затем, -  мне  удалось
несколько раз ненадолго наведаться сюда. Недолгими мои визиты должны  были
быть потому, что время течет с постоянной  скоростью,  то  есть  один  час
здесь равен одному часу там, и я не могла особенно занимать машину. Но вот
вчера один человек вошел в лабораторию, как раз когда я  возвращалась.  По
моему костюму он тут же все понял, и мне ничего другого не оставалось, как
прыгнуть назад в машину - иначе у  меня  уже  никогда  не  было  бы  такой
возможности. А они бросились за мной,  не  успев  соответствующим  образом
одеться.
     - Вы думаете, они вернуться?
     - Полагаю, что да. Только одеты они уже будут как надо.
     - Способны они пойти на крайние меры? Открыть стрельбу или еще что-то
в таком роде?
     Она покачала головой.
     - Ну нет. Это был  бы  страшный  хроноклазм,  особенно  если  бы  они
случайно кого-то застрелили.
     - Но ведь ваше пребывание здесь неизбежно вызовет серию хроноклазмов.
Что из этого хуже?
     - О, мои действия предусмотрены. Я все проверила, - туманно  заверила
она. - Они будут меньше тревожиться насчет  меня,  когда  сами  додумаются
поинтересоваться этим.
     После короткой паузы она вдруг круто перевела разговор на  совершенно
иную тему:
     - В ваше время ведь принято специально наряжаться,  вступая  в  брак,
верно?
     Похоже, эта проблема особенно ее волновала.


     - М-м, -  пробормотала  Тавия.  -  Пожалуй,  в  двадцатом  веке  брак
довольно приятная штука.
     - Мое мнение о нем весьма изменилось, и в лучшую сторону, дорогая,  -
признал я.
     Действительно, я и сам не ожидал, что он может  так  вырасти  в  моих
глазах за какой-нибудь месяц.
     - Что, в двадцатом веке муж и  жена  всегда  спали  в  одной  большой
кровати, дорогой? - полюбопытствовала она.
     - Только так, дорогая, - твердо ответил я.
     - Забавно.  Не  очень  гигиенично,  разумеется,  но  все-таки  совсем
неплохо.
     Мы некоторое время размышляли над этим.
     - Дорогой, - спросила она, - ты заметил, что она  перестала  на  меня
фыркать?
     - Мы всегда перестаем  фыркать,  если  предмет  получает  официальное
признание, - объяснил я.
     Некоторое время разговор беспорядочно перескакивал с  одной  темы  на
другую преимущественно личного характера. Затем я сказал:
     -   Похоже,   нам   незачем   больше   волноваться    насчет    твоих
преследователей,  дорогая.  Они  уже  давно  бы  вернулись,  если  бы   их
действительно так беспокоил твой побег, как ты думала.
     Она покачала головой.
     - Мы должны  и  дальше  соблюдать  осторожность,  хотя  это  странно.
Вероятнее всего, дядя Доналд  что-то  напутал.  Он  не  силен  в  технике,
бедняжка. Впрочем, ты и сам ведь видел, как он ошибся, установив машину на
два года вперед, когда явился побеседовать с тобой. Однако от  нас  ничего
не зависит. Нам остается только ждать и соблюдать осторожность.
     Я еще помолчал, размышляя, а потом сказал:
     - Мне придется скоро  начать  работать.  Это  затруднить  возможность
наблюдения за ними.
     - Работать? - спросила она.
     - Что бы там люди ни говорили, но на самом деле двое не могут прожить
на те же деньги, что один. И женам хочется не  отставать  от  определенных
стандартов, на что  они  -  в  разумных  пределах,  разумеется,  -  вправе
рассчитывать. Моих скромных средств на это не хватит.
     - Об этом можешь не тревожиться, дорогой, - успокоила меня  Тавия.  -
Ты можешь просто что-нибудь изобрести.
     - Я? Изобрести?
     - Да. Ты ведь разбираешься в радио?
     - Меня посылали на курсы изучения радарных установок, когда я  служил
в военно-воздушных силах.
     - Ах! Военно-воздушные силы! - воскликнула она в экстазе. -  Подумать
только - ты сражался во второй мировой войне! Ты знал  Монти,  и  Айка,  и
всех этих замечательных людей?
     - Не лично. Я был в другом роде войск.
     - Какая жалость! Айк всем так нравился. Но поговорим о деле. Все, что
от тебя требуется, это раздобыть  несколько  серьезных  книг  по  радио  и
электронике, а я покажу тебе, что изобрести.
     - Ты покажешь?.. О, понимаю. Но, по-твоему, это этично?  -  усомнился
я.
     - А почему бы нет? В конце концов, кто-то ведь изобрел все эти  вещи,
иначе как я могла бы проходить их в школе?
     - Э-э... все-таки над этим вопросом надо еще подумать.


     Полагаю, случившееся в то утро было простым совпадением,  по  крайней
мере могло быть совпадением: с тех пор  как  я  впервые  увидел  Тавию,  я
весьма подозрительно отношусь к совпадениям. Как бы то ни было, в то самое
утро Тавия, глянув в окно, сказала:
     - Дорогой, кто-то там машет нам из-за деревьев.
     Я  подошел  и  действительно  увидел   палку   с   носовым   платком,
раскачивающуюся  из  стороны  в  сторону.  Бинокль  помог  мне  разглядеть
пожилого человека, почти скрытого кустами. Я протянул бинокль Тавии.
     - О боже! Дядя Доналд!  -  воскликнула  она.  -  Полагаю,  нам  лучше
поговорить с ним. Он как будто один.
     Я вышел и направился  по  дорожке  к  кустам,  помахав  в  ответ.  Он
показался из кустов, неся палку с носовым платком, как  знамя.  Я  услышал
его слабый голос:
     - Не стреляйте!
     Я широко развел руки, показывая, что безоружен. Тавия  тоже  вышли  и
стала рядом со мной. Подойдя ближе,  он  переложил  палку  в  левую  руку,
другой рукой поднял шляпу и вежливо поклонился:
     - А, сэр Джералд! Счастлив снова видеть вас.
     - Он не сэр Джералд, дядя. Он мистер Лэттери, - сказала Тавия.
     - Ну да! Как глупо с моей стороны. Мистер Лэттери, - продолжал он,  -
я уверен, вы рады будете узнать, что рана оказалась  не  столько  опасной,
сколько неприятной. Бедняге придется просто полежать  некоторое  время  на
животе.
     - Бедняге? - тупо переспросил я.
     - Тому, которого вы вчера подстрелили.
     - Я _п_о_д_с_т_р_е_л_и_л_?!
     - Очевидно, это произойдет завтра или послезавтра,  -  резко  сказала
Тавия. - Дядя, право же, вы совершенно не умеете обращаться с машиной.
     - Принцип я понимаю достаточно хорошо, милочка. Вот только с кнопками
немного путаюсь.
     - Ну, неважно. Раз уж вы здесь, пройдемте лучше в дом, - сказала  она
и добавила - И можете спрятать в карман платок.
     Я  заметил,  как  он,  войдя,  бросил  быстрый  взгляд  вокруг  и   с
удовлетворением кивнул:  очевидно,  все  было  именно  так,  как  он  себе
представлял. Мы сели. Тавия сказала:
     - Прежде чем мы пойдем дальше, дядя Доналд, я  полагаю,  вам  следует
знать, что я вышла замуж за Джералда - за мистера Лэттери.
     Доктор Гоби уставился на нее.
     - Замуж? - повторил он. - Зачем?
     - О Господи, - и Тавия терпеливо объяснила - Я люблю его, и  он  меня
любит, поэтому я вышла за него. Здесь это делается так.
     - Так-так, - доктор Гоби покачал головой. - Конечно, я знаком с этими
сентиментальностями двадцатого века и их обычаями, дорогая, но так  ли  уж
нужно было тебе... э-э... натурализоваться?
     - Мне все это нравится, - сказала она.
     -  Молодые  женщины  романтичны,  я  знаю.  Но  подумала  ли   ты   о
неприятностях, которые причинишь сэру Джер... э-э... мистеру Лэттери?
     - Но я избавила  его  от  неприятностей,  дядя  Доналд.  Здесь,  если
человек не женат, на него  фыркают,  а  я  не  желаю,  чтобы  на  Джералда
фыркали.
     - Я имел в виду не столько время, пока  ты  здесь,  сколько  то,  что
будет потом. У них здесь масса всяких правил  относительно  предполагаемой
кончины, и доказательств отсутствия, и всякое такое; в общем, бесчисленные
проволочки и сложности. А тем временем он не сможет  жениться  ни  на  ком
другом.
     - Я уверена, он не захочет жениться  ни  на  ком  другом.  Скажи  ты,
дорогой! - обратилась она ко мне.
     - Ни за что не захочу! - возмутился я.
     - Ты уверен в этом, дорогой?
     - Дорогая, - сказал я, беря ее за руку,  -  если  бы  все  женщины  в
мире...
     Спустя некоторое время доктор Гоби смущенным покашливанием обратил на
себя наше внимание.
     - Цель  моего  визита,  -  объяснил  он,  -  убедить  мою  племянницу
вернуться, и притом немедленно. Весь факультет в панике,  и  все  обвиняют
меня. Сейчас самое главное, чтобы она вернулась, пока не случилось  ничего
непоправимого.  Всякий  хроноклазм  может  повлечь  за  собой  катастрофу,
которая скажется на всех последующих эпохах. В любой момент  эта  эскапада
Тавии может иметь самые серьезные последствия. И это повергает всех нас  в
крайнее волнение.
     - Мне очень жаль, дядя Доналд... Особенно оттого, что я причинила вам
столько неприятностей. Но я не вернусь. Мне очень хорошо и здесь.
     - Но возможные хроноклазмы, дорогая! Мне эта мысль не дает  спать  по
ночам...
     - Дядя, дорогой, это пустяки по сравнению  с  хроноклазмами,  которые
произойдут, если я вернусь сейчас. Вы  должны  понять,  что  мне  попросту
нельзя вернуться, и объяснить это другим.
     - Нельзя?!
     - Да вы только загляните в книги - и увидите, что мой  муж  -  ну  не
смешное ли старомодное слово? Просто нелепое! Но мне  почему-то  нравится.
Происходит это древнее слово...
     - Ты говорила о том, почему не можешь вернуться,  -  напомнил  доктор
Гоби.
     - О да. Ну, вы увидите в книгах, что  сначала  он  изобрел  подводную
радиосвязь, а затем еще связь с помощью искривления луча,  за  что  и  был
возведен в дворянское звание.
     - Все это мне отлично известно, Тавия. Я не понимаю...
     - Но, дядя Доналд, вы должны понять. Как, во имя всего святого,  смог
бы он все это изобрести, не будь здесь меня, чтобы объяснить ему? Если  вы
заберете меня сейчас отсюда, эти вещи вообще не будут изобретены, и что же
получится?
     Доктор Гоби некоторое время молча смотрел на нее.
     - Да, - сказал он. - Да, должен признаться, что мне  это  соображение
почему-то не приходило в голову. - И он погрузился в раздумье.
     - А кроме того, - добавила Тавия, - Джералд ни за  что  не  хотел  бы
отпустить меня; скажи, дорогой!
     - Я... - но доктор Гоби не дал мне договорить.
     - Да, - сказал он. - Я вижу, что здесь необходима отсрочка. Я  изложу
им это. Но имей в виду, что речь идет только об отсрочке. - Он  направился
к выходу, но у двери остановился. - Только, пока ты здесь, будь осторожна,
моя дорогая. Тут возникают такие деликатные, такие сложные  проблемы.  Мне
становится страшно при  мысли  о  путанице,  которую  ты  можешь  вызвать,
если... ну, если ты совершишь нечто столь безответственное, что  окажешься
в результате собственной прародительницей.
     - Вот уж это действительно невозможно, дядя Доналд. Я ведь  происхожу
по боковой линии.
     - О да! Да, это  большое  счастье.  Итак,  я  не  прощаюсь  с  тобой,
дорогая. До свидания! И вам, сэр... э-э... мистер Лэттери, я тоже  говорю:
до свидания! Я верю, что мы еще встретимся - так приятно побывать здесь не
только в роли наблюдателя.
     - Правда, дядя Доналд, это просто потрясно! - согласилась Тавия.
     Он укоризненно покачал головой.
     -  Боюсь,  дорогая,  твои  познания  в  истории  все-таки  неглубоки.
Выражение, которое ты употребила, относится к более раннему периоду, да  и
тогда оно не являлось образцом хорошего стиля.


     Ожидаемый эпизод со стрельбой произошел примерно неделю спустя.  Трое
мужчин, одетых под сельскохозяйственных  рабочих,  приблизились  к  нашему
дому. Тавия узнала одного из них в бинокль.  Когда  я  с  ружьем  в  руках
появился на пороге, они сделали попытку спрятаться. Я всадил в  одного  из
них заряд дроби, и он, хромая, ретировался.
     После этого нас оставили в покое. Немного спустя я приступил к работе
над подводной радиосвязью - она оказалась, на удивление, простой штукой, -
если уже знаешь принцип! - и подал заявку  на  патент.  Теперь  мы  смогли
перейти ко второму этапу - к передаче при помощи кривизны луча.
     Тавия все время торопила меня:
     - Видишь ли, дорогой, я не знаю, сколько у нас с тобой времени. С тех
пор, как я здесь, я все время пытаюсь вспомнить дату твоего письма - и  не
могу, хотя отчетливо помню, что ты подчеркнул ее.  Я  знаю,  что  в  твоей
биографии говорится, будто бы первая жена тебя бросила - какое дикое слово
"бросила", словно я способна бросить тебя, милый мой! Но там  не  сказано,
когда это случилось. Поэтому я вынуждена торопить тебя, иначе, если ты  не
успеешь закончить свое изобретение,  получится  ужасный  хроноклазм.  -  А
затем вдруг меланхолично добавила, - вообще  говоря,  хроноклазм  так  или
иначе случится. Дело в том, что у нас будет ребенок.
     - Нет! - вскричал я в восторге.
     - Что значит "нет"? Будет. И я в тревоге. Никогда не слышала, чтобы с
путешественниками во времени такое случалось.  Дядя  Доналд  пришел  бы  в
ужас, если бы знал.
     - К черту дядю Доналда! - сказал я.  -  И  к  черту  хроноклазмы!  Мы
отпразднуем это событие, дорогая.
     Недели промелькнули быстро.  Мои  патенты  были  условно  приняты.  Я
вплотную занялся теорией искривления луча и использования его  для  связи.
Все шло прекрасно. Мы строили планы: как назовем ребенка  -  Доналдом  или
Александрой; мы представляли, как скоро начнут поступать гонорары и  можно
будет попытаться купить Бэгфорд-хаус, как забавно будет  впервые  услышать
обращение: "леди Лэттери", и толковали на прочие такие темы...
     А потом пришел тот декабрьский вечер, когда  я  вернулся  из  Лондона
после деловой встречи с одним промышленником, а она исчезла...
     Ни  записки,  ни  слова  прощания.   Только   распахнутая   дверь   и
перевернутый стол в столовой...
     О Тавия, дорогая моя...
     Я начал  эти  записки,  потому  что  до  сих  пор  испытываю  чувство
неловкости: этично ли числиться изобретателем того, что ты не изобретал? И
мои записки должны были восстановить истину. Но теперь, дописав до  конца,
я сознаю, что такое "восстановление истины" ни к чему хорошему не  привело
бы.  Могу  себе  представить,  какой  поднялся  бы  переполох,  вздумай  я
выдвинуть свое объяснение для  отказа  от  возведения  во  дворянство,  и,
пожалуй, не стану этого делать. В конце  концов,  когда  я  перебираю  все
известные мне случаи "счастливых озарений",  я  начинаю  подозревать,  что
некоторые изобретатели таким же  способом  стяжали  славу,  и  я  буду  не
первым.
     Я никогда не строил из себя знатока тонких и  сложных  взаимодействий
прошлого и настоящего, но сейчас убежден, что один поступок с моей стороны
совершенно  необходим:  не  потому,  что  я  опасаюсь   вызвать   какой-то
вселенский хроноклазм, но просто из страха, что, если бы я пренебрег этим,
со мной самим всей описанной истории никогда  не  случилось  бы.  Итак,  я
должен написать письмо.
     Сначала адрес на конверте:

           МОЕЙ ПРАПРАВНУЧАТОЙ ПЛЕМЯННИЦЕ, МИСС ОКТАВИИ ЛЭТТЕРИ
             (Вскрыть в 21-й день ее рождения, 6 июня 2136.)

     Затем само письмо. Написать дату. Подчеркнуть ее.

           "МОЯ ДОРОГАЯ, ДАЛЕКАЯ, МИЛАЯ ТАВИЯ, О МОЯ ДОРОГАЯ..."





                              ДЖОН УИНДЕМ

                               ВЫЖИВАНИЕ



     Пока космодромный автобус не спеша  катил  около  мили  по  открытому
полю, которое отделяло привокзальные  строения  от  грузовых  подъемников,
мисс Фелтон внимательно смотрела поверх ровного ряда плеч вперед.  Корабль
возвышался над равниной словно огромный серебряный шпиль. На его носу  она
увидела яркий голубой свет, говоривший о том, что все готово к старту.  На
огромных  хвостовых  стабилизаторах  и  вокруг  них  суетились   крошечные
механизмы и точечки людей, завершавших  последние  приготовления.  В  этот
момент  мисс  Фелтон  глядела  на  открывающуюся  перед  ней   картину   с
непередаваемым отвращением и горькой, безнадежной ненавистью.
     Наконец ее взгляд оторвался  от  бесконечности  и  сосредоточился  на
затылке зятя, стоящего в ярде перед ней.
     Его она тоже ненавидела. Она обернулась,  бросив  быстрый  взгляд  на
лицо своей дочери, сидевшей сзади.  Алиса  казалась  бледной,  ее  губы  -
крепко сжаты, а глаза смотрели прямо перед собой.
     Мисс Фелтон поколебалась. Ее взгляд вернулся к кораблю. Она  решилась
на последний шаг. Под шум автобуса она проговорила:
     - Алиса, дорогая, еще не поздно, даже сейчас, ты  понимаешь.  Девушка
на нее даже не взглянула. Она сделала вид, что ничего не  слышала,  только
еще крепче сжала губы. Правда потом они разжались.
     - Мама, прошу тебя! - сказала она. Но раз начав, мисс Фелтон  уже  не
унималась. - Это для твоего же блага, дорогая. Все, что тебе нужно  -  это
переменить решение. Девушка демонстративно промолчала. - Никто  не  станет
тебя винить, - упорствовала мисс Фелтон. - Они и не подумают о тебе ничего
плохого. Ведь каждый знает, что Марс не место...
     - Мама, пожалуйста, перестань, - оборвала дочь. Резкость ее  тона  на
миг выбила мисс Фелтон из колеи. Та заколебалась. Но лишь на  секунду,  не
упустив случая ответить по достоинству.
     - Ты не  приспособлена  к  той  жизни,  что  тебя  ожидает,  дорогая.
Совершенно примитивной. Не достойной ни одной женщины вообще. К  тому  же,
милая, это была бы разлука с Дэвидом всего-то на пять лет. Я уверена,  что
если бы он по-настоящему любил  тебя,  то  посчитал  бы,  что  тебе  здесь
спокойнее и безопаснее...
     - Сколько можно твердить об одном и том же, мама, - оборвала девушка.
- Говорю тебе, я не ребенок. Я все обдумала и решила. Сама.
     Мисс Фелтон несколько минут сидела молча. Автобус вырулил на открытое
поле и теперь казалось, что космический корабль вздымается до самого неба.
     - Когда у тебя будет ребенок, - пробормотала она, как бы самой  себе,
- тогда еще вспомнишь мои слова, поймешь, каково...
     - По-моему, тебя вообще вряд ли кто поймет, - ответила  Алиса.  -  Во
всяком случае, это чересчур сложно. Мне и без того тяжко, а ты...
     - Дорогая, я же люблю тебя. Я тебя родила. Я тебя воспитала,  и  знаю
тебя лучше, чем кто-бы там ни был. Я знаю, что эта жизнь не для тебя. Будь
ты сильной, стойкой, мужественной девушкой, тогда ладно, быть может..., но
ты не такая, милая. Сама же знаешь, совершенно не такая.
     - По-моему, ты знаешь меня не так хорошо, как тебе кажется, мама.
     Мисс Фелтон покачала головой. Она уставилась ненавидящими от ревности
глазами в затылок своего зятя.
     - Он похитил тебя у меня, - проговорила она уныло.
     - Неправда, мама. Но даже если и так, ведь я  больше  не  ребенок.  Я
взрослая женщина и у меня есть собственная жизнь.
     - Бог тебе судья, я бы пошла...  -  как  бы  размышляя  сказала  мисс
Фелтон, - но теперь это ни к чему, понимаешь. Одно  дело,  когда  имеют  в
виду племена древних кочевников, и совсем другое в наши дни -  когда  речь
заходит о женах солдат, моряков, летчиков, космонавтов...
     - Как ты не понимаешь, мама. Это совсем другое. Я  уже  по-настоящему
взрослая и должна...
     Автобус  подрулил  к  остановке,  маленький  и  игрушечный,  на  фоне
корабля,  который  казался  чересчур  большим,  чтобы  подняться  в  небо.
Пассажиры выбрались наружу и встали кучкой,  озираясь,  около  сверкающего
борта. Мистер Фелтон обнял дочь. Алиса прижалась  к  нему  со  слезами  на
глазах.
     - До свидания, моя дорогая, -  пробормотал  он  дрожащим  голосом.  -
Счастливого пути.
     Он отпустил ее и пожал руку зятю.
     - Береги ее, Дэвид. Ведь она...
     - Я знаю. Постараюсь. Не беспокойтесь.
     Мисс Фелтон крепко поцеловала дочь и заставила  себя  протянуть  зятю
руку.
     - Просим всех  пассажиров  подняться  на  борт!  -  сказал  голос  из
подъемника.
     Двери подъемника закрылись. М-р  Фелтон  старался  не  встречаться  с
женой взглядом. Он взял ее за талию и молча повел к автобусу.
     Вернувшись вместе с дюжиной других машин под защиту стен  космопорта,
мисс Фелтон поочередно  промокнула  глаза  кончиком  носового  платочка  и
бросила быстрый взгляд на громадный, безмолвный и одинокий остов  корабля.
Ее рука коснулась руки мужа.
     - Я все еще до сих пор не верю, - сказала она. - Это так  на  нее  не
похоже. Думал ли ты когда-нибудь, что наша маленькая Алиса?...  ОХ,  зачем
только она вышла за него замуж?... - - Ее слова перешли в рыдания.
     Не говоря ни слова, муж сжал ее пальцы.
     - Ничего удивительного, если бы это произошло  с  другими  девушками,
продолжала она.  -  Но  Алиса  всегда  была  тихой,  застенчивой,  я  даже
беспокоилась  из-за  ее  скромности.  Я  боялась,  что  она  может   стать
каким-нибудь  синим  чулком,  робкой  и  угрюмой  занудой.  Помнишь,   как
остальные дети звали ее Мышкой?
     И вот! Пять лет в этом  чудовищном  космосе.  Ой,  она  не  выдержит,
Генри. Я знаю, что она не сможет, у нее не  тот  характер.  Почему  ты  не
вмешался, Генри? Она бы тебя послушала. Ты мог бы их остановить.
     Муж вздохнул.
     - Всегда так бывало: одни дают советы, Мэриан, хотя вряд ли в них кто
нуждается, а другие пренебрегают ими, стараясь  жить  собственной  жизнью.
Алиса теперь взрослая женщина со своими собственными взглядами на жизнь  и
правами. Да кто я такой, чтобы решать за нее, что лучше, а что хуже?
     - Но ты мог бы помешать ей!
     - Возможно, но какой ценой.
     Она на несколько минут замолчала, затем сжала пальцами его ладонь.
     - Генри, Генри, у меня такое чувство, что мы их больше не увидим.
     - Ты сам не веришь в это по-настоящему, Генри. Ты  просто  стараешься
меня приободрить. О, зачем, зачем ей понадобилось  уехать  в  это  ужасное
место. Она такая юная. Ну что ей стоило бы подождать пять  лет.  Откуда  в
ней столько упрямства, столько строптивости - куда  делась  моя  маленькая
любимая мышка?
     Ее муж успокаивающе похлопал по руке.
     - Постарайся не думать о ней, как о ребенке, Мэриам.  Она  давно  уже
вышла из этого возраста, она теперь взрослая женщина, а если бы  все  наши
женщины были только мышками, мы наверняка влачили бы жалкое существование.


     Навигатор космического корабля Фалкон подошел к капитану.
     - Отклонение, сэр.
     Капитан Винтерс взял протянутую ему бумагу.
     - Одна целая, триста шестьдесят пять тысячных градуса, - прочитал он.
-Хм. Не страшно. То есть, не так уж страшно.  Опять  юго-западный  сектор.
Почему все отклонения в юго-западном секторе? Странно, не правда  ли,  м-р
Картер?
     - Может выяснится в  дальнейшем,  сэр.  А  пока  -  просто  еще  одна
загадка.
     - Странно, одно за другим. Лучше  поправьте  сейчас,  пока  ошибка  в
курсе не выросла еще больше.
     Капитан раскрыл перед собой раздвижную полку и вытащил стопку таблиц.
Сверившись с ними, он записал результат.
     - Проверьте, м-р  Картер.  Навигатор  сравнил  выводы  с  таблицей  и
согласно кивнул.
     - Ладно, тогда в чем погрешность? - спросил капитан.
     - Берет немного в сторону с постоянным вращением, сэр.
     - Подправьте траекторию вручную. Я проконтролирую.  Потом  выровняйте
корабль и стабилизируйте. Десять  секунд  двойного  ускорения  по  правому
борту. Дадим ему минут тридцать и двадцать секунд, чтобы  развернуться,  а
сами посмотрим, что будет. Потом компенсируем двойным ускорением с  левого
борта. О'кей?
     - Отлично, сэр. - Навигатор уселся в кресло пилота и застегнул  пояс.
Он пробежал по клавишам и осторожно тронул переключатель.
     - Я предупрежу. Может  получиться  хорошая  встряска,  -  он  включил
систему оповещения и, достав микрофон, поставил его перед собой.
     - Внимание! Внимание! Мы проводим коррекцию  курса.  Будет  несколько
импульсов. Не  сильных,  но  все  хрупкие  предметы  должны  быть  надежно
закреплены.  Сами  вы  должны  занять  свои  места  и  пристегнуть   ремни
безопасности. Операция займет около получаса и начнется через пять  минут.
Когда кончится, я сообщу позднее. Все, - он выключил микрофон.
     - А то некоторые дураки подумают, что корабль не смог  увернуться  от
метеорита, - добавил он, - Вроде той истории. Во всяком  случае,  хуже  не
будет, - подумал он вслух. - Удивительно, какого черта она  здесь  делает?
Хотя бы занялась чем-нибудь толковым, ну чем там обычно занимаются  у  них
дома в деревне, вяжут, например.
     - Она и вяжет, - заметил навигатор.
     - Знаю, но не в этом дело. Ради чего она  отправилась  на  Марс?  Она
умрет с тоски по дому и возненавидит каждый камешек в округе.  Надеюсь,  у
ее мужа хватит ума. Слишком жестоко так поступать с этаким ребенком.
     - По-моему, это и ее вина, сэр. На мой взгляд, она чертовски упряма.
     Капитан выжидающе посмотрел на офицера.
     - Пусть у меня нет большого жизненного опыта, но я  уверен,  если  бы
захотел, нашел бы, что сказать жене,  надумай  она  увязаться  за  мной  в
космос.
     - Но вряд ли такая штука пройдет  со  всеми.  Как  ни  крути,  а  эта
птичка, в конце концов, своего добьется.
     - Я пропускаю мимо ушей первую часть вашего замечания, м-р Картер, но
раз вы так хорошо постигли женскую натуру, то объясните  мне,  пожалуйста,
какого черта она  здесь  оказалась,  если  он  не  потащил  ее  за  собой?
По-вашему выходит, что отправиться на Марс также опасно, как скататься  на
какую-то международную конференцию.
     - Да, сэр, она  поражает  меня  своей  преданностью.  Обычная  боязнь
собственной тени вкупе с  чудовищной  решимостью,  словно  туго  натянутая
струна. Вроде... слышали,  наверное,  как  овцы,  столкнувшись  со  львом,
защищают своих детенышей?
     - Вы хотели сказать ягнят, - поправил капитан, - что ж, ответа  будет
два: а) мне не верится, и б) - вряд ли.
     - Я только старался обрисовать тип характера, сэр.
     Капитан поскреб пальцем щеку.
     - Может быть ты и прав, но если бы я собирался  взять  свою  жену  на
Марс, что запрещено свыше, я бы сразу же  раскусил,  что  моей  строптивой
мамочке быть там совсем не обязательно. Кем он станет работать?
     - Принимать грузы в отделении одной горнорудной компании, по-моему.
     - Почасовая работа. Что ж, может быть все обойдется. Но  все  же,  на
мой  взгляд,  тяжко  сознавать  себя  бедной,  никчемной   принадлежностью
собственной кухни. Провести пол жизни, трясясь от страха рядом со смертью,
а потом прозябать остаток дней в уюте и комфорте. - Он взглянул на часы. -
У них было вдоволь времени, чтобы закрепить ночные горшки. Займемся делом.
- Он застегнул ремень безопасности, повернул к себе висевший на кронштейне
экран, включил его и вытянулся в  кресле,  обозревая  медленно  проходящую
перед ним панораму звезд.
     - Все расселись, м-р Картер?
     - Навигатор подключил подачу топлива и положил правую руку на ключ.
     - Все на местах, сэр.
     - Отлично. Давайте вверх.
     Навигатор переключил все внимание на огоньки  приборов  перед  собой.
Попробовал нажать  пальцами  на  ключ.  ничего  не  получилось.  Маленькая
двойная складочка пробежала между бровей. Он нажал вновь. Все осталось без
изменений.
     - Давай дальше, - раздраженно сказал капитан.
     Навигатор решил попробовать развернуть корабль по другому.  Он  нажал
один из тумблеров под левой рукой. Корабль откликнулся незамедлительно. Он
весь вздрогнул и рванулся вбок. По корпусу корабля пронесся грохот,  будто
затихающее эхо.
     Только  привязной  ремень  удержал  навигатора  в  кресле.  Он   тупо
уставился на вращающиеся перед ним  точки.  Звезды  бежали  перед  ним  по
экрану причудливым фейерверком. Какой-то миг капитан смотрел на дисплей  в
зловещем молчании, потом холодно произнес:
     - Может теперь вам посчастливится, м-р Картер, выровнять его.
     Навигатор взял себя в руки. Он выбрал и нажал  переключатель.  Ничего
не произошло. Он попробовал другой. Стрелки приборов продолжали вращаться.
У него на  лбу  выступила  легкая  испарина.  Он  переключился  на  другую
топливную магистраль и попробовал вновь.
     Капитан лежал в своем кресле, обозревая несущиеся по  экрану  глубины
космоса.
     - Ну как? - спросил он резко.
     - Бесполезно, сэр.
     Капитан Винтерс  отстегнул  привязной  ремень  и  проклацал  по  полу
магнитными подошвами. Он кивком головы приказал товарищу покинуть кресло и
занял его место. Щелкнул тумблером топливных магистралей.  Нажал  стартер.
Никакого ответа. Точки продолжали безостановочно вращаться. Он поработал с
остальными  тумблерами,  безрезультатно.  Он  поднял  глаза  и  встретился
взглядом с навигатором. Встав,  он  подошел  к  своему  пульту  и  щелкнул
выключателем. Тишину комнаты прорезал голос:
     - Если б только знать, пока мне только известно, что  этот  проклятый
корабль может кувыркаться, а такой способ перемещения явно не подходит для
нашего старика. Если спросите меня...
     - Джевонс, - резко оборвал капитан.
     Голос внезапно смолк.
     - Да, сэр? - было сказано совершенно другим тоном.
     - Боковые не действуют?
     - Нет, сэр, признался голос.
     - Окстись, парень. Я думаю, они просто не сработали. Их заело.
     - Что, все сразу, сэр?
     - Хотя бы те, что отвечают за левый борт. И нужно добиться, чтобы они
заработали. Лучше послать кого-нибудь наружу, взглянуть, что там и как. Не
нравится мне этот номер.
     - Будет исполнено, сэр.
     Капитан снова щелкнул переключателем связи и сделал объявление:
     - Прошу внимания. Можете  отстегнуть  привязные  ремни  и  заниматься
своими делами. Коррекция курса откладывается. Все.
     Капитан  и  навигатор  снова  посмотрели  друг  на  друга.  Их   лица
посуровели, а в глазах отразилась тревога...


     Капитан Винтерс изучал свою аудиторию. В нее входили все, находящиеся
на борту Фалкона. Четырнадцать мужчин  и  одна  женщина.  Шестеро  из  них
принадлежали к его экипажу, остальные - пассажиры. Он разглядывал их, пока
они рассаживались в маленькой кают-компании  корабля.  Дорого  бы  он  дал
сейчас, чтобы на его корабле было побольше груза и поменьше пассажиров.  А
пассажиры, которым и так уже нечем было заняться, были  на  взводе.  Кроме
того, это был не тот тип спокойных и уступчивых людей,  о  которых  мечтал
капитан: шахтеры, разведчики, изыскатели, а просто авантюристы.
     При таком составе женщина  на  борту  корабля  могла  стать  причиной
излишних   неприятностей,   поэтому   ей   следовало   бы   быть   излишне
осмотрительной. К счастью, она была робкой и невзрачной. И хотя она иногда
буквально раздражала своей апатичностью, он только благодарил судьбу,  что
она не оказалась какой-нибудь яркой блондинкой, которая доставила  бы  ему
одни неприятности.
     К тому же он напомнил себе, что недавно наблюдал, как она сидит подле
своего мужа, более кроткой и милой женщины просто  не  придумаешь.  Картер
должно быть прав, утверждая о затаенном где-то упрямстве - без  этого  она
вряд ли вообще пустилась бы в такое  путешествие  и  стойко  и  безропотно
прошла через все испытания. Он  посмотрел  на  ее  мужа.  Странный  народ,
женщины. Морган был парень неплохой, но в нем не было ничего  такого,  как
говорится, ради чего женщина пустилась бы в это путешествие...
     Он подождал, пока все  рассядутся  и  угомонятся.  Наконец  наступила
тишина. Он обвел всех взглядом. Лицо его посуровело.
     - Мисс Морган и джентельмены, - начал он. - Я созвал вас всех вместе,
потому что мне, кажется, будет лучше, если каждый  правильно  оценит  наше
нынешнее положение.
     Так вот. Нас подвели топливные магистрали. Они, по каким-то причинам,
которые мы пока что не в силах выяснить, отказали. Что же касается  левого
борта, то там, скорее всего, прогорели дюзы, и заменить их нечем.
     На случай, если кто-нибудь из вас не представляет, что это значит,  я
поясню: боковые двигатели  используются  при  навигации.  От  них  зависит
ориентация и стабилизация корабля. Главная двигательная установка  создает
движущую силу, позволяющую оторваться от  Земли.  Потом  она  отключается,
переводя нас в свободное падение. Любые маневры,  отклонения  от  курса  и
коррекция совершаются соответствующими импульсами боковых двигателей.
     Но мы их используем не только  для  управления.  Они  необходимы  при
посадке, которая требует неизмеримо более сложной работы, чем при  взлете.
Мы поворачиваем корабль  и  используем  основную  двигательную  установку,
чтобы погасить скорость. Но, по-моему, вы едва ли можете себе  представить
чего стоит удержать такую гигантскую массу  корабля  такого  как  этот,  к
примеру, в нужном направлении при  снижении.  Тут  и  приходят  на  помощь
боковые двигатели, которые ориентируют корабль в нужном  направлении.  Без
них нам никак не обойтись.
     На миг  в  комнате  наступила  мертвая  тишина.  Потом  чей-то  голос
протяжно сказал:
     -  По-вашему  выходит,  капитан,   нам   теперь   ни   долететь,   ни
приземлиться, не так ли?
     Капитан Винтерс взглянул на говорившего. Это был здоровенный  детина,
который естественно выделялся среди остальных  и  без  особого  труда  мог
взять на себя роль заводилы.
     - Конечно, это я и имел ввиду.
     В комнате все напряженно замерли.  Лишь  изредка  доносилось  резкое,
прерывистое дыхание.
     Человек с раскатистым голосом покорно кивнул. Кто-то еще спросил:
     - Значит ли это, что мы упадем, врезавшись в Марс?
     - Нет, - сказал капитан, - если мы будем лететь  как  сейчас,  слегка
уклонившись от курса, мы вообще минуем Марс.
     - И отправимся играть в пятнашки  с  астероидами,  -  добавил  другой
голос.
     - Но так будет, если мы будем просто сидеть, сложа  руки.  Мы  сможем
спастись, если что-нибудь придумаем. -  Капитан  замолчал,  сознавая,  что
нужно завладеть их вниманием. Потом  продолжил.  -  Должно  быть,  вы  все
отлично знаете, поскольку это видно в наши  иллюминаторы,  что  мы  сейчас
кувыркаемся в космосе... э-е... вверх  тормашками.  Это  происходит  из-за
взрыва  боковых  двигателей.  Несомненно,  это  весьма  неудобный   способ
путешествия, но если в точно заданный момент дать импульс дюзами основного
двигателя, он позволит нам выровнять нашу траекторию.
     - И чего хорошего в этом, если мы все равно не сможем приземлиться? -
пожелал выяснить кто-то, но капитан проигнорировал реплику и продолжил:
     - Я свяжусь с Марсом и с домом, доложу обстановку.  Я  сообщу  также,
что намереваюсь использовать  единственную  доступную  нам  возможность  -
используя основную двигательную установку попытаться  вывести  корабль  на
орбиту Марса.
     - Если это и удастся, нас будут  подстерегать  еще  две  опасности  -
промазать мимо, уйдя к внешним планетам системы,  или  врезаться  в  Марс.
Думаю, у нас есть немало шансов избежать и того, и другого.
     Кончив  речь,  он  увидел  на  одних  лицах  тревогу,  на  других   -
озабоченность. Он заметил, как крепко мисс Морган сжала руку  мужу,  а  ее
лицо чуть побледнело.
     Первым нарушил тишину человек с раскатистым голосом.
     - Думаете немало шансов? - повторил он вопросительно.
     - Да. И еще я уверен, что это единственная возможность.  Я  не  стану
вас дурачить, изображая полную уверенность. Все слишком серьезно.
     - И когда мы достигнем орбиты?
     - Они постараются поймать нас радаром,  и  как  только  это  удастся,
пошлют нам помощь.
     - Х-м... - отозвался спрашивающий, - А что вы лично думаете об  этом,
капитан?
     - Я... что ж, видимо, это будет  не  так-то  просто.  Но  раз  уж  мы
связаны одной веревочкой, я скажу, что они доберутся до нас  за  несколько
месяцев. Это самое лучшее, на что мы можем рассчитывать. Корабль пошлют  с
Земли.  Сейчас  планеты  в  противофазе.  Боюсь,  что   придется   немного
подождать.
     - А сколько мы выдержим, капитан?
     -    Согласно     моим     расчетам,     мы     продержимся     около
семнадцати-восемнадцати недель.
     - И этого хватит?
     - Должно хватить!
     Он оборвал  затянувшуюся  паузу,  последовавшую  за  его  ответом,  и
продолжил неунывающим голосом.
     - Пусть будет поменьше удобств, развлечений и комфорта,  но  если  мы
правильно разыграем свою партию и урежем потребности до минимума,  то  все
выйдет как надо. Сейчас на повестке дня три насущные проблемы: воздух  для
дыхания - к счастью, о  нем  мы  можем  не  беспокоиться.  Регенерационная
установка, баллоны аварийного запаса  и  грузового  отсека  обеспечат  нас
кислородом надолго. Воду  придется  экономить.  По  две  пинты  на  каждые
двадцать четыре часа, для  всех.  К  счастью,  мы  можем  добыть  воду  из
топливных баков, хотя это будет далеко не таким  простым  делом,  как  это
кажется. Хуже всего придется с пищей.
     Далее он подробно объяснил своим  слушателям  состояние  дел.  И  под
конец добавил:
     - А теперь, я надеюсь, у вас будут ко мне какие-то вопросы.
     - И нет никакой надежды, что боковые дюзы заработают вновь? - спросил
маленький жилистый человечек с обветренным лицом.
     - Никакой. Двигательный отсек корабля  устроен  так,  что  к  нему  в
космосе не подобраться. Мы попробуем,  конечно,  но  даже  если  некоторые
двигатели заработают, всей левой двигательной установки нам не починить.
     Он решил, что лучше ответить на большее число вопросов, склонив  чашу
весов в сторону уверенности, а не упадка духа. Правда, перспективы  сулили
мало хорошего.  Прежде  чем  придет  помощь  им  потребуется  вся  воля  и
решимость, которая только у них имеется, и даже после этого из шестнадцати
человек всегда найдутся несколько ничтожных и слабых.
     Его взгляд вновь задержался на Алисе Морган и ее муже. Ее присутствие
становилось источником излишнего беспокойства.  Когда  страсти  накалятся,
кто-то из мужчин обязательно положит на нее глаз,  а  потом  неровен  час,
сорвется и...
     Но раз уж здесь оказалась женщина,  ей  придется  делить  все  тяготы
наравне с  остальными.  И  никаких  поблажек.  В  критический  миг,  может
кто-нибудь и позволит себе широкий жест, но выделять человека перед  лицом
долгих испытаний, давая  ему  исключительные  привилегии,  было  абсолютно
недопустимо. Дайте ей поблажку, и вам придется  дать  поблажку  другим  на
почве здоровья, или еще почему-либо - и бог знает, что из этого выйдет.
     Это было бы самым честным для остальных и самое лучшее,  что  он  мог
сделать для нее... - нет, почувствовал он, глядя как она сжимает руку мужа
и глядит на него широко раскрытыми глазами на бледном лице, - нет,  далеко
не самое лучшее.
     Он надеялся, что она погибнет не первой.  Было  бы  просто  нечестно,
чтобы первой была она...


     Она оказалась не первой. И вообще  за  первые  три  месяца  никто  не
погиб.
     Фалкон  благодаря  умелому   маневрированию   с   помощью   основного
двигателя, устремился к  орбите  Марса.  После  этого  экипажу  оставалось
совсем немного работы. В промежуточном  положении  корабль  превратился  в
маленький   спутник,   мчавшийся,   вращаясь   по   элиптической   орбите,
предопределенной заранее, в ожидании помощи, или...
     На борту,  если  не  открывать  створок  иллюминаторов,  головоломные
кульбиты корабля почти не ощущались. Но стоило  их  открыть,  как  бешеный
галоп окружающего мира приводил человека в  такое  смятение,  что  тут  же
хотелось захлопнуть створки обратно, чтобы  сохранить  иллюзию  устойчивой
вселенной.  Даже  капитан  Винтерс  и  навигатор  едва   успев   проделать
необходимые измерения выключали экран, обрывая безумное вращение  звезд  и
находя убежище в относительном покое.
     Для всех  обитателей  корабля,  Фалкон  стал  маленьким,  независимым
миром, сильно ограниченным в пространстве и чрезвычайно  недолговечным  во
времени.
     Более того, это был  мир  с  очень  низким  уровнем  жизни;  вкупе  с
нервотрепкой, постоянными  срывами,  скандалами,  болезненным  самолюбием,
бесхребетностью и склочностью. Здесь находилась группа людей,  где  каждый
был начеку, боясь, как бы его не обделили в дневном рационе,  и,  где  тех
крох, что съедали,  едва  хватало,  чтобы  заглушить  голодное  урчание  в
желудке. Ложась спать и просыпаясь ото сна,  человек  постоянно  мечтал  о
еде.
     Люди, стартовавшие с Земли здоровыми и  полнокровными,  стали  теперь
тощими и худыми, их  лица  посуровели  и  ожесточились,  приобретя  резкие
черты, сменив свой нормальный цвет  на  землистую  бледность,  из  которой
лихорадочно  сверкали  безумные  глаза.  Они  все  испытывали  болезненную
немочь. Самые слабые безучастно лежали  на  своих  койках.  Более  везучие
каждый раз глядели на них с одним и тем же вопросом в глазах. Прочесть его
было нетрудно: "До каких пор мы будем попусту тратить пищу на этого парня?
Похоже, он уже отмучился." Но пока никто умирать не собирался.
     Как и предполагал капитан Винтерс, в один прекрасный  день  положение
обострилось. Во всем виновата была укладка продуктов. Консервные  банки  с
мясом в нескольких ящиках не выдержали колоссального  давления  остального
груза, находящегося сверху, и лопнули во время взлета. В результате теперь
они хаотично кружили в корабле  по  своим  собственным  орбитам.  Узнай  о
случившемся люди, они не преминули бы их с удовольствием съесть и все.  Но
к несчастью, от консервов пришлось  в  тайне  отказаться,  поскольку  груз
бесследно исчез. И как - никто не знал. Все поиски  на  корабле  оказались
тщетны. К тому же  большая  часть  неприкосновенного  запаса  состояла  из
обезвоженной пищи, для которой  он  не  отваживался  израсходовать  нужное
количество воды, поэтому  несмотря  на  свою  съедобность,  еда  буквально
застревала в горле. Они просто решили добавлять концентрат к рациону, если
превысят расчетный срок, и не слишком много. Среди груза  нашлось  немного
съестных продуктов,  которые  несколько  скрашивали  их  существование.  В
результате, ему пришлось уменьшить  рацион,  растянув  его  на  семнадцать
недель. Но не смотря на это, долго так продолжаться не могло.
     Правда, сначала это привело бы к слабости и недоеданию, а не к бунту,
но...
     Джевонс,  главный  инженер,  установил,   что   единственный   способ
обнаружить и исправить неполадки в боковых двигателях - это  пробраться  в
двигательный отсек корабля. Из-за баков, крепившихся за головной частью  и
отделявших ее от остальных секций корабля, пробраться туда прямо из  жилых
отсеков оказалось невозможно.
     К  тому  же,  имеющимися  в  наличии  инструментами  было  невозможно
прорезать  отверстие  в  борту  корабля.  Низкая  температура  космоса   и
теплопроводность металла буквально пожирали все тепло  горелки,  не  давая
ему причинить заметного ущерба прочной  оболочке.  По  его  мнению,  самым
лучшим  в  создавшейся  ситуации  было  бы  вообще  обрезать  дюзы   левых
двигателей. Да и спорить здесь было нечего  -  хуже  от  этого  не  будет,
поскольку   остальные   двигатели    корабля    все    равно    оставались
неуравновешенными левым бортом; но зато единственным существенным  доводом
против этого плана было то,  что  для  резаков  пришлось  бы  использовать
драгоценный  кислород.  А  это  заставляло  задуматься.  Поэтому   капитан
временно наложил на все начинания крест, оставив их про запас.
     - Хорошо же, - сказал угрюмо Джевонс. - Мы похожи на крыс  в  клетке,
но мы с Боуменом постараемся ее открыть и сделаем все возможное, даже если
собственной рукой отрежем себе путь обратно в корабль.
     Капитан Винтерс дал добро - не то, чтобы он верил, что у  них  что-то
выйдет, но это немного успокоило бы Джевонса  и  никому  не  причинило  бы
вреда. Поэтому Джевонс и Боуман по целым дням не вылезали  из  космических
скафандров и наперекор судьбе упорно работали. Их успехи, едва заметные  в
начале, становились все ничтожнее и ничтожнее по мере  того,  как  уходили
силы.
     Умер ли Боуман насильственной  смертью,  или  нет,  осталось  тайной.
Известно, что он не доверял Джевонсу. Единственное, что заметили все,  так
это как вздрогнул корабль и по его корпусу пробежала затихающая  вибрация.
Возможно, это была стычка. Но скорее  всего,  он  поторопился  и  случайно
коротким разрядом прожег в скафандре крошечное отверстие.
     Первый раз за несколько недель открыли иллюминаторы и  множество  лиц
уставилось в головокружительное  вращение  звезд.  В  поле  зрения  возник
Боуман. Он безучастно плавал в дюжине ярдов от корабля. Его костюм  сдулся
и опал, а на левом рукаве в материале красовалась гигантская рваная дыра.
     Сознание того, что вокруг тебя круг за кругом плавает труп  товарища,
словно маленькая луна вокруг планеты,  далеко  не  способствовало  изрядно
пошатнувшемуся моральному духу экипажа. Сколько  не  отталкивай  его,  все
равно труп будет вращаться вокруг корабля, возможно, лишь на чуть  большем
расстоянии.   Может   когда-нибудь   для   подобных   случаев    придумают
соответствующий ритуал - скорее всего это будет маленькая ракета,  которая
унесет бренные останки в их последнее  бесконечное  путешествие.  Так  или
иначе, ввиду отсутствия прецедентов, капитан Винтерс  решил  оказать  телу
соответствующие  почести,  взяв  его  обратно  на  борт.   Как   положено,
холодильная камера служила для хранения остатков  провизии,  но  несколько
отделений уже пустовало...


     После временного погребения миновали почти день и ночь, как вдруг над
дверью рубки управления тихо звякнул звонок. Капитан  осторожно  промокнул
последнюю запись в бортовом журнале и закрыл книгу.
     - Войдите, - сказал он.
     Дверь отворилась лишь настолько,  чтобы  в  нее  проскользнула  Алиса
Морган. Та вошла и проворно  затворила  ее  за  собой.  Он  был  несколько
удивлен, увидев ее. Она  всегда  старалась  усердно  держаться  в  тени  и
напомнила о себе лишь  несколькими  просьбами,  которые  передавала  через
мужа. Он заметил в ней некоторые перемены. Как и все она была изможденной,
а в глазах сквозила тревога и озабоченность. К  тому  же  она  нервничала.
Пальцы ее худых рук постоянно  мельтешили,  сжимаясь  и  разжимаясь.  Было
ясно, что ее следовало подтолкнуть, чтобы она выложила, с чем  пришла.  Он
ободряюще улыбнулся.
     - Входите, садитесь, мисс Морган, - любезно предложил он.
     Она пересекла комнату, слегка щелкая магнитными подошвами,  и  заняла
указанное ей кресло. Сидела она напряженно, на самом краешке.
     Для нее было слишком жестоко отправляться в такое путешествие,  вновь
отметил он. В конце концов она могла  бы  быть  приятной  милой  маленькой
игрушкой, но не более. Зачем этот глупец - муж  сорвал  ее  с  насиженного
места - тихой, уютной заводи городских окраин, спокойного быта, жизни, где
она была защищена от любых невзгод и тревог. Его удивило  вновь,  как  она
стойко и решительно выдержала так долго в условиях Фалкона.  Видно  судьба
была к ней благосклонна.  Он  говорил  с  ней  мягко  и  спокойно,  а  она
напоминала  настороженную  птицу,  готовую  в  любую  минуту  сорваться  и
умчаться прочь.
     - И что я могу для вас сделать, мисс Морган?
     Пальцы Алисы сплетались и расплетались. Она следила  за  ними.  Потом
подняла глаза, раскрыла рот, собираясь сказать что-то, и снова закрыла.
     - Это не так просто, - пробормотала она обреченно.
     Стараясь помочь ей он произнес:
     - Не надо нервничать, мисс Морган. Лучше скажите мне, что вас мучает.
Кто-нибудь из них... пристает к вам?
     Она покачала головой.
     - Ах. нет, капитан Винтерс. Это совсем не то.
     - Так что же?
     - Это... это наш рацион. Мне не хватает пищи.
     - Как и всем нам, - только и сказал он коротко.
     - Знаю, - нетерпеливо ответила она, - Знаю, но...
     - Что "но"? - спросил он холодным тоном.
     Она перевела дыхание.
     -  Тот  человек,  что  умер  вчера,  Боуман.  По-моему,  я  могла  бы
рассчитывать на его порцию...
     Предложение так и осталось неоконченным, когда она увидела  выражение
лица капитана.
     Он даже бровью не повел, только почувствовал, что она поняла  по  его
взгляду, насколько он потрясен. Более наглого заявления  ему  в  жизни  не
приходилось слышать. Он буквально  не  нашелся,  что  ответить.  Ее  глаза
встретились с его, но что удивительно, в них было еще меньше робости,  чем
прежде. А стыда - так и в помине.
     - Я должна получать больше пищи, - сказала она с ударением.
     В капитане Винтерсе поднимался гнев.
     - С чего это вы взяли, что имеете право на долю погибшего человека! Я
даже не хочу произносить тех слов, которыми  стоило  бы  ответить  на  эту
наглость, глупая девчонка. Но вы должны понять одно: мы делим, и все делим
поровну. Единственное, что значит для нас смерть Боумена, так это то,  что
мы продержимся на нашем рационе чуть дольше - и все. А  теперь,  я  думаю,
вам лучше уйти.
     Но Алиса Морган даже не двинулась с места. Она сидела,  поджав  губы,
чуть прищурив глаза и лишь только теребя пальцами. Даже несмотря  на  свой
гнев капитан почувствовал удивление. На его глазах домашняя кошечка  вдруг
превратилась в хищника. Она сказала упрямо:
     - До сих пор я не просила для себя никаких привилегий, капитан. Я  не
требовала бы и сейчас, если бы  это  не  было  абсолютно  необходимым.  Но
смерть человека дала нам какой-то резерв. А я должна получать больше пищи.
     Капитан с трудом сдержался.
     - Смерть Боумена не дала нам никакого дополнительного резерва, и  тем
более не  стала  какой-то  счастливой  случайностью  -  единственное:  она
увеличила наши шансы выжить, на день или два отдалив смерть. Думаете,  что
остальные чувствуют себя лучше и меньше вас  нуждаются  в  пище?  По-моему
богатому опыту просто нагло...
     Она подняла руку, останавливая его. От тяжести ее взгляда  он  как-то
смешался, оробел и, удивившись, подчинился.
     - Капитан. Посмотрите на меня  внимательней,  -  сказала  она  резким
тоном.
     Он присмотрелся. Внезапно его чувство гнева  уступило  место  жуткому
потрясению. Будто обухом по голове. На ее бледных  щеках  выступил  слабый
румянец.
     - Да, - сказала она. - Теперь понимаете, что вам придется давать  мне
больше пищи. Моему ребенку нужно дать шанс, чтобы он выжил.
     Капитан смотрел на нее как завороженный. Наконец он  закрыл  глаза  и
провел по лицу рукой.
     - Господи милостивый, это же чудовищно, - пробормотал он.
     - Нет, это не чудовищно,  тем  более  если  мой  ребенок  выживет,  -
проговорила Алиса Морган серьезно, будто все давно обдумала и взвесила. Он
беспомощно взглянул на нее, не вымолвив ни слова. А она продолжила.  -  Вы
же видите, мы никого не ограбим. Боумену больше не  нужна  его  порция,  а
моему ребенку необходима. Это ведь очень  просто,  не  правда  ли,  -  она
вопросительно взглянула на капитана. Он не нашелся, что ответить.  Поэтому
она добавила: - Так что, как видите, все будет честно. Ведь во мне  теперь
два человека, не так ли? И мне необходимо больше пищи. А если вы не дадите
мне ее, вы убьете моего ребенка. Поэтому  вам  придется,  придется...  Мой
ребенок должен жить, он должен...


     Когда она удалилась, капитан Винтерс вытер лоб, отпер личный  ящик  и
вынул оттуда одну из заветных, тщательно  оберегаемых  бутылок  виски.  Он
ограничился лишь маленьким глотком из питьевого тюбика и затем убрал ее на
место. Это слегка взбодрило его, но в  глазах  остались  тот  же  страх  и
настороженность.
     Почему у него не хватило мужества объяснить женщине, что у ее ребенка
вообще нет шанса появиться на свет. По крайней мере было бы честно, но  он
сомневался, стоит ли полагаться на честность, когда дело  касается  общего
мнения. Скажи он это, и придется объяснять почему, а когда она узнает,  то
все равно ни за что не поверит, разве что только поговорить с мужем. Да  и
потом, уж слишком поздно.
     Капитан открыл верхний ящик и осмотрел пистолет. Уж лучше это.  Какое
искушение использовать его по назначению.  И  здесь  дело  не  в  минутной
слабости. Рано или поздно все равно придется, а ведь чему  быть,  того  не
миновать.
     Он нахмурился, не зная на  что  решиться.  Наконец,  взмахнул  правой
рукой и легким щелчком послал пистолет подальше  с  глаз  в  конец  ящика.
Потом запер ящик. Еще рано...
     Но, возможно, скоро придется носить его постоянно. Пока его авторитет
держался. Только иногда слышался сдержанный ропот. Но не за горами  время,
когда ему понадобиться пистолет для их или его собственной безопасности.
     Если люди заподозрят, что обнадеживающие сводки и сообщения, которыми
он время от времени радовал их - липа,  если  они  как-то  обнаружат,  что
спасательный корабль, который, как они верят, мчится через бездну  космоса
к ним на выручку, еще даже не стартовал по сути с Земли -  тогда  начнется
настоящий ад.
     Было бы куда спокойней, если бы первым сломалось радиооборудование...


     - Вам что, нечем заняться? -  спросил  капитан  Винтерс.  Он  говорил
отрывисто и резко, потому что был крайне раздражен, а не потому, что  этот
вопрос заботил его теперь больше других.
     Навигатор даже не удосужился ответить. Его башмаки заклацали по полу,
а ключи и браслет-идентификатор проплыли к капитану в дюйме или  двух  над
поверхностью стола. Он протянул руку, чтобы поймать их.
     - Я, - начал он, затем поймал взгляд товарища. -  Бог  мой,  дружище,
что с тобой происходит.
     Он  почувствовал  некоторое  угрызение   совести.   Ему   понадобился
боуменский браслет-идентификатор для записи в журнал, но  вряд  ли  стоило
посылать за ним Картера. У человека, погибшего смертью Боумена, вид должен
быть не из лучших. Поэтому, они до сих пор и оставляли его в скафандре.  К
тому же, подумал он, Картер  тоже  был  порядочным  сопляком.  Он  вытащил
бутылку. Последнюю...
     - Лучше хлебни этого, - сказал он.
     Навигатор  подчинился  и  уронил  голову  на  руки.  Капитан  выловил
бутылку, свободно дрейфующую в воздухе, и убрал подальше с глаз.
     - Простите, сэр, - сказал навигатор, не поднимая взора.
     - Ладно, Картер, все в порядке. Скверная работенка. Надо было бы  мне
взяться за нее самому.
     Его подчиненный слегка вздрогнул. Минута прошла в молчании, поскольку
каждый замкнулся на себя. Потом навигатор поднял глаза и  встретил  взгляд
капитана.
     - Дело не только... в этом.
     Казалось капитан смутился.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил он.
     Губы офицера  дрогнули.  Он  никак  не  мог  собраться  с  мыслями  и
постоянно запинался.
     - Не мельтешите. Объясните толком, что хотите сказать,  -  проговорил
капитан сурово, чтобы парень взял себя в руки.
     Навигатор чуть вздернул голову. Его губы перестали дрожать.
     - У него... у  него...  -  с  трудом  выговорил  навигатор,  а  потом
попробовав снова, разом выдохнув, - У него нет обеих ног.
     - Чего? Ты говоришь, что у Боумена вообще нет ног?
     - Д... да, сэр!
     - Какая чушь. Я сам видел, как его доставили. Да и ты, впрочем, тоже.
У него ноги были на месте.
     - Да, сэр. Были ноги, а теперь их нет!
     Капитан замер. Несколько секунд в рубке управления не было слышно  ни
звука, только слышалось тиканье хронометра. наконец, он с  трудом  выдавил
всего одно слово:
     - По-твоему?...
     - А что же еще, сэр?
     - Господи милостивый! - выдохнул капитан. Он  широко  раскрыл  глаза,
постигая ужас находящегося перед ним человека...


     Двое людей шли крадучись, обернув тряпками  свои  магнитные  ботинки.
Они остановились напротив двери одной из холодильных камер.  Один  из  них
достал плоский  ключ.  Он  вставил  его  в  замочную  скважину,  осторожно
попробовал, от этой ли камеры, и потом  с  легким  щелчком  повернул.  Как
только  дверь  полностью  отворилась,  в  холодильнике   дважды   грохнули
выстрелы. Человек, открывший дверь, осел на колени  и  безвольно  повис  в
воздухе.
     Второй человек так и остался за полуоткрытой дверью. Он  выхватил  из
кармана пистолет, на  миг  выставил  его  за  край  двери,  целясь  внутрь
холодильника, и дважды нажал курок.
     Из  рефрижератора  вылетела  фигура  в  скафандре   и   неестественно
согнувшись,  поплыла  через  каюту.  Когда  она  пролетала  мимо,  человек
выстрелил в нее еще раз. Фигура  в  скафандре  ударилась  о  стенку,  чуть
выпрямилась и зависла у  противоположной  стены.  Прежде  чем  она  смогла
повернуться  и  воспользоваться  пистолетом,  зажатом  в   руке,   человек
выстрелил снова. Фигура дернулась и отплыла  на  середину  каюты.  Человек
держал пистолет  наготове,  но  скафандр  покачивался  перед  ним  вяло  и
безжизненно.
     Дверь,  в  которую  только  что  вошли  двое,  внезапно  с   грохотом
отворилась. Не успев войти, навигатор прямо  с  порога  открыл  огонь.  Он
стрелял не  переставая,  выстрел  за  выстрелом.  Когда  магазин  опустел,
человек  напротив  него  странно   покачнулся,   удерживаемый   магнитными
ботинками, и замер навсегда. Навигатор подтянулся и  зацепился  за  косяк.
Затем медленно, с трудом, он добрался до  фигуры  в  скафандре.  Умудрился
отстегнуть шлем и снять его.
     Лицо капитана казалось даже более серым, чем следовало надеяться. Его
глаза медленно приоткрылись.
     - Теперь твоя очередь, Картер. Счастливо!
     Навигатор  попробовал  ответить,  но  вместо  слов  у  него  изо  рта
вырвалась кровавая пена. Руки обвисли. На его форме медленно  расплывалось
темное пятно. Вскоре его тело безжизненно повисло рядом с телом капитана.


     - По-моему, раньше их хватало надолго, но так не  может  тянуться  до
бесконечности, - сказал маленький человечек с песочного цвета усами.
     Человек, говоривший рокочущим басом, сурово посмотрел на него.
     - А, да, по-твоему. И ты уверен в собственной правоте?
     Маленький человечек замялся. Он облизал кончиком языка свои губы.
     - Ладно. Сперва Боумен. Потом те, четверо. Потом двое умерших. Итого,
семеро.
     - Верно. Семеро. Ну и что? - спросил спокойно верзила.  _  По  правде
говоря, он не был  особенно  высоким,  Зато  широк  в  плечах  и  под  его
внимательным взглядом исхудавший коротышка, казалось,  съежился  прямо  на
глазах.
     - Э... ничего. Может мои подсчеты никуда не годятся, - сказал он.
     - Возможно. Мой совет тебе: поменьше считай, побольше надейся. Понял,
а?
     Коротышка сник.
     - Что ж. Я так и сделаю.
     Верзила оглядел каюту, считая по головам.
     - О'кей. начнем, - сказал он.
     Остальные притихли. Они смотрели на него смущенно и заискивающе.  Они
нервничали. Один или двое тихо грызли ногти. Вперед опять выступил высокий
парень. Он взял шлем от скафандра, перевернул и поставил  на  стол.  Потом
сказал обыденным тоном:
     - Будем тянуть. Каждый из нас возьмет одну бумажку  и  будет  держать
ее, не раскрывая, пока я не дам знак. Не раскрывая. Дошло?
     Все кивнули. Их глаза, не отрываясь смотрели ему в лицо.
     - Отлично. Одна из бумажек в шлеме помечена крестиком. Рей,  я  хочу,
чтобы ты сейчас пересчитал бумажки и убедился, что их там девять.
     - Восемь, сказала Алиса Морган резким голосом.
     Все головы повернулись к ней, будто их дернули за  веревочку.  На  их
лицах было написано такое удивление, словно они только что  услышали  крик
горлицы. Под всеобщим взглядом Алиса несколько смутилась, но выдержала его
стойко и лишь  бескровный  рот  превратился  в  прямую  щелочку.  Человек,
руководивший процедурой, внимательно изучал ее.
     - Так-так, - протянул он. - Значит, ты не хочешь  принять  участие  в
нашей маленькой игре!
     - Нет, - сказала Алиса.
     - До сих пор ты была с нами на равных, но теперь,  к  прискорбию,  мы
попали в такую ситуацию, когда ты больше не желаешь.
     - Нет, - призналась Алиса.
     Он поднял бровь.
     - Может ты собираешься взывать к нашему благородству?
     - Нет, - сказала Алиса снова. - Я считаю вашу, так  называемую  игру,
нечестной. Тот, кто вытянет крест, умрет, не так ли?
     - Про боно публико, - сказал верзила. - Прискорбно, конечно, но, увы,
неизбежно.
     -  Но  если  я  его  вытяну,  погибнут  двое.  И  вы  называете   это
справедливостью? - спросила Алиса.
     Мужчины смутились. Алиса ждала.
     Верзила переваривал ее слова. В первый раз он растерялся.
     - Ну что, - проговорила Алиса. - Разве не так?
     Один из присутствующих нарушил молчание, заметив:
     -  Вопрос  о   том,   когда   именно   человек   обретает   личность,
индивидуальность  или  душу  до  сих  пор  остается   спорным.   Некоторые
придерживаются мнения, что до тех пор, пока тела не разъединены...
     Его резко оборвал раскатистый бас верзилы.
     - Думаю, что лучше предоставить этот вопрос  теологам,  Сэм.  На  мой
взгляд, он достоин мудрости самого Соломона. Но все сводится к  тому,  что
мисс Морган требует,  чтобы  ее  освободили  от  жеребьевки,  войдя  в  ее
положение.
     - Мой ребенок имеет право жить, - сказала упрямо Алиса.
     - Мы все имеем право жить. Все хотим жить, - проронил кто-то.
     - Почему  бы  тебе...  -  начал  было  кто-то,  но  его  вновь  забил
раскатистый голос.
     - Ладно,  джентльмены.  Давайте  соблюдать  все  формальности.  Я  за
демократию.  Мы  проголосуем.  Вопрос  стоит  так:  либо  вы  решите,  что
требование мисс Морган правомочно и имеет силу, либо ей придется  попытать
счастья на общих основаниях! Так...
     - Минуточку, - сказала Алиса таким твердым голосом, которого  от  нее
не слышал еще никто из присутствующих. - Прежде чем вы проголосуете, лучше
выслушайте меня. - Она огляделась  вокруг,  желая  убедиться,  что  к  ней
приковано все внимание. Их изумление возрастало все больше.  -  Во-первых,
сейчас я важнее любого из вас, - сообщила  она  просто.  -  Нет,  не  надо
смеяться. Так оно и есть. И я объясню почему.
     Она сделала паузу.
     - До того, как сломалось радио...
     - Ты хотела сказать, до того, как его сломал капитан, -  поправил  ее
кто-то.
     - Пусть до того, как оно  стало  бесполезно,  -  согласилась  она.  -
Капитан Винтерс был в постоянном контакте с домом.  Он  регулярно  посылал
туда сообщения о  нас.  Особенно  новости,  которые  запрашивала  обо  мне
пресса. Женщины, а тем более женщины, оказавшиеся в необычайной  ситуации,
всегда возбуждают повышенный интерес. Он говорил, что  обо  мне  писали  в
заголовках: "Молодая женщина в обреченной ракете", "Космическая  авария  -
тяжкое испытание для женщины" и все в том же духе. И если вы  забыли  наши
газеты, то  можете  представить  передовицы  типа:  "Преодолев  чудовищное
расстояние  заживо  погребенные  в  космическом  склепе,  одна  женщина  и
пятнадцать мужчин теперь беспомощно кружат на орбите Марса..."
     Вы, мужчины, представляетесь всему миру теперь неуклюжими и  жалкими,
как и весь этот корабль. Я же - женщина, и мое положение сразу  становится
романтичным, ведь я молода, красива, очаровательна... - ее исхудавшее лицо
тронула кривая усмешка, - Я героиня...
     Она остановилась, дав вникнуть в суть сказанного, затем продолжила:
     - Я была героиней еще до того, как капитан Винтерс объявил им, что  я
беременна. Но после этого  я  стала  настоящим  феноменом.  Они  постоянно
требовали интервью у моих родителей и друзей, у всех,  кто  меня  знал.  И
теперь бесчисленному количеству людей известно, что со мной  приключилось.
Они постоянно интересуются мной. И тем более интересуются  моим  ребенком,
которому впервые суждено родиться в космическом пространстве.
     - Ну что, теперь вы понимаете. У вас есть  готовая  легенда.  Боумен,
мой муж, капитан Винтерс и остальные с риском для жизни пытались исправить
бортовые двигатели. Произошел взрыв. И их выкинуло в открытый космос.
     Это может пройти. Но  если  я  с  ребенком  или  наши  тела  исчезнут
бесследно, тогда вам придется отвечать. И что же вы скажете? -  Она  вновь
оглядела собравшихся. - Ну что вы  скажете?  Что  я  тоже  снаружи  чинила
бортовые двигатели? Что я покончила с собой, умчавшись в  открытый  космос
на ракете?
     Только представьте. Мировая печать горит желанием узнать обо мне  все
досконально - и  потребуется  чрезвычайно  правдоподобная  история,  чтобы
как-то уладить случившееся. А если что-нибудь сорвется - думаю,  всем  вам
придется очень туго.
     Да, черт побери, у вас не останется ни малейшего шанса.  Вас  повесят
или поджарят. Всех, одного за другим, если не успеют линчевать раньш е...
     Когда она кончила говорить, в каюте повисла гробовая тишина. На  всех
лицах застыло удивление людей, на которых внезапно напала  злобная  мелкая
собачонка, и которые лишились дара речи.
     Минуту или около того  верзила  сидел,  погрузившись  в  размышления.
Затем он поднял глаза и задумчиво  потер  щетину  на  своем  заострившемся
подбородке. Потом обвел взглядом собравшихся и остановился  на  Алисе.  На
миг, уголки его рта скривились.
     - Мадам, - пророкотал он, - возможно вы нас  здорово  надули,  насчет
закона, - он отвернулся. - Но мы еще  успеем  все  взвесить  до  следующей
встречи. А пока, Рей, семь бумажек, как велела леди...


     - Это он! - сказал второй из-за плеча шкипера.
     Шкипер раздраженно отмахнулся.
     - Конечно же он.  Неужели  ты  надеялся  встретить  кого-то  другого,
кружащегося в космосе как пьяная сова? - Он на миг внимательно вгляделся в
экран. - Никаких сигналов. Все люки закрыты.
     - Вы думаете существует шанс, шкип?
     - Что? Прошло столько времени! Нет, Томми, даже тени сомнения.  Мы  и
идем туда только для очистки совести.
     - Как мы проникнем внутрь, шкип?
     Шкипер проследил вращение Фалкона оценивающим взглядом.
     - Что ж, они  потеряли  управление,  но  я  считаю,  если  мы  сумеем
зацепить его кабелем, то сможем осторожно подтянуть к  себе,  как  большую
рыбу. Правда, придется попотеть.
     И пришлось. Пять раз  магнит,  посланный  со  спасательного  корабля,
срывался, не произведя захвата. Шестая попытка оказалась  более  успешной.
Когда магнит проходил вблизи Фалкона, на миг включился электрический  ток.
Магнитный захват изменил курс и оказался в  непосредственной  близости  от
корабля. Когда он его почти  коснулся,  подали  питание,  захват  рванулся
вперед и словно рыба-прилипала приклеился к борту корабля.
     Затем последовала долгая игра по захвату Фалкона, постоянно  сохраняя
натяжение каната между двумя кораблями (не слишком  сильное)  и  удерживая
спасательный корабль от закручивания, спасатели медленно  подтягивались  к
Фалкону. Трижды корабль срывался, но, наконец, после долгих  изнурительных
часов  хитрых  маневров  спасательного  корабля,  беспорядочное   движение
Фалкона свелось к  спокойному  вращению.  До  сих  пор  на  его  борту  не
чувствовалось и намека на жизнь. Спасательный корабль подошел ближе.
     Капитан, третий офицер и врач забрались в скафандры и вылезли наружу.
Они направились к лебедке. Капитан перекинул петлю из  куска  троса  через
кабель и затем привязал оба его конца к своему поясу. Он лег,  держась  за
кабель обеими руками и, резко оттолкнувшись, заскользил в открытый космос.
Остальные последовали за ним по натянутому кабелю.
     Они собрались у входного люка Фалкона. Третий офицер извлек из  своей
сумки рукоятку. Он вставил ее в отверстие и начал вращать до тех пор, пока
не удостоверился, что внутренняя дверь переходной камеры закрыта. Когда он
довел рукоять до  упора  и  она  перестала  вращаться,  он  вставил  ее  в
следующее  отверстие.  Это  должно  было  привести  в   действие   насосы,
откачивающие воздух из переходной камеры - если, конечно, там был воздух и
если до сих  пор  оставался  ток  для  работы  моторов.  Капитан  приложил
микрофон к борту корабля и прислушался. Он уловил легкое жужжание.
     - О'кей. Работают, - сказал он.
     Он подождал пока жужжание не прекратилось.
     - Отлично. Открывай. - приказал он.
     Третий офицер снова  вставил  рукоять  и  повернул  ее.  Главный  люк
открылся  вовнутрь,  образовав  на  сверкающей  поверхности  борта  темный
провал. Несколько  секунд  все  трое  мрачно  всматривались  в  отверстие.
Наконец, с угрюмым спокойствием капитан произнес:
     - Ладно, пошли!
     И они осторожно и медленно двинулись, прислушиваясь, в темноту.
     Голос третьего офицера пробормотал:
     - Молчание, что существует в звездном небе,  Лишь  только  сон  средь
одиночества холмов...
     Тут же голос капитана перебил его:
     - Как воздух, док?
     Доктор глянул на свой анализатор.
     - Нормально, - сказал он несколько удивленно. - Давление на несколько
унций ниже нормы, и только. - Он принялся отстегивать свой шлем. Остальные
последовали его примеру. Отвинтив крепления, капитан поморщился.
     - Не нравится мне  все  это,  -  сказал  он  встревоженно.  -  Пошли,
посмотрим что там.
     Он направился к комнате отдыха. Остальные с  опаской  последовали  за
ним.
     Сцена  была  немыслимой  и  ошеломляющей.   Хотя   вращение   Фалкона
прекратилось,  все  незакрепленные   предметы   внутри   него   продолжали
кружиться, пока не натыкались на какую-нибудь твердую преграду и  отскочив
от нее мчались в другом направлении. В результате, получилась мешанина  из
всевозможных предметов, медленно плавающих и сбившихся в кучи.
     - Как и следовало ожидать, здесь никого нет, - сказал капитан. - Док,
как вы думаете...
     Он замолчал, уловив странное выражение в глазах доктора. Он проследил
за его взглядом. Доктор уставился  на  плывущие  обломки.  Среди  паривших
книг, жестянок, игральных карт,  ботинок  и  разного  хлама  его  внимание
привлекла какая-то кость. Она была  большая,  обглоданная  и  перекушенная
пополам.
     - В чем дело, док? - окликнул капитан.
     Доктор обернулся,  взглянув  на  него  невидящими  глазами,  и  снова
уставился на плавающую кость.
     - Это, - сказал он с дрожью в голосе. - Это человеческое бедро.
     Очень долгое время, пока они  рассматривали  чудовищные  останки,  на
Фалконе царила полная тишина. И вдруг ее прервал  звук...  Звук  высокого,
тонкого, дрожащего, но очень чистого человеческого голоса.
     Трое недоверчиво посмотрели друг на друга, услышав:

             Спи-усни, дитя,
             На вершине деревца.
             Когда ветер налетит,
             Закачает колыбель...

     Алиса сидела на краю своей койки, чуть покачиваясь и прижимая к  себе
ребенка.  Тот  засмеялся  и  протянул  маленькую  ручку,  чтобы  коснуться
материнской щеки, когда та пропела:

            ... ветка обломается,
            Колыбелька свалится
            Прямо вниз...

     С щелчком открывающейся двери ее песня резко оборвалась. На  сиг  она
безумно уставилась на три фигуры, показавшиеся в отверстии люка.  Ее  лицо
представляло маску резких черт и  линий,  выходящих  из  точек,  где  кожа
вплотную обтягивала кости. Наконец, по нему пробежала тень  понимания.  Ее
глаза загорелись, губы скривились в подобии улыбки.
     Она высвободила руку из-под ребенка и тот повис в  воздухе,  гукая  и
улыбаясь, гукая и улыбаясь сам себе. Она  запустила  руку  под  подушку  и
вытянула ее оттуда, держащую пистолет.
     Черный остов пистолета казался громадным в  ее  невероятно  худенькой
ручке, когда она наставила его на людей, застывших в дверном проеме.
     - Посмотри, детка, - сказала она. - Посмотри сюда. Это же  еда.  Наша
любимая еда...





                               Джон УИНДЕМ

                             СТУПАЙ К МУРАВЬЮ




     Ничего, кроме меня самой, не существовало.
     Я  висела  в  какой-то  пустоте,  лишенной  времени,  пространства  и
энергии. Было ни светло, ни темно. Я обладала  сущностью,  но  не  формой,
сознанием, но не памятью. Неужели это "ничего" и есть моя душа?  -  думала
я. Мне казалось, что так было всегда и будет длиться вечно...
     Однако  такое  состояние  вне  времени  и  пространства  продолжалось
недолго. Я почувствовала, что появилась какая-то сила, которая притягивает
меня к себе. Я обрадовалась, так как  хотелось  двигаться,  поворачиваясь,
словно иголка компаса, а затем провалиться в пустоту.
     Но  в  этом  меня  постигло  разочарование.   Никакого   падения   не
последовало, а вместо  этого  другие  силы  стали  тянуть  меня  в  разные
стороны. Это качание все усиливалось, пока, наконец,  ощущение  борьбы  не
прекратилось совсем...
     - Все в порядке, - послышался чей-то голос.  -  Реанимация  несколько
затянулась по неизвестной нам  причине.  Пожалуйста,  отметьте  это  в  ее
медицинской карте. В  который  раз  она  к  нам  поступила?  А,  только  в
четвертый... Ну, ничего - она уже приходит в себя. Но все-таки не забудьте
сделать об этом отметку в карте.
     Голос, произносивший все это, был  женским,  с  несильным  незнакомым
акцентом. Затем другой женский голос сказал:
     - Выпейте это.
     Чья-то рука приподняла мою голову, а другая - поднесла чашку к губам.
Я выпила содержимое чашки и откинулась обратно на подушку. Потом я закрыла
глаза и ненадолго задремала. Проснувшись, я уже чувствовала  себя  немного
крепче.  Несколько  минут  я  лежала,  уставившись  глазами  в  потолок  и
размышляя о том, где я нахожусь. Я не могла припомнить, чтобы когда-нибудь
видела потолок,  окрашенный  в  такой  розовато-кремовый  цвет.  И  тут  я
внезапно с ужасом поняла - не только потолок, но и все, что окружало меня,
мне совершенно незнакомо. У меня был какой-то провал памяти - я  не  имела
представления, кто я и где нахожусь; я не могла вспомнить,  как  и  почему
сюда попала... Охваченная паникой, я  попыталась  сесть,  но  чья-то  рука
заставила меня снова лечь и опять поднесла мне чашку к губам.
     - Не волнуйтесь, с вами все в  порядке,  -  проговорил  уже  знакомый
голос, - попытайтесь расслабиться и отдохнуть.
     Мне хотелось задать массу вопросов, но почему-то я  чувствовала  себя
очень усталой и  отложила  свои  расспросы  на  потом.  Паника  постепенно
улеглась, и я впала в  состояние  какого-то  безразличия.  Но  все-таки  я
пыталась понять, что же случилось со мной - может быть, я попала в аварию?
Или у меня был сильный шок? Я ничего не знала и в  то  же  время  даже  не
очень-то задумывалась над всем - было ясно, что  за  мной  ухаживали.  Это
меня успокоило, и я снова уснула.
     Не знаю, сколько я проспала -  час  или  несколько  минут,  но  когда
открыла глаза,  уже  чувствовала  себя  спокойнее  и  крепче.  Мною  снова
овладело любопытство - мне очень хотелось узнать, где  же  я  нахожусь.  Я
повернула голову и огляделась.
     Метрах в двух от меня я увидела  странное  сооружение  на  колесах  -
нечто среднее между кроватью и больничной каталкой. На нем  спала  женщина
таких гигантских размеров, какие мне никогда не приходилось видеть.  Затем
я взглянула в другую сторону  и  увидела  еще  две  каталки  с  такими  же
огромными женщинами. Приглядевшись к той, что  была  ближе  ко  мне,  я  с
удивлением обнаружила, что она совсем молода: года двадцать два,  двадцать
три, не более. Лицо у нее было пухленькое, но не жирное; по правде говоря,
его свежий, здоровый цвет и коротко остриженные золотистые кудри позволяли
даже  назвать  ее  красивой.  Я  начала  размышлять  о  том,  какого  рода
гормональное нарушение могло вызвать  столь  серьезную  аномалию  в  таком
молодом возрасте.
     Прошло минут  десять,  и  я  услышала,  как  кто-то  деловитым  шагом
приближается ко мне. Чей-то голос спросил:
     - Ну, как вы себя чувствуете сейчас?
     Я повернула голову и оказалась лицом к  лицу  с  ребенком  лет  семи.
Однако при ближайшем рассмотрении обнаружила, что лицо под белой  шапочкой
отнюдь не детское и его владелице лет тридцать,  не  менее.  Не  дожидаясь
моего ответа, маленькая женщина взяла меня за кисть и стала считать пульс.
Видимо, его частота удовлетворила ее, и она сказала:
     - Теперь у вас все пойдет хорошо, мамаша.
     Я уставилась на нее, ничего не понимая.
     - Перевозка стоит у самых дверей - как вы думаете,  вы  сумеете  сами
дойти до нее?
     - Какая еще перевозка? - спросила я в недоумении.
     - Ну, карета, которая отвезет вас домой. Вставайте, пошли.  -  И  она
откинула мое одеяло.
     То, что я увидела, потрясло меня. Я приподняла руку, но это  была  не
рука, а скорее диванный валик с крохотной ладошкой на конце. Я смотрела на
нее с ужасом. Затем я дико закричала и потеряла сознание...
     Придя в себя, я увидела рядом с кроватью женщину нормального роста  в
белом халате и со стетоскопом на шее. Малышка в белой шапочке,  которую  я
сначала приняла за ребенка, стояла рядом, едва доставая ее локтя.
     - Не знаю, что на нее нашло, доктор. - Она вдруг завизжала и потеряла
сознание...
     - Что это? Что случилось со мной? Я знаю, что я  совсем  не  такая  -
нет, нет! - прокричала я.
     Врач продолжала обескураженно смотреть на меня.
     - О чем это она? - спросила она сестру.
     - Понятия не  имею,  доктор,  -  ответила  сестра,  -  это  случилось
совершенно неожиданно, как будто у нее был шок.
     - Но ведь мы ее уже обследовали и выписали,  так  что  она  не  может
здесь больше оставаться; к тому же нам нужна эта палата...  Пожалуй,  надо
дать ей что-нибудь успокоительное.
     - Но что же случилось? Кто я? Тут что-то ужасно напутано  -  я  знаю,
что я совсем не такая! Ради Бога, объясните мне, в чем дело?!
     Врачиха стала меня успокаивать. Она ласково потрепала меня по плечу и
сказала:
     - Все в порядке,  мамаша,  вам  совершенно  не  о  чем  беспокоиться.
Старайтесь не принимать ничего близко к сердцу, и скоро вы будете дома.
     В это время подошла медсестра со шприцем в руке и подала его врачихе.
     - Не надо, не надо! - закричала я. - Я хочу знать, где я,  кто  вы  и
что же случилось со мной?
     Я попыталась вырвать шприц из рук врача, но они обе  прижали  меня  к
кровати и все-таки умудрились сделать мне укол в руку.
     Это действительно было что-то успокоительное. Однако оно не погрузило
меня в сон, а лишь позволило мне как бы отрешиться от самой  себя  и  ясно
оценивать все происходящее как бы со стороны...
     Вне сомнения, у меня была амнезия. Очевидно, какой-то шок привел, как
принято  говорить,  к  "утрате  памяти".  Но  эта  утрата  была   все   же
незначительной - я не помнила, кто я, что я и где живу, и в  то  же  время
сохранила способность говорить и думать; а подумать мне было о чем.
     Я была глубоко убеждена, что  все  происходящее  вокруг  было  чем-то
нереальным. Так, я понимала, что никогда прежде  не  видела  этого  места;
весьма необычным было и присутствие  двух  маленьких  медсестер,  а  самое
главное - я  была  абсолютно  уверена,  что  огромное  тело,  лежавшее  на
постели, не было моим. Я  не  могла  вспомнить,  каким  было  мое  лицо  -
обрамлено ли оно светлыми или темными волосами, молодое оно или старое,  -
но я ни минуты не сомневалась в том, что оно никогда  не  являлось  частью
этого тела. К тому же рядом со  мной  находились  другие  молодые  женщины
столь же огромных размеров. Поэтому трудно  было  допустить,  что  все  мы
страдали одним и тем же гормональным нарушением  -  иначе  зачем  персонал
собирался благополучно отправить меня "домой", хотя я  понятия  не  имела,
где находится этот "дом"...
     Я все  еще  обдумывала  сложившуюся  ситуацию,  когда  заметила,  что
потолок над моей головой начала двигаться, и я поняла,  что  меня  куда-то
везут. Дверь в конце комнаты отворилась, и каталка слегка наклонилась подо
мной по мере того, как съезжала с небольшого пандуса.
     У подножия пандуса стояла "карета" для перевозки больных,  окрашенная
в розовый цвет; ее  задние  дверцы  были  распахнуты.  Бригада  из  восьми
маленьких санитарок перенесла меня с каталки  на  кушетку  в  карете.  Две
санитарки накрыли меня легким одеялом и подсунули мне под голову еще  одну
подушку. Затем они вышли, захлопнули за собой дверцы, и  через  минуту  мы
отправились в путь.
     Именно тогда (возможно, под действием укола) я решила, что,  по  всей
вероятности, еще не вполне пришла в себя после какой-то аварии:  очевидно,
у меня было сотрясение мозга и то, что я видела и чувствовала,  было  либо
сном,  либо  галлюцинацией.  Со  временем  я  должна  была  проснуться   в
обстановке, знакомой или по крайней мере доступной  моему  сознанию.  Меня
удивило, как эта трезвая и утешительная  мысль  не  пришла  мне  в  голову
раньше и как глупо было с моей стороны поверить в то, что я была  каким-то
Гулливером среди лилипутов.
     Это открытие успокоило меня и совершенно  изменило  мое  отношение  к
окружающему, так что я стала внимательно следить за всем,  что  происходит
вокруг.
     Внутренние стенки "кареты" были также окрашены в бледно-розовый цвет,
в  то  время  как  потолок  был  нежно-голубым  с  разбросанными  по  нему
серебряными звездочками. По обе стороны от меня было по  большому  окну  с
раздвинутыми тюлевыми занавесками. Слегка поворачивая голову на подушке, я
могла без труда обозревать пейзаж. Он был  довольно  однообразен:  по  обе
стороны дороги высились трехэтажные дома, окруженные небольшими лужайками.
Дома были стандартными, но каждый окрашен в свой цвет, а на  окнах  висели
пестрые занавески. Черепичные крыши выдавали некоторое влияние итальянской
архитектуры. Людей вокруг было мало - только  кое-где  женщины  в  рабочей
одежде либо подстригали лужайки, либо ухаживали за цветами на клумбах.
     За домами, в стороне от дороги,  виднелись  более  высокие  здания  с
трубами - по всей вероятности, фабрики. Движение на дороге  не  отличалось
интенсивностью, в основном это был большой и малый грузовой транспорт. Все
машины были окрашены в один цвет и отличались лишь надписями на бортах.
     Мы продолжали двигаться  по  шоссе  на  средней  скорости  еще  минут
двадцать, пока не доехали  до  участка  дороги,  где  шел  ремонт.  Карета
замедлила ход, а работницы отошли в сторону, чтобы дать нам  проехать.  По
мере того, как мы медленно продвигались по вскрытому асфальту, я смогла их
хорошо рассмотреть. Это были женщины или девушки нормального роста, одетые
в холщовые брюки, майки и рабочие  сапоги.  Волосы  у  всех  были  коротко
острижены, а у  некоторых  прикрыты  соломенными  шляпами.  Все  они  были
высокими и широкоплечими, с крепкими руками, покрытыми загаром. Мускулы на
руках напоминали мужские.
     Когда машина поравнялась с ними, они  потянулись  к  окошку,  пытаясь
взглянуть на меня, при этом приветливо улыбались и поднимали правую руку в
знак приветствия. Я улыбнулась в ответ, но, очевидно, они ожидали  чего-то
большего. Тогда я догадалась и тоже подняла правую руку.  Этот  жест  имел
успех, хотя удивление не исчезло с их лиц.
     "Карета" двинулась дальше. Может быть, эти дружелюбные  "амазонки"  с
лопатами вместо луков и стрел  были  какими-то  символами  из  сновидений,
застрявшими  в  моем  подсознании?  -  размышляла  я.  Может,   это   было
подавленное стремление властвовать? Я так и не смогла решить для себя этот
вопрос.
     А тем временем моя перевозка уже выехала за город.
     По цветам на клумбах и  едва  распустившейся  листве  на  деревьях  я
понимала, что сейчас весна. По обе стороны от дороги простирались  зеленые
луга и аккуратно вспаханные поля, на которых  поднимались  всходы.  Солнце
освещало на удивление четко спланированный ландшафт, какого мне никогда не
доводилось видеть; то там, то  тут  пасущийся  скот  нарушал  эту  строгую
планировку. Фермы и хозяйственные постройки  тоже  располагались,  как  на
чертеже,  -  все  это  каким-то  странным  образом  напоминало  игрушечную
деревню...
     Мы продолжали наш путь мимо угодий  еще  минут  сорок.  Затем  дорога
свернула  налево  и  вдоль   нее   потянулся   ряд   деревьев.   Аккуратно
подстриженные, они производили впечатление высокого забора. Потом "карета"
снова повернула налево и остановилась перед высокими воротами, окрашенными
в тот же неизменный розовый цвет. Водитель посигналила, и женщина  средних
лет в белой блузке и брючном костюме вышла из сторожки и  открыла  ворота.
Увидев меня, она, как и "амазонки", подняла руку в  приветствии.  По  мере
того, как она раздвигала ворота, я обратила  внимание  на  то,  какая  она
маленькая - не выше метра двадцати сантиметров.
     Ее вид и размеры маленькой сторожки снова  навели  меня  на  мысль  о
символике - ведь мифология так богата легендами  и  сказками  о  различных
гномах и прочем "малом люде", которые часто являются нам во сне. Так как я
все еще не могла решить этот вопрос, то отложила его на потом.
     Теперь мы ехали по аллее, проложенной посреди чего-то среднего  между
городским сквером и новой пригородной застройкой. Кругом было много лужаек
и клумб, а между ними стояли розовые трехэтажные дома. Группа  амазонок  в
майках  и  брюках  сажала   в   свежевскопанную   клумбу   тюльпаны.   Они
доброжелательно улыбнулись нам, когда  мы  проезжали  мимо.  По  одной  из
лужаек  парка  прогуливалась  огромная  женщина,  облаченная   в   розовые
покрывала. Ее сопровождали три маленькие женщины в белой форме, которые по
сравнению с ней казались детьми или заводными куклами.
     Наконец мы подъехали к крыльцу, ведущему в одно  из  розовых  зданий.
Оно было нормальных размеров,  но  ступеньки  были  разделены  центральной
балюстрадой: те, что  располагались  налево,  были  обычными,  а  те,  что
направо, - пониже, и их было побольше.
     Три гудка автомобиля возвестили  о  нашем  приезде.  Через  несколько
секунд шесть маленьких женщин выскочили  из  дверей  и  побежали  вниз  по
правой стороне крыльца. Водитель машины вышла им навстречу. Она тоже  была
маленькой, но не в белой форме,  как  остальные,  а  в  блестящем  розовом
костюме, похожем на ливрею, цвет которого совпадал с цветом машины. Они  о
чем-то переговорили, затем открыли заднюю дверцу  кареты  и  чей-то  голос
приветливо сказал:
     - Добро пожаловать, мамаша Оркис! Вот вы и дома.
     Кушетка, на которой я лежала в  карете,  соскользнула  с  полозьев  и
медленно опустилась на землю. Одна из маленьких женщин подошла  ко  мне  и
участливо спросила:
     - Как вы думаете, вы сумеете сами идти, мамаша?
     В тот момент я не обратила внимания на эту форму обращения, но сейчас
было совершенно ясно, что обращаются ко мне, так как рядом со мной  больше
никого не было.
     - Идти? - переспросила я.  -  Конечно,  смогу.  -  И,  поддерживаемая
восемью руками, села на кушетке.
     Когда я сказала "конечно", то переоценила свои возможности. И  поняла
это, как только мне помогли подняться на ноги. Даже с посторонней  помощью
такое небольшое усилие заставило  меня  тяжело  дышать.  Я  с  отвращением
взглянула на свою,  словно  надутую,  фигуру,  задрапированную  в  розовые
покрывала, и сделала робкий шаг вперед. Такое передвижение едва  ли  можно
было назвать ходьбой. Маленькие женщины, достающие мне  только  до  локтя,
хлопотали вокруг, как встревоженные  наседки.  Но,  начав,  я  была  полна
решимости продолжать свой  путь  по  дорожке,  а  затем,  сделав  огромное
усилие, поднялась по ступенькам левой стороны крыльца.
     Когда  я  наконец  достигла  вершины,  вокруг  раздался  общий  вздох
облегчения и радости. Мы передохнули несколько  минут,  а  затем  вошли  в
здание. От самых  дверей  тянулся  коридор  с  закрытыми  по  обе  стороны
дверями. В конце коридора мы повернули  налево,  и  тут  в  первый  раз  я
увидела себя в зеркале. Мне потребовалось  все  мое  самообладание,  чтобы
снова не впасть в панику от того, что я  там  увидела.  Передо  мною  была
ужасная пародия на женщину: слонообразная фигура,  которая  выглядела  еще
больше благодаря розовым покрывалам. Хорошо еще,  что  они  скрывали  все,
кроме головы и рук, но и эти последние тоже шокировали меня, так как  руки
были мягкими и маленькими, а  голова  и  лицо  вполне  могли  принадлежать
молодой девушке, к тому же красивой. Ей было  не  больше  двадцати  одного
года; ее  курчавые  светлые  волосы  с  каштановым  отливом  были  коротко
подстрижены. Цвет лица был кремово-розовым, рот - красивой формы, а губы -
ярко-красными без всяких следов  помады.  И  это  нежное  лицо  с  полотна
Фрагонара было посажено на чудовищное тело - как  если  бы  цветок  фрезии
распустился на тыкве.
     Когда я шевелила губами, она шевелила тоже; когда я  сгибала  руку  -
она повторяла мое движение, и, несмотря на это,  как  только  мне  удалось
справиться с  собой,  она  перестала  быть  отражением:  ничто  в  ней  не
напоминало меня настоящую, это была  совершенно  посторонняя  женщина,  на
которую я теперь взирала с  грустью  и  болью  в  сердце.  Мне  захотелось
плакать от стыда за нее, и слезы ручьем потекли из моих глаз.
     Одна из маленьких женщин тут же подскочила ко мне и взяла за руку.
     - Мамаша Оркис, дорогая, в чем дело? - спросила она участливо.
     Но что я могли ей сказать, когда  сама  ничего  толком  не  понимала?
Маленькие  ручки  гладили  меня,  пытаясь  успокоить,   тоненькие   голоса
подбадривали,  уговаривая  двигаться  дальше.  Наконец  мы  добрались   до
открытой двери и меня ввели в комнату, которая  представляла  собой  нечто
среднее  между  будуаром  и  больничной   палатой.   Впечатление   будуара
усиливалось обилием розовых ковриков, одеял, подушечек, абажуров на лампах
и тюлевых занавесок на  окнах.  А  больничную  атмосферу  создавали  шесть
кроватей-кушеток, разделенных тумбочками и стульями. Кушетки стояли по три
у  каждой  стены,  так  что  в  середине  комнаты   оставалось   свободное
пространство. Там было несколько широких кресел и стол с вазой и красивыми
цветами  посередине.  В  воздухе  ощущался  легкий,  приятный  аромат,   а
откуда-то доносились приглушенные звуки струнного квартета,  наигрывавшего
какую-то сентиментальную мелодию.
     Пять из шести кушеток были  уже  заняты  огромными  женскими  телами,
укрытыми атласными одеялами. Двое из сопровождавших меня маленьких  женщин
поспешили к шестой, свободной кушетке, и откинули одеяло.
     Лица всех пятерых обитательниц комнаты были обращены ко  мне  -  трое
смотрели доброжелательно, а остальные две - безразлично.
     - Привет, Оркис, - приветливо сказала одна из первых. Затем,  заметив
печальное выражение моего лица, спросила с участием:
     - Что, трудно тебе пришлось?
     Я не нашлась, что ответить, и  смогла  только  улыбнуться  ей,  когда
направлялась к своей кушетке.
     Мой "конвой" уже  стоял  наготове  у  постели.  Общими  усилиями  они
помогли мне улечься  и  подложили  под  голову  маленькую  подушечку.  Все
движения стоили мне изрядного напряжения сил, и я была рада,  что  наконец
могла отдохнуть. В то время как  две  маленькие  санитарки  укрывали  меня
одеялом, третья достала чистый носовой платок и осторожно  вытерла  пот  с
моего лица.
     - Ну вот, дорогуша, - проговорила она подбадривающим тоном, - вот  вы
и дома. Немножко отдохнете и совсем придете в себя. А сейчас  постарайтесь
уснуть.
     - Что там с ней случилось? - спросила одна из женщин довольно  резким
тоном. - Не справилась, что ли?
     Маленькая женщина, вытиравшая мне лицо (очевидно,  она  была  старшей
среди обслуживающего персонала), круто повернулась к ней и проговорила:
     - К чему этот злой тон, мамаша Хейзел? Разве вы не знаете, что мамаша
Оркис родила четырех здоровеньких девочек? -  Не  правда  ли,  дорогая?  -
добавила она, обращаясь ко мне. - Просто она немного устала с дороги,  вот
и все.
     Женщина по имени Хейзел хмыкнула, но больше не проронила ни слова.
     Между тем,  суета  вокруг  меня  продолжалась.  Мне  подали  чашку  с
какой-то жидкостью, похожей на простую воду, но, когда я, пролив  немного,
выпила ее, мне стало значительно лучше. Поправив еще раз  одеяло  и  взбив
подушки, моя "свита", наконец, удалилась, оставив меня с глазу на  глаз  с
остальными громадными женщинами, которые  продолжали  задумчиво  созерцать
меня.
     Затянувшееся было молчание прервала молодая женщина,  которая  первой
приветствовала меня, когда я вошла в палату.
     - А где ты провела свой отпуск, Оркис? - спросила она.
     - Отпуск? - переспросила я, ничего не понимая.
     Все женщины посмотрели на меня с нескрываемым удивлением.
     - Понятия не имею, что вы имеете в виду, - сказала я.
     Молчание продолжалось.
     - Это, должно быть, был очень короткий  отпуск,  -  наконец  заметила
одна. - Вот я, например, никогда не забуду  свой  последний  отпуск:  меня
послали к морю и дали мне маленький автомобильчик, чтобы я  могла  ездить,
куда хочу. Все к нам прекрасно относились - нас было  всего  шесть  мамаш,
включая меня. Ты на каком курорте была - у моря или в горах?
     Они были очень любопытны, и рано или поздно мне все равно пришлось бы
им что-то сказать. Поэтому я выбрала простейший выход из положения:
     - Я абсолютно ничего не помню, - сказала я, -  должно  быть,  у  меня
произошла потеря памяти.
     Нельзя сказать, чтобы этот ответ был принят доброжелательно.
     - А-а, -  удовлетворенно  сказала  та,  которую  звали  Хейзел,  -  я
чувствовала, что здесь что-то не так. И, наверно, ты даже не припоминаешь,
были ли твои младенцы зачислены в группу А?
     - Не глупи, Хейзел, - возразила другая, - если бы ее дети не попали в
группу А, Оркис бы направили в Уайтвитч, а не обратно сюда.
     - Когда же это случилось с тобой? - спросила она участливо.
     - Я-я... не знаю... Не могу вспомнить ничего, что  со  мной  было  до
того, как я пришла в себя в больнице сегодня утром, - сказала я.
     - В больнице?! - воскликнула Хейзел.
     - Очевидно, она имеет в виду наш Центр. Но хоть  нас-то  ты  помнишь,
Оркис?
     - Нет, - ответила я, покачав головой. - Мне очень жаль, но  все,  что
было со мной до того, как я проснулась в боль... то есть в Центре,  так  и
не восстановилось в моей памяти.
     - Это очень странно, - сказал чей-то недоброжелательный голос.  -  Но
они-то, по крайней мере, знают об этом?
     Одна молодая женщина стала на мою сторону.
     - Они наверняка должны знать. Но, собственно, это не  имеет  никакого
отношения к тому, что ее девочки родились вполне полноценными и достойными
группы А. Но послушай, Оркис...
     - Да дайте же ей немного отдохнуть, - вмешалась другая женщина.  -  Я
сама всегда себя неважно чувствую после возвращения из Центра.  Не  слушай
ты их, Оркис, а постарайся лучше уснуть; а  когда  проснешься,  все  будет
по-другому.
     Я с благодарностью последовала ее совету. Все было слишком  сложно  и
запутанно,  чтобы  можно  было  быстро  разобраться,  да  к  тому   же   я
действительно  очень  устала.  Поблагодарив  женщину  за  участие,   я   с
облегчением откинулась на подушки и закрыла глаза. И, если считать, что во
время галлюцинаций можно спать, то я на самом деле уснула.
     В момент пробуждения  у  меня  мелькнула  надежда,  что  мой  "мираж"
рассеялся, но, к сожалению, это было не так. Проснувшись  окончательно,  я
увидела над собой лицо старшей санитарки, которая спросила:
     - Ну, дорогая  мамаша  Оркис,  как  вы  себя  чувствуете  после  сна?
Наверняка намного лучше! Пора бы и съесть чего-нибудь!
     В это время к моей постели подошли две маленькие санитарки с  большим
подносом в руках. Они поставили его поперек кушетки  мне  на  колени  так,
чтобы я могла удобно все доставать. Боже!  Никогда  раньше  я  не  видела,
чтобы одному человеку предлагали такое обилие пищи в один  прием!  Сначала
меня  буквально  затошнило  при  виде  всего  этого,  но  потом   какой-то
непонятный физиологический механизм внутри моего огромного  тела  заставил
меня почувствовать голод, и у меня даже слюнки потекли. Мой мозг, пребывая
в состоянии самоустранения от всего,  не  переставал  удивляться  тому,  с
какой жадностью я поглотила сначала  две  или  три  рыбины,  затем  целого
цыпленка, несколько кусков мяса,  тарелку  овощей  и  десерт  из  фруктов,
обильно политых взбитыми сливками. Все это я запила литром свежего молока.
Поглядывая по сторонам во время еды, я заметила, что и остальные мамаши не
страдали отсутствием аппетита.
     Зато я обратила внимание на то, что они время от времени продолжали с
любопытством поглядывать на меня. Я раздумывала над тем, как мне  избежать
дальнейшего "допроса", когда мне пришла в голову мысль, что, будь  у  меня
какая-нибудь книжка или журнал, я могла бы  углубиться  в  чтение  и  хоть
как-то, более или менее  вежливо,  отгородиться  от  них.  Поэтому,  когда
санитарки вернулись за  подносами,  я  попросила  одну  из  них  дать  мне
что-нибудь почитать. Эффект от моей просьбы  был  потрясающий:  санитарки,
убиравшие мой поднос, едва не уронили его, а та, что стояла рядом со мной,
открыла от изумления рот и не закрывала его до тех пор,  пока  немного  не
собралась с мыслями. Она посмотрела на меня сначала подозрительно, а потом
озабоченно.
     - Вам опять немного не по себе? - наконец спросила она.
     - Наоборот, я чувствую себя вполне здоровой, - ответила я.
     - На вашем месте я бы попробовала еще немного  поспать,  -  заботливо
посоветовала она.
     - Но мне совсем не хочется спать. Я бы предпочла  просто  полежать  и
почитать что-нибудь.
     - Боюсь, вы все-таки еще полностью не оправились после трудных родов,
мамаша. Но ничего  -  это  скоро  пройдет,  -  сказала  она,  успокаивающе
погладив меня по плечу.
     Я чувствовала, что во мне растет раздражение.
     - Но что плохого в  том,  что  мне  хочется  почитать?  -  решительно
спросила я.
     - Ну, успокойтесь, успокойтесь... И кто это где-нибудь слыхал,  чтобы
мамаша умела читать?
     С этими словами она поправила на мне одеяло и вышла, оставив меня  на
растерзание моим пяти соседкам по палате.  Хейзел  хмыкнула,  а  остальные
несколько минут хранили молчание.
     В этом  время  я  уже  достигла  стадии,  когда  начала  сомневаться,
действительно ли все происходящее со  мной  и  вокруг  меня  галлюцинация.
Чувство   отстраненности   исчезло;   во   всем   чувствовалась   какая-то
закономерность - например, следствие всегда вытекало  из  причины,  и  мне
думалось,  что,  если  копнуть  глубже,  то  все  абсурдное  найдет   себе
логическое обоснование. Нельзя сказать,  чтобы  эти  мысли  способствовали
ощущению душевного равновесия. Даже тот факт, что я  поела  и  чувствовала
себя  после  еды  намного  лучше,  подтверждал  тревожащее  меня  ощущение
реальности...
     - Читать! - внезапно воскликнула Хейзел со злорадством  в  голосе.  -
Может, ты еще скажешь, что умеешь и писать?!
     - А почему бы и нет? - возразила я.
     Они все внимательно следили за мной,  время  от  времени  обмениваясь
многозначительными взглядами.
     - Да что же в этом плохого? - спросила я раздраженно. -  Разве  здесь
предполагается, что женщине не положено уметь читать и писать?
     - Оркис, дорогая, - сказала та, что была более других расположена  ко
мне, - может быть, тебе следует посоветоваться с врачом?
     - Нет, - отрезала я. - Я совершенно здорова. Просто я пытаюсь понять,
что тут происходит. Я  прошу  дать  мне  что-нибудь  почитать,  а  вы  все
смотрите на меня, как на сумасшедшую. В чем дело?
     После неловкой  паузы  та  же  женщина  проговорила,  словно  копируя
медсестру:
     - Послушай, Оркис, постарайся взять себя в руки.  Ну  на  что  мамаше
умение читать и писать? Разве  от  этого  у  нее  станут  рождаться  более
здоровые дети?
     - В мире существуют и другие интересы, кроме производства  потомства,
- заявила я.
     Если раньше мои слова вызывали у женщин лишь удивление, то теперь они
были просто потрясены. Даже Хейзел не нашлась, что сказать.  Их  идиотское
изумление вывело меня из себя, и на какое-то время я перестала смотреть на
все, как бы со стороны.
     - Да черт возьми! - воскликнула я. - Что это за чушь? "Мамаша  Оркис,
мамаша Оркис" - что это значит, наконец? Где  я  нахожусь?  В  сумасшедшем
доме, что ли?
     Я со злостью взирала на них, ненавидя их всех и подозревая,  что  они
находятся в каком-то издевательском сговоре против меня. Не  знаю  почему,
но в глубине души я была твердо убеждена, что, кем бы я ни была  на  самом
деле, в любом случае я не была матерью. Я высказала это своим соседкам  по
палате и, сама не знаю почему, вдруг разрыдалась.
     Вытирая слезы рукавом, я заметила, что четверо из них смотрят на меня
с нескрываемым сочувствием. Кроме Хейзел.
     -  Я  же  говорила,  что  она  какая-то  странная!  -  сказала   она,
торжествующе глядя на остальных. - У нее не все дома, вот и все.
     Та женщина,  которая  относилась  ко  мне  с  большим  участием,  чем
остальные, снова попыталась меня вразумить.
     - Но Оркис, дорогая, конечно же, ты мамаша! Ты мамаша класса А,  и  у
тебя  было  четверо  родов,  включая  последние.  Ты   родила   двенадцать
превосходных младенцев - ну, как же ты могли об этом забыть!
     Я снова начала плакать.  У  меня  появилось  ощущение,  будто  что-то
пытается пробиться сквозь пробел в моей памяти, но я не могла  определить,
что именно, и от этого почувствовала себя ужасно несчастной.
     - О, как это все жестоко! - причитала я сквозь слезы. - Почему это не
пройдет и не оставит меня в покое? Должно быть, это какая-то  злая  шутка,
но я не понимаю ее. Что же случилось со мной?
     Некоторое время я лежала с закрытыми глазами, собрав всю  свою  волю,
чтобы рассеять галлюцинацию. Но она не исчезла. Когда я открыла глаза, они
все еще лежали там, уставившись на меня широко открытыми  глазами,  словно
красивые глупые куклы.
     - Я не могу больше здесь находиться, я должна уйти, -  сказала  я,  с
огромным трудом приняв сидячее положение.  Затем  я  попробовала  спустить
ноги с кушетки, но они  запутались  в  атласном  одеяле,  а  мои  руки  не
дотягивались до них. Это действительно было похоже на кошмарный сон.
     -  Помогите!  Помогите  же  мне!  -  молила  я.  -  Доналд,  дорогой,
пожалуйста, помоги мне!
     И внезапно слово "Доналд" как бы освободило какую-то пружинку у  меня
в мозгу. Завеса над моей памятью приподнялась, правда, еще  не  полностью,
но вполне достаточно для того, чтобы я наконец осознала, кто  я  на  самом
деле.
     Я взглянула на остальных - они все еще обескураженно глазели на меня.
Я больше не пыталась подняться, а откинулась на подушку и сказала:
     - Хватит меня дурачить - теперь я знаю, кто я.
     - Но мамаша Оркис... - начала было одна.
     - Довольно, - оборвала я ее. От жалости к  себе  я  вдруг  перешла  к
какой-то мазохистской жестокости.
     - Никакая я не мамаша, - резко сказала  я,  -  я  просто  женщина,  у
которой недолгое время был муж и которая  надеялась  -  только  надеялась,
иметь от него детей.
     Последовала пауза - довольно странная пауза,  как  будто  то,  что  я
только что сказала, не произвело на них ровно никакого впечатления.
     Наконец та, что  была  подружелюбней,  нарушила  молчание  и,  слегка
наморщив лобик, робко спросила:
     - А что такое "муж"?
     Я перевела взгляд с одной из них на другую, но ни на  одном  лице  не
заметила и следов  понимания.  Скорее  там  можно  было  обнаружить  чисто
детское любопытство. Я почувствовала себя на грани  истерики,  но  тут  же
решительно взяла себя в руки. Ну что ж, подумала я, если  галлюцинация  не
покидает меня, я буду играть в эту игру по ее же  правилам,  и  посмотрим,
что из этого выйдет...
     Очень серьезно, но в простейших выражениях, я начала объяснять:
     - Муж - это мужчина, с которым женщина сходится...
     Однако моя просветительская деятельность не имела  успеха.  Прослушав
несколько фраз, одна из женщин задала вопрос,  который,  видимо,  требовал
немедленного разъяснения:
     - А что такое "мужчина"? - смущенно спросила она.
     Пришлось объяснить и это.
     После моей лекции в палате воцарилось враждебное молчание. Мне же  до
этого не было ровно никакого дела - мой мозг был  слишком  занят  попыткой
прорваться дальше сквозь  пелену  забвения,  но  за  пределы  определенной
преграды дело не шло.
     Все же, я теперь точно знала, что меня зовут  Джейн.  Раньше  я  была
Джейн Соммерс, но после того, как вышла  замуж  за  Доналда,  стала  Джейн
Уотерлей. Мне было двадцать четыре года, когда мы поженились,  и  двадцать
пять, когда Доналд погиб. На этом мои воспоминания заканчивались. Однако я
хорошо помнила все, что было до того. Я помнила  моих  родителей,  друзей,
школу,  обучение  в  медицинском  институте  и  работу  во  Врейчестерской
больнице. Я хорошо помнила, как увидела Доналда в первый  раз,  когда  его
однажды вечером привезли в больницу с поломанной ногой...
     Я даже могла теперь восстановить в памяти, какое лицо должна была  бы
увидеть в зеркале, - совсем не похожее  на  то,  что  я  видела  в  трюмо,
висевшем в коридоре, а более  вытянутое,  слегка  загорелое,  с  маленьким
аккуратным ртом, обрамленное естественно вьющимися  каштановыми  волосами;
глаза должны были быть широко расставлены и несколько серьезны.  Вспомнила
я и свое тело - стройное, с длинными ногами и маленькими упругими грудями.
Хорошее тело, на которое я раньше  не  очень-то  обращала  внимание,  пока
Доналд не научил меня гордиться им...
     Я посмотрела на  отвратительную  гору,  прикрытую  атласным  одеялом,
которая теперь была моим телом, и содрогнулась. Мне хотелось, чтобы Доналд
утешил меня, любил меня и уверил бы меня, что все это  лишь  сон,  который
обязательно кончится. В то же время я была в ужасе от мысли, что он  может
увидеть меня такой толстой и неуклюжей. Но тут я  вспомнила,  что  он  уже
никогда, никогда больше не увидит меня, и слезы вновь покатились  по  моим
щекам.
     Остальные  обитательницы  палаты  продолжали  смотреть  на   меня   с
недоумением.  Прошло  полчаса.  Вдруг  дверь  отворилась,  и  целый  взвод
маленьких женщин,  одетых  во  все  белое,  вошли  в  палату.  Они  быстро
разделились на пары, ставшие по обе стороны каждой кушетки. Закатав рукава
и сняв с нас одеяла, они принялись за массаж.
     Сначала  мне   это   понравилось   и   даже   действовало   несколько
успокаивающе. Потом стало нравиться все меньше и меньше, а затем  я  нашла
то, что они делали, неприличным и даже оскорбительным для себя.
     - Хватит! - сказала я резко той, что стояла справа от меня.
     Она остановилась  на  минутку,  приветливо,  но  слегка  нерешительно
улыбнулась мне, а затем продолжила свое дело.
     - Я же сказала, хватит! - воскликнула я и слегка оттолкнула ее.
     Она посмотрела на меня обиженно, хотя на губах у нее сохранялась  все
та  же  профессиональная  улыбка.  Не  зная,  что   делать   дальше,   она
переглянулась со своей партнершей по другую сторону постели.
     - И вы тоже не трогайте меня больше, - сказала я.
     Однако та и не думала  останавливаться.  Тогда  я  протянула  руку  и
оттолкнула ее. Но, очевидно, я не рассчитала силу своей  могучей  руки,  и
она отлетела на другой конец комнаты, споткнулась и  упала.  Все  застыли,
глядя то на нее, то на меня. Испуганная, первая все же двинулась ко мне, в
то время как вторая, плача, поднималась с пола.
     - Лучше держитесь от меня подальше, маленькие бестии, - проговорила я
угрожающе.
     Это остановило их. Они отошли в сторону  и  в  расстроенных  чувствах
переглянулись друг с другом. Тут в палату вошла старшая санитарка.
     - В чем дело, мамаша Оркис? - спросила она.
     Я рассказала ей обо всем. Она удивленно посмотрела на меня.
     - Но это же обычная лечебная процедура, - возразила она.
     - Только не для меня. Мне это очень не нравится, и я больше этого  не
допущу.
     Старшая смущенно стояла, не зная, что делать дальше.
     В это время с другого конца комнаты раздался голос Хейзел:
     - Оркис свихнулась - она нам тут  рассказывала  такие  отвратительные
вещи! Она настоящий псих!
     Старшая посмотрела на нее, затем перевела взгляд на  ее  соседку.  Та
утвердительно кивнула головой.
     - Идите и доложите обо всем, что здесь произошло, - приказала старшая
санитарка двум ревущим массажисткам. Они удалились в слезах. Старшая,  еще
раз внимательно посмотрев на меня, последовала за ними.
     Спустя   несколько   минут   остальные   массажистки   собрали   свои
принадлежности и тоже покинули палату.
     - Это было просто гадко, Оркис, - сказала  Хейзел.  -  Ведь  бедняжки
только делали то, что входило в их обязанности.
     - Если у них такие обязанности, то мне они не нравятся,  -  возразила
я.
     - Ну, и чем это все кончится, как ты думаешь? Их просто высекут,  вот
и все. Но, наверно, тут опять виновата твоя плохая  память,  а  то  ты  бы
помнила, что  прислуга,  чем-то  огорчившая  мамашу,  всегда  подвергается
наказанию, не так ли? - спросила она ядовито.
     - Высекут?! - повторила я в полном недоумении.
     - Да, высекут, - передразнила меня Хейзел. - Но тебе, конечно, нет до
этого никакого дела. Не знаю, что там  с  тобой  случилось  в  Центре,  но
результат получился отвратительный. По правде сказать, ты мне  никогда  не
нравилась, хотя  другие  считали,  что  я  не  права.  Но,  теперь-то  все
убедились, какая ты на самом деле.
     Все молчали, и  было  ясно,  что  они  вполне  разделяют  ее  мнение.
Антагонизм нарастал, но, к счастью, в этот  момент  дверь  открылась  и  в
сопровождении всех  маленьких  санитарок  и  массажисток  в  палату  вошла
красивая женщина лет тридцати. Я с  облегчением  заметила,  что  она  была
нормального человеческого роста. У нее были темные волосы, а из-под белого
халата высовывался край черной  плиссированной  юбки.  Старшая  санитарка,
едва поспевая за ней, рассказывала на ходу что-то  про  мои  "фантазии"  и
закончила словами: "Она только сегодня вернулась из Центра, доктор".
     Врач подошла к моей кушетке, сунула мне в рот градусник и  взяли  мою
руку, чтобы сосчитать пульс. Оба показателя, очевидно,  удовлетворили  ее.
Тогда она спросила:
     - Нет ли у вас головной боли или каких-либо других болей и неприятных
ощущений?
     Я ответила, что нет.
     Она внимательно смотрела на меня, а я - на нее.
     - Что... - начала было она.
     - Да она же сумасшедшая, - вмешалась Хейзел, -  она  утверждает,  что
лишилась памяти и не узнает нас.
     - И к тому же она нам рассказывала  жуткие,  отвратительные  вещи,  -
добавила другая женщина.
     - У нее совершенно дикие фантазии. Она считает, что  умеет  читать  и
писать! - снова вмешалась Хейзел.
     - Это правда? - спросила доктор с улыбкой.
     - А почему бы и нет? Но  ведь  это  очень  легко  проверить,  -  живо
ответила я.
     Врачиха была несколько ошарашена, но затем быстро справилась с  собой
и снова снисходительно заулыбалась.
     - Хорошо, - сказала она, как бы потакая моей прихоти. Она  вынула  из
кармана халата блокнотик и карандаш и подала их  мне.  Хотя  мне  было  не
очень удобно держать карандаш своими толстыми пальцами, я  все  же  сумела
написать:

     "Я совершенно уверена в том, что  все  это  галлюцинация  и  вы  сами
являетесь ее частью".

     Когда  врач  прочитала  написанное,  не  могу  сказать,  что  у   нее
отвалилась челюсть, но улыбку как бы стерло с ее лица. Она  посмотрела  на
меня в упор. Все обитательницы палаты застыли и глядели на меня, как будто
я совершила чудо. Врач повернулась лицом к Хейзел и спросила:
     - Так что же она вам все-таки наговорила?
     - Жуткие вещи, - немного помолчав, выпалила Хейзел. - Она  рассказала
нам о существовании и поведении двух полов -  как  будто  мы  не  люди,  а
скоты. Это было просто отвратительно!
     Доктор  поразмыслила  некоторое  время,  а  затем  приказала  старшей
санитарке:
     - Переведите, пожалуйста, мамашу Оркис в изолятор - я осмотрю ее там.
     Санитарки бросились  исполнять  приказание.  Они  придвинули  к  моей
кушетке низкую каталку, помогли мне перебраться на  нее  и  покатили  меня
прочь.
     - Ну, - сказала врачиха строго, когда мы  наконец  остались  одни,  -
теперь скажите, кто это наговорил вам столько чепухи о существовании  двух
полов у человека?
     Она сидела  на  стуле  рядом  с  моей  кушеткой,  словно  инквизитор,
допрашивающий еретика, и держала на коленях открытый блокнот.
     У меня не было  никакого  желания  быть  с  ней  особенно  тактичной,
поэтому я ей прямо сказала, чтобы она перестала валять  дурака.  Она  была
потрясена моими словами, на минуту покраснела  от  злости,  затем  все  же
взяла себя в руки и продолжала допрос:
     - После того как вы покинули клинику, у вас, конечно же, был  отпуск.
Куда вас послали?
     - Я не знаю. Могу лишь повторить то, что говорила другим, -  вся  эта
галлюцинация, или фантазия, называйте, как хотите,  началась  в  больнице,
которую здесь называют Центром.
     Мобилизовав все свое терпение, врач продолжала:
     - Послушайте, Оркис, вы же были  совершенно  в  норме,  когда  уехали
отсюда шесть недель назад. Вы поступили в клинику и родили там своих детей
тоже без осложнений. Но где-то в промежутке между временем  поступления  и
настоящим моментом кто-то сумел набить вам голову этой чепухой, да к  тому
же научить вас читать и писать. Теперь вы мне  скажите,  кто  это  был.  И
предупреждаю вас, что со мной вы не отделаетесь сказками о потере  памяти.
Если вы помните все  те  гнусности,  о  которых  вы  рассказывали  другим,
значит, вы должны помнить и источник, откуда их почерпнули.
     - О, Господи, да давайте  же  говорить  как  цивилизованные  люди!  -
воскликнула я.
     Она снова покраснела.
     - Я могу узнать в Центре, куда вас посылали отдыхать, и могу выяснить
в доме отдыха, с кем вы там общались. Но у меня нет желания тратить на это
время. Лучше расскажите все сами  сейчас  -  а  то  у  нас  есть  средства
заставить вас говорить, - заключила она многозначительно.
     Я отрицательно покачала головой.
     - Вы идете по ложному пути, - сказала я. - Что же касается  меня,  то
вся эта галлюцинация, включая  мое  сходство  с  этой  Оркис,  началась  в
Центре. Как это случилось, я не понимаю и не могу объяснить, так же как  и
сказать, что произошло с ней самой.
     Она нахмурилась, озадаченная.
     - В чем же выражается ваша галлюцинация?  -  спросила  она,  наконец,
немного смягчаясь.
     - Ну, вся эта фантастическая обстановка, включая вас, а потом  -  это
мое громадное, отвратительное тело, эти женщины-лилипутки, в  общем,  все,
все вокруг. Очевидно, это какое-то искаженное отражение действительности в
моем подсознании, а состояние моей подкорки не может не тревожить меня.
     Врачиха продолжала пристально смотреть  на  меня,  но  уже  несколько
озабоченным взглядом.
     - Кто же мог вам рассказать о подсознании? - спросила она удивленно.
     - Я не вижу причины, почему даже во время галлюцинаций на  меня  надо
смотреть, как на неграмотную идиотку, - ответила я.
     - Но ведь мамаши ничего не знают о подобных вещах - им это просто  ни
к чему.
     - Послушайте, я уже говорила вам, как и тем уродинам в палате, что  я
н_е _м_а_м_а_ш_а_. Я просто несчастный б.м., у которого какой-то кошмарный
сон.
     - Б.м.? - переспросила она.
     - Ну да, б.м. - бакалавр медицины и практикующий врач, - объяснила я.
     Она продолжала с  любопытством  разглядывать  меня  и  мое  огромное,
бесформенное тело.
     - Так вы утверждаете, что вы медик? - спросила она удивленно.
     - Да, - согласилась я.
     С возмущенным и озадаченным видом она возразила:
     - Но это же абсолютная чепуха! Вас вырастили и  воспитали,  чтобы  вы
были матерью - и вы действительно мамаша, стоит только взглянуть на вас!
     - Да, - сказала я с горечью  в  голосе,  -  достаточно  взглянуть  на
меня... Но я думаю, - продолжила я, - что  мы  ничего  не  добьемся,  если
будем и дальше обвинять друг  друга  в  том,  что  городим  чепуху.  Лучше
расскажите мне, что это за место, где я нахожусь, и  кто,  вы  думаете,  я
такая на самом деле. Быть может, это заставит чему-то шевельнуться в  моей
памяти.
     - Нет, - парировала она, - сначала вы  расскажите  мне  все,  что  вы
помните. Это облегчит мне понимание того, что так удивляет вас.
     - Хорошо, - сказала я и начала подробное повествование о своей жизни,
насколько я помнила ее до того момента, когда узнала о  том,  что  самолет
Доналда разбился и сам он погиб.
     Конечно, я очень легко и глупо попалась в ее ловушку, так как  она  и
не думала что-либо мне объяснять. Выслушав мой рассказ, она  просто  ушла,
оставив меня бессильно кипящей от злости. Я  подождала,  пока  все  вокруг
успокоилось: музыку выключили,  какая-то  санитарка  заглянула  ко  мне  в
изолятор просто для того, чтобы проверить, что все в порядке и я ни в  чем
не нуждаюсь, а затем все стихло.
     Я подождала еще полчаса,  а  потом  с  превеликим  трудом  попыталась
встать с постели. Самое большое усилие  потребовалось,  когда  я  захотела
переменить сидячее положение  на  стоячее.  Это  мне,  в  конечном  счете,
удалось, хоть потом и пыхтела, как паровоз. Ставши  на  ноги,  я  медленно
подошла к двери и обнаружила, что она не заперта. Слегка приоткрыв  ее,  я
прислушалась к звукам в коридоре, но все было тихо. Тогда я открыла  дверь
полностью, вышла в коридор и отправилась обследовать здание. Все двери  по
обе стороны коридора были плотно закрыты, но, приложив к одной из них ухо,
я услышала глубокое ровное дыхание. Я повернула по коридору несколько раз,
пока наконец не увидела перед собой входную дверь. Попробовав задвижку,  я
нашла, что она тоже не задвинута. Тогда я потянула  за  ручку  двери,  она
открылась, и я очутилась на крыльце.
     Передо мной расстилался сад, залитый лунным  светом.  Сквозь  деревья
справа от себя я увидела блестящую поверхность воды,  очевидно,  озера,  а
налево - еще дом. Ни одно окошко в нем не светилось.
     Я стояла, размышляя, что же мне делать  дальше.  Заключенная  в  свою
огромную тушу, как в клетку, я чувствовала себя совсем беспомощной, но все
же решила спуститься в сад и воспользоваться предоставившимся мне  случаем
узнать хоть немного больше о месте своего пребывания. Я  подошла  к  краю,
где начинались  ступеньки,  по  которым  я  утром  поднялась,  когда  меня
привезли, и стала осторожно спускаться, держась за перила.
     - Мамаша, - раздался вдруг резкий голос позади меня, - что это вы тут
делаете?
     Я обернулась и при свете луны увидела одну из маленьких  санитарок  в
белом  комбинезоне.  Я  ничего  не  ответила  и  спустилась  еще  на  одну
ступеньку. Мне хотелось рыдать от собственной неуклюжести и  невозможности
ускорить свое продвижение.
     - Вернитесь, вернитесь немедленно! - приказала  санитарка,  но  я  не
обращала на нее ровно никакого внимания. Тогда она  поспешила  за  мной  и
ухватилась за одно из покрывал, окутывавших мое тело.
     - Мамаша! - повторила она. - Вы должны вернуться, иначе простудитесь!
     Я попыталась сделать еще шаг, но она тянула  меня  за  одежду  назад,
чтобы хоть как-то удержать. Однако мой вес оказался слишком велик для нее,
раздался треск рвущейся материи, я потеряла равновесие и  покатилась  вниз
по ступенькам...
     Когда я открыла глаза, чей-то голос сказал:
     - Вот так-то лучше, но это  было  очень  нехорошо  с  вашей  стороны,
мамаша Оркис. Вы еще легко отделались. Мне просто стыдно за вас!
     Голова болела от ушибов, и меня выводило из себя, что вся эта  чепуха
вокруг упорно продолжалась. В общем, я не чувствовала  никакого  раскаяния
за свой поступок  и  послала  санитарку  к  черту.  Она  сделалась  строго
официальной, молча налепила мне на лоб кусок  марли  и  пластырь  и  гордо
удалилась.
     Одумавшись, я должна была признать, что она  была  совершенно  права.
Огромная волна отвращения к себе и чувство беспомощности снова довели меня
до слез; я тосковала по своему гибкому, стройному телу, я вспоминала,  как
однажды Доналд сравнил меня с деревцем, колышущимся на ветру, и назвал его
моей сестрой; а только пару дней назад...
     И тут внезапно я сделала открытие, которое заставило меня резко сесть
на постели. Пробел в моей  памяти  восстановился  полностью,  и  я  теперь
помнила все! У меня даже голова закружилась от этого, и я  была  вынуждена
снова опуститься на подушку. Передохнув, я припомнила все  детали,  вплоть
до того момента, когда иглу от шприца вытянули  из  моей  руки,  и  кто-то
помазал ранку йодом...
     Но  что  же  случилось  потом?  Я  ожидала  всяческих  сновидений   и
галлюцинаций, но не такого острого, яркого чувства реальности! Что, во имя
всего святого, они сотворили со мной?! - подумала я.
     Потом, должно быть, я снова заснула,  потому  что,  когда  я  открыла
глаза, уже было светло и  свита  из  маленьких  санитарок  прибыла,  чтобы
заняться  моим  утренним  туалетом.  Они  расстелили  на  постели  большие
полотнища и, ловко переворачивая меня с боку на  бок,  всю  обмыли.  После
этого я почувствовала себя намного лучше, да и головная боль прошла.
     Когда омовение уже подходило к концу, в дверь решительно постучали и,
не дожидаясь приглашения,  в  комнату  вошли  две  красивые  женщины  типа
"амазонок", одетые в черную  форму  с  серебряными  пуговицами.  Маленькие
санитарки уронили все, что у них было в руках, и с криками ужаса сбились в
кучу в дальнем углу комнаты.
     Вошедшие женщины приветствовали меня обычным  жестом  правой  руки  и
тоном, одновременно авторитетным и почтительным, спросили:
     - Вы Оркис? Мамаша Оркис?
     - Да, так меня здесь называют, - ответила я.
     Одна из женщин помедлила, а  потом,  скорее  прося,  чем  приказывая,
сказала:
     - У нас имеется  ордер  на  ваш  арест,  мамаша.  Пройдемте  с  нами,
пожалуйста.
     В  углу,  среди  маленьких  санитарок,  послышались  возбужденные   и
удивленные восклицания. Женщина в  форме  заткнула  им  рты  одним  только
взглядом.
     - Оденьте мамашу и приготовьте ее к поездке, - скомандовала она им.
     Санитарки нерешительно выбрались из своего угла и направились ко мне.
     - Живее, живее! - подгоняла их женщина.
     Я уже была почти закутана в свои розовые покрывала, когда  в  комнату
вошла врач. Увидев двоих в черной форме, она нахмурилась.
     - Что это значит? - спросила она. - Что вы тут делаете?  -  голос  ее
был строг.
     Старшая из двоих объяснила.
     - Ордер на арест?!  -  переспросила  врачиха.  -  Да  как  вы  смеете
арестовывать мамашу! Никогда не слыхала  подобной  чепухи!  В  чем  же  ее
обвиняют?
     - В реакционности, - ответила младшая из двух несколько смущенно.
     Врач гневно уставилась на нее.
     - Мамаша-реакционер! Что вы еще выдумаете?
     - Но у нас есть приказ, доктор, - сказала одна из женщин.
     - Ерунда. У вас нет никакой власти. Вы  когда-нибудь  слыхали,  чтобы
мамашу подвергли аресту?
     - Нет, доктор.
     - Ну, так не создавайте прецедента. Лучше уходите!
     Женщина в черной форме недовольно вздохнула. Затем, видимо, ей пришла
в голову мысль:
     - А что, если вы нам дадите  подписанный  вами  отказ  ее  выдать?  -
предложила она с надеждой в голосе.
     Когда обе женщины-полицейские ушли, вполне удовлетворенные полученным
ими листком бумаги, врач мрачно посмотрела на маленьких санитарок.
     - Вы, прислуга, конечно же, не можете удержаться от  болтовни.  Стоит
вам что-нибудь услышать,  как  это  тут  же  распространяется  повсюду  со
скоростью ветра. Но, если я только услышу  где-нибудь  о  том,  что  здесь
произошло, я буду знать, от кого это исходит.
     Затем она обернулась ко мне:
     - А вы, мамаша Оркис, пожалуйста, в дальнейшем ограничивайтесь только
словами "да" и "нет" в присутствии этих глупых болтушек! Я скоро вас снова
навещу - следует задать вам еще  несколько  вопросов,  -  добавила  она  и
удалилась.
     Как только санитарки убрали поднос,  на  котором  они  приносили  мой
гаргантюанский завтрак, врач возвратилась, и не одна,  а  в  сопровождении
четырех женщин-медиков такого же нормального вида, как и она.
     Санитарки притащили дополнительные стулья, и  все  пятеро,  одетые  в
белые халаты, уселись около моей кушетки. Одной было примерно  столько  же
лет, как и мне, две другие выглядели  лет  на  пятьдесят,  а  пятой  было,
наверно, шестьдесят, если не больше. Все они уставились на  меня,  как  на
редкий музейный экспонат.
     - Ну, мамаша  Оркис,  -  сказала  моя  врач  тоном,  каким  открывают
судебные заседания, - нам совершенно ясно, что произошло  что-то  из  ряда
вон выходящее. Естественно, мы хотим знать,  что  же  случилось.  Вам  нет
нужды беспокоиться о визите полиции сегодня утром  -  их  появление  здесь
было просто неприличным. Нам надо только узнать, что  все  это  значит,  с
сугубо научной точки зрения.
     - Этот вопрос интересует меня не менее вас, - ответила я.
     Я посмотрела на них, на комнату, в  которой  находилась,  и  на  свое
массивное тело.
     - Я понимаю, - начала я, - что все это не что иное, как галлюцинация,
но меня очень беспокоит тот факт, что в любой галлюцинации  всегда  должно
чего-то недоставать, что хотя бы один из органов чувств чего-то не  должен
воспринимать. Однако в данном случае этого  не  наблюдается.  Я  полностью
владею всеми органами чувств, в то время  как  мои  ощущения  заключены  в
очень крепкое, я бы даже сказала,  плотное  тело.  Единственное,  чего  не
хватает, на мой взгляд, так это какой-то причины,  какого-то  обоснования,
пусть даже символического, всему этому.
     Четыре вновь пришедшие докторицы  взирали  на  меня  с  открытыми  от
изумления ртами. Моя врачиха  бросила  им  взгляд,  который  говорил:  ну,
теперь-то вы  убедились,  что  все  сказанное  мною  правда?  Затем  снова
обернулась ко мне.
     - Мы начнем с нескольких вопросов, - сказала она.
     - Прежде чем вы начнете, - прервала я,  -  мне  бы  хотелось  кое-что
добавить к тому, что говорила вчера. Я вспомнила еще некоторые вещи.
     - Возможно, это результат ушиба головы, который  вы  получили,  когда
упали с лестницы, - предположила врач, взглянув на пластырь на моем лбу. -
Продолжайте, пожалуйста, - сказала она. - Вы говорили, что были замужем, и
что ваш э-э... муж погиб вскоре после этого. Что было дальше,  вы  уже  не
могли припомнить.
     - Да, - сказала я, - мой муж был летчиком-испытателем и погиб как раз
за день до истечения контракта с фирмой. После этого  меня  взяла  к  себе
тетка, я прожила у нее  несколько  недель,  но  плохо  помню  этот  период
времени, так как почти ни на что не обращала внимания...
     Затем однажды утром я проснулась и взглянула на все другими  глазами.
Я поняла, что дальше так жить невозможно и надо начинать  работать,  чтобы
мой мозг был чем-то занят. Доктор  Хельер,  главный  врач  Врейчестерского
госпиталя, где я работала до замужества, сказал мне,  что  охотно  возьмет
меня обратно на работу. Таким образом, я  вернулась  туда  и  очень  много
работала, чтобы иметь поменьше свободного времени на грустные размышления.
Это было месяцев восемь назад.
     Однажды доктор  Хельер  рассказал  нам  о  новом  препарате,  который
синтезировал один его приятель. Не думаю,  что  он  действительно  просил,
чтобы кто-либо из нас добровольно испытал его на  себе,  но  я  предложила
себя в качестве подопытного кролика. Все  равно  рано  или  поздно  кто-то
должен был бы сделать это, так почему не я? Мне нечего было терять, а  тут
как раз представился случай сделать что-то полезное для человечества.
     Председательствующая врачиха прервала меня и спросила:
     - А как назывался этот препарат?
     - Чуинжуатин, - сказала я, - вы что-нибудь слышали о нем?
     Она отрицательно покачала головой.
     - Я где-то видела это название, - сказала пожилая докторица. - Что он
собой представляет?
     -  Это  наркотик,  обладающий  весьма  ценными  свойствами.  Название
происходит от дерева, которое растет, главным образом, на  юге  Венесуэлы.
Индейское племя, живущее там, каким-то образом наткнулось на специфическое
действие сока из листьев этого дерева и  стало  употреблять  их  во  время
своих ритуальных оргий. Во время них некоторые члены племени  жуют  листья
чуинжуатина, пока постепенно не впадают в какой-то зомбиподобный транс. Он
длится три-четыре дня, в  течение  которых  они  совершенно  беспомощны  и
абсолютно неспособны делать что-либо для себя, так что соплеменники должны
ухаживать за ними и охранять их, как если бы они были малыми детьми.
     Охране  придается  особое  значение,  так  как  согласно   индейскому
поверью, чуинжуатин освобождает дух человека  от  его  телесной  оболочки,
чтобы он мог свободно блуждать во  времени  и  пространстве,  а  в  задачу
охраняющего входит следить, чтобы какой-нибудь другой  блуждающий  дух  не
проник в оставленное тело, пока его подлинный  хозяин  отсутствует.  Когда
люди,  жевавшие  листья  чуинжуатина,  наконец  приходят   в   себя,   они
рассказывают об удивительных мистических  явлениях,  которые  им  пришлось
пережить. Никакого отрицательного физического  действия  на  организм  при
этом  не  наблюдается,  равно  как  и  привыкания  к  наркотику.  Но,  как
утверждают очевидцы, сами мистические переживания очень насыщенны и хорошо
запоминаются.
     Доктор Хельер  испытал  синтезированный  чуинжуатин  на  лабораторных
животных и высчитал дозы, предел переносимости и  другие  показатели,  но,
конечно, ничего не мог сказать относительно достоверности  переживаний,  о
которых  ему  рассказывали.  Вызывал  ли  наркотик  ощущение  наслаждения,
экстаза, страха, ужаса  или  оказывал  какое-либо  другое  воздействие  на
нервную систему, можно было узнать только после апробации на  человеческом
организме. Вот я и вызвалась быть этим организмом.
     Я закончила свой рассказ и посмотрела на серьезные, озадаченные  лица
врачей, а также на гору розовых покрывал и драпировок,  которые  покрывали
мое могучее тело.
     - По правде говоря, - заключила я, - в результате мы имеем  сочетание
непостижимого абсурда с гротеском.
     Врачихи были серьезными, добросовестными медиками, которые не желали,
чтобы их уводили в сторону от основной  задачи  -  опровергнуть,  если  им
удастся, мои "фантазии".
     - Хорошо, - сказала председательствующая тоном, показывающим, что она
вполне разумно относится к делу, - а не назовете ли вы нам время и  число,
когда проводился данный эксперимент?
     Я все помнила и ответила ей без промедления. Затем последовали другие
вопросы, на которые  я  послушно  отвечала,  но,  как  только  я  пыталась
что-нибудь спросить, от моего вопроса  либо  отмахивались,  либо  отвечали
весьма  поверхностно,   как   на   что-то   второстепенное,   не   имеющее
непосредственного отношения к делу. Так продолжалось, пока мне не принесли
обед. Тогда они собрали свои записи и удалились, оставив меня, наконец,  в
покое, но без всякой информации, в которой я так нуждалась.
     После обеда я немного  задремала,  но  вскоре  меня  разбудила  орава
маленьких санитарок, которые притащили с собой  каталку,  быстро  и  ловко
переложили меня не нее и покатили к выходу. У крыльца меня погрузили, и  в
сопровождении трех болтающих без умолку санитарок я  снова  отправилась  в
путь. Ехали мы часа  полтора  по  уже  знакомой  мне  местности,  и  я  не
переставала удивляться устойчивому характеру моей  галлюцинации,  так  как
детали окружающего нас пейзажа ничуть не изменились.
     Однако к концу пути  мы  не  заехали  в  Центр,  откуда  меня  увезли
накануне, а пересекли по  полуразвалившемуся  мосту  небольшую  речушку  и
через декоративные ворота въехали в большой парк.
     Как и в усадьбе, где находился Дом для мамаш,  здесь  тоже  все  было
ухожено - лужайки аккуратно пострижены, а клумбы полны весенних цветов. Но
здания тут были совсем иные, не стандартные, а каждое в своем оригинальном
архитектурном  стиле.  Все  это  произвело  большое  впечатление  на  моих
маленьких спутниц - они  перестали  болтать  и  взирали  на  окружающее  с
благоговейным страхом.
     Один  раз  водитель  остановила  машину,  чтобы  спросить  дорогу   у
проходящей "амазонки", одетой в комбинезон, которая тащила на плече ящик с
каким-то строительным материалом. Та указала, куда надо ехать, и ободряюще
улыбнулась мне через окошко кареты.
     Наконец мы подъехали к подъезду небольшого двухэтажного дома в  стиле
Регентства. [Регентство - в Великобритании период  с  1810  по  1820  год]
Здесь не было каталки, и мои санитарки с трудом помогли мне  подняться  по
ступенькам и войти в дом. Там меня провели через холл, а затем я оказалась
в прекрасно обставленной комнате с мебелью, относящейся к тому же периоду,
что и архитектура дома.
     Седая женщина в лиловом шелковом платье  сидела  в  кресле-качалке  у
горящего камина. Ее лицо и руки выдавали преклонный возраст, но глаза были
живыми и зоркими.
     - Добро пожаловать, дорогая, - сказала она  без  всякого  смущения  в
голосе. Она указала мне взглядом на кресло, но, взглянув на меня еще  раз,
передумала и предложила сесть на софу.
     Я посмотрела на этот хрупкий образец старинной мебели  и  усомнилась,
выдержит ли он мой огромный вес.
     - Думаю, что выдержит, - сказала хозяйка не  очень  уверенно.  Однако
моя "свита" сумела аккуратно уложить меня на софу и, убедившись,  что  она
не трещит подо мной, наконец удалилась. Старая дама позвонила в серебряный
колокольчик, и крохотная горничная тотчас вбежала в комнату.
     -  Пожалуйста,  принесите  нам   коричневого   хересу,   Милдред,   -
распорядилась дама. - Вы пьете херес, дорогая? - спросила она меня.
     - Да-да, конечно, благодарю вас,  -  ответила  я  слабым  голосом.  -
Миссис - миссис? Я не знаю вашего имени...
     - Ах, извините - я забыла представиться. Меня зовут просто Лаура, без
всяких там "мисс" или "миссис". А  вы,  как  мне  сказали,  Оркис,  мамаша
Оркис.
     - Да, так меня здесь называют, - ответила я без особого энтузиазма.
     Некоторое время мы молча изучали друг друга. В первый  раз  во  время
своей галлюцинации я заметила подлинное сочувствие, даже жалость в чьих-то
глазах. Я еще раз оглядела комнату, восхищаясь изысканностью обстановки.
     - Я-я... случайно не свихнулась? - спросила я неуверенно.
     Лаура отрицательно покачала головой.
     В этот момент крохотная горничная возвратилась, неся в руках поднос с
хрустальным  графинчиком  и  бокалами.  Когда  она  наполняла  бокалы,   я
заметила, что старая дама бросает любопытные взгляды  то  на  нее,  то  на
меня. У нее было какое-то странное выражение лица, как будто  она  чего-то
ожидала от меня. Я сделала над собой усилие и спросила:
     - А вам не кажется, что это вино скорее напоминает мадеру?
     Сначала она удивилась, затем заулыбалась и одобрительно кивнула.
     - Мне думается, один этот ваш вопрос выполнил  назначение  настоящего
визита, - сказала она.
     Горничная вышла, и мы  поднесли  бокалы  к  губам.  Лаура  отхлебнула
немного вина и поставила свой бокал на столик рядом с креслом.
     - Но, тем не менее, мы все-таки побеседуем  поподробнее,  -  добавила
она. - Скажите, дорогая, а врачи объяснили вам, почему они послали вас  ко
мне?
     - Нет, - ответила я.
     - Это потому, что я историк, -  сообщила  она.  -  Доступ  к  истории
считается у нас особой привилегией, которая предоставляется теперь  далеко
не каждому и не очень-то охотно. К счастью,  еще  существует  мнение,  что
нельзя допустить полного  исчезновения  кое-каких  областей  знаний,  хотя
изучение  некоторых  из  них  и  ставит  исследователей  под  политическое
подозрение.
     Легкая презрительная улыбка тронула ее губы, и она продолжила:
     - Поэтому, когда  требуется  научное  подтверждение  чего-либо,  надо
обращаться  к  специалисту.  Кстати,  они  дали  вам  заключение  о  вашем
обследовании?
     Я опять отрицательно покачала головой.
     - Я так и думала, - сказала Лаура. - Как характерно для  медиков,  не
правда ли? Ну, я расскажу вам, что они мне передали по  телефону  из  Дома
для мамаш и нам будет легче понимать друг друга.
     Итак, мне сообщили,  что  вы  имели  беседу  с  несколькими  врачами,
которых  вы  заинтересовали,  озадачили  и,  я  подозреваю,  даже   сильно
расстроили. Видите ли, ни одна из них не имеет даже смутного представления
об истории! Ну, двое из них считают,  что  у  вас  просто  шизофренический
бред; остальные трое склоняются  к  мнению,  что  вы  представляете  собой
подлинный случай  перемещения  личности.  Это  очень  редко  встречающееся
явление. Пока что имеются только три документально подтвержденных случая и
один сомнительный; но из первых трех два связаны с приемом чуинжуатина,  в
то время как третий - с наркотиком аналогичного свойства.
     Те трое врачей, которые составили большинство, нашли ваши  ответы  на
заданные вопросы, в основном, вразумительными и очень обстоятельными.  Это
означает, что ничто из рассказанного вами не  противоречит  тому,  что  им
известно. Но, поскольку они очень слабо осведомлены о том,  что  находится
за пределами их профессии,  многое  показалось  им  невероятным  и  трудно
доказуемым. Вот почему меня, как более сведущую, попросили высказать  свое
мнение.
     Она замолчала и внимательно посмотрела на меня. Потом заметила:
     - Я думаю,  что,  пожалуй,  встреча  с  вами  -  это  одно  из  самых
интересных событий в моей довольно долгой  жизни...  Но  ваш  бокал  пуст,
дорогая.
     - Перемещение личности, - задумчиво  повторила  я,  протягивая  Лауре
свой бокал, - неужели это на самом деле возможно?
     - В отношении _в_е_р_о_я_т_н_о_с_т_и_ такого явления никаких сомнений
нет. Те случаи, о которых я вам рассказала, полностью подтверждают это.
     - Я допускаю такую возможность,  -  согласилась  я,  -  но  кошмарный
характер всех моих так называемых  "фантазий"...  Вот  вы,  например,  мне
кажетесь  совершенно  нормальной,  но  сравните  меня  и  вашу   прислугу,
например, - полная несуразица! Мне _к_а_ж_е_т_с_я_, что  я  сижу  здесь  и
разговариваю с вами, но это не так на самом деле, и где же я тогда вообще?
     - Я так много копалась в истории, - сказала Лаура, - что могу  лучше,
чем кто-либо другой, понять, насколько нереальным вам кажется наш мир.  Вы
когда родились?
     Я назвала год и число. Она на минуту задумалась.
     - Хм, это, должно быть, во времена Георга VI -  но  вы,  конечно,  не
помните Вторую мировую войну?
     - Нет, - согласилась я.
     - Но, может, вы помните коронацию следующего монарха? Кто это был?
     - Елизавета - Елизавета Вторая. Моя мама взяла меня тогда  посмотреть
на торжественную процессию по этому поводу.
     - Вы помните какие-нибудь подробности?
     - Нет, ничего, кроме того, что весь день шел сильный дождь.
     Мы продолжали разговор в том же духе еще некоторое время, затем Лаура
улыбнулась мне ободряюще и сказала:
     - Ну, я думаю, нам больше нет  нужды  обсуждать  достоверность  ваших
воспоминаний. Я сама слышала об этой коронации - из вторых  уст,  конечно.
Все, что происходило в Вестминстерском аббатстве в то время,  должно  было
представлять собой прекрасное зрелище! - она задумалась и вздохнула.
     - Вы были очень терпеливы со мной, дорогая, - продолжила  она,  -  и,
безусловно, заслужили,  чтобы  и  вам,  наконец,  рассказали  кое-что.  Но
приготовьтесь услышать некоторые, довольно неприятные, вещи.
     - Мне кажется, что после тридцати  шести  часов,  проведенных  здесь,
меня  уже  ничто  не  может  испугать  -  у  меня   выработался   какой-то
"иммунитет", что ли, - заметила я.
     - Сомневаюсь, - сказала она, взглянув на меня с серьезным  выражением
лица.
     - Ну, рассказывайте же, объясните мне, пожалуйста, все, если можете.
     - Давайте-ка я налью вам еще вина, тогда вам  легче  будет  перенести
самый трудный момент в моем повествовании.
     Она наполнила наши бокалы и начала:
     - Что больше всего поражает вас здесь?
     Немного подумав, я сказала:
     - Но тут так много странного...
     - А может быть, тот факт, что вы до сих пор не  встретили  ни  одного
мужчины?
     Я задумалась и вспомнила удивленный вопрос одной  из  мамаш:  "А  что
такое мужчина?"
     - Безусловно. Но куда же они все подевались?
     Она печально покачала головой:
     - Их просто больше нет, дорогая. Они больше не  существуют  -  вот  и
все.
     Я в ужасе уставилась на нее. Выражение ее лица оставалось  совершенно
серьезным и сочувствующим. На нем не было и следа притворства или  обмана,
в то время как я пыталась осознать это сообщение.
     Наконец, немного овладев собой, я воскликнула:
     - Но это же невозможно! Где-нибудь должны были  сохраниться  хотя  бы
единицы, иначе... иначе, как же вы умудряетесь, то есть... - Я  запуталась
и сконфузилась.
     - Конечно, вам это все кажется невероятным, Джейн, - можно я буду вас
так называть? - сказала она. - Но за всю свою  долгую  жизнь,  а  мне  уже
скоро стукнет восемьдесят, мне не  привелось  видеть  ни  одного  мужчины,
разве что на старых фотографиях и картинках... Пейте херес,  дорогая,  вам
будет легче  все  это  выслушивать.  Я  отчасти  понимаю,  что  вы  сейчас
чувствуете. Ведь я изучала историю не только по книгам. Когда мне было лет
шестнадцать-семнадцать, я часто слушала рассказы  моей  бабушки.  Ей  было
тогда столько же лет, сколько  мне  сейчас,  но  она  еще  хорошо  помнила
времена своей молодости. Я очень легко представляла себе места, о  которых
она говорила, но они были частью настолько чуждого мне мира, что не трудно
было понять ее переживания. Когда же она вспоминала юношу, с которым  была
когда-то обручена, по ее щекам лились слезы, не только из сожаления о нем,
но и обо всем прошлом мире, в котором она жила, когда была  девушкой.  Мне
было очень жаль бабушку, но понять ее по-настоящему я  не  могла.  Теперь,
когда я прожила столько лет и начиталась всяких книг, я понимаю ее чувства
немного  лучше...  А  вы,  дорогая,  -  спросила  она  меня  с   некоторым
любопытством в голосе, - были ли вы обручены  с  кем-нибудь,  или,  может,
даже выходили замуж?
     - Да, я была замужем, но только недолго.
     Она задумалась на минуту, затем сказала:
     - Должно быть, это очень странно - принадлежать кому-то...
     - Принадлежать?! - воскликнула я с удивлением.
     - Ну, быть у кого-то в подчинении, - сочувственно пояснила она.
     Я смотрела на нее широко открытыми глазами.
     - Но... но это ведь было совсем не так! -  запротестовала  я.  -  Это
было - не, как сказать...  -  но  тут  я  замолчала,  так  как  слезы  уже
навертывались мне на глаза. Чтобы переменить разговор, я  спросила:  -  Но
что же все-таки случилось со всеми мужчинами?
     - Они вымерли. Заболели какой-то неизвестной  болезнью,  и  никто  не
смог их спасти. В течение года с небольшим не осталось почти ни одного.
     - Но после этого все должно было рухнуть?
     - Конечно. В  основном,  так  оно  и  случилось.  Было  очень  плохо.
Наступил голод. Больше  всего  пострадали  промышленные  районы.  В  более
отсталых местностях женщины кое-как  справлялись  с  примитивным  сельским
хозяйством, чтобы поддержать  свое  существование  и  существование  своих
детей, но более  крупные  предприятия  остановились  полностью.  Не  стало
транспорта: кончился бензин; уголь не  добывался.  Хотя  женщин  на  земле
всегда было больше, чем мужчин, они, в основном, были потребительницами  и
покупательницами, поэтому положение было отчаянным, так как женщины  почти
ничего не умели делать сами - ведь они всегда  вели  паразитический  образ
жизни, как игрушки, принадлежавшие мужчинам.
     Я попробовала протестовать, но Лаура отмахнулась от меня.
     - Их нельзя в этом винить, -  продолжала  она,  -  ведь  это  явилось
результатом  длительного  процесса,  начавшегося  на  юге  Франции  еще  в
одиннадцатом   веке.   Романтизм   родился   как   изящное   и    забавное
времяпрепровождение имущих, неработающих классов. Постепенно он проник  во
все слои общества, но только в конце девятнадцатого  века  предприниматели
обнаружили его потенциальные коммерческие возможности, а  в  двадцатом  их
стали, наконец, использовать.
     В начале двадцатого века некоторые  женщины  начали  вести  полезный,
интересный, творческий образ жизни, но  это  не  устраивало  коммерсантов:
женщины были нужны им скорее как потребительницы,  чем  производительницы.
Тогда романтизм и взяли на вооружение - как средство борьбы  с  дальнейшим
прогрессом   женской   самостоятельности   и   как   стимул   расширенного
потребления.
     Женщинам ни на минуту не давали забыть  свой  пол,  в  то  время  как
всяческие их попытки стать наравне с мужчинами  пресекались.  Кинуть  клич
"Назад  к  плите!"  было  бы  непопулярной  мерой  для  промышленников   и
торговцев,  поэтому  они  придумали  новый  вид  профессии  под  названием
"домашняя хозяйка". Кухню  стали  воспевать  и  всячески  совершенствовать
дорогостоящим  оборудованием;  ее  сделали  предметом  вожделения   каждой
женщины, а путь к достижению этого "рая" лежал только через замужество.
     Типографии печатали сотни тысяч еженедельных  периодических  изданий,
которые настойчиво фиксировали внимание женщин  на  необходимости  продать
себя  какому-нибудь  мужчине,   чтобы   иметь   материальную   возможность
заполучить рекламируемый повсюду идеальный домашний очаг, на который потом
можно было бы продолжать тратить деньги.
     Целые отрасли промышленности выработали навыки романтического подхода
к покупательницам, что нашло особо яркое отражение  в  рекламе.  Все,  что
только женщина могла бы купить, - от предметов одежды до автомобиля,  было
окружено романтическим ореолом. Воздух был  наполнен  томными  вздохами  и
стонами. Женщины вопили перед микрофонами о  своем  желании  "отдаться"  и
"подчиниться", обожать и быть  обожаемыми.  Больше  всех  поддерживал  эту
пропаганду кинематограф,  убеждающий  большинство  зрителей  (а  это  были
женщины) в том, что нет ничего желаннее на свете,  чем  слезы  счастья  на
лице женщины, пассивно лежащей в сильных  объятиях  романтического  героя.
Давление на женскую психику  было  так  велико,  что  большинство  молодых
девушек проводило все свое время,  мечтая  о  "романтике"  и  способах  ее
достижения. Многие из них искренне верили, что принадлежать мужчине и быть
посаженной им в маленькую  кирпичную  коробочку,  да  еще  вдобавок  иметь
возможность покупать все, что предприниматели им навязывают, и есть высшее
счастье на земле...
     - Но не так, не так это все было! - не выдержала я наконец. - Кое-что
из того, что вы рассказываете, существовало на самом деле,  но  далеко  не
все. И выглядело это совсем иначе - уж я-то знаю, я там жила тогда!
     Лаура укоризненно покачала головой.
     - Трудно дать правильную оценку событию или явлению, когда находишься
слишком близко к нему. На расстоянии все выглядит  правильнее.  Теперь  мы
можем  сказать,   что   это   была   грубая,   бессердечная   эксплуатация
слабовольного большинства населения более сильным меньшинством.  Некоторые
образованные и решительные женщины смогли ему  противостоять,  но  дорогой
ценой, - за сопротивление  всегда  приходится  платить,  в  данном  случае
своими созидательными способностями...
     - Я никогда еще не встречала такого искаженного представления о своем
мире, - наконец-то вставила я. - Оно мне напоминает картину, в которой все
вроде бы скопировано с натуры, но пропорции нарушены. Что же касается  так
называемых "созидательных способностей"  наших  женщин,  то,  может  быть,
семьи и были не столь велики,  но  женщины  все  равно  продолжали  рожать
детей, и население росло.
     Старая дама задумчиво смотрела на меня.
     - Вы, Джейн, безусловно, "мыслящее дитя" своего времени.  Так  почему
же вы думаете, что в  рождении  на  свет  детей  есть  что-то  творческое?
Назвали ли бы вы растение "творческим" только потому, что  оно  производит
семена? Это чисто механический процесс и, как все  механические  процессы,
лучше  всего  осуществляется  менее  умными  и  развитыми.  Вот  вырастить
ребенка, воспитать его  так,  чтобы  он  стал  _л_и_ч_н_о_с_т_ь_ю_  -  это
подлинно  созидательный,  творческий  процесс.  Но,  к  сожалению,  в  тот
исторический период, о котором мы  сейчас  говорим,  женщины  были  хорошо
подготовлены к воспитанию своих дочерей лишь с целью сделать их такими  же
потребительницами, как и они сами.
     - Но, - опять запротестовала  я,  -  я  ведь  знаю  _в_с_е_  об  этом
времени, это же было _м_о_е_ время.  То,  что  вы  говорите,  представляет
собой совершенно искаженную картину тогдашней действительности.
     Однако мои слова не произвели на Лауру ровно никакого впечатления,  и
она продолжала в том же духе:
     - Историческая перспектива  всегда  более  точна.  Но  если  то,  что
случилось, все  равно  должно  было  случиться,  время  для  этого  выпало
наиболее подходящее, так как в середине двадцатого столетия  много  женщин
все  еще  предпочитали  работать,  а  не  сидеть  дома.  Наибольшее  число
работающих женщин были  медиками,  а  медицина  оказалась  наукой,  знание
которой было жизненно необходимо для выживания.
     Я не представительница этой профессии, поэтому не могу объяснить  вам
шаги, которые  были  предприняты  для  этого.  Единственное,  что  я  могу
сказать, так это то, что научные исследования велись в  направлении  более
понятном вам, чем мне.
     Всякий вид, включая homo sapiens обладает большой волей к  выживанию,
и врачи учли это в своих изысканиях. Несмотря  на  голод,  хаос  и  прочие
трудности, дети каким-то образом продолжали  появляться  на  свет.  Так  и
должно было быть. Восстановление народного  хозяйства  могло  подождать  -
важнее было создать и вырастить новое поколение, которое бы занялось  этим
делом и смогло бы потом пожинать плоды своих трудов. Итак, дети рождались:
девочки выживали, а мальчики умирали. Это было весьма неприятно, и поэтому
медики скоро сделали так, что на свет стали появляться только девочки. Как
мне рассказывали, в этом не было  ничего  сверхъестественного,  ибо  такие
явления  наблюдаются  в  природе.  Так  самка  саранчи  может   продолжать
производить саранчу  женского  пола  без  всякого  участия  самца,  а  тля
размножается аналогичным образом в течение восьми поколений. Поэтому  было
бы глупо, если бы мы  с  нашими  научными  знаниями  и  исследовательскими
способностями оказались хуже саранчи или тли - не правда ли?
     Она замолчала, ожидая моей реакции на  свое  объяснение.  Может,  она
думала, что я буду  поражена  или  шокирована,  -  если  так,  то  я  явно
разочаровала ее, так как после  расщепления  атома  ничто  уже  больше  не
способно кого-либо удивить - все в природе возможно,  другое  дело,  нужно
оно или нет.
     - Ну, и чего же вы добились, в конце концов? - спросила я.
     - Мы выжили, - ответила она просто.
     - Физически, - согласилась я,  -  но  какой  ценой!  Куда  подевались
любовь,  поэзия,  искусство  и  простые  человеческие  радости,   которыми
пришлось  пожертвовать  ради  этого?  Какой  смысл  в  простом  физическом
выживании?
     -  Я  не  задумывалась  над  смыслом,  но  стремление   к   выживанию
свойственно всем видам, и человек  не  представляет  собой  исключения.  Я
абсолютно уверена в том, что в двадцатом  веке  смысл  жизни  был  так  же
неясен, как и сейчас. Что же  касается  всего  остального,  то  почему  вы
решили, что оно исчезло? Разве Сапфо не писала стихи? Ваша  уверенность  в
том, что духовная жизнь человека зависит от  наличия  двух  полов,  просто
удивляет меня - ведь довольно часто говорилось, что  между  полами  всегда
существовал конфликт, не так ли?
     - Но, как историк, изучавший мужчин, женщин и мотивацию их поведения,
вы должна были бы глубже понять, что именно я имею в виду, - сказала я.
     - Вы  в  значительной  степени  продукт  воспитания  вашего  времени,
дорогая, - сказала Лаура, - когда  на  всех  уровнях,  начиная  от  трудов
Фрейда и кончая самыми примитивными журналами для  женщин,  вам  постоянно
твердили, что именно секс,  облаченный  в  красивую  одежду  романтической
любви, движет миром. Но мир продолжает существовать и для других  видов  -
насекомых, рыб, птиц и животных, а что они знают  о  романтической  любви,
даже во время непродолжительных брачных периодов? Вас просто дурачили. Все
производители, коммерсанты и их прислужники  направляли  ваши  интересы  и
стремления по каналам, которые были им удобны, выгодны и почти безвредны с
общественной точки зрения.
     Я отрицательно покачала головой.
     - Нет, не могу я поверить в это. Вы, конечно, кое-что знаете  о  моем
мире, но лишь поверхностно. Вы не понимаете его, и  он  не  задевает  вашу
душу... Но, предположим, вы  правы,  что  же  тогда  действительно  движет
миром?
     - О, на такой вопрос  очень  легко  ответить.  Эта  движущая  сила  -
власть. Она в нас заложена с пеленок и не пропадает до глубокой  старости.
Она свойственна как мужчинам, так и женщинам.  Она  более  основательна  и
более желанна, чем секс!
     После того как мужчины все вымерли  от  болезни,  женщины  впервые  в
истории   перестали   быть   эксплуатируемым   классом.    В    отсутствии
правителей-мужчин, которые сбивали их с толку и отвлекали их  внимание  на
всякие пустяки, женщины,  наконец,  поняли,  что  женское  начало  и  есть
подлинная   власть.   Самец   лишь   выполнял   свое   недолгое   полезное
предназначение, оставаясь  потом  всю  жизнь  назойливым  и  дорогостоящим
паразитом.
     Когда  же  женщины  осознали  собственную  власть,   медики   первыми
захватили ее в свои руки. Через двадцать лет  они  уже  управляли  всем  и
всеми.   К   ним   присоединились    немногочисленные    женщины-инженеры,
архитекторы, юристы и администраторы, но жизнь и смерть людей были в руках
врачей. Будущее тоже зависело от них, и, по мере  того  как  жизнь  начала
постепенно  возрождаться,  они,  вместе   с   представительницами   других
профессий,  превратились  в  правящий  класс,   называемый   "докторатом".
Докторат держал всю власть в своих руках;  он  издавал  законы,  и  он  же
следил за их исполнением.
     Конечно, существовала и оппозиция. Однако перевес сил был на  стороне
медиков, так как всякая  женщина,  желавшая  иметь  ребенка,  должна  была
обратиться к ним. Они следили за тем, чтобы ей было обеспечено  надлежащее
место в обществе, и постепенно в мире установился порядок.
     Со временем оппозиция стала более организованной.  Появилась  партия,
которая  утверждала,  что  болезнь,  поразившая  всех  мужчин,  больше  не
представляет никакой опасности  и  следовало  бы  восстановить  равновесие
полов. Членов этой партии стали называть "реакционерами",  а  сама  партия
была объявлена вне закона - как ведущая преступную подрывную деятельность.
     Это, однако, было лишь полумерой. Вскоре стало ясно, что борьба  шла,
если можно так выразиться,  лишь  с  симптомами  болезни,  а  не  с  самим
заболеванием.  Докторат  вынужден  был  признать,  что  у  него  на  руках
находится  неуравновешенное  общество,  то  есть  общество,  которое  было
способно продолжать свое существование, но чья  структура  соответствовала
склонности женщин к иерархии и  социальному  неравенству.  Поэтому,  чтобы
власть  была  более  стабильной,  надо  было  найти  новые  формы,   более
подходящие к обстоятельствам.
     По натуре женщина - существо послушное -  это  особенно  относится  к
малообразованным и совсем  необразованным  женщинам.  Большинство  из  них
наиболее счастливы при сохранении ортодоксальности. И  каким  бы  странным
это ни показалось со стороны,  трудность  в  управлении  нашим  обществом,
главным образом, состоит в установлении привычных ортодоксальных обычаев и
норм поведения. Совершенно очевидно, что система, претендующая  на  успех,
должна была учитывать эту и некоторые другие особенности  женской  натуры.
Нужна  была  такая  система,  при  которой  взаимодействие  различных  сил
сохраняло бы в обществе равновесие и уважение к властям. Но выработка всех
мелких деталей этой организации была делом непростым.
     В течение ряда лет шло интенсивное изучение различных социальных форм
и порядков, однако каждый из них был  отвергнут  в  силу  того  или  иного
недостатка. Наконец,  выбор  пал  на  устройство  общества,  подсказанного
Библией - книгой, хотя еще и не запрещенной  в  то  время,  но  вызывавшей
некоторое брожение умов. Это изречение  звучит  примерно  так:  "Ступай  к
муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым". [Ветхий завет.
Притчи царя Соломона, гл.6.6. ]
     Совет доктората решил, что эта идея, модифицированная соответствующим
образом, может отвечать необходимым требованиям организации  общества.  За
основу  была  принята  система,  состоящая  из  четырех  классов,  которые
подвергались постепенной дифференциации.  В  результате  мы  теперь  имеем
докторат - правящий класс, пятьдесят процентов которого составляют медики.
Затем следуют мамаши, название  тут  говорит  само  за  себя.  Потом  идет
прислуга, многочисленный класс, состоящий, в силу психологических  причин,
из женщин маленького роста. Работницы,  физически  сильные  и  мускулистые
женщины, выполняют более тяжелую работу. Все  три  низших  класса  уважают
власть доктората. Оба трудящихся класса почитают мамаш.  Прислуга  считает
себя  удачливее  работниц,  так  как  выполняет  более  легкую  работу,  а
работницы смотрят на малорослую прислугу  с  легким,  полудоброжелательным
презрением.
     Таким образом, как вы видите,  дорогая,  наконец-то  было  достигнуто
равновесие в обществе и, хотя не  все  еще  окончательно  отработано,  нет
никаких сомнений в том, что положение улучшится.
     Она продолжала подробно объяснять мне устройство их  общества,  а  до
меня постепенно доходил весь его чудовищный смысл.
     - Боже мой, муравьи! - наконец не выдержала я. - Так вы что, взяли за
образец муравьиную кучу?!
     Лаура несколько удивилась, то ли моему тону, то ли тому,  что  я  так
долго не воспринимала то, что она рассказывала.
     - А почему бы и нет? - возразила она. - Ведь муравейник  представляет
собой  одну  из  самых  древних  социальных  систем,  созданных  природой;
конечно, она нуждается в некоторой корректировке, но...
     - Так вы говорите, что только мамаши могут иметь детей? - спросила я.
     - Но почему же - члены доктората тоже могут, когда захотят, - сказала
она. - Совет доктората  определяет  норму  для  каждого  класса.  Врачи  в
клинике осматривают каждую новорожденную и  относят  ее  по  физическим  и
прочим показателям к тому или  иному  классу  общества.  После  этого  все
зависит  от  назначаемой  детям   диеты,   гормонов   и   соответствующего
воспитания.
     - Но, - возмущенно воскликнула я, - к чему  все  это?  Какой  в  этом
смысл? Что за радость жить на свете при такой системе?
     - Ну, а в чем вообще смысл жизни, скажите мне, пожалуйста?
     - Мы же предназначены любить  и  быть  любимыми  и  рожать  детей  от
любимого человека!
     -  Вот  опять  в  вас  заговорило  ваше  воспитание  -  воспевание  и
идеализация примитивного анимализма. Вы все-таки признаете, что  мы  стоим
на более высокой ступени развития, чем животные?
     - Конечно, но...
     - Вот вы говорите о любви. А что вы знаете о любви матери  и  дочери,
когда между ними нет мужчины, возбуждающего ревность? Или о  чистой  любви
молодой девушки к своим младшим сестренкам?
     - Нет, вы все-таки не  понимаете,  что  такое  любовь,  исходящая  из
самого сердца и пронизывающая все твое существо. Как эта любовь окрашивает
все, о чем ты думаешь, все, что ты делаешь, все, что ты слышишь и  к  чему
прикасаешься... Она может причинять ужасную боль, но она может и  озарять,
как солнце, все твое существование... В глазах возлюбленного можно увидеть
отражение всей Вселенной... О, если  бы  вы  только  могли  это  понять  и
почувствовать! Но, к сожалению, вам этого не дано... - О, Доналд,  родной,
воскликнула я про себя, как мне объяснить этой женщине то, что  совершенно
недоступно ее пониманию?
     За моей тирадой последовала долгая пауза. Затем Лаура сказала:
     - Конечно, в  вашем  обществе  в  вас  выработали  такую  реакцию  на
отношения между полами, но вы вряд ли можете  ожидать  от  нас,  чтобы  мы
пожертвовали своей свободой и вновь вызвали к жизни своих угнетателей!
     - Нет, вы, наверно, никогда ничего не поймете. Ведь это только глупые
мужчины и женщины постоянно воевали друг с  другом.  Большинство  же  были
счастливыми, любящими парами, из которых и формировалось общество.
     Лаура иронически улыбнулась.
     - Дорогая Джейн, - сказала она, - или  вы  действительно  очень  мало
информированы о состоянии дел в обществе в ваше время, или та глупость,  о
которой вы упомянули, была довольно широко распространена. Как  историк  и
просто как женщина, я не нахожу достаточно  оснований  для  восстановления
прежнего порядка вещей. Миновав стадию примитивного  развития,  мы  теперь
вступили в цивилизованный век.  В  прошлом  женщина,  сосуд  жизни,  имела
несчастье зависеть от мужчины для продолжения рода. Теперь, слава Богу,  с
этим покончено. Наш мир устраивает нас  намного  больше  -  всех  нас,  за
исключением реакционеров. Вы видели нашу прислугу - эти маленькие  женщины
немного робки, но разве они выглядят грустными или угнетенными? Разве  они
не щебечут весело друг с другом, словно птички? А работницы - те,  которых
вы называете "амазонками", - разве они не выглядят сильными,  здоровыми  и
довольными?
     - Но вы же  лишаете  их  всех  того,  что  принадлежит  им  по  праву
рождения, - воскликнула я. - Женщина должна иметь возможность любить...
     Лауре, видимо, надоело слушать, и она меня прервала:
     - Вы повторяете мне все пропагандистские идеи вашего века. Та любовь,
о которой вы говорите,  дорогая,  существовала  лишь  в  вашем  маленьком,
защищенном мирке в силу утонченных и  одновременно  выгодных  условностей;
вам едва ли когда-нибудь приходилось видеть ее другое лицо, неприкрашенное
романтикой. Вас лично никто никогда не покупал, не продавал  как  скотину;
вам никогда не приходилось отдаваться первому встречному за  гроши  только
для того, чтобы заработать себе на жизнь, вы никогда не были в  числе  тех
несчастных женщин, которых во  все  времена  насиловали  захватчики  чужих
городов; вы никогда не кидались в огонь, чтобы избежать этого позора;  вас
никто  не  заставлял  бросаться  на  тело  умершего   мужа,   чтобы   быть
кремированной вместе с ним; вы  не  провели  всю  жизнь,  как  пленница  в
гареме; вас не везли в вонючем трюме  работорговцы;  вы  никогда  не  жили
только для того, чтобы услаждать вашего мужа и господина...
     Такова оборотная сторона медали под названием "любовь". У  нас  этого
больше нет и не будет. Так что же, вы предлагаете вернуть мужчин для того,
чтобы снова так страдать от них?
     - Но ведь со всем этим было давно покончено уже в мое время, -  робко
возразила я, - мир уже и так становился лучше...
     - Вы в этом уверены? А  как  насчет  женщин  в  городах,  захваченных
противником во время Второй мировой войны? Разве это не было варварством?
     - Но нельзя же избавляться от зла, одновременно лишаясь и добра.  Что
же тогда останется?
     - Очень и очень  многое.  Мужчины  были  нужны  только  как  средство
продолжения рода. Вся остальная их жизнедеятельность влекла за собой  лишь
одно зло. Нам сейчас живется гораздо лучше без них.
     - Так вы действительно уверены в том,  что  исправили  то,  что  было
задумано Природой?
     - Всякая цивилизация есть улучшение и исправление Природы.  Разве  вы
хотели бы жить в пещере и видеть, как ваши дети умирают во младенчестве?
     - Однако есть некоторые фундаментальные истины... - начала было я, но
она остановила меня, дав понять, что должна помолчать немного.
     За окном сгущались сумерки, и  длинные  тени  деревьев  стелились  по
земле. В вечерней  тишине  я  услыхала  хор  поющих  женских  голосов.  Мы
подождали, пока они окончили свою песню.
     - Восхитительно! - сказала старая дама. -  Наверно,  даже  ангелы  не
могут так чарующе петь... И какие у них счастливые голоса!  Это  все  наши
дети - две мои внучки тоже там. Они действительно счастливы и имеют на  то
все основания - ведь их счастье не зависит от прихоти  какого-то  мужчины.
Только прислушайтесь к ним!
     Девушки затянули новую песню, и ее ласкающие звуки доносились  к  нам
через открытые окна. По моему лицу невольно потекли слезы.
     - Почему вы плачете, Джейн? - спросила Лаура, когда песня  подошла  к
концу.
     - Это, конечно, очень глупо с моей стороны, особенно если принять  во
внимание, что я не верю в реальность всего  окружающего.  Но  я  оплакиваю
всех вас, как если бы ваш мир существовал на самом деле. Мне так жаль вас!
Ведь  там,  под  деревьями,  должны  были  бы  сидеть,  держась  за  руки,
влюбленные, но у вас нет влюбленных и никогда не будет... Вы  когда-нибудь
читали такие строчки из одного стихотворения: "Как часто рождается цветок,
обреченный  цвести  в  одиночестве  и  испускать  свой  аромат  в  знойной
безлюдной пустыне"? Неужели  вы  не  чувствуете  всю  убогость  и  пустоту
созданного вами мира? Неужели вы действительно  ничего  не  понимаете?!  -
воскликнула я.
     Мы продолжали еще некоторое время беседу  в  том  же  духе,  пока  не
наступил вечер и в других домах не зажглись огни, мерцавшие сквозь  густую
листву деревьев. Все мои попытки убедить Лауру в несовершенстве созданного
женщинами мира,  оказались  тщетны.  Ее  главным  аргументом  против  моих
доводов было мое, так называемое, "воспитание", которое якобы  мешало  мне
видеть все в истинном свете.
     Наконец вошла маленькая горничная и сказала, что за мной приехали и я
могу уйти, когда мне будет  удобно.  Но  я  не  спешила.  У  меня  остался
невыясненным один важный вопрос, и я задала его Лауре:
     - Как же все-таки все это  случилось?  Я  имею  в  виду  исчезновение
мужчин? - спросила я.
     -  Это  была  чистая  случайность,   дорогая.   Проводились   научные
исследования, которые неожиданно дали непредвиденные побочные результаты.
     - Но как? - настаивала я.
     - Фамилия Перриган вам ничего не говорит?
     - Нет, я никогда не слыхала ее - это, должно  быть,  довольно  редкая
фамилия...
     - Но она приобрела весьма широкую известность, - заверила меня Лаура.
     - Доктор Перриган был биохимиком, он искал средство  для  уничтожения
крыс, особенно  бурой  крысы,  которая  наносила  большой  вред  народному
хозяйству. И он решил найти вирус,  который  погубил  бы  этих  неприятных
животных, взяв за основу  вирусную  инфекцию,  смертельную  для  кроликов.
Путем мутаций, вызванных облучением радиоактивными  веществами,  Перригану
удалось получить штамм этого вируса,  смертельный  и  для  крыс,  особенно
бурых. С этим вредным видом скоро  было  покончено,  но  где-то  произошла
накладка. До сих пор остается  загадкой,  подвергся  ли  полученный  вирус
новой мутации или на ранней стадии экспериментов каким-то крысам-носителям
болезни удалось убежать  из  лаборатории,  но  суть  состоит  в  том,  что
некоторые штаммы вируса  оказались  опасными  и  для  человека.  У  женщин
обнаружился врожденный иммунитет к этой болезни, в то  время  как  мужчины
оказались очень восприимчивы к ней. Лишь очень немногие, кто  перенес  ее,
остались в живых. Небольшую  группу  мужчин  изолировали  и  сохраняли  со
всяческими  предосторожностями,  но  нельзя  же  было  вечно  держать   их
взаперти, и, в конце концов, вирус добрался и до них.
     После этого рассказа у меня, как профессионального медика, возник ряд
вопросов, но Лаура не смогла на них ответить и порекомендовала  обратиться
с ними к врачам.
     - Да, я теперь понимаю, - сказала я, - скорее всего, это была  просто
случайность, несчастный случай, так сказать.
     - Пожалуй, - согласилась Лаура, - если только не  рассматривать  это,
как провидение Божие.
     Тут появилась моя  прислуга  и  помогла  мне  подняться  на  ноги.  Я
поблагодарила старую даму за ее доброту ко мне и долготерпение.
     - Это я должна вас благодарить, дорогая, - сказала она, - ведь за эти
два часа я узнала о воспитании и поведении  женщин  в  смешанном  обществе
больше, чем за долгие годы, проведенные за чтением литературы.  Я  все  же
надеюсь, что доктора помогут вам найти способ забыть вашу прежнюю жизнь  и
жить счастливо среди нас.
     Я попрощалась и пошла к двери, но на пороге остановилась и сказала:
     - Лаура, многие из ваших аргументов действительно обоснованны,  но  в
целом вы глубоко, глубоко заблуждаетесь. Разве  вы  никогда  не  читали  о
влюбленных?  Разве  вы  никогда,  будучи  еще  девушкой,  не   мечтали   о
каком-нибудь Ромео,  который  бы  вам  сказал:  "Это  восток,  а  Лаура  -
солнце!"?
     - По-моему, нет, - ответила старая дама. -  Я,  конечно,  читала  эту
пьесу Шекспира - так, красивая идиллическая сказка... Интересно, скольким,
так называемым Джульеттам, она причинила душевную боль? Но я бы задала вам
другой вопрос, дорогая Джейн. Вы когда-нибудь видели  цикл  офортов  Гойи,
названный "Бедствия войны"?
     Я поняла, что переубедить ее невозможно.


     Меня не отправили обратно в  Дом  для  мамаш.  Вместо  этого  розовая
перевозка доставила меня к более величественному зданию больничного  типа,
где меня поместили в отдельную палату.
     На  следующее  утро,  после  обильного  завтрака  меня  посетили  три
незнакомых врача. Они вели себя со мной вполне по-светски, совсем  не  как
медики. Очевидно, они уже знали содержание моего  вчерашнего  разговора  с
Лаурой и были готовы отвечать на мои вопросы. Под конец нашей беседы  одна
из врачей деловито сказала:
     - Вы, конечно, понимаете, что ваше присутствие  здесь  ставит  нас  в
трудное положение. Мы же не можем допустить, чтобы вы продолжали  заражать
мамаш вашими реакционистскими идеями - вы и так их достаточно  шокировали.
К тому же, эти идеи могут распространиться дальше, что нас никоим  образом
не устраивает. С другой стороны, мы не представляем, как женщина  с  таким
интеллектом и образованием, как у  вас,  может  свыкнуться  со  спокойной,
"растительной" жизнью мамаш.
     Перспектива оставаться до конца жизни розовой  коровой,  периодически
производящей на свет четверню дочерей, мало улыбалась мне, и я спросила:
     - Так что же вы предлагаете? Можете ли  вы  превратить  эту  огромную
тушу в нормальное женское тело?
     Она отрицательно покачала головой.
     - Где же тогда выход из этого положения? - спросила я.
     Она минутку поколебалась, затем осторожно предложила:
     -  Единственное,  что   можно   сделать   -   это   подвергнуть   вас
гипнотическому внушению, чтобы вы смогли забыть ваше прошлое.
     Когда смысл  сказанного  полностью  дошел  до  моего  сознания,  меня
охватила паника. Но я взяла себя в руки, сознавая, что они пытаются  найти
какое-то мало-мальски разумное решение возникшей проблемы и  надо  быть  с
ними терпеливой. После нескольких минут молчания я сказала:
     - То, что вы предлагаете,  для  меня  равносильно  самоубийству.  Мой
разум держится на моих воспоминаниях - если их не будет, я умру, точно так
же, как если бы вы убили мое тело...
     Они не стали спорить со мной - да и как можно было?
     На свете есть только одно, что придает  какой-то  смысл  моей  жизни,
думала я, - это сознание, что ты любил меня, дорогой Доналд, любимый  мой.
Теперь ты остался жить лишь в моей памяти. Если ты покинешь ее -  я  снова
умру, уже окончательно.
     - Нет! - сказала я им решительно. - Ни в коем случае!


     Дав мне сутки на размышление, те же трое медиков снова посетили меня.
     - Я многое поняла за эти двадцать четыре часа, - сказала я им. -  То,
что вы предлагаете мне, это полное забвение  вместо  неизбежного  нервного
срыва, после которого все равно последует такое же забвение. И у  вас  нет
другого выбора...
     - Да, это так, -  подтвердила  председатель,  а  две  другие  врачихи
кивнули головами в знак согласия.
     - Ну, я согласна на ваше предложение, но с условием, что  сначала  вы
выполните одну мою просьбу.
     Они вопросительно взглянули на меня.
     - Так вот, прежде чем вы примените гипноз, я прошу  вас  сделать  мне
укол чуинжуатина в той же дозе, в какой я получила его у нас в лаборатории
- я вам ее назову. Видите ли, если это все галлюцинация или  что-то  очень
похожее на нее, то она непременно  связана  с  этим  наркотиком,  так  как
прежде ничего подобного со мной не случалось. И вот я подумала, что,  если
повторить эксперимент, то,  может  быть...  Конечно,  это  выглядит  очень
глупо, но все-таки, а вдруг? Если же ничего не получится,  то  делайте  со
мной то, что решили, какая мне разница...
     Все трое задумались.
     - Я не вижу причины ей отказать,  -  наконец  проговорила  одна.  Две
другие согласились с нею.
     - Я думаю, мы сумеем получить официальное  разрешение  на  проведение
такого эксперимента, - сказала председатель. - Раз вы этого хотите, мы  не
имеем права вам отказать, но я слабо верю в успех этой попытки.
     Во второй половине дня группа маленьких санитарок принялась  готовить
комнату и меня к процедуре. Затем такая  же  маленькая  медсестра  вкатила
тележку, уставленную всякими бутылочками  и  пробирками,  и  поставила  ее
возле моей постели.
     Снова появились те же три докторицы. Главная серьезно,  но  вместе  с
тем ласково, взглянула на меня и спросила:
     - Вы, конечно, понимаете, что это всего лишь авантюра  с  минимальной
вероятностью успеха?
     - Да, я все понимаю, но это  мой  единственный  шанс,  и  я  хочу  им
воспользоваться.
     Она кивнула,  взяла  шприц  и  всадила  иглу  в  мою  огромную  руку,
предварительно протертую спиртом.
     - Давайте, нажимайте на шприц  -  мне  все  равно  нечего  терять,  -
сказала я.
     Она кивнула еще раз и нажала на поршень...


     Я написала все вышеизложенное со специальной целью. Теперь  я  помещу
рукопись в сейф в банке, и там она будет лежать никем  не  прочитанная  до
тех пор, пока в этом не появится необходимость.
     Я никому не рассказывала о том, что  со  мной  произошло.  Мой  отчет
доктору Хельеру о действии чуинжуатина - фальшивка. Я  написала  там,  что
просто ощущала, будто парю в пространстве, и ничего более. Я скрыла правду
потому, что, когда снова оказалась в собственном  теле  и  моем  привычном
мире, воспоминания о том, что я пережила,  продолжали  преследовать  меня.
Подробности той жизни были так ярки в моей памяти, что я  никак  не  могла
отделаться от них. Я не осмеливалась рассказать обо всем  доктору  Хельеру
из страха, что он назначит мне какое-нибудь лечение, а своим друзьям -  из
опасения, что они не воспримут мои злоключения всерьез и превратят  все  в
предмет для  насмешек,  интерпретируя  виденное  мной,  как  разного  рода
символы. Поэтому я продолжала молчать.
     Перебирая в уме все подробности того, что мне  довелось  пережить,  я
начала сердиться на себя за то, что не узнала от старой дамы больше фактов
и дат, которые можно было бы проверить. Но затем я  вспомнила  один  факт,
единственную информацию, которую все-таки можно было подвергнуть проверке,
и начала наводить справки. Теперь я сожалею об этом, но  в  тот  момент  я
чувствовала, что это необходимо.
     Итак,    я    выяснила,     что     _д_о_к_т_о_р     _П_е_р_р_и_г_а_н
с_у_щ_е_с_т_в_у_е_т    _н_а    _с_а_м_о_м    _д_е_л_е_,    _ч_т_о     _о_н
б_и_о_х_и_м_и_к_  и  _с_т_а_в_и_т  _о_п_ы_т_ы  _н_а  _к_р_о_л_и_к_а_х   _и
к_р_ы_с_а_х_.  Он хорошо известен в научных кругах и опубликовал несколько
работ по борьбе с вредителями. Ни для кого не является  секретом,  что  он
пытался вывести новые штаммы вируса, способные убивать крыс...
     Но ведь я никогда не слыхала ничего об этом человеке и его изысканиях
до того, как старая дама упомянула его имя во время моей, так  называемой,
"галлюцинации"!
     Я много думала об этом. Что же я все-таки  пережила?  Если  это  было
своего рода предвидение неизбежного будущего, тогда никто и ничто не могло
бы помочь избежать его. Но мне это показалось бессмысленным: скорее, могло
быть большое число  различных  будущих,  каждое  из  которых  должно  было
последовать за тем, что происходит в данный момент. Возможно, находясь под
действием чуинжуатина, я и увидела одно из них...
     Все это можно было рассматривать как предупреждение о том, что  может
случиться, если вовремя не принять нужные меры. Идея гибели всех мужчин  и
образования чисто женского общества казалась мне теперь столь чудовищной и
отвратительной,  что  я  посчитала  своим   долгом   перед   человечеством
предотвратить это во что бы то ни стало. Поэтому я решила, под собственную
ответственность, не доверяясь никому, самой сделать так, чтобы то,  что  я
пережила, никогда  не  осуществилось.  Если  же,  паче  чаяния,  кого-либо
другого обвинят в том, что собираюсь сделать я, или в том, что он  помогал
мне, эта рукопись послужит ему оправданием. Вот зачем я и написала ее.
     Я сама пришла к заключению, что доктору  Перригану  нельзя  позволить
продолжать свои опыты.
                                                  Подпись: Джейн Уотерлей.


     Адвокат несколько минут задумчиво смотрел на  подпись,  затем  кивнул
головой.
     - Итак, - сказал он, - она села в машину и отправилась прямехонько  к
Перригану - со всеми вытекающими из этого трагическими последствиями.
     - Насколько я ее знаю, - сказал доктор Хельер, -  мне  думается,  она
всеми силами старалась убедить его бросить свои  исследования,  хотя  едва
можно было надеяться на успех. Трудно представить себе ученого, который бы
согласился прекратить дело, которому он посвятил много лет  жизни,  только
на основании каких-то гаданий на кофейной гуще.  Так  что,  очевидно,  она
ехала к нему, уже  заранее  готовая  применить,  если  потребуется,  силу.
Похоже, полиция права в своем утверждении, что  она  застрелила  Перригана
преднамеренно,  но  не  справедлива,  полагая,  что   она   подожгла   его
лабораторию, просто чтобы замести следы преступления. Совершенно ясно, что
она сделала это, чтобы уничтожить результаты его исследований.
     Хельер покачал головой.
     - Несчастная молодая женщина! - произнес он. - Из  последних  страниц
ее рукописи отчетливо видно, что ею руководило повышенное  чувство  долга,
подобное тому, какое бывает у великомучеников, когда  они  совершают  свои
подвиги, невзирая на последствия. Ведь она и не отрицает,  что  застрелила
его.  Единственное,  что  она  отказывается  сказать  -  почему  она   это
сделала...
     Он задумался на минуту, затем продолжил:
     - Но, так или иначе,  слава  Богу,  что  есть  этот  документ,  -  он
похлопал рукой по рукописи. - Это хотя бы спасет ей жизнь. Хорошо еще, что
она не успела отнести рукопись в банк, как намеревалась.
     - Я в значительной степени чувствую себя виновным  за  ее  судьбу,  -
добавил Хельер.  -  Мне  ни  в  коем  случае  не  следовало  разрешать  ей
испытывать этот наркотик на себе, но  я-то  думал,  что  шок,  причиненный
смертью мужа, уже прошел... Она все время старалась быть чем-то занятой  и
поэтому предложила себя в качестве подопытного кролика. Вы  видели  ее  и,
наверно, заметили, какая она целеустремленная. В этом  эксперименте  Джейн
видела для себя возможность сделать что-то полезное для науки. Так  оно  и
получилось в результате, но мне следовало быть  более  чутким  и  обратить
внимание на то, что с ней творилось после того, как она пришла в себя. Это
я должен нести ответственность за все...
     - Хм, - промычал адвокат, - выдвигая такой мотив ей в оправдание,  вы
можете сильно повредить себе профессионально, вы это понимаете?
     -  Да,  конечно,  но  сейчас  я  думаю  не  об  этом.  Ведь  я   несу
ответственность за нее, как руководитель коллектива, членом  которого  она
является. Откажи я ей в возможности  принять  участие  в  эксперименте,  и
несчастья могло бы и не произойти.  А  посему,  мне  думается,  в  суде  в
качестве   оправдательного   документа   следует    выдвинуть    временную
невменяемость. Получи мы такой вердикт, и все окончится  ее  помещением  в
психиатрическую  клинику  и,  возможно,  весьма   кратковременным   курсом
лечения.
     - Ничего не могу вам сказать пока по этому поводу -  все  зависит  от
того, какую позицию займет защитник.
     - Но ведь все это истинная правда, - продолжал настаивать  Хельер.  -
Такие люди, как Джейн, не совершают  убийства  в  здравом  уме  и  твердой
памяти - ну, разве  только,  когда  они  оказываются  загнанными  в  угол.
Совершенно ясно, что наркотик вызвал настолько яркую галлюцинацию, что она
перестала различать, где реальная жизнь, а где воображаемая. Она дошла  до
такого состояния, что поверила в реальность своего  миража  и  действовала
сообразно с обстоятельствами.
     - Да-да, - согласился  адвокат,  -  это  вполне  возможно.  Он  снова
взглянул на рукопись, лежащую перед ним. -  Во  всем  этом  фантастическом
отчете имеется одна весьма интересная деталь - я  имею  в  виду  вымирание
самцов. Джейн считает это не столько невозможным,  сколько  нежелательным.
Вот вы, как специалист в области медицины, считаете ли это вероятным, хотя
бы теоретически?
     Доктор настороженно посмотрел на адвоката.
     - Эй, бросьте! Ну уж  не  поверю,  чтобы  вы,  опытный  юрист,  вдруг
поверили в какие-то фантазии! Во всяком случае, если  вы  в  них  все-таки
верите, то давайте допустим еще одну. Поскольку Джейн, бедная девочка, уже
покончила с этим делом, у данной фантазии нет абсолютно никакого будущего.
Перриган убит, а все результаты его работы превратились в дым.
     - Хм, - теперь промычал уже адвокат, - все-таки, на мой взгляд,  было
бы лучше, если бы мы  узнали,  что  она  пронюхала  про  Перригана  и  его
деятельность как-то иначе, чем вот таким путем. - И он тоже похлопал рукой
по рукописи. - Она случайно не интересовалась ветеринарией?
     - Нет, я совершенно в этом  уверен,  -  сказал  Хельер,  отрицательно
покачав головой.
     - Ну, тогда остается лишь один тревожащий меня  момент...  Жаль,  что
Джейн  более  тщательно  не  навела  справки,  прежде  чем  приступила   к
исполнению своего плана.
     - Что вы, собственно, имеете в виду?
     - Только то, что она упустила из виду, что у Перригана есть  сын.  Он
тоже биохимик и тоже носит фамилию Перриган. Он с большим интересом следил
за исследованиями своего отца и  уже  объявил,  что  намерен  сделать  все
возможное, чтобы довести его дело до конца,  работая  с  теми  несколькими
экземплярами животных, которых удалось спасти от огня...


                                Джон УИНДЕМ

                               СТАВКА НА ВЕРУ




     Никогда, дал себе слово Генри Бэйдер, когда  его,  наконец,  стиснули
настолько, что двери поезда смогли закрыться за  ним,  никогда  больше  не
позволю себе застревать в городе так поздно.
     Он уже не первый раз давал себе подобные клятвы в полной уверенности,
что никогда их не нарушит, а потом, конечно, нарушал, хотя  в  промежутках
действительно старался делать все возможное, чтобы  его  редкие  визиты  в
Сити не совпадали с часами пик.
     Однако в тот день у него было столько дел в Лондоне,  что  оставалось
только два выхода из положения: либо задержаться в городе еще позже и  тем
огорчить жену, либо позволить людскому потоку увлечь себя к входу в  метро
у здания Английского банка.
     Взглянув сначала с тревогой на толпу, медленно вваливавшуюся в метро,
а затем на длинную неубывающую очередь на автобус, Генри решился. В  конце
концов, они это делают дважды в день и не умирают.  А  я  -  чем  хуже?  -
подумал он и бодро шагнул вперед.
     Самое удивительное заключалось  в  том,  что  никто  вокруг  него  не
смотрел на поездку в метро, как на какой-то сверхчеловеческий подвиг,  все
относились к ней совершенно спокойно, терпеливо и  довольно  равнодушно  -
так, наверно, воспринимают свою участь коровы, которых перевозят с  одного
скотопригонного двора на другой.
     На станции метро у собора Святого Павла никто не вышел,  но  давление
внутри вагона свидетельствовало, что еще  кто-то  умудрился  войти.  Двери
попытались сомкнуться, но снова раздвинулись, так как чья-то не  то  рука,
не то нога пыталась втиснуться в вагон  недостаточно  умело.  Затем  двери
сделали невероятное усилие и наконец сомкнулись.
     Поезд тяжело тронулся. Девушка в зеленом плаще,  стоявшая  справа  от
Генри, сказала,  обращаясь  к  девушке  в  синем  плаще,  прижатой  к  ней
вплотную:
     - Как ты думаешь, мы заметим, когда у нас начнут трещать ребра?
     Но это прозвучало скорее как философское размышление, чем как жалоба.
     На станции Чансери-Лейн тоже никто не вышел. Однако путем  усиленного
заталкивания и других физических воздействий удалось достичь  невозможного
и посадить  в  вагон  еще  нескольких  человек.  Поезд  с  трудом  набирал
скорость. Он протарахтел по рельсам еще несколько секунд, затем последовал
сильный толчок, и все погрузилось во мрак. Поезд остановился.
     Генри выругался  с  досады,  но  ровно  через  секунду  состав  снова
двинулся вперед. Однако Генри с удивлением ощутил, что его тело больше  не
опирается на окружающих пассажиров и вытянул вперед руку,  чтобы  удержать
равновесие. Рука уперлась в какой-то мягкий предмет. В это мгновение снова
зажегся свет, и Генри увидел,  что  "предметом"  была  девушка  в  зеленом
плаще.
     - Вы что думаете, вы... - начало было девушка, но тут же  осеклась  и
посмотрела вокруг широко раскрытыми от удивления глазами.
     Генри хотел было извиниться, но и у него слова замерли  на  губах,  а
глаза потихоньку полезли на лоб.
     В вагоне, который еще минуту назад был  набит  людьми  до  последнего
дюйма, теперь, если не считать его и девушки в зеленом  плаще,  оставались
всего три человека. Пожилой джентльмен развертывал газету с  таким  видом,
будто он наконец-то получил возможность осуществить свое  законное  право,
дама средних лет сидела, погруженная в собственные мысли, а в другом конце
вагона молодой человек дремал, прислонившись к стенке.
     - Ну, уж эта мне Милли! Я ей завтра покажу! - воскликнула девушка.  -
Сошла в Холборне и даже слова не сказала. А ведь знает,  что  у  меня  там
тоже пересадка!
     Она задумалась.
     - Ведь это был Холборн, не правда ли?  -  сказала  она,  обращаясь  к
Генри.
     Генри в полном недоумении  продолжал  глядеть  на  опустевший  вагон.
Девушка слегка потрясла его за плечо.
     - Ведь это был Холборн? - неуверенно повторила она.
     Наконец он обернулся.
     - Вы что-то сказали про Холборн? - спросил он рассеянно.
     - Ну, эта последняя остановка, где все сошли. Ведь это  был  Холборн,
правда?
     - Я... я боюсь, что не очень-то хорошо знаю эту линию метро, - сказал
Генри.
     - Но зато я ее  знаю,  как  свои  пять  пальцев.  Это  наверняка  был
Холборн, - сказала девушка решительно, словно желая убедить себя.
     Генри еще раз взглянул на качающийся вагон и болтающиеся ремни.
     - Простите, но я не видел никакой станции, - сказал он.
     Девушка откинула голову  в  красной  вязаной  шапочке  и  внимательно
посмотрела на Генри. Она не была испугана,  однако  в  ее  голубых  глазах
появилась тревога.
     - Но  ведь  была  же  какая-то  остановка,  иначе  куда  бы  они  все
подевались?
     - Да-да, конечно, - согласился Генри.
     Они  помолчали.  Поезд   продолжал   нестись   вперед,   еще   больше
раскачиваясь и дергаясь на мало нагруженных рессорах.
     -  Следующая  остановка  Тоттенхэм-Корт-Роуд,  -  сказала  девушка  с
некоторым беспокойством.
     Поезд тарахтел по рельсам. Девушка задумчиво смотрела на темные  окна
вагона.
     - Чудно, - проговорила она наконец, - очень чудно...
     - Послушайте-ка, - сказал Генри, - а что, если мы  спросил  остальных
пассажиров? Может, они что-нибудь знают?
     Девушка взглянула на них. По ее лицу было видно, что она не возлагала
на это особенных надежд.
     - Ну что ж, давайте, - все же ответила она и повернулась, чтобы пойти
вместе с ним.
     Генри остановился возле дамы. Она  была  в  хорошо  сшитом  пальто  с
меховой пелериной. На голове у нее поверх аккуратно уложенных темных волос
красовалась небольшая шляпка с вуалеткой, ноги  были  обуты  в  элегантные
лаковые туфли. Руки в  лайковых  перчатках  опирались  на  черную  кожаную
сумочку, лежавшую на коленях. Взгляд у дамы был совершенно отсутствующий.
     - Простите, - сказал Генри, - вы не могли бы сказать, как  называется
станция, где сошли все остальные пассажиры?
     Дама медленно приподняла веки и посмотрела на Генри сквозь вуалетку.
     - Нет, - сказала она после небольшой паузы, слегка улыбаясь, - боюсь,
я не обратила внимания.
     - А вам не показалось, что там было что-то не так?
     - Не так? - переспросила дама.
     - Да, уж очень они все быстро вышли, - пояснил Генри.
     - А что в этом необычного? Мне это даже понравилось, а  то  здесь  уж
слишком много народу набилось.
     - Вы  совершенно  правы,  -  согласился  Генри.  -  Но  все-таки  нам
непонятно, как это могло произойти...
     Дама приподняла брови.
     - Неужели вы думаете, что я...
     Позади Генри прошелестела газета, и ворчливый голос произнес:
     - Молодой  человек,  по-моему,  вы  напрасно  беспокоите  даму  этими
вопросами.  Если  вас  что-то  не  устраивает,  обратитесь  с  жалобой   в
соответствующие инстанции.
     Генри обернулся. Он увидел человека с седеющими висками  и  аккуратно
подстриженными усами на здоровом,  розовом  лице.  На  вид  ему  было  лет
пятьдесят пять, и все в его  одежде,  начиная  с  черной  шляпы-котелка  и
кончая  портфелем,  говорило  о  том,  что  это  настоящий  бизнесмен   из
лондонского Сити. Он вопросительно взглянул на  даму  и  получил  в  ответ
сдержанную улыбку благодарности. Затем он встретился  глазами  с  Генри  и
несколько сбавил тон. Он понял, что перед ним вполне воспитанный  человек,
а не какой-то нахал, как он было подумал, глядя на Генри со спины.
     - Простите за  беспокойство,  -  сказал  Генри.  -  Но  эта  девушка,
по-видимому, проехала свою остановку, да и вообще все это очень странно...
     - Я помню, что мы остановились на  Чансери-Лейн,  так  что,  по  всей
вероятности, остальные пассажиры сошли в Холборне. Это совершенно ясно,  -
сказал джентльмен.
     - Но это произошло так быстро...
     - Ну и отлично.  Работники  метро,  наверно,  придумали  какой-нибудь
новый метод регулирования потока  пассажиров.  Ведь  они  все  время  ищут
что-то новое.
     - Да, но уже прошло десять минут, как мы  едем  без  остановок,  и  я
абсолютно уверен, что мы не проехали ни одной станции, - возразил Генри.
     - Вероятно, по каким-то техническим причинам наш  поезд  перевели  на
другой путь, - сказал джентльмен.
     - На другой путь? В метро? Да это совершенно невозможно! - воскликнул
Генри.
     - Дорогой мой, уж это совсем не наша с вами забота. Пусть этим  делом
занимаются те,  кому  оно  поручено.  В  конце  концов,  для  того  они  и
поставлены. Поверьте мне, они прекрасно знают, что делают, хотя нам это  и
кажется "странным", как вы изволили выразиться. Бог ты мой, уж если мы  не
будем доверять нашим специалистам, кому еще нам останется доверять!
     Генри взглянул на девушку в зеленом плаще. Она поймала его  взгляд  и
слегка пожала плечами. Они отошли в другой  конец  вагона  и  сели.  Генри
посмотрел на часы, потом предложил девушке сигарету. Они закурили.
     Поезд ритмично тарахтел по рельсам. Генри и девушка смотрели в  окно,
чтобы не пропустить освещенную платформу, но единственное, что  они  могли
видеть, это свои собственные отражения в темном стекле. Докурив  сигарету,
Генри бросил окурок на пол и придавил его ботинком. Он снова посмотрел  на
часы, затем повернулся к девушке.
     - Уже прошло больше двадцати минут, - сказал он, - это невероятность,
возведенная в квадрат!
     - А поезд пошел быстрее, - заметила девушка, - и посмотрите, кажется,
он движется наклонно.
     Генри взглянул на ремни, свисавшие с  потолка.  Сомненья  не  было  -
поезд явно шел под гору. Повернув голову в другую сторону,  Генри  увидел,
что двое других пассажиров оживленно разговаривают.
     - Ну что ж, попробуем еще разок? - предложил он.
     - ...Всегда не более пятнадцати минут, даже в часы пик, поверьте мне,
- говорила дама, когда они подошли. - Я боюсь, что мой  муж  будет  ужасно
беспокоиться.
     - Ну, что вы скажете теперь? - спросил Генри,  обращаясь  к  пожилому
джентльмену.
     - Все это на самом деле весьма странно, - согласился тот.
     - Странно! Почти полчаса на полной скорости и без  единой  остановки.
Да это просто невероятно!
     Собеседник холодно посмотрел на него.
     - То, что сейчас происходит, со  всей  очевидностью  доказывает,  что
ничего невероятного  в  этом  нет.  Возможно,  имеется  какой-то  запасной
подземный путь, проложенный еще во время войны, и  нас  туда  перевели  по
ошибке. Я не сомневаюсь,  что  здешние  начальники  скоро  обнаружат  свою
ошибку и вернут поезд назад.
     - Что-то они не очень спешат, - сказала девушка. - Мне уже давно пора
быть дома. К тому же у меня вечером свидание в Палласе.
     - Я думаю, нам следует остановить поезд, - сказала дама. Она смотрела
на рукоятку запасного тормоза,  которую  разрешалось  повернуть  только  в
экстренных случаях.
     Генри и джентльмен переглянулись.
     - По-моему, это самый экстренный случай, -  заявила  дама  тоном,  не
допускающим возражений.
     - Э-э... - промычал Генри.
     - Но управление метро... - начала было джентльмен.
     - Хорошо, - сказала дама, - если вы, мужчины, так боитесь дотронуться
до этой рукоятки,  я  сделаю  это  сама.  -  Она  протянула  руку,  крепко
ухватилась за рукоятку и повернула ее вниз.
     Генри быстро опустился на скамью и потянул за собой  девушку,  боясь,
что поезд резко затормозит. Но ничего не произошло.
     Все трое ждали. Наконец стало ясно,  что  тормоз  не  работает.  Дама
нетерпеливо подняла рукоятку, а затем снова решительно  дернула  ее  вниз.
Никакого результата. Она выразила свое мнение о тормозе в довольно сильных
выражениях.
     - Нет, вы только послушайте, что она  говорит!  Надо  же!  -  сказала
девушка, обращаясь к Генри.
     - Это все слова. Хотите еще сигарету? - спросил Генри.
     Поезд тарахтел и покачивался  на  рельсах.  Ремни  продолжали  висеть
наклонно.
     - Ну, - сказала девушка через некоторое время, - можно  считать,  что
мое свидание в Палласа лопнуло. Теперь Доррис отобьет у  меня  парня,  это
точно. Я смогу возбудить против них дело, как вы думаете?
     - Боюсь, что вам это не удастся, - ответил Генри.
     - Вы юрист?
     - Можно сказать, да. А давайте-ка познакомимся. Похоже, нам  придется
провести какое-то время вместе, пока они там догадаются  навести  порядок.
Меня зовут Генри Бэйдер.
     - А меня Норма Пальмер.
     -  Роберт  Форкетт,  -  представился  джентльмен  из  Сити  и  слегка
поклонился.
     - Миссис Барбара Брэнтон, - сказала дама средних лет.
     - А что нам делать с ним?  -  спросила  Норма,  указывая  пальцем  на
молодого человека, который продолжал мирно спать в другом конце вагона.  -
Может быть, следует разбудить его и рассказать, как обстоит дело?
     - Не думаю, чтобы от этого что-нибудь изменилось,  -  заметил  мистер
Форкетт. Он повернулся к Генри. - Вы, кажется, сказали, что вы юрист, сэр?
Может быть, вы сумеете нам объяснить, каково наше положение в этом деле?
     - Ну, не заглядывая в юридический справочник,  я  бы  сказал,  что  в
этом деле о задержке никакая претензия с нашей стороны не будет принята во
внимание...
     Через полчаса Генри почувствовал, как что-то  тяжелое  привалилось  к
его боку. Повернув голову, он увидел, что Норма заснула, положив голову  к
нему на плечо. Миссис Брэнтон дремала по другую сторону  от  него.  Мистер
Форкетт зевнул и извинился.
     - Пожалуй, лучший способ скоротать время - это немного вздремнуть,  -
сказал он.
     Генри снова взглянул на  часы.  Если  только  поезд  не  двигался  по
замкнутому  кругу,  то  они  уже  должны  были  проехать  под  несколькими
английскими графствами. Все это было совершенно непостижимо. Ему  хотелось
курить, но, чтобы достать  сигарету  из  кармана,  надо  было  потревожить
девушку. Поэтому он не шевелился и сидел, уставившись в темноту за  окном,
слегка покачиваясь в такт идущему поезду и прислушиваясь к  мерному  стуку
торопливо бегущих колес, пока его голова не склонилась на вязаную  шапочку
спящей на его плече девушки.
     Перемена ритма и легкое вздрагивание вагона  от  включенных  тормозов
разбудили Генри. Остальные  пассажиры  проснулись  минутой  позже.  Мистер
Форкетт громко зевнул. Норма открыла глаза,  с  удивлением  огляделась  и,
обнаружив свою голову на плече у Генри, быстро выпрямилась...
     - Ну, как же это я... - сказала она, смущенно взглянув на Генри.
     Он уверил ее, что ему было  очень  приятно.  Она  стала  приглаживать
волосы и приводить себя в порядок, глядясь в темное окно, как  в  зеркало.
Миссис Брэнтон достала из-под своей пелеринки маленькие часики и взглянула
на них.
     - Боже мой, почти полночь! Мой муж, наверно, совсем с  ума  сошел  от
беспокойства, - заметила она.
     Изменившийся стук колес указывал на  то,  что  поезд  замедляет  ход.
Постепенно за окнами начало светлеть.
     По  сравнению  с  освещением  внутри   вагона   свет   был   какой-то
красноватый; с каждой минутой он становился все сильнее.
     - Вот так-то лучше, - сказала Норма. - Терпеть не могу,  когда  поезд
останавливается в туннеле.
     Свет стал еще ярче, скорость движения уменьшилась, и поезд подошел  к
станции. Все пассажиры прильнули к окнам, стараясь разглядеть ее название,
но нигде не  было  никакой  таблички.  Внезапно  миссис  Брэнтон,  которая
смотрела в окно по другую сторону вагона, вытянула шею и воскликнула:
     - Вот!
     Все быстро обернулись, но уже было поздно.
     - Это была какая-то авеню, - сказала она.
     - Ну, скоро мы все узнаем, - заметил мистер Форкетт.
     Тормоза тяжело вздохнули,  и  поезд  наконец  остановился.  Но  двери
открылись не сразу. В конце перрона поднялась какая-то суматоха и, немного
погодя, чей-то голос прокричал:
     - Конечная остановка! Всем выходить!
     -  Вот  еще,  всем  выходить,  -  проворчала  Норма,   поднимаясь   и
направляясь к двери. Остальные последовали за ней.
     Двери внезапно раскрылись. Норма взглянула на  стоящую  на  платформе
фигуру и в ужасе отпрянула, чуть не сбив шедшего за ней Генри.
     - Ой-ой-о! - завопила она.
     Фигура была почти нагой. Это было угловатое существо мужского пола  с
темно-красной кожей. Единственную его одежду составляли ремни,  к  которым
были пристегнуты  какие-то  инструменты.  Этнически  его  лицо  напоминало
североамериканских индейцев, только вместо убора из перьев на голове  была
пара рогов. В правой руке существо держало  вилы,  а  в  левой  -  большой
сачок.
     - Всем выходить, - заявило оно, отходя в сторону.
     Норма минуту поколебалась, а  затем  быстро  прошмыгнула  на  перрон.
Остальные вышли вслед за ней более спокойным шагом,  но  с  настороженными
взглядами. Так как существо стояло лицом  к  двери,  пассажиры  не  смогли
рассмотреть его сзади. Оно медленно и рассеянно помахивало хвостом, острые
колючки на конце которого выглядели довольно угрожающе.
     - Э-э... - начал было мистер Форкетт, но передумал. Он бросил  взгляд
на каждого из своих спутников в отдельности и задумался.
     Существо заметило молодого человека, который продолжал спать в другом
конце вагона. Оно подошло к нему  и  ткнуло  в  него  вилами.  Последовала
небольшая перебранка. Существо слегка пырнуло молодого человека вилами еще
раз, тот, наконец, поднялся и вышел из вагона. Вид у него был заспанный.
     Кто-то что-то прокричал  в  конце  перрона,  затем  послышался  топот
бегущих ног. Какой-то человек строптивого вида бежал им навстречу. За  ним
гналось с  сачком  другое  краснокожее  существо.  В  конце  концов  сачок
просвистел в воздухе, и человек, запутавшись в сетке, грохнулся на перрон.
Там дружно захохотали.
     Генри посмотрел по сторонам. В тусклом красноватом свете он, наконец,
разглядел и прочитал название станции.
     - Какая-то авеню, - сказал он вполголоса. - Ничего себе, какая-то!
     Миссис Брэнтон  услышала,  что  он  говорит,  и  тоже  посмотрела  на
дощечку.
     - Но ведь тут написано "авеню", значит, это и есть авеню,  -  сказала
она.
     Прежде чем он успел ей что-либо возразить, чей-то голос прокричал:
     - Выход в эту сторону! Выход в эту сторону! - И существо, держа  свои
вилы наготове, показало жестом, куда идти.
     Молодой человек с другого конца вагона зашагал рядом с Генри. Это был
сильный  мужчина  интеллигентной  наружности,  который  все  еще  не   мог
окончательно проснуться.
     - Что  это  за  суматоха?  Пожертвования  собирают  для  какой-нибудь
больницы,  что  ли?  Теперь,  когда  у   нас   принята   новая   программа
здравоохранения, в этом, кажется, нет особой нужды?
     - Нет, это что-то совсем  другое  и  не  очень  приятное,  по  правде
сказать. - Генри указал пальцем на  название  станции.  -  Да  к  тому  же
взгляните на эти хвосты. Не знаю, что и подумать...
     Молодой человек  внимательно  посмотрел  на  волнообразные  движения,
которые производило своим хвостом одно из краснокожих существ.
     - Но право же... - запротестовал он.
     - Кто же это еще, если не черти? Как по-вашему? - спросил Генри.
     Не считая служащих, у барьера  собралось  всего  человек  двенадцать.
Пассажиров пропускали по одному, в то время как пожилой черт,  сидевший  в
будке, отмечал каждого в списке. Так Генри узнал, что заспанного  молодого
человека зовут Кристофер Уотс и что он физик.
     По другую сторону  барьера  начинался  эскалатор  какого-то  древнего
образца. Он двигался вверх довольно медленно, и благодаря этому  пассажиры
могли прочитать рекламы и объявления, развешенные по  стенам.  В  основном
тут рекламировались всевозможные средства от  ожогов,  порезов,  ссадин  и
ушибов, порой они  чередовались  с  рекомендациями  каких-то  тонизирующих
средств.
     У верхнего конца эскалатора стоял  довольно  жалкого  вида  черт.  На
груди у него висел лоток, уставленный целым рядом жестяных коробочек.
     - Патентованное средство. Качество гарантировано, - монотонно  бубнил
он.
     Мистер Форкетт, который шел впереди Генри, посмотрел на объявление на
лотке и внезапно остановился. Объявление гласило: "Аптечка первой  помощи.
Цена: один фунт стерлингов или  полтора  американских  доллара  за  каждый
комплект".
     -  Что  за  возмутительный  курс!  -  воскликнул  мистер  Форкетт   с
негодованием.
     Черт нахально посмотрел на него и произнес:
     - Ну и что?
     Сзади на мистера Форкетта нажимали, заставляя двигаться вперед, но он
делал это весьма неохотно, бормоча что-то о стабильности  и  необходимости
верить в устойчивость фунта стерлингов.
     Пройдя через вестибюль, пассажиры, наконец, вышли на улицу. В воздухе
слегка пахло серой. Откуда-то сверху сыпался пепел, и  Норма  натянула  на
голову капюшон своего плаща.
     Черт с вилами в руках собрал всех пассажиров  в  небольшой  вагончик,
огороженный проволочной сеткой.  Несколько  чертей  последовали  за  ними.
Последний из них остановился у ворот поболтать с охранником.
     - Царица небесная, неужто это автобус опять опаздывает? - спросил он.
     - А ты помнишь хоть один случай, когда бы он пришел вовремя? - в свою
очередь спросил черт-охранник.
     - В те времена, когда старик Харн гонял свой плот, никто и слыхом  не
слыхивал ни о каких опозданиях, все  шло  как  по  писаному,  -  проворчал
первый черт.
     - Так то же было в старину... - пожал плечами охранник.
     Генри  присоединился  к   остальным   пассажирам,   которые   стояли,
вглядываясь в окружающий ландшафт. Направо простиралась бугристая равнина,
по которой стелился дымок. За ней,  в  конце  долины,  дымился  вулкан,  и
маленькие  ручейки  раскаленной  лавы  непрерывно  стекали  вниз  с  краев
кратера. Где-то посреди долины возвышались два  утеса,  на  одном  из  них
висела ярко освещенная реклама, которая советовала употреблять средство от
ожогов Хупера, в то время  как  реклама  на  другом  утесе  гласила:  "Как
избежать ожогов? - вот в чем вопрос. Наша  фирма  даст  вам  исчерпывающий
ответ".
     Недалеко  от  правого  утеса  часть  долины  была  огорожена  колючей
проволокой,  и  на  каждом  углу  этого  концентрационного  лагеря  стояла
наблюдательная вышка. Время от времени из одной из  них  вылетал,  подобно
трассирующим пулям, поток огненных стрел,  который  падал  на  огороженный
участок. Легкий  ветерок  доносил  оттуда  запах  серы,  вой  человеческих
голосов и демонический смех. Прямо против автобусной остановки  находилась
казарма, во дворе которой черти толпились в очереди  к  точильному  камню,
чтобы наточить свои вилы и колючки на хвостах. Генри  все  это  показалось
чем-то очень знакомым и обыденным.
     Напротив казармы высилось нечто вроде виселицы, с ее перекладины вниз
головой висела, прикованная цепями за ноги, нагая женщина.  Пара  чертенят
раскачивалась, уцепившись руками за ее распущенные волосы. Миссис  Брэнтон
пошарила в своей сумочке и вытащила очки.
     - Боже мой... - прошептала она. - Неужели это... - Она пригляделась к
женщине более внимательно. - Конечно, трудно узнать  кого-нибудь  в  таком
странном положении, да еще когда  по  лицу  текут  слезы.  А  я-то  всегда
считала ее такой милой особой...
     Она обернулась к стоящему неподалеку черту и спросила:
     - Эта женщина убила кого-нибудь  или  совершила  какое-нибудь  другое
тяжкое преступление?
     Черт отрицательно покачал головой.
     - Нет, - сказал он. - Просто она без  конца  твердила  мужу,  что  он
должен завести себе любовницу, чтобы она могла подать на развод и получать
с него алименты.
     - Вот как? - сказала миссис  Брэнтон  суховато.  -  И  это  все?  Но,
наверно, дело обстояло куда более серьезно...
     - Да нет же, - ответил черт.
     Миссис Брэнтон задумалась.
     - И часто ей приходится так висеть? - спросила она с легкой  тревогой
в голосе.
     - Только по средам, - сказал черт. - В остальные  дни  она  выполняет
другие задания.
     Внезапно кто-то прошептал Генри что-то на ухо. Он обернулся и увидел,
что один из чертей-охранников делает ему знаки. Генри подошел к нему.
     - Хотите купить настоящий товар? - спросил черт.
     - Какой товар? - поинтересовался Генри.
     Черт сунул руку в сумку на животе и вытащил тюбик, похожий на  зубную
пасту. Он наклонился к Генри и зашептал:
     - Это настоящий товар  -  лучший  болеутоляющий  крем.  Стоит  только
нанести немного на кожу перед адскими муками, и вы ничего не почувствуете.
     - Спасибо, не надо, - ответил Генри, - я, по правде сказать,  уверен,
что тут какая-то ошибка и меня скоро выпустят.
     - Брось, друг, - сказал черт, - так  не  бывает.  Ну,  хочешь,  отдам
всего за два фунта? Ты мне нравишься.
     - Спасибо, не стоит.
     Черт нахмурился.
     - Подумай лучше, - посоветовал он, ощетинив хвост.
     - Ну, давай за фунт, - сказал Генри.
     Черт несколько удивился.
     - Ладно, забирай, - сказал он, отдавая Генри тюбик.
     Когда Генри снова присоединился к своим, он увидел,  что  все  они  с
большим интересом наблюдают,  как  три  черта  с  гиканьем  и  улюлюканьем
гоняются по горам за толстым розовощеким мужчиной средних лет.
     Мистер  Форкетт,  однако,  был  занят  другим   -   он   анализировал
создавшееся положение.
     - Несчастный случай, - говорил он,  повысив  голос,  чтобы  перекрыть
усилившийся вой грешников в концентрационном лагере, - очевидно, произошел
между станциями метро Чансери-Лейн и Холборн. Это ясно. Но что мне  неясно
- это почему мы здесь. Несомненно, где-то произошла ошибка, но я  надеюсь,
что ее скоро исправят.
     Он снова бросил на остальных оценивающий взгляд. Все задумались.
     - Это должно было быть что-нибудь очень  серьезное,  правда  ведь?  -
спросила Норма. - Ну, например,  не  пошлют  же  сюда  человека  за  такую
мелочь, как пара нейлоновых чулок?
     - Принимая во внимание, что это была всего одна пара... - начал  было
Генри. Но его прервала миссис Брэнтон:
     - Посмотрите! - воскликнула она.
     Все обернулись и увидели  женщину,  одетую  в  великолепное  норковое
манто. Женщина неторопливо шла по улице.
     - Может быть, во всем этом есть еще и светлая сторона, о  которой  мы
пока ничего не знаем, - сказала миссис Брэнтон с надеждой в голосе. - Если
тут носят норковые шубки...
     - Но, по-моему, эта женщина не очень-то рада своей шубке, -  заметила
Норма.
     - Это шуба из живых норок, - любезно объяснил один из охранников, - а
у них очень острые зубы.
     Внезапно позади пассажиров раздался дикий  вопль.  Все  обернулись  и
увидели, как Кристофер Уотс накручивает хвост одному из чертей. Черт снова
завопил и выронил тюбик с болеутоляющим кремом, который он пытался всучить
Уотсу. Он попытался пырнуть Уотса вилами.
     - Э, нет, не выйдет! - воскликнул Уотс, ловко увертываясь. Он схватил
вилы за палку и вырвал их у черта.
     - Вот так-то! - сказал он с удовлетворением. Затем он отбросил вилы в
сторону и обеими руками снова ухватился  за  хвост.  Он  дважды  прокрутил
черта у себя над головой и отпустил. Черт перелетел через забор из колючей
проволоки и с воем грохнулся на  землю.  Остальные  черти  развернулись  и
начали наступать  на  Кристофера  Уотса,  держа  вилы  наперевес  и  сетки
наготове.
     Уотс приготовился защищаться и мрачно наблюдал  за  их  приближением.
Вдруг  выражение  его  лица  изменилось.  Он  перестал  хмуриться,  широко
улыбнулся, разжал кулаки и опустил руки.
     - Боже мой, какая же это все ерунда! - воскликнул он и  повернулся  к
чертям спиной. Те остановились в недоумении.
     На Генри вдруг снизошло откровение. Он  совершенно  ясно  понял,  что
Кристофер прав. Это действительно была ерунда.  Он  рассмеялся,  глядя  на
ошеломленные лица чертей, и Норма рассмеялась вслед  за  ним.  Вскоре  все
пассажиры смеялись над чертями, которые сначала смотрели  настороженно,  а
потом совершенно сконфузились, не зная, что делать дальше.
     Кристофер Уотс шагнул к той стороне загончика, откуда открывался  вид
на долину. Несколько минут он стоял там, всматриваясь  в  зловещий  дымный
пейзаж. Затем тихо произнес:
     - Я в это не верю.
     Огромный пузырь пламени поднялся из озера и тут же лопнул.
     Раздался звук взрыва, и грибовидное облако дыма и пепла поднялось над
вулканом, из кратера которого потекли еще более яркие потоки  лавы.  Земля
задрожала. Кристофер Уотс глубоко вздохнул и повторил на этот раз громко:
     - Я _в _э_т_о _н_е _в_е_р_ю_!
     Послышался сильный треск. Скала, на которой висела  реклама  мази  от
ожогов, закачалась и рухнула в  долину.  Черти,  гонявшиеся  по  горам  за
розовощеким человеком, прекратили свою забаву и с криками ужаса  бросились
вниз.  Земля  сотрясалась.  Огненное  озеро  начало  вытекать  в  огромную
трещину,  которая  образовалась  на  дне  долины.  Из   гейзера   поднялся
колоссальный столб пламени. Скала на другой стороне долины  тоже  рухнула.
Кругом все рокотало, сотрясалось и дышало огнем. И сквозь этот содом голос
Кристофера Уотса прогремел еще раз:
     - Я В ЭТО НЕ ВЕРЮ!!!
     Внезапно наступила такая тишина, как  будто  выключили  звук.  Кругом
стало темно, и единственное, что можно  было  разглядеть,  это  освещенные
окна поезда метро, который стоял на насыпи позади пассажиров.
     - Ну, - сказал Кристофер Уотс с чувством глубокого удовлетворения,  -
с этим покончено. Поехали домой, что ли? - И он стал карабкаться вверх  по
насыпи, направляясь к поезду.
     Генри и Норма двинулись вслед за ним. Мистер Форкетт колебался.
     - В чем дело? - спросил Генри, оборачиваясь.
     - Не знаю, но мне кажется, что это не совсем, не совсем...
     - Но ведь вы не можете здесь оставаться, - заметил Генри.
     - Пожалуй, и правда - нет, - согласился мистер  Форкетт  и  несколько
неохотно стал подниматься по насыпи.


     Не сговариваясь, все пятеро пассажиров, которые раньше ехали в  одном
вагоне, снова сели вместе. Едва они вошли, как двери  сомкнулись  и  поезд
тронулся. Норма вздохнула с облегчением и сбросила с головы капюшон.
     - Мне кажется, что я уже почти дома, - сказала она. - Не знаю, как  и
благодарить вас, мистер Уотс! Но  это  мне  послужит  хорошим  уроком.  Уж
теперь я и близко не подойду к прилавку с чулками, разве только,  когда  у
меня будут денежки в кармане...
     - Я присоединяюсь к благодарности, конечно, - сказал  Генри.  -  Хотя
мне все еще кажется, что здесь какая-то ошибка. Официальная и общепринятая
точки зрения где-то перепутались, но я вам чрезвычайно признателен за  то,
что вы, как бы это сказать? Поломали всю эту бюрократию...
     Миссис Брэнтон протянула Кристоферу затянутую в перчатку руку:
     - Конечно, вы понимаете, что  я  попала  сюда  по  какому-то  глупому
недоразумению, но вы спасли меня от  долгих  и  томительных  разговоров  с
бестолковыми чиновниками. Надеюсь, вы как-нибудь  отобедаете  у  нас?  Мой
муж, несомненно, захочет поблагодарить вас лично.
     Наступила длительная пауза. Постепенно  до  всех  дошло,  что  мистер
Форкетт не торопится благодарить Уотса, и все уставились на него.  Форкетт
сидел, опустив глаза, погруженный в собственные  мысли.  Затем  он  поднял
голову, посмотрел сначала на остальных пассажиров, а потом  на  Кристофера
Уотса.
     - Нет, - сказал он наконец, - мне очень жаль, но я  не  могу  с  этим
согласиться. Боюсь, что я рассматриваю ваш поступок как  антиобщественный,
граничащий с подрывной деятельностью.
     Уотс, который был  весьма  доволен  собой,  сначала  удивился,  затем
нахмурился.
     - Прошу прощения! - сказал он с выражением искреннего недоумения.
     - Вы совершили очень серьезный проступок, - сказал мистер Форкетт.  -
Как можно говорить о прочности существующего порядка, -  продолжал  он,  -
если мы перестанем уважать наши традиции  и  институты?  Вот  вы,  молодой
человек, только что разрушили такой институт.  А  ведь  ад  -  это  весьма
солидное общественное установление, и мы все верили в него, в том числе  и
вы сами, пока не взяли и не поломали. Нет, я никак не могу этого одобрить!
     Остальные пассажиры смотрели на мистера  Форкетта,  ровно  ничего  не
понимая.
     - Но, мистер Форкетт, - сказала Норма, - ведь вы не хотели  бы  снова
оказаться там, с этими чертями?
     - Милая девушка, дело вовсе не в этом,  -  сказал  мистер  Форкетт  с
упреком  в  голосе.  -  Как  человек,  обладающий   чувством   гражданской
ответственности,  я  категорически  протестую  против  всего,  что   может
подорвать уверенность  общества  в  правильности  установленного  порядка.
Поэтому я еще раз повторяю, что я  рассматриваю  поступок  этого  молодого
человека, как нечто весьма опасное, граничащее с подрывной деятельностью.
     - Но  если  это  общественное  установление  дутое...  -  начал  было
Кристофер Уотс.
     - Это тоже неважно, сэр, так  как,  если  имеется  достаточное  число
людей, верящих в определенный институт, значит, этот  институт  им  нужен,
независимо от того, дутый он или нет.
     - Значит,  вы  предпочитаете  правде  слепую  веру?  -  спросил  Уотс
презрительно.
     - Когда есть  вера,  будет  и  правда,  -  убежденно  ответил  мистер
Форкетт.
     - Как ученый, я нахожу вашу точку  зрения  совершенно  аморальной,  -
возразил Уотс.
     - А я, как  гражданин,  считаю  вас  человеком,  лишенным  каких-либо
принципов, - сказал мистер Форкетт.
     - То, что существует на самом деле, не исчезнет и  не  развалится  от
того, что вы перестанете в него верить, - заметил Уотс.
     - Вы в  этом  абсолютно  уверены?  Ведь  Римская  империя,  например,
существовала до тех пор,  пока  люди  верили  в  нее,  -  возразил  мистер
Форкетт.
     Спор  продолжался  еще  некоторое  время,   причем   мистер   Форкетт
произносил все более громкие слова и фразы, в то время  как  Уотс  пытался
докопаться до самой сути вещей.
     Наконец мистер Форкетт подвел следующий итог своим высказываниям:
     -  По  правде  говоря,  ваши  нетрадиционные,  я   бы   даже   сказал
р_е_в_о_л_ю_ц_и_о_н_н_ы_е_, взгляды мало чем отличаются от большевизма.
     Кристофер Уотс встал:
     - Укрепление общества путем слепой веры вопреки научной правде -  это
метод Сталина, - заявил он и отошел в другой конец вагона.
     - Ну, право же, мистер Форкетт, - воскликнула Норма. - Не  знаю,  как
вы можете быть таким грубым и неблагодарным! Стоит только  вспомнить  всех
этих чертей с вилами и ту бедную женщину, что висела вниз  головой  совсем
голая...
     - Все это совершенно соответствовало назначению данного места. А  вот
он - весьма опасный молодой человек! - твердо заключил мистер Форкетт.
     Генри решил, что настало время переменить тему разговора. Все четверо
начала болтать о разных пустяках, в то  время  как  поезд  шел  с  хорошей
скоростью, хотя и не так быстро, как когда он несся  вниз.  Но  постепенно
разговор иссяк. Повернув голову в другую  сторону,  Генри  обнаружил,  что
Кристофер Уотс снова спит, и решил последовать его примеру.
     Он проснулся от крика: "Отойдите от дверей", - и  увидел,  что  вагон
снова полон народу. Не успел он открыть  глаза,  как  Норма  толкнула  его
локтем в бок.
     - Смотрите! - сказала она.
     Прямо против них, держась за подвесной ремень, стоял человек и  читал
газету. Так как его, по-видимому,  больше  всего  интересовали  результаты
скачек,  опубликованные  на  последней  странице,  первая  страница   была
повернута лицом к Генри и Норме, и  там  крупными  буквами  был  напечатан
следующий заголовок:

                 "КАТАСТРОФА В ЧАС ПИК. 12 ЧЕЛОВЕК УБИТО."

     Под заголовком были перечислены фамилии. Генри вытянул шею,  стараясь
прочитать, что там написано. Владелец газеты опустил ее  и  с  возмущением
посмотрел на Генри. Но тот уже успел найти  в  списке  свое  имя  и  имена
других пассажиров. Норма встревожилась.
     - Прямо не знаю, как я все это объясню дома, - сказала она.
     - Ну, теперь вы понимаете,  что  я  имел  в  виду?  -  сказал  мистер
Форкетт, обращаясь к Генри. - Только подумайте, сколько будет хлопот, пока
в этом разберутся, - и шумиха в газетах, и еще Бог знает что. Да от такого
парня только и жди беды - абсолютно антиобщественный элемент!
     - И что только подумает мой муж!  Ведь  он  меня  ужасно  ревнует!  -
заметила миссис Брэнтон с некоторым удовлетворением.
     Поезд остановился на станции у собора Святого Павла. Толпа  в  вагоне
несколько поредела, и поезд двинулся дальше.
     Мистер Форкетт и Норма стали продвигаться к выходу. Генри решил,  что
он, пожалуй, тоже сойдет на следующей  остановке.  Поезд  начал  замедлять
ход.
     Внезапно мистер Форкетт схватил Генри за плечо.
     - Смотрите, вон он идет! - сказал он, указывая на  Кристофера  Уотса,
который шагал в толпе впереди них.
     - Вы можете уделить мне несколько минут? Что-то не доверяю я ему...
     Они поднялись по эскалатору и вышли из метро напротив здания Биржи.
     Оказавшись на улице, Кристофер Уотс остановился и оглядел все  вокруг
оценивающим взглядом. Его внимание  привлек  Английский  банк.  Он  шагнул
вперед  и  остановился  против  него,  подняв  голову  кверху.  Он  что-то
прошептал. Земля под ногами слегка задрожала. Из трех окон верхнего  этажа
вылетели стекла. Одна статуя, две урны и  часть  балюстрады  закачались  и
обрушились вниз.
     Уотс расправил плечи и глубоко вздохнул.
     - Боже мой! Ведь он... - начал мистер Форкетт и бросился вперед,  так
что Генри не расслышал остальных слов.
     - Я... - заявил  Кристофер  Уотс  громовым  голосом.  -  В  ЭТО...  -
продолжал он, не обращая внимания на зловещее дрожание земли, - НЕ...
     Но в этот самый момент сильный удар кулаком в  спину  бросил  его  на
мостовую перед несущимся автобусом. Раздался скрежет тормозов, но было уже
поздно.
     - Это он! Я сама видела, как он толкнул  его!  -  закричала  какая-то
женщина, указывая рукой на мистера Форкетта.
     Генри догнал  его  как  раз  в  тот  момент,  когда  к  ним  подбежал
полицейский.
     Мистер Форкетт стоял, с гордостью взирая на фасад Английского банка.
     - Что только он  мог  натворить!  Этот  молодой  человек  представлял
большую опасность для общества, - заявил он. - Конечно, меня следовало  бы
наградить, но боюсь, что скорее всего меня повесят. Что поделаешь, надо же
чтить установленные традиции и институты!



                             НЕОТРАЗИМЫЙ АРОМАТ


     Хотя она и ждала этого  момента  уже  целых  полчаса,  мисс  Мэллисон
вздрогнула, когда дверь, наконец, скрипнула и знакомый голос произнес:
     - Доброе утро, мисс Мэллисон!
     - Доброе утро, мистер Элтон, - ответила она, не поднимая головы и  не
отрывая глаз от делового письма, лежавшего перед ней на столе.
     Пока он снимал пальто и шляпу и вешал их на вешалку, она встала из-за
стола, подошла к картотеке и, повернувшись к нему спиной, стала  рыться  в
карточках. Лицо ее пылало. По опыту она знала, что  это  скоро  пройдет  и
тогда она сможет работать более или менее спокойно весь день, но чему опыт
никак не  мог  ее  научить,  так  это,  как  избежать  повторения  данного
неприятного явления каждое утро.
     Наконец лицо ее стало приходить в норму, и  она  смогла  повернуться.
Мистер Элтон просматривал утреннюю почту. Это был молодой человек приятной
наружности, не слишком высокого роста, но крепкого  телосложения.  У  него
были темные курчавые волосы, слегка наивные глаза и приветливо улыбающийся
рот. Эти-то черты и делали его особенно милым и привлекательным  для  мисс
Мэллисон.
     - Кажется, у нас сегодня нет никаких деловых встреч,  кроме  ленча  с
мистером Гросбюргером, не так ли? - спросил он.
     - Да, мистер Элтон, только ленч.
     - Не преуменьшайте его значения. Мистер Гросбюргер может  нам  помочь
составить целое состояние.
     Мисс Мэллисон только кивнула в ответ.
     - Вы не верите?
     - Да как вам сказать... Что-нибудь  неожиданное  всегда  всплывает  в
последнюю минуту, и планы рушатся, - грустно заметила мисс Мэллисон.
     - Но теперь-то я буду умнее - я не стану больше пускаться ни в  какие
авантюры. Я получил хороший урок. Теперь я знаю, что  не  надо  стремиться
изобретать что-то новое - лучше попытаться усовершенствовать уже известный
продукт, широко разрекламировать его  преимущества  перед  товарами  своих
конкурентов, и дело в шляпе.
     - Дай-то Бог, мистер Элтон, - сказала мисс Мэллисон.
     - Глубокой уверенности в успехе -  вот  чего  вам  не  хватает,  мисс
Мэллисон. Ну, я пошел в лабораторию. Да, не забудьте, пожалуйста, что надо
писать "продукт", а не "продакт",  когда  будете  печатать  письма.  Пока,
дорогуша!
     Оставшись одна, мисс Мэллисон достала из сумочки  зеркальце  и  стала
изучать свое лицо. Это было, без сомнения, очень миленькое лицо, по  форме
напоминающее сердечко, с аккуратным носиком, не  слишком  тонкими  губами,
гладким лбом и  карими  глазами,  смотрящими  из-под  бархатистых  бровей.
Легкий персиковый оттенок щек придавал лицу особую свежесть. Однако  таких
лиц было тысячи, а то и миллионы, а если  принять  во  внимание  последние
достижения в области косметики,  то  редкая  девушка  не  казалась  теперь
хорошенькой.  Да,  и  что   говорить,   конкуренция   была   действительно
огромной...
     Мисс Мэллисон со вздохом убрала зеркальце и деловито  заправила  лист
бумаги в пишущую машинку. Она начала печатать, но  одновременно  мысли  ее
устремились к мистеру Элтону. Как его недооценивали! - негодовала она.  Во
времена  Эдисона  он  мог  бы  стать  всемирно  известным   изобретателем,
настоящим национальным героем. А теперь на него смотрят, как на зануду,  и
рады платить ему только за то, чтобы  он  ничего  не  изобретал,  все  его
изобретения и рационализаторские предложения кладут  под  сукно.  Но  дело
ведь не только в деньгах. Изобретатель - это творец, который хочет,  чтобы
его детище жило и приносило людям пользу, а не лежало на полке. Взять хотя
бы последний случай, когда  он  изобрел  невоспламеняющуюся  бумагу.  Едва
узнав об этом, главы страховых компаний и  магнаты  лесной  промышленности
так заволновались, что пригрозили закрыть лабораторию  мистера  Элтона,  а
перепуганный персонал предупредил его, что если он еще раз придумает нечто
подобное, они все подадут заявление об уходе.
     И вот теперь он снова затеял авантюру, да еще в  такой  области,  как
косметика и парфюмерия, где он ровно ничего не  смыслит.  А  там  тоже  не
дураки сидят. Он говорит, что в прошлый  раз  получил  хороший  урок,  но,
видно, он ему не пошел на пользу и  его  опять  раздавят,  как  таракашку.
Правда, он всегда умудряется получать неплохие  отступные,  но  настроение
после этого у него делается ужасное, и все сотрудники должны ходить вокруг
него на цыпочках недели две.
     Да, ему явно нужна опора в жизни, кто-то, кто бы был всегда  рядом  с
ним и мог морально его поддерживать и вообще заботиться о нем...
     Тут мисс Мэллисон случайно  бросила  взгляд  на  часы,  ужаснулась  и
бешено застучала по клавишам своей машинки.
     В половине первого мистер Элтон снова появился в конторе. Он подписал
бумаги, отпечатанные мисс Мэллисон, и стал натягивать пальто.
     - Ну, не пожелаете ли мне удачи, мисс Мэллисон? - спросил он.
     - Да-да, конечно, мистер Элтон.
     - Но, тем не менее, вы смотрите на меня,  как  на  ребенка,  которого
нельзя выпускать гулять одного.
     Мисс Мэллисон слегка покраснела.
     - Ах, что вы, мистер Элтон, просто я...
     - На этот раз можете не волноваться  -  я  не  собираюсь  производить
никаких революций. Видите этот пузырек? - сказал он, доставая  из  кармана
небольшой флакончик. - Так вот, я только скажу  мистеру  Гросбюргеру,  что
одной капли этой жидкости, опущенной в любые духи  достаточно,  чтобы  все
его конкуренты отступили. Такие вещи делаются каждый день. Это  называется
"ингредиент Х", или что-либо подобное. Никакого переворота.
     - Да, мистер Элтон, - сказала мисс Мэллисон не совсем уверенно.
     Он спрятал пузырек обратно в  карман.  При  этом  нащупал  в  кармане
какую-то бумажку.
     - Ах да, совсем забыл, - вот формула этого  препарата.  Не  лучше  ли
убрать ее в сейф, как вы думаете?
     - Конечно, мистер Элтон, я ее немедленно уберу,  и  от  всего  сердца
желаю вам удачи.
     - Спасибо, спасибо. Я, наверно, вернусь еще до вашего ухода.


     Некоторое время  мисс  Мэллисон  продолжала  сидеть,  уставившись  на
дверь, за которой исчез мистер Элтон. Потом она перевела взгляд на стол  и
увидела перед собой конверт с надписью:

                Средство для улучшения качества парфюмерии
                            Формула номер 68

     Она раскрыла конверт, бегло пробежала глазами химическую  формулу  на
листке бумаги и следующую за ней приписку,  озаглавленную:  "Специфические
свойства препарата". Несколько минут после этого мисс Мэллисон пребывала в
задумчивости, затем  снова  прочитала  все,  уже  с  большим  интересом  и
вниманием. Затем снова задумалась... А затем приняла решение.
     Она спрятала конверт с формулой в ящик стола, встала и направилась  в
лабораторию.
     Мистер Деркс был в лаборатории один  -  все  другие  сотрудники  ушли
обедать. При виде секретарши мистера Элтона он застыл с пробиркой в руках.
     - Ах, мисс Мэллисон, какой подарок судьбы - мы  можем  побыть  вдвоем
почти целый час! Как часто я мечтал об этом! Вы такая, такая...
     - Оставьте ваши излияния, мистер Деркс, -  сказала  мисс  Мэллисон  с
некоторым раздражением.  -  Я  пришла  сюда  не  за  этим.  Где  бутыль  с
препаратом номер 68? Мистер Элтон просил меня спрятать его в сейф.
     - Это очень благоразумно с его стороны.
     Он окинул взглядом полку с бутылями, нашел ту, что требовалась,  снял
ее и вручил мисс Мэллисон. Бутыль была почти полной.
     - Будьте с ней осторожны, -  сказал  мистер  Деркс,  -  эта  жидкость
посильнее джина и куда опаснее, не говоря уж о цене.
     - Благодарю вас, мистер Деркс, - сказала мисс Мэллисон вежливо.
     - Не стоит благодарности. Как часто я себе говорю: вот если  бы  мисс
Мэллисон была не секретарем, а химиком...
     - Перестаньте, прошу вас.
     - Но что поделаешь, - вздохнул мистер Деркс и снова  взялся  за  свои
пробирки.
     Вернувшись к себе в офис, мисс Мэллисон поставила бутыль  на  стол  и
долго глядела на нее. Затем она вынула конверт с формулой из ящика  стола,
еще раз пробежала его глазами, вздохнула,  положила  исписанный  листок  в
пепельницу и подожгла его. Бумага сгорела гораздо быстрее, чем  те  мосты,
которые она сжигала за собой, но принцип был тот же.  Потом  она  сняла  с
вешалки плащ, набросила его на плечи и ушла на обеденный перерыв. С одного
бока плащ несколько оттопыривался, скрывая бутыль с препаратом  номер  68,
которую она унесла с собой.


     Среди покупателей мистер Гросбюргер был  более  известен  под  именем
"Диана Мармион", так как стоял во главе  фирмы,  выпускающей  косметику  и
парфюмерию для "очаровательных -надцатилетних". Он не был одним из ведущих
дельцов  парфюмерного  бизнеса,  но  все  же  сумел  создать   себе   имя,
сконцентрировав внимание на "свежем  дыхании  неискушенной  юности",  поле
деятельности, менее эксплуатируемом его собратьями по  профессии,  которые
специализировались на производстве "таинственно манящих"  пряных  ароматов
для более зрелых дам.
     Все  эти  тонкости   благовонной   промышленности   были   совершенно
неизвестны Майклу Элтону, который не видел никакой разницы между духами  и
туалетной водой. Поэтому неудивительно,  что  вернувшись  в  офис  мистера
Гросбюргера после плотного ленча, Майкл не сумел найти правильный  путь  к
сердцу  этого  бизнесмена  и  начал  распространяться   об   экзотичности,
восторге, влечении и даже страсти, которые возбуждал его  новый  препарат.
Мистер  Гросбюргер  пытался  прервать  поток  его  красноречия,  терпеливо
объясняя, что  он  лично  специализируется  на  очаровании,  невинности  и
свежести утренней росы.
     Но Майкла не так-то просто было унять. Заранее выработав свой подход,
он продолжал нестись по прежним рельсам.
     Наконец мистер Гросбюргер не выдержал и встал с места.
     -  Да  поймите  же,  молодой  человек,  -  сказал  он,  -   что   мои
покупательницы - это нежные,  хрупкие,  юные  создания,  а  не  малолетние
представительницы древнейшей профессии! Вам лучше  обратиться  в  одну  их
французских фирм.
     На лице Майкла Элтона мелькнула тень разочарования.
     - Но вы же упускаете редчайший случай в жизни! - воскликнул он.
     Это не произвело особого впечатления на мистера Гросбюргера,  который
только и делал  целый  день,  что  нюхал  образцы  духов,  авторы  которых
повторяли то же самое. Но  он  не  хотел  прослыть  ретроградом  и  потому
сказал:
     - Ну, что там у вас? Давайте сюда - может,  я  вам  смогу  что-нибудь
посоветовать.
     Майкл вынул из кармана свой пузырек  и  поставил  его  на  письменный
стол. Мистер Гросбюргер взял  его,  вытащил  стеклянную  пробку  и  поднес
пузырек к носу. Он нахмурился,  затем  снова  понюхал  пузырек  и  сердито
посмотрел на Майкла.
     -  Вы  что,  издеваетесь  надо  мной,  молодой  человек?!  -   гневно
воскликнул он.
     Элтон успокоил его. Он объяснил, что его препарат вовсе  не  духи,  а
новое  вещество  без  запаха  и  цвета,  некий   активизирующий   элемент,
применимый к древнему искусству производства благовоний.  Чтобы  он  лучше
действовал, нужны особые условия, подобно тому, как вкус дорогого  коньяка
становится лучше, если  его  немного  согреть.  Мистер  Гросбюргер  слушал
Элтона, колеблясь между негативным отношением, основанным  на  многолетнем
опыте, и возможностью открытия новых перспектив на парфюмерном рынке.
     - Дайте мне, пожалуйста, флакон ваших духов -  безразлично  каких,  -
сказал Майкл Элтон, - сейчас вы все поймете.
     Мистер Гросбюргер хмыкнул, но все  же  выдвинул  ящик  стола,  достал
флакончик с этикеткой "Утренние лепестки" и подал его Элтону. Тот  добавил
туда две капли своего препарата и хорошенько встряхнул флакон.
     - Теперь будьте так добры и позовите сюда на минутку вашу секретаршу,
- сказал он.
     Мистер Гросбюргер нажал кнопку и вызвал мисс Бойль. Одновременно он с
удивлением смотрел, как Элтон плотно затыкал себе ватой ноздри.
     - У меня раздражение слизистой от длительной работы с  препаратом,  -
объяснил тот.
     Первое, что приходило в голову при взгляде на мисс Бойль, была мысль,
что природа обошлась с ней  слишком  сурово.  Но  так  как  альтернативное
решение вопроса о секретарше вызвало бы еще  более  суровое  поведение  со
стороны  миссис  Гросбюргер,  супруги   парфюмера,   последнему   пришлось
смириться с малопривлекательной  внешностью  своей  делопроизводительницы.
Элтон улыбнулся ей и попросил  разрешения  капнуть  немного  духов  на  ее
носовой платок. Мисс Бойль смущенно согласилась. Он осторожно отмерил  две
капли. Секретарша поднесла платок к носу и вдохнула аромат.
     - Да это совсем как наши "Утренние лепестки"!  -  воскликнула  она  и
слегка махнула платком, тем самым распространяя запах простеньких духов по
всей комнате.
     - Господи Боже, что с вами,  мистер  Гросбюргер?  -  воскликнула  она
вдруг. Ее удивление было вполне обоснованно:  мистер  Гросбюргер  выглядел
как человек, с трудом владеющий с собой и рушащий все внутренние преграды.
Наконец он выговорил задыхаясь:
     - Мисс Бойль, Гермиона, дорогая! Как же я был слеп!  Простишь  ли  ты
меня когда-нибудь?
     Мисс Бойль побледнела и отступила на шаг назад.
     - Н-но, мистер Гросбюргер, - пролепетала она заикаясь.
     - Нет, не обращайтесь ко мне больше так! Называй меня просто Сэмми, я
твой Сэмми, Гермиона! О, как же я был  слеп  -  я  не  знал,  что  райское
блаженство ожидает меня совсем рядом - стоит только руку протянуть. Как же
я не понимал, что ты, очаровательная Гермиона, центр и смысл  всего  моего
существования! Приди же в мои объятия!
     С этими словами мистер Гросбюргер встал из-за стола и раздвинув руки,
двинулся по направлению к мисс Бойль.
     - Помогите! - заблеяла перепуганная секретарша и бросилась к двери. -
Задержите его!
     Элтон понял, что  настало  время  вмешаться.  Он  надломил  ампулу  с
нашатырным спиртом, которую держал наготове, и сунул ее  под  нос  мистера
Гросбюргера. Воспользовавшись моментом, мисс Бойль выскочила из  кабинета,
как ошпаренная. Прошло несколько минут, прежде чем парфюмер пришел в себя.
     - Ну и ну! -  воскликнул  он,  вытирая  лысину  платком.  -  Вот  это
приключение! Да с кем еще - с мисс Бойль! Подумать только!
     Майкл Элтон вынул  вату  из  ноздрей.  Он  извинился  перед  мистером
Гросбюргером за несколько повышенную концентрацию своего препарата в духах
- флакончик был маленький и туда следовало добавить лишь  одну  каплю.  Но
мистер Гросбюргер, наверно, ухватил общую идею? Мистер Гросбюргер  сказал,
что ухватил. Пока он постепенно приходил в  себя,  его  инстинкт  делового
человека проснулся и подсказал ему, что перед ним действительно тот редкий
случай в жизни, который нельзя упустить. Все воротилы парфюмерного бизнеса
продали бы душу дьяволу за такую возможность улучшить свой товар. К  черту
все эти "Утренние  лепестки",  "Вечерние  ветерки"  и  "Лесную  свежесть!"
Обладая новым препаратом,  "Диана  Мармион"  учинит  такой  разгром  своих
соперников - всяких там Шанелей, Кристиан Диоров,  Хеленстайнов  и  прочих
бастионов благовония, что от них камня на камне не останется!
     -  Мы  должны  добавить  это  к  какому-нибудь  "знойному"   аромату,
чему-нибудь   "страстному".   Надо   будет   заказать   художнику   дизайн
специального флакона - ведь это деньги, молодой человек, огромные деньги и
слава! Конечно, сначала будут трудности со сбытом, но  хорошая  реклама...
Да, кстати: как мы назовем новые духи? М-мм... Ага, придумал: "Соблазн"!
     - А не будет ли это того... слишком фривольно, так сказать? - спросил
Майкл.
     - Нисколько, особенно если написать по-французски  и  произносить  на
французский манер "Seduction". Уж доверьтесь мне,  молодой  человек,  я  в
этих делах собаку съел. Скажите, а нельзя ли получать  препарат  еще  и  в
виде порошка, чтобы можно было, например, добавлять его в пудру для  лица?
Подумайте об этом.
     Затем они занялись составлением  контракта  -  мистер  Гросбюргер  не
любил откладывать дела в долгий ящик.
     Час спустя весьма довольный мистер Элтон вышел из кабинета еще  более
довольного  мистера  Гросбюргера.  Проходя  мимо  стола  мисс  Бойль,   он
предусмотрительно  задержал  дыхание  и  мило  улыбнулся  своей  невольной
помощнице. Но она этого даже не заметила. Мисс Бойль была  занята  страшно
трудным, но не лишенным приятности делом:  она  пыталась  держать  в  узде
несколько обступивших  ее  молодых  людей  с  явными  признаками  телячьей
влюбленности на лицах.
     Приподнятое настроение не покидало Майкла Элтона до его  собственного
офиса. Однако его несколько уязвило, что мисс Мэллисон  даже  не  оторвала
глаз от машинки, когда он вошел, а продолжала бешено печатать.
     - Эй, вы там! - крикнул  Майкл  весело.  -  Вас  что,  не  интересуют
результаты переговоров? Ну, так к вашему сведению, все  сошло  как  нельзя
лучше - наш препарат идет в  дело,  в  настоящее  дело!  Мы  скоро  станем
богачами, как вы на это смотрите, мисс Мэллисон, а?
     - Я... я очень рада, мистер Элтон, - сказала секретарша неуверенно.
     - Но по вашему лицу этого что-то не видно. Что случилось?
     - Да ничего, мистер Элтон, я действительно очень рада за вас.
     - Так почему же у вас глаза на мокром месте? -  Он  подошел  ближе  к
столу. - От радости, что ли? - Он немного помолчал, не зная,  что  сказать
дальше. - А от вас пахнет приятными духами... Как они называются?
     -  К-кажется,  "Утренние  лепестки",  -  прошептала  мисс   Мэллисон,
сморкаясь в носовой платок. - Я... - Тут она вдруг замолчала и  уставилась
на своего босса. В его глазах она увидела нечто  такое,  чего  никогда  не
замечала до сих пор! - Ах! - воскликнула она с трепетом в голосе.
     Майкл Элтон глядел на свою секретаршу, словно видел ее в первый  раз.
Она вся светилась,  как  будто  была  окружена  ореолом.  Ему  никогда  не
приходилось наблюдать что-либо подобное. Это было потрясающее открытие. Он
подошел вплотную, взял ее за руки и заставил подняться.
     - О, мисс Мэллисон! Джилль, дорогая! - воскликнул он. - Как же я  был
слеп! О, моя очаровательная, восхитительная Джилль!..
     Из груди мисс Мэллисон вырвался  непроизвольный  вздох  облегчения...
Конечно, ей еще предстояло многое объяснить и даже  кое-что  приврать,  но
игра стоила свеч: содержимого большой бутылки должно было  хватить  ей  до
конца жизни. А пока что...
     - Милый, милый мистер Элтон! - нежно проворковала она.


   Джон Уиндем.
   "Избери путь ее..."



 Перевод с английского Феликса САРНОВА.


     Не было ничего, кроме меня самой.
     Все остальное было пустотой - без времени, без пространства, без света,
без тьмы и в этой пустоте  была я. Впрочем, это "Я" не имело никакой формы -
у меня не было  ни чувств, ни памяти, лишь осознание себя. Хотела бы я знать
это "Я" (я - такая) и есть  душа? Мне казалось, я хотела это знать всегда, и
буду хотеть этого вечно...
     Каким-то образом безвременье закончилось.  Я стала понимать, что раньше
что-то было. Закончилось и отсутствие пространства, я куда-то двигалась.
     Что-то двигало меня то в одну, то в  другую сторону. Я не понимала, как
могу это чувствовать, -  снаружи не  было ничего, никакой точки  отсчета, по
которой можно  было хоть  как-то определить  направление движения,  я просто
знала,  что какие-то  силы дергают меня то туда, то сюда, как  бы  вступая в
противоборство  друг  с другом. Казалось, одна  сила овладевает мной,  чтобы
ослабить расшатать и дать возможность другой, противоположной,  силе войти в
меня в свою  очередь. Так  продолжалось некоторое время, пока мое  осознание
себя  самой не стало четче и  я не стала  размышлять,  какие силы борются во
мне, может быть, добро и зло... или жизнь и смерть.
     Меня  продолжало толкать  в разные  стороны, причем амплитуда колебаний
сокращалась до тех пор, пока меня не стало буквально перебрасывать  то туда,
то  сюда.  Неожиданно  и  резко  борьба  эта  кончилась.  Возникло  ощущение
движения, все быстрее и быстрее... наконец, стремительный полет в пустоте, и
падение...
     - Все в порядке, - сказал чей-то голос, - только пришла в сознание чуть
позже положенного. Нужно пометить это в ее карте. Какой номер? О, у нее  это
всего лишь в четвертый раз. Да-да,  конечно, отметьте все остальное в норме.
Она в сознании!
     Голос был женский  с  каким-то  легким и незнакомым акцентом. Я открыла
глаза, увидела  то приближающийся, то  отдаляющийся от меня потолок  и вновь
закрыла их. Другой голос, с таким же странноватым акцентом, произнес:
     - Выпейте это.
     Чья то рука приподняла мне  голову и в губы ткнулась чашка с жидкостью.
Я чуть  приподнялась, выпила содержимое и, закрыв глаза, вновь откинулась на
спину. Через некоторое время я ощутила прилив сил. Несколько минут я лежала,
глядя в потолок и размышляя: где я могу находиться? Мне не доводилось видеть
потолок такого цвета - кремово-розового. Внезапно я осознала, что дело вовсе
не   в  необычности   потолка  (точнее,  его  цвета),   а  в  необычности  и
неузнаваемости всего - я ничего не помнила. Я понятия не имела, кто я, где я
и как могла  здесь  оказаться. В  приступе панического  ужаса  я  попыталась
приподняться  и  сесть, но  чья-то  рука  помешала  мне  и вновь у  моих губ
оказалась чашка с жидкостью.
     - Вы в полном  порядке, - услышала  я женский голос. - Лежите спокойно.
Расслабьтесь.
     Я хотела спросить ее о чем-то, о чем-то важном, но вдруг ощутила жуткую
слабость трудно  было даже пошевелить языком. Первая волна  страха улеглась,
оставив лишь апатию  "Что могло со  мной случиться? - вяло соображала  я.  -
Может быть  несчастный случаи? Может, так  чувствуют себя в сильном шоке?" Я
не могла  найти никакого объяснения,  но меня это  перестало  занимать: ведь
кто-то за мной смотрит, кто-то заботится обо мне... и еще эта  слабость... с
вопросами можно было подождать.
     Наверное,  я  задремала. Не знаю, сколько  прошло  времени, но когда  я
вновь  открыла  глаза, мне явно  стало  лучше. Ужаса  не  было осталось лишь
удивление, - и некоторое время я  лежала, не двигаясь. С приливом сил ко мне
вернулось  любопытство - захотелось узнать, где я,  и я  тихонько  повернула
голову на подушке.
     В нескольких метрах от себя я увидела сложное приспособление на колесах
нечто  среднее  между кроватью и троллейбусом и на нем  - спящую  с открытым
ртом  женщину громадных размеров. Поначалу мне даже показалось,  что женщина
эта   находится  в  чем-то,  что  придает  ей  такую  огромную  форму,   но,
приглядевшись, поняла - это была она сама. Я отвела от нее взгляд и  увидела
еще два "троллика". На каждом покоилась такая же громадная фигура.
     Я стала пристальнее вглядываться в ту, что была ближе всех ко мне, и  к
своему удивлению, обнаружила, что она  выглядела очень молоденькой: двадцать
два,  ну от силы двадцать три,  не  больше. Она была довольно  симпатичная -
свежий румянец, коротко  остриженные  золотистые кудряшки, ее можно  было бы
назвать красивенькой, если бы.
     Прошло  минут десять,  и  возле меня послышался звук быстрых  деловитых
шагов.
     - Как вы себя чувствуете? - раздался чей-то голос.
     Я  повернула  голову, и на  какой-то момент мне  показалось, что передо
мной ребенок. Вглядевшись в черты лица под белой шапочкой, я поняла, что это
лицо  женщины,  никак  не  моложе тридцати  лет.  Не  дожидаясь  ответа, она
протянула руку к кровати и нащупала мой пульс. По-видимому,  он был в норме,
она удовлетворенно кивнула и сказала:
     - Теперь все будет в порядке, Мама.
     Я тупо смотрела на нее и не знала, как реагировать.
     - Машина уже ждет вас, - самым  естественным тоном добавила она, - как,
по- вашему, вы сумеете дойти?
     - Какая машина? Зачем? - машинально выговорила я.
     - Чтобы отвезти  вас домой, - ответила она с заученной профессиональной
кротостью.  -  Ну,  давайте  потихоньку  подниматься.  -  И с  этими словами
откинула одеяло.
     Я машинально взглянула на свое тело,  и у  меня пресеклось дыхание... Я
подняла  руку... огромный,  толстенный валик белой плоти, в ужасе уставилась
на  нее,  открыла   рот  и,  уже  теряя  сознание,  услышала  свой  режущий,
пронзительный крик...
     Открыв глаза, я увидела рядом с собой женщину (обыкновенных, нормальных
размеров) в белом халате. На шее у нее висел стетоскоп. Она смотрела на меня
с  недоумением и  растерянностью. Маленькая  женщина в белой шапочке  стояла
рядом  с  ней  и  торопливо  говорила:  "Доктор, она вдруг  закричала... так
неожиданно... и потеряла сознание".
     - Что это? Что со  мной? Я не знаю, я совсем не  такая... Не могу  быть
такой... Не могу, не могу, не могу... - Я говорила и не могла  остановиться,
хотя слышала свои тоскливые завывания как будто со стороны.
     Та,     которую     назвали     доктором,     по-прежнему     выглядела
недоуменно-растерянной.
     - Что все это значит? - спросила она, видимо, не в первый раз.
     - Понятия не имею, доктор, - опять быстро проговорила  маленькая. - Это
было так  неожиданно,  как  будто ей вдруг  стало  больно... Но я  не  знаю,
почему...
     - М-да... С ней все в порядке, она уже  выписана  и не может оставаться
здесь - нам сейчас понадобится ее место, - сказала доктор. - Я, пожалуй, дам
ей успокаивающего.
     - Но что случилось?! Кто я?..  Это какой-то кошмар!.. Я знаю, что  я не
такая!..  П-пожалуйста,  р-ради  б-бога,   скажите   мне!..  -  заикаясь   и
всхлипывая, умоляла я ее.
     -  Все  в порядке. Мама!  - Докторша участливо склонилась  надо  мной и
тихонько  дотронулась   рукой  до  плеча.  -  Вам  не  о  чем  беспокоиться.
Постарайтесь не волноваться. Скоро вы будете дома.
     К  постели  торопливо подошла еще  одна ассистентка  в  белой  шапочке,
ростом не выше первой, и протянула докторше шприц.
     - Нет! - вырвалось у меня. - Я  хочу знать, где я! Кто я?!  Кто вы? Что
со  мной  случилось?!  -  Я  попыталась выбить  шприц  у нее из рук, но  обе
маленькие ассистентки навалились на  мою руку  и держали ее пока докторша не
нашла иглой вену.
     Это действительно было успокоительное и очень сильное, - я  не лишилась
сознания  не,  выключилась,  а  как-то  отстранилась. Забавное ощущение: как
будто я была рядом и спокойно наблюдала за  собой со стороны, не утратив при
этом способности здраво рассуждать.
     Совершенно очевидно, что у меня потеря  памяти -  амнезия. Вероятно,  я
потеряла память  после какого-то  шока - так  бывает. Очевидно  также, что я
утратила  лишь  часть  памяти  -  часть,  касающуюся лично  меня: кто я, кем
работаю, где живу, словом, все, что касается меня самой. В остальном же... Я
не забыла... Не разучилась говорить,  не разучилась думать, и, кажется,  сам
механизм мышления не  нарушен.  Это  с одной  стороны. С  другой...  я  была
совершенно уверена,  что со  мной происходит,  что-то  не то.  Я  знала, что
никогда раньше не видела того  места,  где  сейчас находилась. Я знала,  что
было  нечто неправильное... что-то  страшное в  присутствии  двух  маленьких
ассистенток. И совершенно точно знала, что громадное тело лежащее здесь было
не  мое. Я не  могла вспомнить, какое лицо я должна  увидеть в  зеркале,  не
помнила, была я  молодой или старой, блондинкой или брюнеткой, но у меня  не
было и тени сомнения в том, что  я не  могла быть такой  громадной... Да, но
ведь тут лежало еще несколько  таких же громадных женщин, стало быть, это не
болезнь - иначе меня не отсылали бы "домой".
     Я все еще  продолжала обдумывать сложившуюся ситуацию, как вдруг  двери
помещения распахнулись, и меня осторожно покатили по пологой лестнице. Внизу
нас ожидала машина наподобие кареты "Скорой помощи" с распахнутыми дверцами,
за   которыми  виднелась   выкрашенная  в  кремово-розовыи   цвет  койка.  Я
механически отметила, что все происходящее напоминает самую обычную в данных
условиях  процедуру.  Восемь  миниатюрных  ассистенток   перетащили  меня  с
"троллика" на койку в "Скорой". Две из них  задержались -  поправили на  мне
одеяло  и  положили еще  одну  подушку  под  голову.  Когда  двери  за  ними
захлопнулись, машина тронулась с места.
     С  этого  момента во мне  стало расти  и  крепнуть чувство определенной
уверенности и  способности  контролировать ситуацию.  По  всей  вероятности,
думала я, со мной все же произошел  несчастный случаи, и на самом деле я еще
не пришла в себя.  Наверное, через  какое-то  время после...  после какой-то
катастрофы  я...  мне лишь начало казаться,  что я  пришла  в  сознание,  но
реально  я  была  лишь в  состоянии,  близком  к  сознанию, своего  рода сне
галлюцинации и рано или  поздно обязательно проснусь в  каких-то  нормальных
условиях, может быть, и незнакомых, непривычных  для меня, но укладывающихся
в нормальные человеческие представления.
     Я  удивилась как такая простая и  разумная мысль не пришла мне в голову
раньше  и,  в  конце  концов,  решила,  что  в  панический ужас меня ввергла
отчетливая реалистичность каждой детали в окружающей меня фантасмагории. Как
это было глупо  с  моей  стороны (несмотря  на всю детальную  реалистичность
происходящего) и вправду  поверить, что я стала каким то каким-то Гулливером
среди лилипутов! Когда я проснусь, над этим будет интересно поразмыслить.
     Правда  меня не  переставала  поражать детальная реалистичность  полное
отсутствие зыбкости, туманности в восприятии какая обычно бывает во сне. Все
вокруг было очень ясным отчетливым  реальным. Мои  собственные ощущения тоже
были очень реальны... например, недавний  укол... Все было очень достоверно,
и эта достоверность заставляла меня  внимательно присматриваться  ко  всему,
фиксировать каждую мелочь.
     Внутри "Скорая"  была выкрашена в  такой же розовый цвет, как и снаружи
только потолок  отливал  голубизной  и  по нему  там  и  сям были разбросаны
серебряные  звездочки.  На  передней   стенке  было  несколько  шкафчиков  с
одинаковыми ручками. Моя койка помещалась слева, с  другой стороны  были два
миниатюрных креслица из какого-то полупрозрачного, розоватого материала. Обе
стенки  представляли  собой  длинные широкие  окошки  с  розовыми  сетчатыми
занавесками. Из обоих окон была хорошо видна местность, по которой мы ехали.
     По  обеим сторонам дороги в некотором отдалении  от нее рядами высились
одинаковые строения - блоки. Каждый блок был ярдов пятидесяти длиной высотой
в  три  этажа  и  заканчивался  низковатой  черепичной  крышей.  Блоки  были
абсолютно одинаковые по конструкции,  но  разные по цвету. Местность  вокруг
была почти безлюдна, лишь  изредка мелькал женский силуэт - фигура в рабочем
комбинезоне,  косящая траву по бокам дороги  или склонившаяся  над цветочной
клумбой.
     Ярдах  в  двухстах  от  дороги стояли  более высокие большие блоки, над
некоторыми  из них высилось...  что-то вроде заводских труб.  Может,  это  и
впрямь были заводы или фабрики, а может, мне только так показалось.
     Дорога,  по которой мы ехали, все время петляла, встречного  транспорта
почти не  было, лишь изредка  проезжали  грузовики, большей частью  довольно
тяжелые. Все они были выкрашены в один  цвет и отличались друг от друга лишь
разными пятизначными  комбинациями из цифр  и букв.  По виду  вполне обычные
грузовики, какие можно увидеть где угодно.
     Так, петляя, мы ехали  минут  двадцать, пока  на одном  из поворотов не
наткнулись на  ремонт  дороги.  Машина  притормозила,  и  рабочие  сошли  на
обочину,  давая нам  возможность  проехать. Это  были  женщины или  девушки,
одетые в рабочие штаны, фуфайки без рукавов и грубые башмаки.  Волосы у всех
были  коротко острижены, некоторые были в кепках.  Все, как на  подбор, были
высокие, с загорелыми, пышущими  здоровьем  лицами,  с  широкими  плечами  и
мужскими  мускулистыми  руками.  Поначалу  они   смотрели  лишь  на  машину,
осторожно ползущую по ухабам и рытвинам, но когда мы поравнялись с ними, они
стали  заглядывать в окна. При виде  меня все  широко заулыбались и,  как по
команде, подняли правые  руки в каком-то ритуальном салюте. Их лица были так
откровенно приветливы и доброжелательны, что  я невольно улыбнулась в ответ.
Они  шли по  ходу машины,  соблюдая  определенную  дистанцию,  и  продолжали
смотреть на  меня как-то выжидающе  - улыбки  на их  лицах  стали  сменяться
удивлением.  Они переговаривались  между  собой,  но  слов  я,  конечно,  не
слышала:   некоторые  опять   вскинули  руки  в  ритуальном  жесте.  По   их
разочарованным  лицам  я  поняла, что от меня ожидали  чего-то большего, чем
просто ответная улыбка.  Мне пришло в  голову вскинуть руку в точно таком же
"салюте"  -  это  сразу  подействовало,  лица прояснились,  но  удивление на
некоторых  осталось. Наконец,  машина  выехала  на  ровную  дорогу,  набрала
скорость, и удивленные,  чем-то озабоченные  лица рабочих скрылись из  виду.
Что-то  они   должны   были   символизировать   в   моем   сне,   с   чем-то
ассоциироваться... Но символы эти  казались  мне  странными, необычными,  не
укладывающимися  в... Хотела  бы я  знать, что  именно  в  моем  подсознании
вызвало это  видение -  команда дружелюбно настроенных амазонок, встречающих
меня каким-то... военно-морским салютом вместо обычных кивков и приветствий?
Пока я раздумывала над этим, мы миновали последнюю вереницу блочных строений
и выехали на открытую местность.
     Передо  мной   простирались   зеленые  пастбища,  аккуратные,   местами
зеленеющие,  пашни, живые изгороди, над которыми вился  какой-то зеленоватый
туман,  деревья  и кустарники  с  молодыми  побегами. Яркое  весеннее солнце
освещало   эту   местность,   возделанную   и   распланированную   с   такой
аккуратностью, какая могла быть, как мне казалось, лишь на  картинке, только
изредка мелькавшие среди полей силуэты коров нарушали строгий геометрический
узор. Небольшие домики  точно вписывались  в  "узор": одинаковые по внешнему
виду,  на одинаковом  расстоянии  друг от друга, с одинаковыми  огородами по
одну  сторону  и садиками - по другую.  Что-то кукольное было во всем этом -
кукольное и  излишне упорядоченное. Дома  с аккуратными изгородями, цветы на
клумбах, деревца,  кустарники  - все было одинаковым... Интересно, что может
означать  такое  очевидное  подсознательное   стремление  к  аккуратности  и
порядку?
     Из  окна я увидела,  как  открытый  грузовик, следовавший впереди  нас,
круто свернул  на  узкую  дорогу  с  красивыми живыми  изгородями  по  обеим
сторонам, ведущую к аккуратненькой ферме. Возле фермы толпилось с  полдюжины
молодых женщин с какими- то инструментами  в руках. Одна из них  обернулась,
что-то сказала своим подругам, и все уставились на нас, подняв руки в том же
"салюте", как и те, на дороге.
     "Нелогично...  -  мелькнула  у  меня  мысль,  -  амазонки,  как  символ
превосходства... власти,  и  весь этот  ландшафт,  олицетворяющий пассивную,
аккуратную упорядоченность, подчиненность... Не вяжется друг с другом "
     Мы миновали ферму и поехали  дальше.  Так прошло  примерно три четверти
часа, а пейзаж за окном оставался неизменным и, казалось, простирался вплоть
до  самого  горизонта,  где  виднелись  очертания  низких  гор, - подернутых
голубоватой дымкой. С периодической аккуратностью возникали в окне небольшие
домики -  фермы,  иногда  мелькали  группы людей, работающих  в  поле,  реже
встречались одинокие фигуры, снующие вокруг домиков, возящиеся с тракторами,
но и те, и другие были слишком далеко, чтобы разглядеть их как следует.
     Слева от дороги начался длинный ряд деревьев - поначалу я подумала, что
это  обыкновенный  лес, но  потом  заметила,  что деревья  посажены  стеной,
верхушки  у всех  одинаково подрезаны - так  что этот ряд походил  больше на
искусственный забор, конец которого (или начало)  начинался метрах в  десяти
от  дороги. Мы  свернули  налево  и  остановились  перед высокими  воротами,
выкрашенными розовой краской.
     Откуда и почему взялось это обилие розового, я не могла понять. Розовый
цвет всегда казался мне пошловатым. Цвет плоти? Символ пылкой страсти?  Вряд
ли, тогда был бы ярко-красный. Я не представляла себе розовую страсть...
     Мы медленно ехали вперед, и нас окружало нечто среднее между  городским
садом и  макетом муниципального жилищного  строительства. По  обеим сторонам
дороги простирались  широкие  зеленые  газоны  с цветочными клумбами.  Среди
газонов произвольно, без всякого плана стояли  трехэтажные блоки.  Несколько
амазонок  в  темно-красных  фуфайках  и  штанах  возились с  клумбой прямо у
дороги,  и нам  пришлось  переждать,  пока  они  не оттащат свою  тележку  с
тюльпанами  и  не дадут  проехать.  Они  отсалютовали мне знакомым  жестом и
проводили улыбками.  Я отвела  от них глаза, и  на  секунду  мне показалось,
будто со  зрением  у меня что-то случилось: мы миновали один блок, другой, а
третий... Он был белый в  отличие от всех остальных (розовых), но  дело не в
этом - он был раза в три меньше...
     Я  растерянно  поморгала  ресницами,   но  блок  оставался  по-прежнему
маленьким. Чуть поодаль, с трудом переставляя ноги, шла по  газону громадных
размеров женщина  в  розовой  хламиде. Вокруг  нее вертелись  три  маленькие
женщины в  белых комбинезонах, казавшиеся рядом с ней  детьми нет,  даже  не
детьми,  а  крохотными  куколками.  Глядя  на  эту картину,  я  растерялась:
расшифровать такую комбинацию "символов" мне было просто не под силу.
     Машина резко свернула вправо,  и мы остановились перед  крыльцом одного
из розовых блоков, разделенным вдоль перилами, справа шли обычные ступеньки,
а слева - раза в три меньше и чаще.
     Три автомобильных гудка возвестили о нашем приезде. Секунд через десять
полдюжины маленьких женщин сбежали с крыльца, и я услышала чей-то голос.
     - С приездом. Мама Орчиз! Вот вы и дома!
     Моя  койка плавно соскользнула  вниз, и  они осторожно поставили ее  на
землю. Молодая женщина, на комбинезоне которой был  нарисован розовый крест,
заботливо склонилась надо мной.
     - Как вы думаете, Мама, сумеете сами дойти!?
     Дойти? - машинально переспросила я - Конечно, могу. - И с этими словами
я села на койке, поддерживаемая как минимум четырьмя парами рук.
     Мое  уверенное "конечно", кажется,  не оправдало себя -  я  поняла это,
когда меня с трудом поставили на ноги. Даже  с помощью всех карлиц это было,
мягко  говоря,  не просто  -  я  едва  отдышалась  и окинула  взглядом  свою
громадную массу, прикрытую розовой хламидой.  У меня  мелькнула мысль о том,
что  позже,  когда  я  проснусь  и  буду анализировать свои впечатления, мне
придется смириться с дикой безвкусицей всех этих символов, что бы они там ни
означали. Я попробовала осторожно шагнуть вперед, со стороны это  выглядело,
наверное,  не очень-то эстетично. Маленькие  женщины суетились  и  хлопотали
вокруг  меня как взбудораженные несушки - ни одна  не доставала мне  даже до
локтя. Впрочем, самым  трудным  был первый шаг, дальше дело пошло лучше, и я
под  облегченные  и  радостные  возгласы моей  "команды"  с  трудом  одолела
ступеньки крыльца. Наверху мне дали немного отдышаться,  а потом мы вошли  в
прямой как стрела коридор, свернули налево, и там впервые за все это время я
столкнулась с зеркалом.
     Мне  пришлось  собрать  всю свою волю, чтобы остаться спокойной хотя бы
внешне. Увидев  свое  отражение,  я в течение нескольких  секунд боролась  с
подступающей  к  горлу  истерикой,  это  была   жуткая  пародия  на  женщину
слоноподобные   женские   формы,  выглядящие   еще  более  громадными  из-за
свободного, хламидообразного  розового  одеяния, прикрывающего... К счастью,
хламида прикрывала все,  кроме  головы и  рук. Но  и  этих частей тела  было
вполне  достаточно,  чтобы  вызвать ужас руки,  голова и, наконец, лицо были
чистенькими, ухоженными, даже миловидными, но принадлежали явно девочке. Эта
"девочка" выглядела  вполне симпатичной, но ей никак нельзя было дать больше
двадцати. Мягкие, вьющиеся волосы, аккуратно  уложенные в короткую прическу,
розовый  цвет  лица,  красные,  но  без  намека  на  помаду,  изящные  губы.
Голубовато-зелеными глазами из-под  слегка  изогнутых бровей она внимательно
смотрела на меня, на суетящихся рядом карлиц и...
     Я  пошевелила  губами - и она сделала  то же самое, я приподняла руку -
она  повторила мой жест... Мой панический  ужас сменился жалостью и чувством
сострадания к бедняжке: мне было жалко ее до слез, потекших по моим щекам. У
нее тоже по лицу текли слезы.
     Одна из маленьких женщин схватила меня за руку.
     - Мама Орчиз! - тревожно воскликнула она. - Что с вами, родная!?
     Я не могла вытворить  ни слова, да и что я могла ей сказать? Я  ощутила
на  своем теле  прикосновение  маленьких ладоней  - ласковые, успокоительные
похлопывания, медленно тронулась с места  и  двинулась к распахнутой  двери,
сопровождаемая тревожно-ласковыми причитаниями карлиц.
     Мы вошли  в помещение,  показавшееся мне  одновременно  и  будуаром,  и
больничной палатой.  Будуаром - из-за того, что все  вокруг - ковер на полу,
кресла,  подушки,  абажур,  занавески на  окнах  - было  розовым. Больничной
палатой - из-за шести стоящих двумя рядами коек, одна из которых пустовала.
     Комната была очень просторной: возле каждой койки стояли стул и столик,
а  в середине был большой  стол украшенный  вазочками с цветами, и несколько
низких удобных кресел. Откуда-то слышалась легкая сентиментальная музыка. На
пяти койках лежали такие  же громадины, как я две карлицы поспешили откинуть
розовое покрывало с шестой  - незанятой. Обитательницы пяти  коек  повернули
лица в мою сторону.
     - Привет, Орчиз! - дружелюбно поздоровалась одна и нахмурилась, заметив
следы слез на моем лице. - Что случилось? Тебе было плохо?
     Я  взглянула   на   ее  миловидное   личико,  темно-каштановые  волосы,
разметавшиеся по подушке. На вид ей было не больше двадцати трех. Все... все
остальное скрывал розовый сатин покрывала. Я  не могла сейчас  выговорить ни
слова - лишь изо всех сил постаралась улыбнуться ей в ответ.
     Мы приблизились к незанятой  койке,  и  после множества приготовлений я
была водружена на нее. Путешествие от машины к постели здорово вымотало меня
- я была  почти без сил. Две карлицы  расправили  на мне покрывало, а третья
достала носовой платок и осторожно вытерла слезы на моем лице.
     - Все хорошо дорогая - тихонько  и ласково проговорила она - все хорошо
вы  дома. Когда чуть-чуть отдохнете,  все пройдет. Попробуйте сейчас немного
поспать.
     -  А что это с  ней?  - послышался чей-то  резковатый  голос с одной из
коек. - Чего она так разнюнилась?
     Маленькая женщина с носовым платком быстро обернулась на голос
     - Ни  к чему  этот тон Мама  Хэйзел!  -  быстро  сказала она. -  Все  в
порядке, у  Мамы  Орчиз  четверо прелестных малюток! Ведь правда дорогая?  -
обратилась она ко  мне - Просто сейчас она немного устала с дороги. Только и
всего.
     Вокруг  меня  по-прежнему суетились  карлицы.  Одна  из них подала  мне
стакан  с какой-то жидкостью  - по виду обыкновенная вода,  и  я  машинально
выпила. Во рту остался едкий странноватый привкус,  но он быстро прошел. Еще
немного суеты и моя  команда оставила  меня наедине с пятью  обитательницами
палаты.
     Затянувшаяся неловкая  пауза была прервана девушкой,  которая первая со
мной поздоровалась.
     - Куда посылали тебя на отдых, Орчиз? - спросила она.
     -  Отдых? - машинально повторила я  за ней. Все, включая, спрашивавшую,
уставились на меня с изумлением.
     - Я не понимаю о чем вы... - сказала я.
     Они продолжали глазеть на меня с вялым удивлением.
     - Вряд ли  ей дали как следует отдохнуть, - заметила одна, - я никак не
могу  забыть свой  последний  отпуск.  Меня отправили к  морю  и даже выдали
небольшой автомобиль,  так что я вдоволь покаталась по  побережью.  Нас было
всего шесть Мам, включая и меня и все  к  нам  чудесно относились. А  ты? Ты
ездила на море или в горы?
     Я понимала,  что  за этими  вопросами последуют другие,  и  постаралась
собраться  с мыслями. Наконец, я  нашла,  как мне  показалось  самый простой
выход из своего дурацкого положения.
     - Я не помню, - сказала я, - я... ничегошеньки не помню и... Кажется, я
вообще потеряла память.
     Мое заявление было встречено не очень доброжелательно.
     -  Ах, вот  как?  -  довольно едко отреагировала та, которую  карлица с
крестом  на  груди  называла  Хэйзел.  -  Я сразу  подумала, что  тут что-то
неладно. И ты, конечно, не можешь  вспомнить, Первого  ли класса были у тебя
младенцы в этот раз?
     -  Не  будь дурочкой Хэйзел  - тут же  вмешалась другая  -  конечно же,
Первого, иначе  Орчиз  не была бы  здесь, - ее перевели бы к Матерям Второго
разряда  и  отправили в  Уайтвич... Когда  это с  тобой случилось  Орчиз?  -
участливо обратилась она ко мне.
     -  Я...  Я  не  знаю, -  пробормотала я, - я ничего не помню,  что было
раньше до сегодняшнего утра в больнице. Все... все куда-то ушло...
     - В больнице? - насмешливо переспросила Хэйзел.
     - Она, наверное, имеет в виду Центр, - сказала другая. - Но Орчиз!.. Ты
хочешь сказать, что не помнишь даже нас!?
     -  Не помню,  - подтвердила я. - Мне  очень жаль,  но  я  действительно
ничего не помню до сегодняшнего утра в боль... в Центре.
     - Это странно, - с недоброй усмешкой высказалась Хэйзел. - А  они знают
об этом?
     - Наверняка знают, - ответила ей другая. - Я думаю, они не считают, что
память может иметь какое то отношение к классу детей. Да и почему она должна
иметь к этому отношение? Послушай Орчиз...
     -  Дайте ей отдохнуть! -  вмешалась третья -  Мне кажется,  она неважно
себя  чувствует после Центра, да еще эта дорога. Не обращай на них внимания,
Орчиз, родная. Постарайся заснуть, а когда проснешься, я  уверена, все будет
в порядке.
     Я с благодарностью последовала  ее совету. В сложившейся ситуации я все
равно ничего  не могла  придумать, так  как здорово  устала. Я  пробормотала
"спасибо"  и откинулась на подушки,  демонстративно закрыв  глаза.  К  моему
удивлению - никогда не слышала,  что во время галлюцинации можно уснуть -  я
заснула...
     В  момент  пробуждения я  было  понадеялась,  что  мой странный  кошмар
кончился. К сожалению,  ничего не изменилось:  кто-то легонько тряс меня  за
плечо, и первое что я увидела, - это лицо главной карлицы вровень с моим.
     - Ну, как дела? - обычным бодрым голосом медсестры  спросила она. -  Мы
поспали, Мама Орчиз, и нам, конечно же, стало лучше?
     За  ее  спиной  показались   еще  две  маленькие  женщины,  подкатившие
небольшой закусочный столик к моей постели. Они поставили его так, чтобы мне
было  удобно дотянуться до него... В жизни я не видела такого количества еды
для одного человека.  Я  хотела  запротестовать, но сразу сообразила,  что в
этом  есть  определенная логика - количество еды было вполне пропорционально
обилию моей плоти представляющейся сейчас вроде здоровенного облизывающегося
рта. Сознание  мое как бы  раздвоилось  какая-то часть его "отстранилась", а
все  остальное торопливо поглотило две или три  рыбины, большущего цыпленка,
несколько кусков  мяса, груду овощей,  блюдо фруктов залитых кремом и  литра
два с  половиной молока - и все это без малейших усилии. Изредка посматривая
по  сторонам  во  время еды, я  видела,  что  остальные Мамы  точно  так  же
обходились  с  содержимым  своих столиков.  Я  ловила на себе их  любопытные
взгляды,   но  сейчас  они  были  слишком  заняты  поглощением  пищи,  чтобы
продолжать расспросы. Я стала думать, как бы избавиться от их вопросов, если
бы здесь  была какая-нибудь книга  или журнал,  я могла бы  сделать  вид что
поглощена чтением. Это, правда, не очень вежливо по  отношению  к ним  но...
Когда маленькие ассистентки вернулись, я  попросила одну из них принести мне
что-нибудь  почитать.  Эта  простая  в  общем-то  просьба  произвела  крайне
неожиданный эффект: две ассистентки, катящие столик уронили его на  пол, та,
что была ближе ко мне на секунду застыла, как в столбняке с изумленным лицом
потом взгляд ее стал подозрительным и, наконец, жалостливо-участливым.
     Не совсем еще пришли в себя, дорогая? - спросила она.
     - Да нет, - пробормотала я, - я... я пришла в себя.
     - Может вам лучше попробовать опять заснуть?
     - Не хочу больше спать - возразила я - а хочу что-нибудь почитать...
     - Боюсь, вы  сильно  утомились Мама. - Она неуверенно дотронулась рукой
до моего плеча. - Ну, ничего. Я думаю, это скоро пройдет.
     -  Не  понимаю, -  с  возрастающим раздражением начала я.  -  Если  мне
захотелось немного почитать...
     - Ну-ну, дорогая,  - она выдавила  из себя  заученную  профессиональную
улыбку,  -  не  стоит нервничать.  Вам  нужно немного отдохнуть.  Вы  просто
устали, иначе... Где, скажите на милость, вы слышали о читающей Маме?
     Поправив на мне покрывало, она  вышла из палаты и оставила меня наедине
с пятью  ее обитательницами уставившимися на меня в немом изумлении. С койки
Хэйзел послышалось насмешливое хихиканье, а потом  несколько  минут в палате
стояла полная тишина.
     Затянувшуюся паузу прервала Хэйзел.
     -  Почитать!  - насмешливо фыркнула она. - А написать что-нибудь ты  не
хочешь?
     - Почему бы и нет? - сорвалось у меня с языка.
     Вновь наступило молчание. Они с улыбкой переглянулись.
     - Да что в самом деле тут странного? - раздраженно обратилась я ко всем
сразу. - Я обязательно должна была разучиться читать? Или писать?
     - Орчиз, дорогая... - неуверенно и  мягко начала одна из них, - тебе не
кажется, что надо бы... посоветоваться с врачом а? Просто посоветоваться?
     - Не  кажется  -  ответила я довольно резко. - Со мной все в порядке. Я
просто  хочу понять.  Я ведь не сказала ничего  особенного, просто попросила
принести какую-  нибудь  книгу... А вы все смотрите на  меня  так,  словно я
сошла с ума. Но почему?
     После  неловкой  паузы  та,  что  была  настроена  ко  мне  дружелюбнее
остальных, почти в точности повторила слова маленькой ассистентки.
     - Орчиз дорогая  постарайся взять себя в руки, зачем Маме - читать? Или
писать?
     Разве от этого она станет рожать лучших детей!?
     - Но ведь кроме детей есть и другие вещи в жизни, - ответила я.
     Молния,  внезапно разорвавшаяся  в  комнате, не  произвела  бы большего
эффекта. Никто из  них не мог произнести  ни  слова, даже  Хэйзел онемела от
изумления.
     Да  что  же это  господи! не выдержала я. - Что это за бред!.. Орчиз...
Мама Орчиз... Что за галиматья! Где я?! В сумасшедшем доме?
     Я  дала  волю своей  злости  дважды повторила, что никакая я не Мама, а
потом к своему стыду разревелась.
     Они  смотрели  на меня  с  жалостью  и участием. Лишь  Хэйзел,  победно
оглядев всех, сказала:
     - Говорила я, что с ней что-то неладно? Она просто рехнулась вот и все!
     Та, которая с самого начала вела себя  дружелюбно, мягко  обратилась ко
мне:
     - Послушай, Орчиз, подумай сама, кем еще ты можешь быть, если не Мамой?
Ты самая настоящая Мама, Первого  класса  Мама,  уже трижды рожавшая. У тебя
двенадцать зарегистрированных малюток Первого разряда. Уж, во всяком случае,
этого ты не могла забыть!
     Странно, но ее слова опять вызвали у меня слезы -  я почувствовала, как
что-то пытается проявиться в зияющей пустоте моего сознания.  Я не понимала,
что это, но оно явно заставляло меня сейчас страдать.
     Господи!..   -  простонала   я.   -  Это  же  жестоко.  Почему  это  не
прекращается? Почему оно  не  уйдет и не оставит меня в  покое? Тут какое то
какое-то...  издевательство,  какая  то  страшная насмешка...  Только  я  не
понимаю, что со  мной  случилось? Я же не Сумасшедшая... Нет... Ну, помогите
же мне кто-нибудь!
     Я изо  всех сил  зажмурилась,  страстно желая, чтобы вся  эта кошмарная
галлюцинация кончилась. Но ничего не  изменилось.  Когда  я резко распахнула
глаза  все  они  по- прежнему глазели на меня  в тупом  изумлении  на  своих
молоденьких мордашках, торчащих из розового сатина.
     - Что  бы  там  ни  было, я отсюда выберусь!  -  произнесла  я  вслух и
напряглась.
     Мне  потребовались  все мои  силы,  чтобы просто сесть  на постели.  Не
обращая внимания  на глазеющих  Мам,  я попыталась спустить  ноги с кровати.
Господи,  какое  кошмарное  видение сон. Я услышала свой  собственный голос:
"Помоги  же  мне, родной...  Дональд, милый,  пожалуйста,  помоги  мне!.." И
неожиданно с  произнесенным вслух словом "Дональд" в голове у меня произошел
щелчок,  и мозг как бы  осветился изнутри. Неожиданно я поняла, в чем именно
заключалась жестокость этого кошмара. Я поглядела на своих соседок по палате
- они по-  прежнему глазели  на меня  в немом изумлении близком к  ужасу.  Я
оставила никчемные попытки подняться и, откинувшись на подушки, сказала.
     - Больше вы не сможете дурачить меня. Теперь я хотя бы знаю, кто я.
     - Но Мама Орчиз, начала одна.
     -  Хватит!  -  резко прервала  я ее.  Острая жалость  к себе  сменилась
горечью и обидой. - Никакая я не мать. Мне просто не повезло! У меня был муж
очень недолго и я... я хотела  чтобы у  меня были дети  от  него  - хотела и
только!
     Последовала   пауза   довольно   странная   пауза.  Я  ждала   каких-то
перешептываний, реплик,  но,  казалось,  меня просто не  услышали...  или не
поняли. Наконец та, что лежала на соседней койке решилась.
     - Что такое муж? - спросила она мягко с легким недоумением.
     Я пристально  вгляделась в лицо каждой: ни на  одном не было  намека на
насмешку,  не было ничего, кроме удивленного  детского недоумения. Я была на
грани  истерики, но каким  то образом мне удалось взять себя в руки. Раз эта
чертова галлюцинация не уходит - подумала  я - что ж будем играть в эту игру
дальше и посмотрим чем  она кончится. С  самым  серьезным видом  я принялась
объяснять им, подбирая простые слова и понятия:
     - Муж - это тот мужчина, которого женщина выбирает себе...
     Судя по их лицам, они  ничего не поняли, но не прерывали меня,  пока  я
сама  не остановилась. Моя  соседка по койке спросила крайне озадаченным, но
по-прежнему мягким и участливым тоном. Что такое мужчина?
     После окончания моей речи воцарилось гробовое молчание.  Но меня сейчас
занимало другое...
     Теперь я  знала, что  меня зовут Джейн.  Еще раньше  меня  звали  Джейн
Саммерс, потом, выйдя замуж за Дональда, я стала Джейн Уотерлей. Мне было...
мне  было  двадцать четыре, когда мы  поженились,  и... двадцать пять, когда
Дональд  погиб,  через шесть  месяцев после  нашей свадьбы. Все. На этом все
кончалось. Мне казалось, это было вчера, но ничего больше я не помнила.
     До этого момента память вернулась ко  мне  полностью: родители, друзья,
дом,  школа, практика,  работа  в Рэйчестерской  больнице. Я  вспомнила, как
впервые увидела Дональда, когда его привезли к нам со сломанной ногой, и все
что у нас было дальше...
     Я вспомнила, какое лицо должна была увидеть, глядя на себя в зеркало, -
более  удлиненное,  покрытое  легким загаром, рот  - меньше,  волосы  слегка
вьющиеся,  глаза - карие широко посаженные, взгляд - тоскливый...  Теперь  я
знала,  как  должна  была  выглядеть  вся  -  чуть вытянутая  длинноногая  с
маленькой грудью. Хорошее нормальное тело, просто нормальное обычное которое
я принимала, как должное, пока Дональд  своей любовью  не заставил гордиться
им...
     Я взглянула на  колыхающуюся  массу,  закрытую розовым сатином,  и меня
захлестнула  волна  жуткого отчаяния: если б только сейчас со  мной оказался
Дональд, он любил бы  меня, ласкал, утешал и, главное, сказал бы,  что я  не
такая, что все это только кошмарный сон... И в то же время одна мысль о том,
что Дональд может увидеть меня такую, привела в ужас. Потом я вспомнила, что
Дональд уже никогда не увидит меня никакую, и слезы вновь потекли из глаз.
     Пятеро  соседок  продолжали  молча лежать  и  смотреть  на меня  широко
раскрытыми глазами. Так прошло примерно полчаса, а потом дверь отворилась, и
в палате появилась целая команда маленьких женщин  в белом. Я заметила,  что
Хэйзел  сначала  хотела  что-то  сказать  "командирше",  но  потом,  видимо,
передумала.  К  каждой  койке  подошли  по две  карлицы, синхронно  откинули
покрывала, засучили рукава своих комбинезонов и принялись за массаж.
     Поначалу это было даже приятно: действовало успокаивающе и расслабляло.
Но чем  дальше, тем  меньше мне это нравилось,  пока наконец не стало просто
больно.
     - Хватит! - резко сказала я.
     Карлица остановилась, как-то безлико улыбнулась и продолжила.
     - Я сказала, хватит! - повторила я громче и оттолкнула ее.
     Мы встретились взглядами: в ее глазах были обида и укор,  хотя на губах
по- прежнему  профессиональная  улыбка.  Она  застыла  в  нерешительности  и
глянула на свою напарницу.
     - И вы тоже! - добавила я. - Достаточно.
     Вторая карлица  даже не  повернула  головы, продолжая  работать руками.
Первая, поколебавшись  секунду, подошла ко мне и... вновь принялась за дело.
Я  приподнялась  и  толкнула  ее сильнее. Наверное, в этой  руке, похожей на
окорок, было гораздо больше силы, чем я думала: от моего толчка она отлетела
на середину комнаты и упала.
     Все  в палате  на мгновение застыли, но  пауза была  короткой:  карлицы
вновь принялись  за  работу. Я  оттолкнула  и  вторую массажистку,  процедив
сквозь зубы:
     - Держись от меня подальше!
     Они остановились,  глядя  друг  на  друга  непонимающими, тоскливыми  и
испуганными глазами. К нам приблизилась "командирша" - с розовым крестом  на
груди.
     - Что случилось, Мама Орчиз? - спросила она.
     Я сказала, что мне больно. Лицо ее выражало удивление.
     - Все верно. Так и должно быть. Это нужно.
     - Может, и так, но мне это не  нужно, -  твердо ответила я,  - и больше
они со мной этого делать не будут.
     - Орчиз свихнулась! - раздался голос Хэйзел. - Она тут рассказывала нам
отвратительные гадости!.. Она явно помешанная!
     Маленькая женщина посмотрела на нее, а потом на  всех остальных: кто-то
утвердительно  кивнул, другие отводили глаза, но на всех лицах было какое-то
отвращение. Тогда она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом.
     -  Вы,  двое,  ступайте  с  докладом,  -  обратилась  она  к  маленьким
массажисткам, и, когда  те, плача,  вышли  из комнаты,  вновь  окинула  меня
долгим и внимательным взглядом.
     Через  несколько минут все остальные  массажистки  закончили  работу  и
ушли, нас опять было шестеро. Молчание прервала Хэйзел.
     - Поганая  выходка, - бросила она. - Мальки делали то, что им положено,
и только.
     - Может, им это и положено, но мне это не нравится, - сказала я.
     -  И поэтому  бедняжек теперь  должны избить.  Но я  думаю,  тут  опять
сработает "потеря памяти" -  ты ведь  просто  забыла,  что обслугу, если она
расстроит чем-то Маму, бьют? - с едкой иронией осведомилась Хэйзел.
     - Бьют? - с трудом выговорила я.
     - Бьют! - передразнивая мой сдавленный голос, ответила она. -  Но  ведь
тебе-то все равно, что с ними делают. Уж не знаю,  что с тобой случилось, но
как  бы там  ни  было. Я  тебя всегда  недолюбливала  Орчиз,  хотя остальные
считали, что я не права. Ну, уж теперь-то мы все убедились!..
     Никто  не возразил, и я поняла, что все в душе согласны с ней. Это было
тяжелое чувство, но, к счастью, меня отвлекли от него распахнувшиеся двери.
     В палату вошла старшая ассистентка с шестью карлицами, но на этот раз с
ними  была  властная  красивая  женщина  лет  тридцати,  при виде  которой я
испытала  невольное  облегчение  она не была  ни  амазонкой  ни  карлицей ни
громадиной - на  фоне остальных, правда, она выглядела чересчур высокой,  но
на самом деле - нормальная молодая женщина с приятными чертами лица, коротко
остриженными каштановыми волосами в  черной юбке, видневшейся из-под  белого
халата.  Старшей  ассистентке приходилось почти бежать  чтобы  поспевать  за
женщиной -  она  забавно  семенила  рядом  бормоча: "Только  что  из Центра,
Доктор".
     Женщина остановилась возле моей койки, карлицы сгрудились за ее спиной,
неодобрительно  посматривая  на меня.  Она  всунула  мне  в  рот термометр и
пощупала Пульс. Потом деловито осведомилась:
     - Головная боль? Боли? Если есть, где?
     Она внимательно оглядела меня. Я тоже не сводила с нее глаз.
     - Тогда почему... - начала было она.
     - Она свихнулась! - раздался голос Хэйзел. -  Она говорит, что потеряла
память и не знает нас.
     - Она говорила об ужасных отвратительных вещах! - добавила ее соседка.
     - У нее бред! - опять послышался голос Хэйзел. - Она  думает, что умеет
читать и писать.
     При этих словах женщина улыбнулась.
     - Это правда? - спросила она.
     - Но почему бы мне не... впрочем, это ведь легко проверить.
     По-видимому, она не ожидала такого ответа, на  секунду  замешкалась, но
быстро взяла себя в руки. На ее губах заиграла усмешка.
     - Очень  хорошо, -  сказала она  тоном, которым обычно  разговаривают с
расшалившимися  детьми, достала  из кармана миниатюрный  блокнот и протянула
его мне вместе  с  карандашом. Мне  неудобно было  держать карандаш,  тем не
менее я довольно четко вывела: "Я сама понимаю, что брежу и вы - часть этого
кошмара".
     Хейзел  хихикнула, когда  я  возвратила блокнот  и карандаш  женщине  -
врачу. Та взглянула мельком на него и челюсть у нее, конечно, не отвисла, но
усмешка мгновенно сползла с  губ.  Она посмотрела на меня  пристально, очень
пристально,  а все остальные, видя  выражение ее лица,  затихли, как будто я
показала здесь какой-то сверхъестественный фокус. Врач повернулась к Хейзел:
     - О чем она вам говорила? Какие "отвратительные" вещи?
     - Ужасные вещи! - не сразу ответила Хейзел. - Она  говорила о... людях,
как о животных. Что они... Ну, что они двуполые. Это было отвратительно!..
     Врач секунду колебалась, потом повернулась к старшей ассистентке.
     - Отвезите ее в смотровую.
     Когда она вышла, "карлицы" засуетились вокруг меня, подкатили к постели
низенький "троллик", помогли мне перевалиться на него и вывезли из палаты.
     Я оказалась в маленькой комнате с розовыми обоями. Напротив меня сидела
врач  с  блокнотом   и   карандашом   в  руках.  Выражение   ее   лица  было
мрачно-сосредоточенным:
     - Итак  -  проговорила она - кто  рассказал вам всю эту чушь о двуполых
людях? Мне нужно знать ее имя. Где вы проводили отпуск после Клиники?
     - Не знаю, - ответила я. - Эта галлюцинация, или бред, или словом, этот
кошмар начался в том месте, которое вы называете Центром.
     Она покраснела от гнева, но сдержалась и спокойно произнесла.
     - Послушайте Орчиз,  вы были в полном порядке, когда вас шесть  месяцев
назад  увозили отсюда в Клинику, где вы  родили детей, как положено. Но... В
этот  период  кто-то напичкал вам голову всей этой  галиматьей  и научил вас
читать  и писать.  Теперь вы  мне  скажете,  кто  это  сделал.  Причем  хочу
предупредить, что со мной номера с "потерей памяти" не пройдут.
     - Ох, ради бога, пошевелите же своими мозгами! - устало выговорила я.
     - Я могу выяснить в  Клинике, куда они вас посылали.  И могу выяснить в
Доме  Отдыха,  кто  были ваши  соседи, но  я  не  хочу попусту терять время.
Поэтому я прошу вас сказать мне это. Вы скажете это сами, Орчиз, мы не хотим
прибегать к другим мерам, - веско закончила она.
     - Вы  не там ищете.  - Я покачала головой. -  Галлюцинация  началась  в
Центре. Как это произошло и что было с Орчиз до того, я  не могу вам сказать
просто потому, что не помню.
     Она   была   явно   чем-то  озадачена,   поразмышляла   секунду,  потом
нахмурилась.
     - Какая галлюцинация?
     - Как какая? Все это... и вы  в том, числе. - Я  обвела рукой  все, что
меня  окружало, - это  громадное тело, эти малютки... вообще  все. Очевидно,
все  это  спроецировало мое подсознание,  и теперь меня  это очень тревожит,
потому  что... потому  что  это  никак не  похоже  на  результат  подавления
желаний...
     Она смотрела на меня широко открытыми от изумления глазами.
     -  Кто,  черт  возьми, говорил вам о подсознании, подавлении желаний  и
вообще?..
     - Не  понимаю, почему в... пусть галлюцинации, но почему я  обязательно
должна быть невежественной тупицей? - возразила я.
     - Но Мама не может ничего знать о таких вещах. Ей это не нужно!
     -  Послушайте! - Теперь мне пришлось набраться терпения. - Ведь  я  уже
сказала вам и говорила тем несчастным в палате  никакая  я не Мама. Я  самая
обыкновенная МБ, и  мне  просто не  повезло,  со  мной  что-то  случилось...
какой-то кошмарный сон.
     - Эм бэ? - недоуменно переспросила она.
     - Ну, да. Бакалавр медицинских наук. Я занимаюсь  медициной, - пояснила
я.
     Она не отрывала от меня своих изумленно вытаращенных глаз.
     - Вы утверждаете, что вы врач?
     - Ну... у меня нет своей практики, но... да, конечно, - ответила я.
     От ее прежней уверенности почти не осталось следа.
     -   Но...  это  же  абсурд,  -  в   каком-то  странном   замешательстве
пробормотала она, - вам с самого начала было предназначено стать Мамой! И вы
можете быть только Мамой... Достаточно на вас посмотреть!..
     - Да,  - вздохнула я, -  достаточно посмотреть...  Так  смотрите  же!..
Посмотрите как следует!.. После этого возникла недолгая пауза.
     - Знаете, - прервала  я молчание, - мне кажется, вряд ли  мы что-нибудь
выясним, если будем говорить друг другу лишь "чушь" и "абсурд". Может, будет
разумнее, если вы объясните мне, куда я попала и кто я, по-вашему. Это может
как-то всколыхнуть мою память.
     - Лучше будет, если  сначала вы  расскажете мне, что вы уже  помните, и
поподробнее, -  парировала она после секундного колебания. - Это поможет мне
понять, что вас удивляет и кажется кошмаром.
     -  Хорошо,  -  подумав,  согласилась  я и начала  как можно  подробнее,
стараясь  ничего не упустить, рассказывать ей  всю биографию  вплоть до того
страшного дня, когда самолет Дональда потерпел аварию...
     Было ужасно глупо, с моей  стороны,  попасться на эту  удочку. Конечно,
она с  самого начала не собиралась  отвечать  ни на один  из моих  вопросов.
Выслушав мой рассказ, она молча вышла из комнаты, оставив меня, задыхающуюся
от бессильной ярости.
     Я дождалась,  пока в коридоре стало очень тихо. Музыка умолкла. Одна из
маленьких ассистенток зашла на секунду, как ни в чем не бывало, с любезной и
безликой  улыбкой осведомилась,  не  нужно  ли  мне чего-нибудь,  и  тут  же
исчезла. Я  выждала  еще  примерно полчаса,  а потом собралась  с  силами  и
попыталась встать. Это далось мне с колоссальным трудом. Наконец мне удалось
принять  вертикальное  положение,  я  медленно  подошла к  двери,  чуть-чуть
приоткрыла ее и прислушалась. Из коридора не раздавалось ни звука. Я  решила
выйти и осмотреться. Все двери в палаты были закрыты. Прикладывая поочередно
ухо  к каждой  двери,  я слышала  за  ними  мерное тяжелое  дыхание и больше
никаких  звуков.  Коридор  несколько  раз  сворачивал  в разные  стороны,  я
медленно одолела его и очутилась перед парадной дверью, немного  постояла  в
нерешительности, оглядываясь  по сторонам и, прислушиваясь, потом распахнула
ее и вышла наружу.
     - Мама! -  раздался  сзади острый,  режущий  слух окрик. -  Что  вы тут
делаете?
     Я обернулась и увидела одну из  "карлиц"  в странновато мерцавшем белом
комбинезоне. Она была одна. Не  отвечая, я начала осторожно спускаться вниз.
Мне  с   трудом   удавалось  двигаться  и  с  еще  большим  трудом  удержать
подступающую  к  горлу  ярость  на  это тяжеленное, нелепое тело,  никак  не
желающее отпустить меня.
     - Вернитесь.  Сейчас  же  вернитесь, -  четко  произнесла  ассистентка,
подошла  ближе и уцепилась за мою розовую хламиду. - Мама, вы должны  сейчас
же  вернуться.  Вы  здесь простудитесь. - Она потянула меня за хламиду,  я с
силой  наклонилась, услышала  звук рвущейся  материи, обернулась и  потеряла
равновесие.  Последнее,  что я увидела,  ряд не  пройденных  мною  ступенек,
очутившихся прямо перед глазами...
     Я открыла глаза, и чей-то голос рядом произнес:
     -  Ну вот, теперь лучше.  Но  поступили  вы  очень  дурно.  Мама Орчиз.
Счастье, что все так обошлось. Подумать только, сделать такую глупость. Мне,
честное слово, стыдно за вас. Просто стыдно.
     Голова  у меня  раскалывалась,  но,  что было гораздо  хуже, весь  этот
кошмар  продолжался.   У  меня  не  было   никакого  настроения  выслушивать
укоризненные сентенции, и  я послала ее к  чертовой матери. Она с изумлением
вытаращилась   на  меня,  потом  лицо  ее  застыло  в  маске   оскорбленного
достоинства. Она налепила полоску пластыря мне  на лоб и, поджав губы, вышла
вон.
     Если трезво рассудить,  она  была  права.  В  самом  деле,  глупо  было
пытаться делать хоть  что-то,  находясь  в  этой чудовищной груде  плоти. От
чувства  своей  беспомощности и жуткой  жалости  к  себе  я  снова  чуть  не
разревелась.  Господи... как мне не хватало моего чудного,  маленького тела,
которое  так верно служило мне и делало все, что я  захочу. Я вспомнила, как
Дональд показал однажды из окна  гибкое молодое дерево и "познакомил" меня с
ним, как с моей сестрой-близняшкой. А всего день-два назад...
     Тут  я  неожиданно  для  себя сделала  открытие, которое заставило меня
инстинктивно напрячься и  попытаться  встать. В  моей  памяти больше не было
никаких  пробелов  -  я  все  вспомнила...  В  голове  у  меня  загудело  от
напряжения, я откинулась на подушки, постаралась  расслабиться  и  вспомнила
все по порядку, начиная с того момента, когда  из вены у меня выдернули иглу
и кто-то протер место укола спиртом...
     Но что же было потом? Я ожидала  чего-то  вроде сна, галлюцинации... Но
не этой четко сфокусированной реальности...
     Господи!.. Что же они со мной сделали?..
     Когда  я открыла глаза,  за окном стоял  ясный  солнечный день, а возле
постели  была  целая  команда  "карлиц", с помощью  которых  мне  предстояло
проделать весь утренний туалет.
     Они  деловито  засучили  рукава  и  приступили  к   привычной  для  них
процедуре. Я терпеливо вынесла все от начала до конца, радуясь, что головной
боли как не бывало.
     Пока  ассистентки возились  со мной, раздался  властный стук в дверь, и
две фигуры в черных униформах с серебряными пуговицами без приглашения вошли
в палату.
     При  виде их ассистентки  с  приглушенными  вскриками, в  которых  явно
слышался   страх,  дружно   ринулись   в   дальний  угол   палаты.  Вошедшие
приветствовали  меня вскинутыми  в  "салюте"  правыми  руками. Одна  из  них
спросила:
     - Вы Орчиз... Мама Орчиз?
     - Так меня здесь называют, - ответила я.
     Она поколебалась секунду, а  потом,  скорее просительным, чем приказным
тоном, сказала:
     - У меня есть предписание  на ваш арест, Мама.  Пожалуйста, следуйте за
нами.
     - Из угла,  где сгрудились ассистентки, послышался  возбужденный гомон.
Женщине в униформе было достаточно одного взгляда, чтобы "карлицы" мгновенно
затихли.
     - Оденьте ее и приготовьте к поездке, - бросила она.
     "Карлицы" стали потихоньку двигаться к моей постели, робко, заискивающе
улыбаясь амазонкам. Строго без всякой злобы одна из амазонок приказала:
     - Быстрее. Пошевеливайтесь.
     Они "пошевелились", меня  наспех засунули в розовую хламиду, и  в  этот
момент вошла врач. Она увидела амазонок и нахмурилась.
     - Что все это значит? Что вы тут делаете? - строго спросила она.
     Старшая из амазонок почтительно доложила ей о "предписании" и "аресте"
     - Арест?! -  изумленно переспросила врач. - Вы хотите арестовать Маму!?
В жизни не слыхала о таком идиотизме. По какому обвинению?
     -  Она  обвиняется  в  Реакционизме,  -  как-то  заученно,  механически
ответила амазонка.
     Врач вытаращилась на нее в немом изумлении.
     - Мама-Реакционистка? - с трудом выговорила она.  Что... И ничего умнее
вы там придумать не могли!?. Живо убирайтесь отсюда! Обе!
     - Но, Доктор, у  нас  есть предписание,  - протестующе  проговорили обе
амазонки.
     -  Чушь.  Не  было такого прецедента. Вы когда-нибудь слыхали об аресте
Мамы?
     - Нет, - последовал синхронный ответ.
     - И будьте уверены, не услышите. Все. Вы свободны.
     Женщины в униформах неуверенно потоптались на месте.
     -   Если  бы  Вы,  Доктор,  дали  нам   письменное  подтверждение,  что
отказываетесь выдать Маму.
     Когда они обе ушли, вполне удовлетворенные клочком бумаги, врач окинула
"карлиц" мрачным взглядом:
     - А  вы не можете не  болтать... - процедила она сквозь зубы. -  Что на
уме, то  и  на  языке. Запомните, если что-то в этом роде повторится, я буду
знать кто тому причина! - Она повернулась ко мне. - А вы, Мама Орчиз, будьте
так любезны не говорить  ничего, кроме  "да" и  "нет" когда рядом  снуют эти
маленькие бестии. Я скоро вернусь, мы  хотим задать вам несколько вопросов -
добавила она и вышла, оставив за собой гнетущее молчание.
     Она  вернулась и не  одна. Четверо  женщин сопровождавших ее  выглядели
вполне  нормальными. Они  расселись  вокруг меня словно перед  экспонатом на
выставке.
     - Итак, Мама  Орчиз, - сказала "моя" врач, - совершенно очевидно, что с
вами произошло нечто необычное. Естественно все мы  хотим  знать, что именно
и, если это возможно, выяснить причину. Вам не стоит  утруждать себя мыслями
об утреннем инциденте с полицией - с их  стороны было вообще нелепо являться
сюда. То, о чем мы хотим вас спросить, м-мм  обычное  научное исследование -
не более. Мы просто хотим выяснить, что произошло.
     - Вы не можете хотеть  этого больше,  чем  я сама - ответила я,  окинув
взглядом все помещение.
     "Моя"   врач  косо  взглянула   на  остальных  словно  желая   сказать:
"Теперь-то-вы-мне- поверили?" Те смотрели на меня в немом изумлении.
     - Мы, пожалуй, начнем с нескольких вопросов - прервала она молчание.
     -  Прежде  я  хотела  бы кое-что  добавить  к  тому, что рассказала вам
прошлой ночью. Память вернулась ко мне полностью, - сказала я.
     - Может быть, от того,  что вы упали? - предположила она. -  Кстати что
вы хотели сделать?
     Я пропустила вопрос мимо ушей и продолжала:
     - Думаю, мне стоит восполнить этот пробел... Это  может  помочь в какой
то степени... во всяком случае...
     -  Ну, хорошо. Вы говорили  мне что были, э-ээ, замужем,  и что  ваш...
м-мм  муж,  вскоре погиб,  -  она  переглянулась с  остальными,  сидевшими с
лицами,  полностью  лишенными  какого бы  то ни было выражения,  - что  было
после, вы вчера не помнили.
     - Да, - подтвердила я,  - он был летчик испытатель. Это случилось через
шесть  месяцев  после нашей  свадьбы всего  за месяц до истечения срока  его
контракта  с фирмой. Несколько недель после этого я жила у своей тетки. Я...
Не очень хорошо помню это время в  подробностях - мне было... не до того. Но
я очень хорошо помню, что в  один прекрасный день я проснулась и поняла, что
дальше так жить нельзя, что я должна чем-то заняться, должна  работать,  что
бы  хоть  немного отвлечься.  Доктор  Хейлер  - он  заведовал  Рэйчестерской
больницей,  где я работала  до замужества, -  сказал, что будет рад,  если я
вернусь к  ним. И  я вернулась. Работала очень много,  чтобы меньше  времени
оставалось для воспоминаний... Это было месяцев восемь назад.  Доктор Хейлер
завел речь об одном препарате, который  удалось синтезировать его другу, и я
предложила испробовать препарат. По его словам препарат мог оказаться нужным
и полезным. Мне очень хотелось принести хоть какую то пользу с  тех пор как.
И вот мне представился случай. Все равно рано или поздно  кто-то  должен был
испробовать его. Словом, я подумала, что могу испытать его на себе - меня не
очень волновали последствия...
     - Что это был за препарат? - прервала меня врач.
     Он назывался "чюнджиатин", вы что-нибудь слышали о нем?
     Она отрицательно качнула головой.
     - Это  наркотик, -  объяснила я.  - В натуральном  виде его можно  было
получить  из  листьев дерева растущего где-то на  юге Венесуэлы. Случайно на
него наткнулось  племя индейцев. Несколько человек садились в круг  и жевали
листья.  Потом  они  впадали  в  наркотический  транс,  который  продолжался
три-четыре дня. Во  время транса они были совершенно  беспомощны, поэтому за
ними следили как  за  младенцами. Так делалось всегда, потому что индейцы...
По  их  преданиям  чюнджиатин  освобождает  дух  от  оков  плоти,  дает  ему
возможность   свободно  парить   в  пространстве  и  времени  и  обязанность
присматривающего  за   телом  заключается  в  том,  чтобы  не  дать  другому
блуждающему  духу завладеть  телом пока  его  настоящий  хозяин отсутствует.
Когда  бывший  в  трансе  приходил в  себя,  он обычно рассказывал  о  своих
"потусторонних" путешествиях  и "чудесах",  которые  ему  довелось  увидеть.
"Потустороннее"  существование  запоминалось  во  всех  подробностях  и было
довольно...  напряженным,  насыщенным...   Друг   доктора  Хейлера  пробовал
препарат  на  лабораторных  животных,  варьировал  дозы и вероятно  препарат
оказывал какое-то  действие на  нервную систему,  но  какое? Вызывал  ли  он
наслаждение,  боль,  страх,  или  наоборот отсутствие всего  этого?  Это мог
рассказать только человек, и для этого я решила испробовать его на себе.
     Я  умолкла. Взглянула  на  их серьезные озадаченные лица, потом на свою
тушу в розовой хламиде.
     - Оказалось, препарат создает странную  комбинацию абсурда,  гротескной
символики и детализированной реальности...
     Сидящие  передо мной женщины  были искренни  и... по-своему честны. Они
пришли сюда, чтобы выяснить причину аномалии... если сумеют.
     - Понимаю  - проговорила  "моя" врач.  - Вы  можете  назвать нам точное
время и дату этого... эксперимента?
     Я назвала, и после этого было еще много, очень много вопросов.
     Больше всего в этом "научном исследовании" меня раздражало почти полное
игнорирование  моих вопросов. Хотя, чем дальше, тем менее уверенно  они себя
Чувствовали,  на все мои вопросы  или не  отвечали  вовсе  или  -  вскользь,
уклончиво,  с какой  то небрежной досадой. Лишь когда мне принесли  столик с
едой, они  оставили  меня  в  покое. Мне  стало  ужасно грустно, и я впала в
какое-то тоскливое забытье...
     Разбудили   меня   суетящиеся  вокруг  койки  "карлицы",  водрузили  на
"троллик"  и выкатили из палаты, а потом из  блока. Там нас  ожидала розовая
"скорая", точь-в- точь такая, на которой меня сюда привезли. Когда "троллик"
вместе  со мной  закатили  в машину трое "карлиц" забрались  туда уселись на
привинченные  к полу стулья и тут  же  принялись о  чем-то оживленно болтать
вполголоса. Они  так и  проболтали всю дорогу, не обращая на  меня  никакого
внимания.
     Мы  миновали  большое  скопление  блочных  строений,  а мили через  две
въехали в парк через разукрашенные ворота. С одной стороны он почти ничем не
отличался  от уже знакомой мне местности: те же аккуратные газоны, цветочные
клумбы.  Но  здания  здесь  были  другие,  не  блоки,  а  маленькие  домики,
различающиеся  по  своему  строению. Место это  вызвало странную  реакцию  у
сопровождающих  меня "карлиц"  - они  разом притихли  и  стали  оглядываться
вокруг в каком то благоговейном страхе.
     Шофер  притормозил,  и  видимо спросил  у  амазонки  везущей  тележку с
известкой,  куда  ехать  дальше.  Она ответила  ему и  улыбнулась  мне через
окошко. Мы немного  попетляли  между домиками и, наконец, остановились перед
небольшим двухэтажным коттеджем.
     На  этот раз мы обошлись  без "троллика". Ассистентки  с помощью шофера
вытащили  меня  из  машины, поставили на  ноги,  и, поддерживаемая  со  всех
сторон,  я с  трудом протиснулась  в  дверной проем  и очутилась  в  красиво
убранной  комнате.  Седая  женщина в  пурпурном  шелковом  платье  сидела  в
кресле-качалке у камина. По морщинистому лицу и  ладоням было видно, что  ей
уже немало  лет,  но смотрела она  на  меня  живыми  внимательными нестарыми
глазами.
     -  Входите моя  дорогая  -  приветливо  сказала она неожиданно  звонким
голосом.
     Она кивнула  на кресло возле  себя,  но, взглянув  на меня  еще раз,  с
сомнением покачала головой.
     -  Наверное,  вам  будет удобнее на кровати. Я  взглянула на  кровать с
недоверием.
     - Вы думаете, она выдержит? - спросила я.
     - Полагаю, да, - ответила она, впрочем, не слишком уверенно.
     Мои провожатые помогли мне взобраться на это ложе - лица у них при этом
были  озабоченные, - и, когда  стало ясно,  что кровать выдерживает  мои вес
(хотя она  и заметно  прогнулась), застыли  возле  меня, словно  охраняя  от
кого-то. Седая женщина знаком велела им оставить нас и позвонила в маленький
серебряный колокольчик.  Крохотная фигурка  -  чуть больше  метра  ростом  -
показалась в дверях.
     -  Будьте добры темный шерри Милдред - повелительно произнесла женщина.
- Вы ведь выпьете шерри дорогая? - обратилась она ко мне.
     - Да... Да, конечно, благодарю вас -  слегка растерялась я. - Простите,
мисс... или миссис?..
     - О,  мне, конечно,  следовало сначала представиться. Меня зовут Лаура.
Вы же насколько я знаю, Орчиз. Мама Орчиз, не так ли?
     - Так они меня называют,  - неохотно  и  с еле сдерживаемым отвращением
сказала я.
     Вошла  крохотная горничная  с  серебряным  подносом, на котором  стояли
полупрозрачный  графин и два  бокала.  Горничная  наполнила  оба  бокала,  а
пожилая  дама переводила  взгляд с нее на  меня  и обратно, словно сравнивая
нас. Странное не передаваемое словами выражение промелькнуло у нее на  лице,
и я решила сделать пробный шаг.
     - Должно быть это мадера? - кивнула я на бокалы.
     Она изумленно  вскинула  брови,  потом  улыбнулась и  кивнула  с  явным
удовлетворением на лице.
     - Что ж, кажется, вы одной-единственной фразой подтвердили правильность
и целесообразность вашего визита сюда - сказала она.
     Горничная вышла, и мы обе потянулись к бокалам.
     - И все же, - продолжала  Лаура, -  давайте-ка поподробнее все обсудим.
Скажите, дорогая, они объяснили, почему направили вас ко мне?
     - Нет. - Я отрицательно качнула головой.
     - Потому что я  историк, - сказала она. - А  заниматься историей в наши
дни позволено и  доступно не каждому.  Это своего рода привилегия  нас очень
мало. К счастью сейчас понимают, что ни  одной  отрасли знании  нельзя  дать
отмереть   окончательно   и  все   же   некоторые   из  нас  вызывают   м-мм
настороженность политического характера. - Она неодобрительно усмехнулась. -
Однако когда нужно что-то выяснить приходится обращаться  к специалисту. Они
что-нибудь говорили о диагнозе, который вам поставили?
     Я опять помотала головой.
     - Так  я  и думала.  Это у  них  профессиональное, не так ли? Что  ж, я
передам вам все, что  сказали мне по телефону из Дома материнства.  Пожалуй,
лучше всего начать  именно с  этого.  Мне сообщили,  что  с  вами беседовало
несколько  врачей,  которых  вы  сильно  заинтересовали,  озадачили  и  надо
полагать расстроили. Бедняги ни у  кого из них нет ни  малейших исторических
знании они ровным счетом.  Словом две из них убеждены, что у вас психическое
заболевание  -  мания шизофренический бред  и  так далее. Остальные  склонны
полагать, что с вами произошел гораздо более  редкий  случай - трансформация
личности. Это действительно большая  редкость.  Известно всего  три подобных
зарегистрированных случая, но интересно, что два из них связаны с препаратом
"чюнджиатин",  а  третий  -  с  лекарством  сходного   происхождения.  Итак,
большинство  из  беседовавших с  вами  врачей  сочли  некоторые  ваши ответы
связными последовательными  убедительными  и полностью совпадающими с  тремя
уже известными случаями. Но так  как они не  знают практически  ничего,  что
выходит за рамки их профессии, очень многое в вашем случае выглядит. С одной
стороны им трудно в это поверить с другой - у них нет возможности проверить.
Для этого  им и нужно мое профессиональное  мнение. Ваш бокал пуст, дорогая,
позвольте, я налью вам еще.
     - Трансформация личности - задумчиво повторила я, подставляя бокал - но
если такое возможно.
     -  О, нет никаких сомнении в  том, что в принципе  это возможно. Те три
случая, которые я упомянула, определены совершенно точно.
     - Это  очень  похоже...  - вынуждена была согласится  я. -  В  каком-то
смысле это действительно может  быть...  Но, с другой стороны, эти  элементы
галлюцинации тут, безусловно, присутствуют. Скажем, вы - вы  сами - кажетесь
мне  совершенно  нормальной. Но  взгляните на меня!..  И  на свою  маленькую
служанку!  Тут явный  бред -  иллюзия! Мне лишь  кажется,  что я  -  такая -
нахожусь  здесь   и   разговариваю   с  вами...  Этого  не   может  быть   в
действительности, а значит... Значит, где же я на самом деле?
     - Я понимаю, и,  быть может, лучше, чем  кто бы то  ни было,  насколько
нереальным вам кажется все это.
     Она помолчала, задумчиво глядя на меня.
     - Вы знаете, я, пожалуй,  столкнулась сейчас с самым интересным случаем
за  всю  мою  довольно долгую жизнь. В  каком-то смысле мне  повезло,  но  я
понимаю,  дорогая, как  вы  сейчас  воспринимаете  то,  что вас  окружает, -
повторила она. -  Я провела  столько  времени среди  книг,  что  это  иногда
кажется нереальным и мне. Скажите, дорогая, когда вы родились?
     Я ответила.
     -  М-да,  Георг Шестой, стало  быть.  Следующей,  второй  войны  вы  не
помните?
     - Не помню, - подтвердила я. - Меня еще не было на свете.
     - Но вы можете  помнить коронацию  следующего монарха. Кстати  кто  это
был?
     -  Елизавета... Елизавета  Вторая.  Моя  мать  водила меня смотреть,  -
сказала я.
     - Вы что-нибудь запомнили из этого зрелища?
     - Честно говоря, не очень много... Разве что... Целый день напролет шел
дождь, а больше, пожалуй, ничего существенного, - созналась я.
     Мы  еще немного  побеседовали  в таком  духе,  пока  она,  наконец,  не
улыбнулась одобрительно кивая.
     -  Ну что ж, теперь у меня не осталось ни  капли  сомнений.  Я  кое-что
слышала об этой коронации. Великолепное, наверное, было зрелище в аббатстве.
- Она помолчала и легонько вздохнула. - Вы были очень терпеливы и любезны со
мной дорогая, и, конечно, будет справедливо... Теперь  настала ваша  очередь
кое-что выслушать. Но боюсь, вам будет это нелегко.
     - Вряд ли меня может что-нибудь удивить после тех тридцати шести часов,
которые я провела здесь.
     - Сомневаюсь, - возразила она, не отводя от меня внимательных глаз.
     - Скажите,  - попросила я,  - пожалуйста... объясните  мне  все... если
можете!
     - Ваш бокал, дорогая,  разрешите, я налью вам еще. И я скажу вам все. -
Она наполнила оба бокала. -  Что  поразило и поражает  вас больше  всего? Из
окружающей вас реальности?
     - Но... этого так... много. - Я колебалась, не зная, с чего начать.
     - Может быть, тот факт...  то  обстоятельство,  что  вы ни разу за  все
время не встретили здесь мужчину? - подсказала она.
     Я  постаралась вернуться к моменту моего  "пробуждения". Вспомнила  как
одна из "Мам" удивленно спросила "Что значит - мужчина?"
     - Пожалуй, - сказала я, - пожалуй, это - одно из самых...
     Она медленно покачала головой.
     - Их больше нет дорогая. Ни одного. Нигде.
     Я тупо уставилась на нее. Выражение ее лица было серьезным и участливым
даже жалостливым.  На нем  не  было ни  тени притворства.  Некоторое время я
молча переваривала услышанное пока, наконец, у меня не вырвалось:
     - Но... Это невозможно!!! Ведь где-то должны быть... Вы же не можете...
Как же вы тогда?.. То есть я хочу сказать!..
     Она вздохнула.
     -  Я  понимаю,  это  кажется вам  невозможным,  Джейн...  Вы  разрешите
называть  вас  Джейн?  Однако это  действительно так Я  пожилая женщина, мне
скоро будет  восемьдесят, и за  всю  свою долгую жизнь  я ни разу  не видела
мужчину  разве что  на древних картинах и  полуистлевших  фотографиях. Пейте
шерри,  дорогая, вам станет  лучше. Боюсь, я  очень  расстроила  вас.  - Она
помолчала, давая мне время прийти в себя. - Я примерно представляю себе, что
вы сейчас чувствуете. Видите ли, я знаю историю не только по книгам. Когда я
была совсем девчонкой, мне довелось слышать множество историй от моей бабки.
Тогда  ей было что-то около  восьмидесяти, но память  у  нее была хорошая, и
рассказчица она была прекрасная. Я словно сама видела те  тот мир, о котором
она  говорила, те  места. Но  это  было  настолько  другим, так  чуждо.  Так
непохоже  на все, что меня  окружало.  Мне  было трудно понять ее. Когда она
говорила о юноше, с которым была когда-то помолвлена, слезы струились  из ее
глаз. Она плакала, конечно, не из-за него, а из-за всего утраченного ею мира
- мира ее юности. И даже тогда мне было  непонятно, что она испытывала. Да и
как я могла понять? Но теперь, когда я сама стала старой и так много прочла,
я  могу  приблизительно  представить,  что  она  должна   была  чувствовать,
вспоминая о  былом. Скажите,  дорогая. -  Она  взглянула на  меня  с  острым
любопытством. - А вы... вы тоже были помолвлены?
     - Я была замужем очень недолго. Она задумалась.
     -  Должно быть,  это очень странное чувство,  чувствовать себя  чьей-то
собственностью.
     - Собственностью?! - изумленно переспросила я.
     - Собственностью своего, м-мм мужа, - пояснила она.
     Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.
     - Но  это было совсем не так,  - пробормотала я,  - это было... Но  что
случилось? Что могло случиться с ними со всеми?
     - Они все умерли, - спокойно сказала она. - Заболели и умерли. Никто не
мог ничего поделать - они исчезли, всего за год... даже чуть  меньше  года -
не  осталось  ни  одного, за  исключением,  быть  может,  нескольких на всей
планете.
     - Но тогда... тогда все должно было пойти прахом!
     - О, да. Сначала  почти так и было - было очень скверно. Начался голод.
Замерла вся промышленность, и лишь в менее развитых странах, преимущественно
аграрных, женщины сумели  научиться  кое-как обрабатывать землю и  тем самым
уберечь себя  и  своих детей от  голодной  смерти.  Почти все цивилизованные
центры, скопления городов превратились  в пепелища... Перестал существовать,
транспорт  кончилась  нефть,  некому  было  добывать уголь.  Когда  наступил
кризис,  оказалось,  что лишь  ничтожное  количество  женщин,  которых  было
больше, чем мужчин, способно заниматься какой-то серьезной работой.
     Но  кризис был неизбежен. Случись  это  пятьюдесятью  годами раньше, мы
были  бы обречены на  неминуемую гибель.  Пятьюдесятью годами  позже -  тоже
могло  оказаться роковым - к этому времени все без  исключения женщины могли
превратиться в домашних полуживотных. Но,  к счастью,  в середине двадцатого
столетия  некоторые  женщины  владели  определенными  профессиями   и,   что
оказалось  важнее всего  при сложившихся  обстоятельствах, были  среди них и
медики. Пожалуй, не  будь этого,  мы не  сумели  бы выжить.  Я сама не очень
разбираюсь в  медицине, поэтому  вряд ли сумею  объяснить  вам  как это было
достигнуто.  Все что  я  могу  сказать. Словом стали проводиться интенсивные
научные исследования в той области,  которая вам вероятно знакома больше чем
мне. Все виды существ, и наш в том числе, стремятся выжить, и доктора прежде
всего должны были во что бы то ни стало  сохранить это  стремление. Несмотря
на  голод,  хаос  и  разруху, дети  должны  были  рождаться.  Восстановление
цивилизации,  ее  возрождение могли подождать:  главное было  -  продолжение
рода.  И эта проблема была решена  - дети стали рождаться  младенцы женского
пола  выживали  мужского  -  умирали.  Таким  образом  производить  на  свет
мальчиков стало  пустой  тратой времени,  и  было  сделано  так,  что  стали
рождаться лишь девочки.  Вы, я вижу, хотите спросить  как? Но тут дорогая мы
опять вторгаемся в область, которая вам ближе и понятнее. Вообще-то, как мне
говорили,  на самом  деле  это  гораздо  проще, чем кажется.  Ведь,  скажем,
саранча способна производить  женское потомство без мужских особей, кажется,
до восьми поколений, а может и дальше. Было бы странно, если бы мы, со всеми
нашими знаниями и разумом, оказались беспомощнее саранчи, не правда ли?
     Она смотрела на меня выжидающе. Судя по выражению  ее лица, она ожидала
восхищения...  или, по  крайней  мере, изумления. Если я не  ошиблась то моя
реакция должна была разочаровать ее: после того, как ядерная физика наглядно
продемонстрировала,  чего  может  достичь наука,  вряд ли стоило  удивляться
каким-то техническим  достижениям цивилизации.  В  принципе  возможно  все -
другое  дело, нужно ли это, может ли это принести  какую-нибудь  пользу,  то
есть реальное движение вперед...
     - Чего же в результате вы добились? - спросила я.
     - Мы выжили - коротко ответила она.
     - Биологически да, - согласилась я. - С этим я не спорю. Но если за это
пришлось заплатить.  Если  это  стоило вам  всего.  Если  любовь, искусство,
поэзия,  физические наслаждения, - все  было  принесено в жертву продолжения
рода, зачем тогда нужно это самое продолжение?
     - Вряд ли  я  смогу  вам что-нибудь  ответить, - пожала она плечами,  -
разве что  высказать  общеизвестную истину: это - общее и главное стремление
любого  вида. Но я убеждена, что  и в двадцатом веке ясности в этом  вопросе
было не больше чем теперь. Кроме того, почему вы считаете, что все остальное
исчезло? Разве  поэзия  Сафо  не поэзия?  А ваше самонадеянное  утверждение,
будто  обладание душой  зиждется на разнице  полов, удивляет меня: ведь  так
очевидно, что двое разных неизбежно находятся в противоборстве, в различного
рода конфликтах. Вы не согласны дорогая?
     - Как историк,  изучавший  мужчин, женщин и движущие силы тех  или иных
процессов, вы должны были сейчас лучше понять, о чем я говорила.
     Она досадливо поморщилась.
     -  Вы,  -  дитя  своего  века  моя  дорогая  -  произнесла  она  слегка
снисходительным  тоном. - Вам  постоянно внушалось, что земля  вертится лишь
благодаря сексу принявшему с развитием цивилизации форму Романтизма. И  вы в
это  верите. Вас обманули,  дорогая,  обманули  жестоко. Ваши  интересы весь
кругозор свели к тому, что было необходимо удобно и безвредно  для  развития
существовавшей тогда экономики.
     - Я  не  могу  с  вами  согласиться, - покачала я головой, - конечно...
кое-что  вам известно о моем мире,  но...  извне - со стороны. Вы не  можете
понять,  не  в состоянии  почувствовать! Что, по-вашему, тогда  движет всем?
Из-за чего, по- вашему, земля вертится?
     - Это очень  просто дорогая.  Стремление к власти. Оно заложено в нас с
первого дня существования  -  и в мужчинах и в  женщинах  одинаково.  И  это
гораздо  сильнее чем  секс,  я  же  говорила вам - вас  жестоко  обманывали,
"подгоняли"  под  удобную в то время систему экономики.  С появлением вируса
уничтожившего мужчин  впервые за всю историю человечества женщины  перестали
быть эксплуатируемым  классом.  Когда  ими  перестали править  мужчины,  они
начали  понимать свое истинное назначение,  понимать  -  в чьих руках должна
находиться  сила  и власть.  Мужская особь  нужна лишь благодаря одной своей
функции  -  выполнив  ее,  весь  остаток  дней  своих эта  особь проводит  в
бессмысленной, ненужной  и вредной для общества паразитической  жизни. Когда
они  лишились своей власти попросту исчезли,  эта функция  оказалась в руках
медиков. Прошло не больше двух десятилетий,  и они стали контролировать все.
К  ним  примкнули  немногие женщины владеющие  другими  профессиями инженеры
архитекторы юристы некоторые учителя  и так далее, но  только  у врачей была
настоящая  власть,  ибо  они  обладали  главным  -  секретом жизни  дорогая.
Секретом продолжения рода. Будущее было в их руках и когда жизнь  потихоньку
начала входить в  русло они  превратились  в  доминирующий класс - Докторат.
Отныне Докторат стал  олицетворением  высшей  власти -  он  издавал законы и
следил  за  их  неукоснительным  исполнением.  Разумеется,  не обошлось  без
оппозиции. Память  о  прошлом  и два десятилетия  полной  анархии не  прошли
даром.  Но в  руках врачей было  мощное средство  повиновения каждая женщина
желавшая  иметь детей, была  вынуждена  обращаться к ним  и принимать все их
условия,  то  есть занять то место в обществе которое ей  предназначалось...
Анархия кончилась, порядок  был  восстановлен. Правда позже  возникла  более
организованная оппозиция - целая партия, утверждающая, что вирус, поразивший
мужскую половину населения, исчез, и  прежнее положение вещей может и должно
быть  восстановлено. Их называли  Реакционистками, и они  представляли собой
определенную угрозу зарождавшейся новой форме жизни новой системе.
     Почти  все  члены  Совета Докторов хорошо  помнили  те  времена,  когда
беспощадно  эксплуатировалась женская  слабость  и  беспомощность -  времена
наивысшего "расцвета" их бессмысленного и  жалкого прозябания. И естественно
они  не  имели  никакого  желания  вновь  разделить  власть  и  авторитет  с
существами, которых считали биологически ниже себя. Да и с какой стати, если
они  доказали свое биологическое превосходство? Они  отказались сделать хотя
бы шаг, ведущий  к  разрушению нового порядка, новой системы.  Реакционистки
были объявлены вне закона. Но этой меры оказалось недостаточно. Вскоре стало
ясно,  что таким способом можно  лишь  устранить следствие, а не  причину. В
Совете  поняли, что  в  их руках  оказалась  крайне  нестабильная  система -
система,  способная  к  выживанию,  но  по  сути своей  структуры  мало  чем
отличающаяся  от прежней  -  той,  что потерпела  крах.  Нельзя было идти по
проторенной дорожке - чем дальше, тем больше недовольства  это вызвало бы  у
определенной части людей.  Поэтому,  если Докторат  хотел остаться у власти,
нужно   было  придумать   и  создать   какую-то   совершенно   новую   форму
существования,  новую структуру общества. При создании этой  новой структуры
необходимо  было   учитывать   настроения  малообразованных  и  некультурных
представительниц женского пола - такие их свойства как, скажем, стремление к
социальной  иерархии,   почитание   неестественных   надуманных   социальных
барьеров.  Вы не можете не согласиться,  дорогая,  что  в  ваше время любая,
прошу прощения, дура, чей муж занимал высокое социальное положение, вызывала
почитание и  зависть всех остальных  женщин,  хотя и оставалась той же самой
дурой. Точно так же и любое сборище незамужних "свободных" женщин немедленно
вызывало общественное порицание  социальную дискриминацию. Все это разъедало
женские души,  более  того, процесс  был практически  необратим, и следовало
учитывать это извечное женское стремление к безопасности, к силе, за которую
можно укрыться.  Не менее важным  фактором, который невозможно  было обойти,
оставалась  способность  и стремление к самопожертвованию,  проще говоря,  к
рабству, в той или иной форме. В сущности, мы ведь очень привязчивы по своей
природе.  Большинство  из  нас  внутренне цепляется  за  привычные, когда-то
установленные  нормы  страшится  отойти  от  них  хоть  на  шаг,  какими  бы
уродливыми эти нормы ни выглядели  со стороны. Вся трудность управления нами
заключается в создании каких-то незыблемых привычных стандартов. Поэтому для
того   чтобы   создаваемая   заново  социальная  структура   могла   успешно
развиваться,  в  расчет  должны  были   приниматься  стремления  всех  слоев
населения.  Были  предприняты  исследования различных вариантов тех или иных
социальных  структур,  но в течение нескольких лет пришлось забраковать  все
предлагаемые  проекты,  по  разным  причинам они  не  устраивали ту или иную
категорию  женщин.  Структура,  которая, наконец,  была избрана и устраивала
практически всех, родилась на основе Библии, очень популярной и почитаемой в
то  время. Дословно я,  конечно, не помню,  но приблизительно это  изречение
звучало так "Ступай к пчеле,  ленивец, и  избери путь ее!.." Совет Доктората
последовал этому  изречению,  и структура,  возникшая  в  результате  этого,
оказалась  экономичной  и  удобной  для всех  категорий. В основе  ее  лежит
разделение всего  общества на четыре класса  причем,  разделение это таково,
что малейшее межклассовое проникновение и изменение исключено слишком велико
различие.  Итак,  у нас есть Докторат - наиболее образованный, первый класс,
более пятидесяти процентов которого - медики. Далее - Мамы, затем - Обслуга,
превосходящая по количеству другие классы, и, наконец, Работницы - физически
развитые, сильные, выполняющие самую  тяжелую работу. Все  три низших класса
почитают авторитет Доктората.  Представительницы  двух  последних  классов с
трогательным благоговением  относятся  к Мамам. Обслуга считает свои функции
более  престижными, чем  функции  Работниц. Те в  свою очередь,  относятся к
Обслуге  добродушно-снисходительно.  Итак,  как   видите,  было   достигнуто
равновесие.  Не все,  конечно,  шло гладко, были свои трудности, но в  целом
система себя оправдала. Постепенно вносились  необходимые поправки,  система
совершенствовалась  -  вскоре,  например,  стало ясно,  что  без  некоторого
внутриклассового разделения  Обслуги не  обойтись.  Потом  кто-то  догадался
снабдить  Полицейских чуть большим интеллектом, чтобы они немного отличались
от обычных Работниц.
     Пока она увлеченно пересказывала эти детали, я все отчетливее сознавала
абсурдность,  чудовищную  аномалию всей системы  в  целом...  И ее  странную
схожесть с...
     - Пчелы! -  неожиданно вырвалось у меня. - Улей! Вы же взяли за  основу
пчелиный улей!
     - Почему  бы и нет, - удивленно пожала она плечами. - Это одна из самых
совершенных  и  разумных  структур  которую  когда-либо  создавала  природа.
Конечно, допустимы некоторые вариации, но в целом.
     - Вы... Не хотите ли вы сказать, что только Мамы могут иметь детей?
     - Нет, конечно. Члены Доктората тоже могут, если пожелают.
     - Но... Как происходит градация?
     - Все решает  Совет Доктората. В клиниках врачи исследуют новорожденных
и определяют их  принадлежность  к  тому или иному классу.  После этого  они
естественно  помещаются в соответствующие данному  классу  условия -  разное
питание тренинг гормональное развитие - все под контролем.
     - Но зачем?! -  вырвалось у  меня  непроизвольно. -  Для чего?! Какой в
этом смысл?.. Зачем жить... существовать так?!
     -  В чем  же, по вашему,  заключается смысл  существования? -  спокойно
спросила она.
     - Мы живем, чтобы любить! Любить  и быть  любимыми! Рожать детей, чтобы
любить их, рожать от тех, кого мы любим!..
     - Вы опять  рассуждаете,  как  дитя  своей  эпохи,  наводите глянец  на
обыкновенные животные инстинкты. Но ведь мы стоим на ступень выше  животных,
и тут вряд ли вы будете со мной спорить.
     - Тут - нет, но...
     - Вы говорите "Любить". Но что вы можете знать о любви матери и дочери,
любви, в которую не вмешивается мужчина, не привносит ревности и боли? Разве
не трогательна любовь девушки к своим маленьким сестрам?
     - Вы  не понимаете...  - с тоской прошептала я. - Как  вы можете понять
любовь,  живущую в  самом  сердце  определяющую  все  ваше  существование!..
Любовь,  которая  везде  во  всем!..  Она...  она  может   ранить  приносить
страдания,  но она может сделать  вас  счастливее всех на свете!.. Она может
превратить пустырь в цветущий  сад, простые слова сделать музыкой!  Нет, вам
не понять... ведь вы не знаете... не можете... Господи, Дональд, родной, как
мне рассказать ей о том, что она не может даже представить!..
     Возникла неловкая пауза. Наконец она проговорила.
     - Ваша  реакция  женщины  той эпохи  сейчас  вполне  естественна...  Но
постарайтесь понять и нас, стоило ли отказываться от нашей свободы от нашего
Возрождения и вновь вызвать к жизни тех, кто превращал нас в полуживотных?
     -  Как  вы не  можете понять!..  Только  самые  малоразвитые мужчины  и
женщины,  самые  тупые  лишенные  интеллекта,  "воевали"  друг  с  другом. В
основном мы были любящими парами, из которых и состояло наше общество.
     - Моя  дорогая, - улыбнулась она, - вы  или поразительно мало знаете  о
собственном  мире  или...  Словом,   те  "тупые",  о  которых  вы  говорите,
представляли собой подавляющее большинство. Ни как  историк, ни как женщина,
я  не  могу  согласиться  с  тем,  что  мы  должны  были  вновь  воскресить,
реанимировать прошлое. Примитивная стадия  нашего развития навсегда канула в
Вечность и настала новая эра  в цивилизации.  Женщина  венец и  основа  всей
жизни была какое-то  время вынуждена искать мужчину для продолжения рода. Но
время  это  кончилось.  А  вы  дорогая хотели  бы  вновь  восстановить  этот
бессмысленный и опасный процесс исключительно для сохранения сентиментальной
шелухи? Не буду скрывать, что кое-какие из второстепенных, м-мм,  удобств мы
утратили.  Вы,  наверное, вскоре  заметите,  что мы  менее  изобретательны в
механике и  лишь скопировали то, что давно было изобретено мужчинами. Но нас
это мало беспокоит, так как мы  занимаемся в основном биологией и всем что с
ней  связано.  Возможно, мужчины  научили бы нас  передвигаться  в два  раза
быстрее или летать на  Луну или  искусно и массово истреблять друг друга, но
за  знания подобного рода не стоит платить возвратом к рабству. Нет, наш мир
нам  нравится  (за  исключением ничтожного числа Реакционисток).  Вы  видели
Обслугу - они  немного суетливы, но разве среди них есть печальные горестные
лица? А  Работницы,  которых вы  называете амазонками  - разве они не  пышут
здоровьем красотой радостью и силой?
     - Но ведь вы их обкрадываете! Вы украли у них право иметь детей!..
     - Не  стоит заниматься демагогией,  моя дорогая.  Разве ваша социальная
система - "не обкрадывала" точно  так же незамужних женщин?  И вы  не только
давали им  это чувствовать  и  знать,  вы  создали  на  этом  всю  структуру
общества. У нас же иначе Работницы и Обслуга просто не знают, и их нисколько
не гнетет чувство неполноценности. Материнство - функция Мам, и это для всех
естественно.
     - Вы же обокрали их? Каждая женщина имеет право любить!
     Впервые за время нашей беседы я почувствовала ее раздражение.
     - Вы  продолжаете мыслить  категориями  своей эпохи,  -  довольно резко
оборвала она меня. - Любовь, о которой вы говорите, существует исключительно
в вашем  воображении - ее придумали! Вам никогда не приходилось взглянуть на
этот  вопрос  с  другой стороны?  Ведь  вас, лично  вас, никогда  открыто не
продавали и не покупали как вещь. Вам никогда не  приходилось продавать себя
первому встречному  просто  для того, чтобы прокормиться. Вам не приходит  в
голову  поставить  себя  на  место  одной  из  тех  несчастных,  которые  на
протяжении веков корчились в  агонии, подыхали, насилуемые  завоевателями, а
то  и сжигали сами себя, чтобы избегнуть подобной  страшной участи? Или тех,
кого заживо хоронили с усопшим супругом... Или тех,  кто всю жизнь томился в
гаремах... Вот она - изнанка Романтизма.  И  так продолжалось из века в век,
но  больше никогда не повторится,  это кончилось,  однажды и  насовсем. А вы
пытаетесь меня убедить  в том, что нам следовало  бы вернуться к прошлому  -
выстрадать все заново...
     - Но большинство из того, о чем  вы сейчас говорили, было прошлым и для
нас - попыталась я возразить, - мир становился все лучше.
     - Вы полагаете? - усмехнулась она. - Может быть, наоборот,  - мир стоял
на заре нового всплеска варварства и вандализма?
     - Если от зла можно  избавиться,  отбросив с ним  все добро,  то что же
остается? Что осталось?
     - Очень многое. Мужчина олицетворял собой  начало конца. Мы нуждались в
нем... да, он был нужен - лишь для того, чтобы рождались дети. Вся остальная
его  деятельность приносила миру лишь горе и страдания. Теперь мы  научились
обходиться без него, и нам стало гораздо легче жить.
     - Значит, вы убеждены, что победили... саму Природу!
     -  А-а,  -  она досадливо  тряхнула головой,  -  любое  развитие  любой
цивилизации можно назвать "победой" над Природой. Или насилием над  ней - вы
ведь  хотели произнести это слово, дорогая?  Но, скажите, разве вы предпочли
бы жить в пещере, чтобы ваши дети умирали от голода и холода?
     - Но есть же  какие-то незыблемые  вещи,  которые нельзя менять, ибо на
них... ибо в них состоит... - я пыталась подобрать  слова, но она неожиданно
прервала меня.
     На поляне перед  коттеджем  замелькали длинные тени. В  вечерней тишине
слышался хор  женских  голосов. Несколько минут мы  молчали, пока  пение  не
начало затихать и отдаляться все дальше и дальше замирая вдалеке.
     -  Как прекрасно! - с  блаженной  улыбкой вымолвила  моя собеседница. -
Ангелы  не спели  бы лучше! Это  наши дети они счастливы и у них есть  на то
основание:  они не вырастут в  мире, где пришлось  бы  зависеть от  злой или
доброй воли мужчины им никогда не придется принадлежать хозяину. Вслушайтесь
в их голоса! Дорогая, почему вы плачете?
     - Я знаю  это  ужасно глупо,  но, наверное, я плачу обо всем, что вы...
утратили бы, окажись это явью, - сквозь слезы пробормотала я.  - Вам никогда
не встречались такие строки:

     Чтобы любовь была нам дорога,
     Пусть океаном будет час разлуки,
     Пусть двое выходя на берега,
     Один к другому простирают руки...
 (В.Шекспир. Сонет 56 Перевод С. Маршака. Прим. переводчика)

     Неужели вы не чувствуете  пустоту вашего мира? Неужели действительно не
понимаете?
     - Я знаю,  дорогая, вы еще очень мало знакомы с нашей  жизнью,  но пора
уже осознать, что  можно  создать прекрасный мир, в котором женщинам не надо
драться между собой за крохи мужского внимания... - возразила она.
     Мы говорили и говорили, пока за окном не стало совсем темно.
     Она действительно много читала. Некоторые  "куски" прошлого, даже целые
эпохи, Она знала блестяще, кое-что из мною сказанного принимала с удивлением
и признательностью, но ее взгляд на жизнь и общество был непоколебим. Она не
чувствовала бесплодности  этой жизни. Я для нее  была  лишь "продуктом эпохи
Романтизма".
     - Вы  не  можете отбросить от  себя шелуху древних мифов, -  продолжила
она. -  Вы  рассуждаете о "полной"  жизни  и  за  образец берете  несчастную
женщину,   связанную  по  рукам  и  ногам   брачными  цепями  в  собственном
доме-клетке. И это,  по-вашему,  полная жизнь! Чушь дорогая!  Ее обманывали,
внушая, что она живет полной жизнью, обманывали, потому что это было выгодно
мужчинам. Действительно,  полная жизнь была бы очень  короткой в любой форме
вашего общества.
     И прочее... и прочее... и прочее...
     Вскоре  появилась маленькая горничная  и  сказала, что  мои ассистентки
готовы  меня забрать, как только потребуется. Однако была одна вещь, которую
мне очень хотелось выяснить.
     - Скажите, -  попросила я  собеседницу -  как... как все произошло? Что
случилось? Почему они все умерли?
     -  Случайно,  дорогая.  Совершенно  случайно,  но,  надо  сказать,  эта
случайность  тоже  была довольно характерной для того  времени. Обыкновенное
научное исследование, давшее неожиданный побочный результат, - вот и все.
     - Но как?!
     - Довольно любопытно,  как бы,  между делом. Вы когда-нибудь  слышали о
человеке по фамилии Перриган?
     -  Перриган?  -  переспросила я. - Нет,  не припоминаю.  Вряд  ли,  это
довольно редкая фамилия я бы запомнила.
     - Теперь она, конечно, очень  известна. Доктор Перриган был биологом  и
разрабатывал средство  для уничтожения крыс.  Его в особенности интересовали
коричневые крысы. Он хотел найти возбудителя заразы, которая истребила бы их
полностью. За основу он взял колонию бактерий, вызывавших нередко  летальный
исход у  кроликов, вернее несколько колоний, действующих очень избирательно.
Эти бактерии постоянно изменялись, мутировали, давали бесконечное  множество
вариантов: их  испробовали на  кроликах в Австралии проводились  опыты  и  в
других местах,  с  небольшим, впрочем, успехом, пока не вывели более стойкий
вид  бактерий во Франции  и сильно  уменьшили количество кроликов  в Европе.
Взяв этот вид за основу. Перриган искусственно спровоцировал  новую мутацию,
и ему удалось создать бактерию, поражающую крыс.  Он продолжал работу,  пока
не  вывел род бактерий, поражавших только  коричневых  крыс.  Свою задачу он
выполнил. Проблема коричневых крыс была решена. Но дальше... произошло нечто
непредвиденное,  какой-то вид этих бактерий оказался гибельным для человека.
Но,  к сожалению, все обнаружилось слишком поздно.  Когда этот вид  оказался
"на  свободе"  он  стал  распространяться  со  страшной  скоростью,  слишком
большой, чтобы  можно  было  предпринять  какие-то эффективные  меры защиты.
Женщины оказались  неподверженными этой болезни,  а из  мужчин чудом уцелело
лишь несколько. Случайно уцелевшие были  помещены в стерилизованные условия,
но... Они не могли жить так вечно. В конце концов и эти несколько погибли.
     У меня  сразу  возникло множество чисто  профессиональных вопросов,  но
стоило мне задать первый, как она покачала головой.
     - Боюсь,  я  ничем не  смогу вам помочь,  дорогая. Может  быть,  медики
сочтут нужным рассказать поподробней.
     По выражению ее лица я поняла, что она сильно в этом сомневается.
     - Я понимаю. Просто несчастный случай...  Другого объяснения не вижу...
Разве что...
     - Разве что рассматривать это как вторжение свыше.
     - Вам не кажется, что это походит на святотатство? - помолчав, спросила
я.
     - Я просто подумала о Первородном грехе и о возможном его искоренении.
     На это трудно было сразу ответить, и я лишь спросила:
     -  Вы можете  сказать мне искренно, без притворства? Можете поклясться,
что вам не  кажется, будто живете  вы в каком-то  жутком кошмаре? В страшном
сне? Вы никогда не ощущали ничего подобного?
     - Никогда! Твердо и  без  колебаний ответила она.  - Кошмар... страшный
сон, - все это было, но теперь кончилось! Вслушайтесь!
     До  нас   донеслись   из  парка  поющие  женские  голоса.   Теперь  хор
сопровождался  оркестром...  Голоса были  мелодичны и  красивы...  Ни  капли
грусти, уныния - они звучали бодро,  жизнерадостно, но...  Бедняжки, как они
могли понять!..
     В  комнату  вошли  мои  ассистентки  и  помогли подняться  на  ноги.  Я
поблагодарила  свою собеседницу  за  ее доброту  и  терпение.  Она  покачала
головой и улыбнулась:
     - Дорогая моя, это я у вас в долгу. За короткое время  я столько узнала
о жизни женщины в смешанном обществе, сколько не почерпнула бы из всех книг,
которые мне  суждено  еще  прочесть. Я  надеюсь,  дорогая, что врачи  найдут
способ помочь вам забыть все и жить  счастливой, нормальной  жизнью здесь, с
нами.
     Я медленно двинулась к выходу, поддерживаемая  "карлицами". У  двери  я
обернулась.
     -  Лаура! Многое из того, что вы говорили,  - правда, но в  целом... Вы
даже не можете себе представить,  как  вы  неправы!  Скажите, вы  ведь много
читали. Разве никогда... в юности... вы не мечтали о Ромео?
     -  Нет, дорогая.  Хотя  я  читала  пьесу. Миленькая,  забавная  сказка.
Кстати, я хотела  бы знать, сколько мук принесла  эта  сказка несостоявшимся
Джульеттам? Вы позволите, Джейн,  теперь мне задать  вопрос? Вы когда-нибудь
видели серию картин Гойи, которая называется "Ужасы войны"?..
     Розовая "скорая" привезла меня  к блоку, напоминающему больше больницу,
чем  "Дом Материнства".  В палате была всего одна койка,  на которую  меня и
водрузили.
     На  следующее  утро   после   обильного  завтрака  меня  посетили  трое
незнакомых врачей. Примерно полчаса мы  болтали о самых разных  вещах. Стало
ясно, что они осведомлены о содержании моего разговора с пожилой дамой и  не
прочь  ответить на  некоторые мои вопросы. Реплики с моей  стороны вызвали у
них  восхищение, но к концу разговора настроение  резко  изменилось. Одна из
них, с видом человека, приступившего к своим основным обязанностям, сказала:
     - Вы  поставили  нас  перед  довольно  сложной  задачей. Ваши... гхм...
соседки-Мамы,  конечно, не  очень восприимчивы к реакционистским взглядам...
Хотя за довольно короткий срок  вы сумели вызвать у  них массу отрицательных
эмоций...  Но на представительниц  иных классов  вы можете  оказать довольно
сильное и, без всяких сомнений, вредное влияние. Дело не в ваших словах, а в
самом вашем существовании. В этом нет вашей  вины, но  мы, честно говоря, не
представляем, как женщина с вашим умом и образованием может приспособиться к
примитивному и бездумному образу жизни  Мамы.  Вы этого просто не  вынесете.
Более того, условия вашего общества  породили  непреодолимый  барьер в вашем
восприятии и понимании нашей системы, так  что рассчитывать  на понимание  и
адаптацию не приходится. Это очевидно.
     Как я могла спорить с  ними? Перспектива провести  остаток своих  дней,
завернутой в розовое одеяние, надушенной, убаюкиваемой сладкой музыкой  и  с
регулируемыми  интервалами  производящей на  свет  выводок  дочерей... такая
перспектива неизбежно свела бы меня с ума в самый короткий срок.
     - И что же теперь делать? - спросила я. - Вы можете довести  эту... это
тело до нормальных размеров?
     - Вряд ли, - она  с сомнением покачала  головой. - Мы с этим никогда не
сталкивались.  Впрочем,  даже  если  это  возможно,  вы вряд  ли  сумели  бы
адаптироваться   в  Докторате,  и  ваше  реакционистское  влияние  стало  бы
представлять большую опасность.
     - Что же теперь делать?
     - Единственный  выход,  единственное, что мы  можем вам предложить, это
гипнотический курс, стирающий память. С вашего согласия, разумеется.
     Когда  до  меня дошел смысл  сказанного,  я с  трудом подавила  приступ
панического ужаса. "В конце концов, - твердила я себе, - все, ими сказанное,
не выходит за  рамки логики. Я должна успокоиться и постараться взглянуть на
все со стороны..."  Тем не менее прошло несколько минут, прежде чем я смогла
подобрать слова для ответа...
     - Вы предлагаете мне добровольное  самоубийство, -  сказала  я.  -  Моя
память - мой мозг,  это... я сама.  Утратив память, я исчезну, погибну точно
так же, как если бы вы убили это... это тело.
     Они молчали. Да и что они могли возразить?
     Жить стоило только ради  одной  вещи...  Жить  и  помнить, что ты любил
меня. Дональд! И ты будешь жить во мне, пока я жива, пока помню тебя!.. Если
же ты исчезнешь из моей памяти, ты... снова умрешь, снова и навсегда!
     - Нет! - крикнула я. - Вы слышите? Нет! Не-е-ет!
     В течение дня меня  никто не беспокоил, кроме ассистенток,  сгибавшихся
под тяжестью подносов с едой. Когда они уходили и я оставалась одна, наедине
со своими мыслями, мне было очень невесело в этой "компании".
     -  Честно говоря,  -  сказала  мне  одна из  врачей  во время утреннего
разговора,  - мы просто  не видим другого выхода. - Она смотрела  на  меня с
участием, и в ее тоне звучала жалость. - За все истекшее время после Великой
Перемены  ежегодная  статистика  психических срывов  представляла  для  нас,
пожалуй,  самую серьезную проблему.  Хотя женщины заняты  работой,  при этой
полной занятости  очень многие  не  выдерживали,  не сумев адаптироваться. В
вашем же случае... Мы даже не можем предложить вам какое-нибудь дело.
     Я  понимала,  что она  говорит правду.  И  я  знала,  что если  вся эта
галлюцинация  все  больше  становившаяся  реальностью,  каким-то образом  не
прекратится, я буду в ловушке...
     Весь бесконечно длинный  день и всю последующую  ночь  я  изо  всех сил
старалась  вернуть   себе  ощущение  отстраненности,  которого  мне  удалось
добиться в самом начале этого  кошмара.  Но  у  меня  ничего не  получалось.
Логическая последовательность всего происходящего была незыблема... Ни одной
бреши в цепи всех случившихся со мной событий.
     Когда  истекли  двадцать четыре  часа, данные мне на размышление,  меня
вновь посетило то же "трио".
     -  Мне кажется, я теперь  лучше понимаю  смысл вашего  предложения.  Вы
предлагаете легкое и  безболезненное забвение  вместо  тяжелого психического
срыва и другого выхода не видите.
     - Не видим, - подтвердила одна из них, а  две  другие молча кивнули.  -
Конечно, гипнотический курс невозможен без вашего добровольного участия.
     -  Я  понимаю,  что  при  сложившихся  обстоятельствах было  бы  крайне
неразумно  с  моей стороны  отказаться  от этого курса. И потому  я... Да, я
согласна, но при одном- единственном условии.
     Они уставились на меня с немым вопросом.
     - Перед курсом гипноза вы должны испробовать другой курс. Я хочу, чтобы
мне сделали инъекцию "чюнджиатина". Я хочу, чтобы она была точь-в-точь такая
же, какую  я получила там. Я могу  точно назвать дозу. Видите ли, независимо
от  того,  что со мной произошло - сильная ли это галлюцинация, или же нечто
вроде "проекции подсознания", дающее сходный эффект, словом, неважно что, но
это явно связано с названным препаратом. В этом я абсолютно уверена. Поэтому
и  подумала: если попытаться повторить все условия. Или убедить себя  в том,
что они повторены"? Может  быть, появится хоть какой-то шанс на... Я... Я не
знаю. Наверное, это звучит глупо, но... Даже если из этого ничего не выйдет,
хуже не будет, хуже, чем  теперь... для  меня! Итак,  вы... дадите мне  этот
шанс?
     Совещались они недолго - несколько секунд  торопливых  реплик. Наконец,
одна из них сказала:
     - В конце концов почему бы и нет?..
     -  Думаю,  никаких  затруднений с санкцией на  инъекцию в  Докторате не
будет, -  кивнула другая. - Если вы  хотите  попробовать, то...  Будет  даже
справедливо дать вам этот шанс. Но... на вашем месте  я  бы не очень на него
рассчитывала...
     Приблизительно  в  полдень   полдюжины   карлиц  принялись  лихорадочно
убирать,  мыть,  чистить  всю  палату.  Потом  появилась  еще одна,  еле-еле
возвышающаяся над "тролликом"  с  бутылочками,  флаконами,  колбами, который
подкатили к моей кровати.
     Появилось знакомое трио врачей. Одна из "карлиц"  принялась  закатывать
мне  рукава.  Врач  окинула  меня добрым,  участливым,  но  очень  серьезным
взглядом.
     - Вы отдаете себе отчет в том, что это игра втемную?
     - Отдаю. Но  это мой единственный шанс.  И я хочу его  использовать,  -
твердо ответила я.
     Она  кивнула, взяла  в руки  шприц и наполнила  его жидкостью из колбы,
пока  одна из карлиц протирала чем-то душистым  мою окорокообразную  ручищу.
Подойдя   вплотную  ко  мне  со   шприцем   в  руке,   она  остановилась   в
нерешительности.
     -  Не  бойтесь, -  попыталась я улыбнуться, - в любом случае здесь  мне
нечего терять.
     Она молча кивнула, и я почувствовала, как игла вошла в вену...
     Все изложенное выше я написала  с определенной  целью. Эти записи будут
храниться   в  моем   банковском  сейфе  до   тех  пор,  пока  не  возникнут
обстоятельства, могущие кое-что прояснить.
     Я никому  и никогда об этом не  рассказывала.  Весь  отчет  об  эффекте
"чюнджиатина" - отчет  для  доктора  Хейлера, где  я описываю  свои ощущения
просто как "свободное парение" в пространстве - выдуман  от начала до конца.
Подлинный отчет о том, что мне довелось испытать, изложен мною здесь, выше.
     Я  скрыла истину,  потому  что, придя  в  себя и,  очутившись  в  своем
настоящем теле, в своем настоящем мире, я не забыла ни одной подробности, ни
одной малейшей  детали из  того, что довелось увидеть  там.  Все подробности
помнились  столь  явственно,  что  я просто не  могла  от этого избавиться и
выкинуть  их из сознания.  Это мучило  меня, не  оставляло  в  покое  ни  на
секунду...
     Я  не  решилась поделиться  с  доктором Хейлером  своей тревогой...  Он
назначил мне курс лечения, только и всего.
     Итак, до поры до времени я оставляю записи при себе.
     Прокручивая в уме отдельные "куски" из всего случившегося, я все больше
корю себя за  то, что не спросила свою пожилую собеседницу о каких-то датах,
именах... словом, о подробностях, которые можно было проверить и сравнить...
Если  бы,  допустим,  "Великая Перемена"  началась два-три  года  назад  (от
момента  моего  эксперимента),  тогда  все  страхи развеялись  бы,  так  как
обнаружилось бы явное несоответствие.  Но,  к сожалению, мне и  в  голову не
пришло  спросить об  этом... Чем больше я  думала обо всем,  тем больше  мне
казалось, что одна  такая деталь...  Я  вспомнила, что  есть одна вещь, один
"кусочек"  информации  оттуда,  который  можно  проверить  здесь.  Я  навела
справки, и... Лучше бы я этого не делала. Но я должна была...
     Итак, я выяснила:
     Доктор Перриган  существует. Он биолог  и занимается экспериментами над
кроликами и крысами...
     Он довольно  известен в  своей среде, опубликовал ряд статей и  научных
работ о различного рода  бактериях. Ни для кого не секрет, что он занимается
выведением  новой  колонии  бактерий,  предназначенной   для  избирательного
истребления  грызунов-  вредителей, а  именно  коричневых крыс. В  настоящее
время  он  уже  добился  определенного успеха,  вывел  особый,  до  сих  пор
неизвестный вид, даже  дал ему название - "мукосимборус", хотя не сумел пока
обеспечить  его  стабильность  и  достаточную  избирательную  направленность
действия, поэтому и не запустил вирус в "широкое производство"...
     И, наконец,  еще одно,  последнее  звено:  я никогда не слышала об этом
человеке  и не подозревала о  его существовании,  пока пожилая дама в  "моей
галлюцинации" не произнесла его имени...
     Я  вновь  и вновь пыталась  сформулировать,  что, в  сущности, со  мной
произошло? Если допустить, что это было своего рода "предвидение", экскурс в
будущее... То будущее, которое, как говорят, грядет. Тогда  любой шаг, любая
попытка хоть что- то предпринять, чтобы изменить его, обречена на провал. Но
я сомневаюсь в существовании такой предопределенности: мне кажется,  то, что
было, и то, что происходит в данный момент, определяет то, что будет.  Таким
образом, должно быть бесконечное  число вероятностей - вариантов  возможного
будущего, -  каждая из которых определяется тем, что происходит в настоящем.
И  мне  кажется,  что  под действием "чюнджиатина" я  увидела одну из  таких
"вероятностей"...
     Это можно  рассматривать как "предупреждение"  -  что  может произойти,
если не пресечь, не остановить вовремя.
     Сама  идея  столь  чудовищна,  столь  неприемлема   и  ведет  к  такому
кошмарному   искажению   нормального   хода   вещей,  что  не   внять  этому
"предупреждению" я просто не в  силах. И потому я  на свои страх и риск беру
на себя всю ответственность и,  не посвящая никого  в свои планы, постараюсь
сделать все возможное, дабы описанный мною  "мир"  со всей его  "структурой"
никогда  бы не  смог превратиться в  реальность.  Если по  каким-то причинам
кто-то другой будет несправедливо обвинен  в том, что он  (или она) оказывал
мне  какое-либо  содействие или хотя бы  косвенно  участвовал в том,  что  я
собираюсь  предпринять,  этот  документ  должен   служить  ему   защитой   и
оправданием. Поэтому он и составлен.
     Я, Джейн Уотерлей, сама,  без какого-либо давления с чьей бы то ни было
стороны, по своей воле решила, что Доктору Перригану нельзя дать возможность
продолжать его работу.
            Джейн Уотерлей
           .......(число, месяц, год)
           .......(личная подпись)

     Поверенный  несколько   секунд   внимательно  разглядывал  подпись  под
документом, потом удовлетворенно кивнул головой.
     - Итак, - произнес он, констатируя факт, -  она села в свой автомобиль,
и  на  полном  ходу  врезалась  в  машину  Перригана,  исход  для  него  был
трагический.  Что  ж...  Из  того немногого, что мне известно, я знаю  одно:
перед этим она  сделала  все  возможное, чтобы  убедить  его прекратить свою
работу, прекратить исследования в этой области.  Конечно, она  вряд ли могла
рассчитывать на успех - трудно представить себе человека, отказывающегося от
дела всей своей жизни  из-за того,  к чему он не мог отнестись иначе,  как к
шарлатанству. Таким образом, она должна была ясно представлять себе,  на что
идет, - это  был преднамеренный поступок. И с этой точки  зрения полицейские
правы, считая, что  она намеренно убила его. Но они  не  правы, полагая, что
она подожгла дом и лабораторию с целью замести следы своего преступления. Из
этого  документа  явствует  совсем  другое:  она  хотела  ликвидировать  все
результаты исследований Перригана, - это очевидно и не  подлежит сомнению...
- Он вздохнул и с  сожалением покачал головой - Бедная девочка! В  последних
строчках явно ощущается ее чувство долга. Да, теперь мне, пожалуй, все ясно,
ясна причина.  Она  ведь и не пыталась отрицать,  что именно  она совершила.
Единственное, но она скрыла от  полицейских, это почему она так поступила. -
Он помолчал, а потом добавил. - Так или иначе, слава богу, что этот документ
существует, как  бы там ни было, он спасет ей жизнь.  Я буду крайне удивлен,
если  в   данной  ситуации  не  будет   провозглашена  явная   невменяемость
обвиняемой.  Счастье,  что  она  не  успела  поместить записки  в сейф,  как
собиралась,  да  еще  с приложенными инструкциями  вскрыть лишь  при условии
возможного обвинения кого-то другого в убийстве Перригана...
     На усталом морщинистом лице доктора Хейлера проступила горечь.
     -  Если кто  и виноват во всем, то это я, - глухо сказал  он.  - Прежде
всего  я  не  должен был  соглашаться  и позволить  ей  принять  этот чертов
препарат.  Но  после  смерти  мужа  она  была  буквально  раздавлена  горем.
Старалась заполнить  чем-то наступившую пустоту, отчаянно  боролась  с  ней,
работала как каторжная и... упросила меня. Вы ведь говорили с  ней и знаете,
как она умеет убеждать... Она видела в этом определенный  шаг вперед, хотела
принести  пользу  и...  в  общем,  была  права. Но мне следовало быть  более
внимательным, и я должен был заметить кое-что после эксперимента. Я и только
я несу всю ответственность за случившееся!..
     - М-мда, - задумчиво произнес  поверенный.  -  Выдвигая этот аргумент в
качестве основной линии  защиты, вы, доктор Хейлер, многим рискуете и должны
ясно понимать это. Я имею в виду вашу репутацию ученого.
     - Возможно. Но это уже мои  трудности. Главное  - то,  что я нес за нее
ответственность, как, впрочем, и  за любого из  своего  персонала. Никто  не
станет отрицать если бы я  отказался  от ее участия  в  эксперименте, ничего
подобного бы не произошло. Кроме того, я считаю, что мы должны настаивать на
статусе "временной  невменяемости" в  связи  с  тем, что  ее  мозг подвергся
действию малоизученного  наркотического  препарата. Если мы добьемся  такого
вердикта, дело кончится помещением  ее в  психоневрологический  комплекс для
исследования  и  курса  лечения  -   полагаю,  курса   непродолжительного  и
сравнительно легкого.
     -  Не  берусь   судить  заранее.  Конечно,   мы   можем  предварительно
побеседовать  с  прокурором  и  посмотреть,  что  он  скажет...  - не  очень
уверенным тоном произнес поверенный.
     - Но это же единственное разумное решение!  - воскликнул Хейлер. - Люди
типа Джейн не совершают убийств, если они в здравом рассудке. Но если у  них
нет другого выхода... они делают это  иначе - и уж, во всяком случае, они не
убивают первого встречного,  кого раньше никогда  не знали.  Наркотик  - это
очевидно - вызвал такого рода галлюцинацию, что бедняжка была уже не в силах
видеть разницу между происходящим и тем, что может в принципе произойти. Она
очутилась  в  состоянии,  в  котором  приняла кажущуюся действительность  за
реально  существующую,  и  в этом  случае  она действовала  вполне адекватно
ситуации!
     - М-мм...  да, пожалуй. Пожалуй,  можно допустить,  что все было именно
так. Во  всяком случае,  меня вы как будто убедили...  Почти... - Поверенный
вновь осторожно дотронулся до лежащих перед  ним листков бумаги.  - Конечно,
вся  история  выглядит  совершенно фантастической,  и  вместе  с  тем... она
написана с  такой  достоверностью.  Хотел  бы я  знать... -  он  на  секунду
запнулся, - эта... это  биологическое  исключение мужского начала... У  меня
такое впечатление, что она относится к  нему как  к  чему-то  неправильному,
крайне неестественному,  нежелательному,  но не  невозможному. Конечно,  для
обычного, среднего человека,  скажем так,  обывателя, который не в состоянии
выйти  за общепринятые понятия о норме, об обычном и  естественном  развитии
природы, это кажется полным  абсурдом. Но вы... Как медик, как  ученый... Вы
тоже считаете это в принципе невозможным? Даже теоретически?
     Доктор Хейлер нахмурился.
     - Это более чем сложный  вопрос, и ответить  на него... - Он  задумчиво
покачал  головой. - В принципе было бы  неправильным категорически  отрицать
саму  возможность этого.  Рассматривая чисто абстрактную  проблему,  я  могу
представить себе несколько путей, впрочем... тоже чисто теоретических и пока
не...   Однако,  если   взять   какую-то  экстремальную   ситуацию,  которая
спровоцировала бы резкий качественный "скачок" в данной области. Ну, скажем,
"скачок" подобный расщеплению атомного ядра, тогда... Трудно сказать... - Он
пожал плечами.
     - Это именно  то,  что  я и  хотел  услышать, - кивнул поверенный. - На
данном этапе это, конечно,  технически неосуществимо,  но в  принципе нельзя
сказать,   что  полностью  противоречит  здравому  смыслу.  Скажем  так  это
достаточно  реально,  чтобы  временно  повредить  вполне  здравый  рассудок,
произвести некий  "сдвиг". Что касается нашей линии  защиты, то тут близость
(пусть  абстрактная)  миража,  вызванного  "чюнджиатином", к  реальности нам
очень  на  руку. Что  касается  меня,  то должен признаться: эта  "близость"
порождает у меня странное ощущение...
     Доктор кинул быстрый и острый взгляд на своего собеседника.
     -  Ну  знаете! - усмехнулся  он -  Вы  хотите убедить меня  в том,  что
поверили  во все  это?! Впрочем - он опять  усмехнулся, - если  даже принять
хоть на  секунду это  за... Тогда вы можете спать спокойно.  Джейн бедняжка,
добилась  полного разрушения  собственной иллюзии.  С Перриганом покончено -
его дом, лаборатория со всеми результатами проделанной работы превратились в
пепел.
     -  М-мда, - как-то  не очень уверенно  кивнул поверенный. - И все же. Я
чувствовал бы себя значительно спокойнее, если бы мы сумели проследить любой
иной способ, благодаря которому она могла  получить информацию о Перригане и
его работе. - Он в очередной  раз осторожно дотронулся до листков лежащих на
столе. -  Но,  насколько я могу судить,  никакого другого способа  у нее  не
было, они никак не пересекались,  разве что... Она когда-либо интересовалась
областью биологии, в которой работал Перриган?
     - Нет. Это я знаю совершенно точно, - твердо сказал Хейлер.
     - Что ж, тогда один... М-мм неприятный аспект... во  всяком случае,  не
до конца ясный, остается. М-мда... И есть еще одно. Возможно, вы сочтете это
ребячеством...  просто глупостью - и я уверен, время докажет вашу правоту, -
но  должен  вам  признаться,  что  я чувствовал бы себя гораздо... Словом, я
испытывал бы меньшее  беспокойство, если бы Джейн  навела  более  тщательные
справки обо всем перед тем, как начать действовать.
     - Что вы имеете в виду? - озадаченно спросил Хейлер.
     -  Только  одно:  она  упустила  из виду  одну маленькую  деталь  -  не
выяснила, есть  ли у Перригана сын. Так вот у него есть сын. И этот сын, как
выяснилось, проявляет огромный интерес к работе отца, по сути дела, хочет во
что  бы  то ни стало продолжить прерванные трагической смертью исследования.
Он уже объявил,  что  сделает все  возможное, чтобы  работа  отца не пропала
даром... Удалось  сохранить  несколько видов бактерии,  чудом  уцелевших при
пожаре. Похвальное  стремление,  не  правда  ли?  Вне  всяких сомнений,  его
желание  вызывает  уважение,  но...  Честно  говоря, я  испытываю  некоторое
беспокойство, в  особенности  после  того, как  мне  удалось  выяснить, что,
во-первых, он биохимик и имеет докторскую степень,  и, во-вторых,  носит - и
это  вполне  естественно  - ту же фамилию...  фамилию своего  отца. С вашего
разрешения, он - Доктор Перриган...



   Джон Уиндем.
   Большой простофиля



     - Знаешь, - с удовлетворенным видом воскликнул Стефен, - если запустить
эту ленту таким вот образом, мы услышим мой голос, только шиворот-навыворот.
     Дайлис  отложила книгу, взглянула  на мужа. На  столе  перед ним стояли
магнитофон,  усилитель и  всякие другие мелочи.  Путаница проводов соединяла
все это  между  собой, со  штепсельной розеткой,  с огромным репродуктором в
углу и с  наушниками на голове Стефена.  Куски магнитофонной ленты  устилали
пол.
     - Новое достижение науки, -  холодно сказала  Дайлис.  -  По-моему,  ты
собирался  всего-навсего  подправить  запись вчерашней  вечеринки и  послать
Майре. Она ей очень нужна, я уверена, только без всех этих фокусов.
     - Да, но эта мысль пришла мне в голову только что!..
     -  Боже, посмотри, что  ты тут натворил!  Словно здесь  устраивали  бал
телеграфной аппаратуры. Что хоть это такое?
     Стефен поглядел на обрывки и кольца магнитофонной ленты.
     -  О, здесь записано, как все вдруг  принимаются  говорить разом,  есть
куски  нудного  рассказа,  который  Чарльз  вечно  всем  навязывает...  Есть
нескромности... и всякая всячина...
     - Судя по записи, нескромностей на  этой вечеринке было гораздо больше,
чем  нам  тогда казалось,  -  сказала  она. -  Прибери-ка  ты  тут,  пока  я
приготовлю чай.
     - Но почему бы тебе не прослушать пленку? - воскликнул Стефен.
     Дайлис остановилась в дверях.
     - Ну,  скажи на милость, с какой стати  я должна  слушать твой голос да
еще шиворот-навыворот? - спросила она и вышла.
     Оставшись один, Стефен не стал наводить порядок.  Вместо этого он нажал
пусковую кнопку и стал с интересом слушать забавную  белиберду -  запись его
собственного голоса, запущенную задом наперед. Потом он выключил магнитофон,
снял  наушники  и  переключил звук на  репродуктор.  Он заметил, что, хотя в
интонациях  голоса  сохранялось  что-то европейское, разобрать это в каскаде
бессмысленных звуков было нелегко. Ради опыта Стефен вдвое сократил скорость
и  увеличил  громкость.  Голос,  теперь на  октаву  ниже, принялся  выводить
глубокие,  раздумчивые,  невероятные   звукосочетания.  Стефен  одобрительно
кивнул и откинул голову назад, вслушиваясь в сочное рокотание.
     Вдруг  раздался шипящий звук, как будто паровоз  выпустил струю сжатого
пара, и налетела волна теплого воздуха, пахнувшего горячим шлаком.
     От  неожиданности  Стефен  подпрыгнул  и   чуть  не  перевернул   стул.
Опомнившись, он схватился  за  магнитофон,  поспешно  нажимая кнопки, щелкая
переключателями. Сразу замолк репродуктор. Стефен с беспокойством обследовал
аппаратуру  в  поисках повреждения, но  все  было  в порядке. Он  вздохнул с
облегчением,   и  именно  в   этот  момент   каким-то   непонятным   образом
почувствовал, что он уже не один в комнате. Стефен резко повернулся. Челюсть
его отвалилась почти на дюйм,  и он сел,  рассматривая человека, стоявшего в
двух шагах от него.
     Человек стоял  навытяжку,  держа  руки  по швам. Он был высок  - верных
шесть футов - и казался  еще  выше  из-за своего головного убора -  цилиндра
невероятной   высоты   с   узкими  полями.   На   незнакомце  были   высокий
накрахмаленный воротничок с  острыми углами, серый  шелковый  шарф,  длинный
темный  фрак  с  шелковой окантовкой  и лилово- серые  брюки, из-под которых
высовывались блестящие черные туфли. Стефену  пришлось задрать голову, чтобы
рассмотреть его лицо. Оно  было  приятное на вид и смуглое, словно  загорело
под средиземноморским солнцем. Глаза были  большие и темные.  Роскошные  усы
вразлет  сливались  с  хорошо  ухоженными бакенбардами. Подбородок и  нижняя
часть щек  были  гладко выбриты. Черты его  лица вызывали  в памяти  смутные
воспоминания об ассирийских скульптурах.
     Даже  в первый  момент -  момент  растерянности  - у  Стефена  возникло
впечатление, что при всей нелепости такого наряда в нынешних обстоятельствах
в надлежащее  время и в надлежащем месте он  считался  бы вполне  солидным и
даже элегантным.
     Незнакомец заговорил.
     - Я пришел, - заявил он довольно торжественно.
     -  Э-э... да-да... -  сказал Стефен. - Я...  э-э-э...  я это вижу, но я
как-то не совсем...
     - Вы звали меня. Я  пришел, - повторил человек с таким видом, будто его
слова должны были все объяснить.
     Вместе с замешательством Стефен почувствовал раздражение.
     - Но я не произнес ни слова, - возразил он. - Я просто сидел здесь и...
     -  Не волнуйтесь. Вот увидите, вам не придется раскаиваться,  -  сказал
незнакомец.
     -  Я  не  волнуюсь,  я  просто сбит с толку, - сказал  Стефен.  - Я  не
понимаю...
     Незнакомец ответил  с  оттенком  нетерпения,  без всякого пафоса на сей
раз:
     - Разве вы не построили железную Пентограмму? - Оставаясь  неподвижным,
он сложил три пальца правой руки  таким образом, что указательный, затянутый
в  лилово-серую  перчатку палец  вытянулся,  указуя вниз.  - И разве  вы  не
произнесли Слово Власти? - добавил он.
     Стефен  взглянул  туда,  куда  показывал палец.  Пожалуй,  подумал  он,
несколько кусков  ленты на полу и образуют  геометрическую  фигуру,  имеющую
сходство  с пятиугольником. Но  железная пентограмма, сказал этот тип...  Ах
да, ну, конечно  же, ферритовая пленка... Хм, ну  хорошо, допустим... что-то
тут есть...
     Хотя Слово Власти...  Впрочем,  голос,  говорящий  задом  наперед,  мог
набрести на какое угодно слово.
     - Мне кажется, - сказал Стефен, - тут какая-то ошибка, совпадение.
     - Странное совпадение, - скептически заметил человек.
     - Что тут странного? Ведь совпадения иногда случаются, - сказал Стефен.
     -  Никогда  не  слышал,   чтобы  такое  случалось.  Никогда,  -  сказал
незнакомец. -  Если уж  меня или  моих друзей вызывают  подобным образом, то
всегда ради какого-нибудь дела. А уж дело свое мы знаем!..
     - Дело? - переспросил Стефен.
     - Дело, -  подтвердил  человек. - Мы с удовольствием удовлетворим любое
ваше желание.  А  у  вас есть  собственность,  которую  мы  с  удовольствием
приобщим к  нашей коллекции. Для  этого  нужно  всего лишь  договориться  об
условиях. Затем вы подписываете договор - своею кровью, разумеется, - и дело
в шляпе.
     Именно  слово  "договор"  приоткрыло  немного  завесу. Стефен  вспомнил
запашок горячего шлака, наполнивший комнату при появлении незнакомца.
     -  Ага, начинаю  понимать,  -  сказал Стефен. -  Ваш визит... Значит, я
вызвал духа. Вы не кто иной, как сам Са...
     Незнакомец, сдвинув брови, прервал его:
     -  Меня зовут  Бэтруэл.  Я  один  из  доверенных  представителей  моего
Господина и располагаю всеми полномочиями для заключения договора. А теперь,
если вы  будете  столь  любезны  и освободите  меня от  этого пятиугольника,
слишком для меня тесного, мы со всеми  удобствами  обсудим  с  вами  условия
договора.
     Некоторое  время Стефен  рассматривал  незнакомца,  потом  отрицательно
покачал головой.
     - Ха-ха! - произнес он. - Ха-ха-ха!
     Глаза гостя расширились. Он выглядел оскорбленным.
     - Я попрошу!.. - произнес он.
     -  Послушайте,  -  сказал  Стефен, - извините меня  за досадный случай,
который  привел вас сюда. Но поймите,  здесь  вам  делать нечего,  абсолютно
нечего, независимо от того, что вы собираетесь предложить.
     Некоторое время Бэтруэл в задумчивости  изучал Стефена. Затем он слегка
поднял голову, и ноздри его затрепетали.
     - Очень странно, - заметил он. - Святостью здесь и не пахнет.
     - О, не в  этом дело, - заверил его Стефен. - Просто некоторые из ваших
делишек  хорошо нам  известны,  и - что  весьма  существенно  -  известны  и
последствия: не было случая,  чтобы вступивший с вами в союз рано или поздно
не пожалел об этом.
     - Да вы только подумайте, что я могу вам предложить!
     Стефен отрицательно покачал головой.
     - Не старайтесь, право,  - сказал  он.  -  Я ведь привык отбиваться  от
вполне современных  назойливых коммивояжеров.  Мне приходится  иметь  с ними
дело каждый божий день.
     Бэтруэл посмотрел на Стефена опечаленными глазами.
     - Я больше привык иметь дело с назойливыми клиентами, - признался он. -
Ну что ж,  если вы уверены, что все это простое недоразумение, мне  остается
только вернуться восвояси и дать объяснения. Признаться, ничего подобного со
мной  раньше  не происходило,  хотя  по  закону вероятностей  и должно  было
произойти... Не  повезло!  Ну  да ладно.  До свидания  -  тьфу,  черт, что я
говорю, - прощайте, мой друг, я готов.
     Бэтруэл  замер,  как   мумия,   и  закрыл  глаза:  теперь  и  лицо  его
одеревенело.
     Но ничего не произошло.
     У Бэтруэла отвалилась челюсть.
     - Ну произносите же! - воскликнул он раздраженно.
     - Что произносить? - спросил Стефен.
     - Слово Власти! Освобождение!
     - Но я  его  не знаю! Я понятия не имею  о Словах  Власти,  -  возразил
Стефен.
     Брови Бэтруэла опустились и сошлись у переносицы.
     - Вы хотите сказать, что не можете отослать меня обратно? - спросил он.
     - Если для этого необходимо Слово Власти, то, ясное  дело,  не могу,  -
сказал Стефен.
     Ужас тенью лег на лицо Бэтруэла.
     -  Неслыханное дело!..  Как  же  мне быть?  Мне  совершенно  необходимо
получить от вас или Слово Освобождения, или подписанный договор.
     - Ну что  ж,  скажите мне это  слово,  и я  его  произнесу, - предложил
Стефен.
     - Да откуда же мне его знать? - рассердился Бэтруэл. - Я никогда его не
слышал. До сих пор те, кто вызывал меня, спешили поскорее  состряпать дельце
и подписать договор... - Он помолчал. - Все было бы гораздо проще, если бы и
вы... Нет? Это  просто ужасно, клянусь вам. Я  .просто не представляю  себе,
что тут делать.
     В дверь носком туфли постучала  Дайлис, давая знать, что несет поднос с
чаем. Стефен подошел к двери и приоткрыл ее.
     - У  нас гость, - предупредил он супругу: ему совсем не хотелось, чтобы
она от удивления уронила поднос.
     - Как  же?.. - начала было Дайлис, но когда Стефен открыл дверь пошире,
она действительно чуть  не выронила  подноса. Стефен подхватил его, пока она
таращила глаза, и благополучно поставил на место.
     - Дорогая, это м-р Бэтруэл... Моя жена, - представил он.
     Бзтруэл, все  еще  стоявший навытяжку, явно смутился.  Он повернулся  к
Дайлис, чуть заметно наклонив голову.
     -  Очарован, мэм, - произнес  он. - Надеюсь, вы  извините мои манеры. К
несчастью, движения мои ограничены. Если бы ваш муж был настолько любезен  и
разрушил эту пентограмму...
     Дайлис продолжала рассматривать его, оценивающим взглядом окидывая  его
одежду.
     - Боюсь... боюсь, что я ничего не понимаю, - жалобно произнесла она.
     Стефен  постарался наилучшим  образом объяснить  ей ситуацию.  В  конце
концов она сказала:
     - Ну, я не знаю... Следует подумать, что тут  можно сделать, верно? Это
не так  уж  просто  - ведь  он  не какое-нибудь перемещенное  лицо. - Она  в
задумчивости  посмотрела  на Бэтруэла и  добавила: - Стив, поскольку ты  уже
сказал, что мы не собираемся  ничего  с ним  подписывать, может быть,  можно
разрешить ему выйти из этого?.. Ему там неловко.
     - Благодарю  вас, мэм, мне здесь действительно  страшно неудобно,  -  с
чувством сказал Бэтруэл.
     Стефен в задумчивости помолчал.
     - Ну что ж, раз он все равно здесь и мы  все о нем знаем, особого вреда
от этого не будет, - согласился он.
     Стефен наклонился и отбросил в сторону куски ленты на полу.
     Бэтруэл вышел  из разорванного пятиугольника.  Правой рукой  он снял  с
себя шляпу, левой коснулся шарфа  на груди.  Затем  он  повернулся к Дайлис,
отвесил ей поклон  - и сделал это превосходно: отставил носок ботинка, левой
рукой будто опираясь на  несуществующий  эфес шпаги, правой  держа  шляпу  у
сердца.
     - Ваш покорный слуга, мэм.
     Затем повторил это упражнение для Стефена:
     - Ваш слуга, сэр.
     Стефен  ответил на  это  со всем  старанием, сознавая, однако,  что  до
элегантности гостя ему далеко.
     Наступила неловкая пауза. Дайлис нарушила ее, предложив:
     - Принесу-ка я еще чашечку.
     Она вышла, вернулась и повела светскую беседу:
     -Вы... э-э-э... вы давно не бывали в Англии, м-р Бэтруэл?
     Бэтруэл, казалось, немного удивился.
     - Что вас навело на эту мысль, м-с Трэмон? - спросил он.
     - О, я... я подумала... - смутилась Дайлис.
     - Мою жену приводит в недоумение ваш костюм, - объяснил Стефен. - Кроме
всего  прочего,  простите  мою  нескромность,  мне  кажется,  вы  перепутали
различные  периоды истории.  Например,  стиль  вашего  приветствия  примерно
поколения на два предшествует вашему костюму.
     Бэтруэл, по-видимому, был слегка озадачен. Он оглядел свой костюм.
     -   Последний   раз,  когда   я  был  здесь,  я   особенно  внимательно
приглядывался к модам, - разочарованно сказал он.
     В разговор снова вмешалась Дайлис:
     - Пусть это не расстраивает вас, м-р Бэтруэл. У вас прекрасный  костюм.
А какой материал!
     - Но не совсем в современном стиле? - проникновенно спросил Бэтруэл.
     - Да, пожалуй, - согласилась Дайлис. - Вы, наверное, все слегка отстали
от моды там... где вы... живете.
     - Возможно, - признался Бэтруэл.  - В XVII- XVIII веке у нас было много
дел в этой  части света, но уже в  XIX количество их прискорбно сократилось.
Вообще-то всегда бывают  вызовы, но ведь  дело  случая, кого  потребуют и  в
какой район.  И так уж получилось,  что в  течение  XIX  века  мне  пришлось
побывать здесь  всего лишь  раз,  а в этом веке - и совсем ни  разу. Так что
можете представить себе,  какую радость доставил мне вызов  вашего  мужа,  с
какими огромными надеждами на взаимовыгодную сделку я сюда явился...
     - Ну-ну! Хватит об этом! - прервал его Стефон.
     - О да, конечно, примите мои извинения.  Старый  боевой конь чует запах
битвы, вы же понимаете.
     Снова наступила пауза. Дайлис задумчиво смотрела на гостя. Всякому, что
знал ее так же хорошо, как ее муж, сразу стало бы ясно, что в сердце ее идет
борьба и что любопытство берет верх.
     Наконец она сказала:
     -  Надеюсь, ваши...  э-э-э...  командировки  в  Англию приносят вам  не
только разочарования, м-р Бэтруэл?
     - О, ни в коей  мере,  мэм.  О визитах в вашу страну у меня сохранились
самые теплые воспоминания.
     Помню вызов одного алхимика - он жил возле Винчестера, - это случилось,
по- моему, в середине  XVI  века. Он хотел получить  хорошее имение,  титул,
добрую, но родовитую жену. Мы выбрали для него  прелестное местечко недалеко
от  Дорчестера  -  его  потомки  проживают там до  сих  пор,  насколько  мне
известно. Потом, в начале XVII века,  был еще один довольно молодой человек.
На  того  напала  охота  обеспечить  себя  постоянным  приличным  доходом и,
женившись, проникнуть в  высшее общество. Мы его удовлетворили, и теперь его
кровь  течет в жилах весьма известных персон. А несколькими годами позже еще
один молодой  человек (надо  признаться, тупой  малый)  просто захотел стать
знаменитым драматургом и острословом. Это было куда труднее сделать, но  нам
и это удалось! Не удивлюсь, если его имя помнят до сих пор. Это был...
     - Все это очень хорошо, - снова прервал его  Стефен. - Для потомков это
одно удовольствие. Но каково предкам?
     Бэтруэл пожал плечами.
     -  Сделка  есть сделка.  Контракт  заключается добровольно, - убежденно
сказал он.  - Хотя я  здесь давно  не был,  -  продолжал он,  - но  от своих
сослуживцев знаю, что требования клиентов,  хотя и изменились в  деталях, по
существу  остались  теми  же.  По-прежнему ценятся титулы,  особенно  женами
клиентов; положение  в обществе, хотя бы  и в таком, каким оно стало теперь.
Ну и, конечно, приличная загородная вилла  в Мейфере, -  теперь мы оборудуем
в. у. и рied-deterre (1). Вместо конюшни мы теперь можем предложить закрытый
"бент-роллслей", даже личный самолет... - с мечтательным выражением на  лице
говорил Бэтруэл.
     Стефен почувствовал, что самое время вмешаться в разговор.
     - Подумаешь, "бент-роллслей"! В  следующий раз  повнимательнее  изучите
"Справочник  потребителя". И  я  вам буду очень  обязан, если вы перестанете
искушать мою жену. Не ей придется расплачиваться за это.
     -  Нет,  конечно,  - согласился Бэтруэл.  -  Между  прочим, это  весьма
характерно для женщины. Она платит  за  то, что получает, но чем больше  она
получает, тем меньше платит. У вашей жены жизнь стала бы куда легче: никакой
работы, слуги...
     -  Пожалуйста, перестаньте! - взмолился Стефен. - Поймите, ваша система
устарела. Мы поумнели. Ваша система потеряла всякую притягательную силу.
     На лице Бэтруэла отразилось сомнение.
     - Если судить по нашим отчетам, мир еще далеко не безгрешен, - возразил
он.
     - Предположим. И  все-таки  даже самая  безнравственная  часть  его  не
нуждается  в ваших старомодных услугах. Люди предпочитают получить побольше,
заплатив поменьше, если уж приходится платить.
     -  Это же не этично, - пробормотал Бэтруэл. - Должны же быть  моральные
устои!
     - Возможно, но тем не  менее это так. Кроме того, мы теперь более тесно
связаны друг с другом. Ну, например, как, по-вашему, согласовать неожиданное
получение мною титута с именным указателем Дебре? Или внезапное обогащение с
инспекцией  Подоходного  налога?  Или  даже  появление  нового   особняка  с
Городским Управлением? Нужно уметь смотреть фактам в глаза.
     - О, думаю, все это можно уладить, - сказал Бэтруэл.
     -  Ничего  у  вас  не  выйдет.  Сейчас  существует только  один  способ
разбогатеть  -  это...  Постой... -  Он  резко оборвал себя  и погрузился  в
размышления.
     Бэтруэл обратился к Дайлис:
     -  Какая жалость,  что  ваш  муж  так  несправедлив к  себе.  У него же
незаурядные  способности.  Это же просто бросается  в глаза. Если  он станет
обладателем небольшого капитала, какие перспективы перед ним  откроются!.. А
сколько в этом  мире приятного для  богатого  человека и,  конечно,  для его
жены: всеобщее уважение,  авторитет,  океанские яхты. Просто  жалость берет,
что он растрачивает себя по пустякам.
     Дайлис взглянула на своего задумавшегося супруга.
     -  Вы  тоже   так  думаете?   Мне   всегда   казалось,  что  фирма  его
недооценивает.
     - Все  это происки мелких интриганов,  конечно, - сочувственно произнес
Бэтруэл.  -  Немало  молодых  дарований  загублено  ими.  Но  при  известной
независимости  и,  смею  сказать,  под  руководством разумной  и  прелестной
молодой жены я, право, не вижу причин, почему бы ему...
     Но тут Стефен вернулся к действительности.
     - Учебник Искушения, глава  первая, не так  ли? - презрительно  фыркнул
он. - А теперь не пора ли кончать с этим? Если вы сумеете реально посмотреть
на вещи, я готов поговорить с вами о делах.
     Бэтруэл просветлел лицом.
     - Ага! -  воскликнул  он. - Я так и знал, стоит вам обдумать хорошенько
все выгоды нашего предложения...
     Стефен остановил его.
     -  Постойте, -  сказал  он. -  Итак, о реальных вещах...  Во-первых, вы
должны зарубить  себе  на носу, что я  не собираюсь обсуждать с вами никаких
условий, так что можете прекратить  заигрывание с моей женой. Во-вторых -  и
это главное, -  влипли-то  вы,  а не я. К примеру,  как вы думаете вернуться
в... э... ну, туда, откуда вы явились, если я не помогу вам?
     -  Мое предложение: помогая мне,  помогите себе, - торжественно  заявил
Бэтруэл.
     -  Это всего лишь  одна сторона дела, не правда  ли? А  сейчас слушайте
меня. Перед  нами три  возможных  пути. Первый: мы разыскиваем кого-то,  кто
подскажет  нам  нужное заклинание. Вы  можете сделать  это?  Нет? И  я тоже.
Второй путь: я могу попросить священника  изгнать вас. Думаю, он был бы  рад
оказать  эту  услугу. Ведь  впоследствии  его  могли  бы  канонизировать  за
стойкость в борьбе с искушениями...
     Бэтруэл содрогнулся.
     - Только не это,  - запротестовал он. - В XVI веке так обошлись с одним
моим  другом. Это  была  мучительная процедура,  он  до  сих  пор  никак  не
оправится. Потерял всякую веру в себя.
     - Чудесно.  В  таком  случае у нас есть еще третья  возможность. Имея в
наличии   кругленькую   сумму   денег,   я   (не   связывая  себя   никакими
обязательствами,  разумеется)  берусь  найти  человека,  который  согласится
заключить  с  вами  договор.  И  тогда, имея на руках скрепленный  подписями
договор, вы сможете смело  доложить у себя  там,  что ваша миссия увенчалась
успехом. Как вам нравится такой вариант?
     - Ничего  хорошего  в  нем  не  нахожу, - быстро ответил Бэтруэл.  - Вы
просто  хотите  получить  у  нас  сразу   две  концессии  за  полцены.  Наша
бухгалтерия никогда не пойдет на это.
     Стефен печально покачал головой.
     -  Не  удивительно, что  ваша фирма  прогорает.  За  тысячи лет  своего
существования она,  кажется, и шагу не сделала вперед от  идеи обыкновенного
заклада.  И  вы  уже  готовы  вложить  собственный   капитал  там,  где  вам
предоставляется возможность взять чужой. Так вы далеко не уйдете. Послушайте
мой  план:  вы  ссужаете меня  небольшой  суммой, получаете свой договор,  и
единственный  капитал,   который  вам  при   этом  придется  выложить,   это
каких-нибудь несколько шиллингов и то из моего кармана.
     - Не понимаю,  каким  образом это можно сделать, - с сомнением произнес
Бэтруэл.
     -  Можно,  уверяю  вас.  Правда,  вам  придется  задержаться  здесь  на
несколько недель. Будете жить у нас... А теперь скажите, вы умеете  играть в
футбол?
     - В футбол? - растерянно повторил Бэтруэл. - Не думаю... Что это такое?
     -  Вы  должны будете досконально  изучить правила и тактику игры. Самое
главное в ней - это точность  удара по мячу.  Если  мяч  попадает  не совсем
туда, куда предполагал  направить его игрок, мяч потерян,  потерян  шанс, не
исключено, что таким образом проиграна и игра. Понятно?
     - Да, пожалуй.
     - Тогда вы должны понять и то, что даже легкий толчок локтем - всего на
какой-  нибудь дюйм - в критический момент может многое изменить. И тогда не
будет  никакой нужды в неспортивной грубости, телесных  повреждениях. Нужных
результатов можно достигнуть, не  вызывая никаких подозрений.  А  для  этого
нужно только, чтобы один из ваших чертенят - из тех, которых вы  используете
для  своих шуточек,  -  своевременно и кого  надо чуть-чуть  подтолкнул  под
локоть. Устроить это не так уж трудно для вас.
     - Да,  это  совсем просто,  -  согласился Бэтруэл.  - Но  я все-таки не
понимаю...
     - Ваша беда, старина, что  вы  безнадежно отстали  от времени, - сказал
Стефен. - Дайлис, где у нас справочник по спортивным играм?
     Через   полчаса  Бэтруэл   уже  проявлял  ощутимое  знание  игры  и  ее
возможностей.
     - Действительно, - сказал он, - стоит немного подучить технику, и тогда
ничего не стоит устроить ничью, или даже поражение нужной  команде... ничего
не стоит.
     - Точно! - радостно воскликнул Стефен.  -  И  вот как это  делается.  Я
заполняю купон,  выкладываю на него  несколько  шиллингов,  чтобы  все  было
честь-честью. Вы ведете матчи, а я  огребаю в тотализаторе приличные суммы -
и никаких дурацких вопросов со стороны инспектора по налогам.
     - Все это,  конечно, хорошо для вас, -  заметил Бэтруэл.  - Ну, а я-то,
как я получу свой договор? Если вы, конечно...
     - Ага, вот тут  мы подходим к следующей  стадии, -  ответил Стефен. - В
уплату за мои выигрыши  я берусь найти вам клиента, скажем, в течение  шести
недель, а? Договорились? Тогда давайте заключим соглашение. Дайлис, дорогая,
принеси-ка нам лист бумаги и немного крови... о, какой же я болван, кровь-то
у меня есть, своя...
     Пять  недель  спустя  Стефен  подкатил  на своем "бентлее"  к  подъезду
Нортпарк Отеля, а минутой позже из подъезда вышел Бэтруэл. Идею о том, чтобы
поселить Бэтруэла в  своем  доме, пришлось отвергнуть  после  первых же двух
дней знакомства с ним. Жажда искушать была второй, совершенно не поддающейся
контролю   натурой   Бэтруэла.   Это   оказалось  несовместимым  с  семейным
спокойствием,  поэтому Бэтруэла  перевели  в отель,  где искушать  было куда
менее затруднительно и где перед ним открылись широчайшие возможности.
     Теперь,  выйдя  из  вращающихся дверей  отеля,  он предстал  человеком,
непохожим на того Бэтруэла, каким он впервые явился в гостиной Стефена. Хотя
роскошные  усы  остались, бакенбард уже  не было. Фрак уступил место  серому
сюртуку отличного покроя,  потрясающий  цилиндр - серой  фетровой  шляпе,  а
серый  шарф  - полосатому галстуку,  который  решительно ничем  не напоминал
гвардейский.  Теперь это был зажиточный мужчина лет сорока,  привлекательной
наружности и, несомненно, принадлежащий ко второй половине двадцатого века.
     - Лезьте в машину, - предложил ему Стефен. - Бланк договора с вами?
     Бэтруэл похлопал себя по карману.
     - Он у меня всегда с собой. На всякий, знаете  ли, случай... - произнес
он, когда машина тронулась.
     Первый  тройной  выигрыш  Стефена  вопреки  его  надеждам   не  остался
незамеченным.  Попробуйте скрыть от людей неожиданное  наследство  в  двести
двадцать тысяч  фунтов  стерлингов! Перед  следующей победой Стефен и Дайлис
приняли  все меры  к тому, чтобы выигрыш остался неизвестен, - а он составил
еще  двести десять тысяч  фунтов стерлингов. Когда же пришло время выплатить
Стефену  по третьему чеку -  двести  двадцать пять  тысяч, - у администрации
возникло некоторое сомнение - она не  то чтобы отказывалась платить, об этом
не  могло быть  и речи:  предсказание  на  купоне было написано  чин-чином -
чернилами, по всей  форме, -  но тем не менее  администрация призадумалась и
решила  послать к  Стефену  своих  представителей.  Один из  них,  серьезный
молодой человек в очках, принялся растолковывать Стефену закон вероятности и
вывел число с потрясающим количеством нулей, представляющее якобы количество
доводов против возможности выиграть подряд три раза тройную сумму.
     Стефена  это  явно заинтересовало. Его  система,  заявил он,  оказалась
лучше, чем он предполагал, раз она  устояла против невероятности, выраженной
таким астрономическим числом.
     Молодой  человек  пожелал  познакомиться  с  системой  Стефена.  Стефен
отказался говорить о ней, но признался, что  не прочь обсудить  некоторые ее
детали с главой Стадиона м-ром Грипшоу.
     И вот они едут на беседу с самим Сэмом Грипшоу.
     Главное  управление  Стадиона   располагалось   возле  одной  из  новых
магистралей,  немного в  глубине, за  ровной лужайкой  и клумбой с цветущими
сальвиями. Швейцар  в галунах отдал  честь  и открыл  дверцу  машины.  Через
несколько  минут  их провели  в  просторный  кабинет, где Сэм  Грипшоу  стоя
приветствовал их. Стефен пожал ему руку и представил своего компаньона.
     -  М-р Бэтруэл,  мой советник, - пояснил  он. Сэм Грипшоу бросил беглый
взгляд  на  Бэтруэла, затем вгляделся пристальнее. На какой-то  момент глава
Стадиона будто призадумался. Потом он снова обратился к Стефену:
     -  Итак,  прежде всего  должен  поздравить  вас,  молодой  человек.  Вы
величайший  победитель за  всю  историю нашего Стадиона.  Говорят,  шестьсот
пятьдесят пять  тысяч  фунтов...  Кругленькая сумма,  весьма  кругленькая, в
самом деле. Однако,  -  покачал он  головой, -  вы же понимаете,  так дальше
продолжаться не может. Не может продолжаться...
     - О, почему бы и нет? - дружески заметил Стефен, когда все сели.
     Сэм Грипшоу опять покачал головой.
     - Один раз - удача, второй раз - необыкновенная удача, третий уже дурно
пахнет,  четвертый  может  пошатнуть все предприятие,  пятый будет  означать
почти  банкротство. Никто  ведь не поставит  и шиллинга против дохлого дела.
Это же ясно... Итак, у вас есть своя система?
     - У нас есть система, - поправил Стефен. - Мой друг, м-р Бэтруэл...
     -  Ах, да, м-р  Бэтруэл,  -  сказал Сэм Грипшоу, снова внимательно  его
разглядывая. - Полагаю, вам не очень хочется посвящать меня в вашу систему?
     - А как вы думаете? - спросил Стефен.
     - Думаю, что нет, - сказал Сэм Грипшоу. - Но и вы... Не можете же вы до
бесконечности продолжать это...
     - Только потому, что это разорило бы вас? Разумеется, это нам абсолютно
ни к чему. Честно говоря, в этом и состоит причина нашего визита  к вам. М-р
Бэтруэл собирается вам что-то предложить.
     - Послушаем, - сказал м-р Грипшоу.
     Бэтруэл встал.
     - М-р Грипшоу, у вас  прекрасное дело. И будет чрезвычайно обидно, если
публика  вдруг  потеряет  интерес  к вам, обидно  и  за публику  и  за  вас.
Останавливаться  на  этом нет  надобности хотя  бы потому,  что  я знаю,  вы
воздержались от  широкого оповещения публики о третьем выигрыше  моего друга
м-ра Трэмона. Смею сказать,  вы поступили  мудро, сэр.  Это могло бы вызвать
некоторое  охлаждение,  уныние... Однако  я  могу предложить вам  способ,  с
помощью которого  вы навсегда освободитесь от угрозы  возникновения подобной
ситуации. И это  не будет стоить вам ни пенни.  Но все-таки...  -  Здесь  им
овладел дух  искушения, и он стал  похож на художника, который  взял  в руки
свою любимую кисть.
     Сэм Грипшоу терпеливо выслушал его вплоть до заключительных слов:
     - ...и в уплату за это - за эту пустую формальность, я бы  сказал,  - я
обязуюсь  не  помогать больше ни нашему  другу,  м-ру  Стефену  Трэмону,  ни
кому-либо другому  в... э-э-э...  предсказаниях. С кризисом,  таким образом,
будет покончено,  и  вы сможете  продолжать  свое дело  с той убежденностью,
которой, я уверен, ваше дело заслуживает.
     Роскошным жестом он достал из  кармана бланк  договора и положил его на
стол.
     Сэм  Грипшоу взял  договор  и просмотрел его. К несказуемому  удивлению
Стефена, он согласился, не колеблясь ни минуты.
     - Вроде бы все так. Боюсь, мне нечего возразить. Хорошо, подписываю.
     Бэтруэл счастливо улыбнулся. Он  выступил вперед с маленьким аккуратным
перочинным ножичком в руке.
     Поставив  подпись, Сэм  Грипшоу  обернул чистым платком  свое запястье.
Бэтруэл  взял договор,  отступил на  шаг, помахивая  бумагой,  чтобы высохла
подпись.  Затем  с  видимым удовольствием  рассмотрел  ее,  осторожно сложил
договор и положил его в карман.
     Он  посмотрел  на  них,  сияя улыбкой.  От  восторга он  снова  потерял
представление  о  времени   и   отвесил  свой   элегантный  поклон  в  стиле
восемнадцатого века.
     -  Ваш слуга, джентльмены! -  и исчез неожиданно, не оставив после себя
ничего, кроме слабого запаха серы в воздухе.
     Последовавшее за этим молчание прервал Сэм Грипшоу.
     -  Ну  вот,  от  него  мы избавились...  он  не  появится  здесь,  пока
кто-нибудь еще не  вызовет его, - с удовлетворением сказал он и с задумчивым
видом  повернулся к  Стефену. -  Итак, вы не в проигрыше,  молодой  человек,
верно? В  ы положили в карман более  полумиллиона, продав ему мою  душу. Вот
это  я  понимаю, деловые способности!  Мне  бы ваши способности, когда я был
молод.
     -  Вы,  однако,  не  очень-то  расстроены, а? -  со  вздохом облегчения
заметил Стефен.
     - Да, этот договор меня нисколько не беспокоит, -  ответил м-р Грипшоу.
- Пусть беспокоится о н там. А вам и невдомек, а? Вот уже тысячи лет, как он
и ему  подобные занимаются этим делом,  и до сих пор никакой системы. А ведь
сейчас в любом деле самое главное - это организация, то есть чтобы все  нити
были в ваших руках  и вы бы  знали, что  к  чему и где  что. А э  т и... они
просто  старомодны. Много  воды  утечет,  прежде  чем  они  постигнут  самое
главное.
     - Да, не  особенно искусны, - согласился Стефен. -  Но признайтесь, то,
чего он добивался, он все-таки получил.
     - Ха! Дайте срок. Он еще заглянет в картотеку, если, конечно, они имеют
представление  о картотеке... Откуда,  по-вашему, я взял капитал  для своего
Стадиона?..

--------------------------------------------    (1)    в.   у.    -    всеми
усовершенствованиями,
     рied-deterre(франц.} - участок земли (прим. переводчика).



   Джон Уиндем.
   Видеорама Пооли



     Однажды я заглянул к  Сэлли и показал ей заметку в "Вечерних  известиях
Уэстуича".
     - Что ты на это скажешь?  - спросил я  ее. Она, не присаживаясь, прочла
статью и недовольно наморщила свой хорошенький лобик.
     - Вздор какой-то, - проговорила она наконец.
     Почему  Сэлли в одно верила, в другое не верила,  всегда оставалось для
меня  загадкой.   Поди  разбери,  почему  вдруг   девушка  отвергает  что-то
совершенно  бесспорное,  а  потом  с  пеной  у  рта  отстаивает какое-нибудь
откровенное надувательство... Как бы там ни было, но это так.
     Заметка, озаглавленная "Пинок под музыку", гласила:
     "Вчера  вечером собравшиеся  на концерт  в Адаме-Холле  любители музыки
были поражены тем,  что  во время  исполнения одного  из  номеров с  потолка
свесились по  колено  две  ноги.  Их  видел  весь  зад, и все  в  один голос
утверждают,  что это  была пара  ног,  обутых  во что-то вроде сандалий. Они
несколько минут медленно  раскачивались взад и вперед  под  потолком. Потом,
давши пинка в воздух, исчезли и больше не появлялись. Обследование крыши  не
принесло никаких результатов, и владельцы концертного зала отказываются дать
какое-либо объяснение случившемуся".
     - Это уже не первый случай, - сказал я.
     - Ну и  что  с того? - возразила  Сэлли,  очевидно  позабыв, что минуту
назад отрицала самую возможность подобных вещей.
     - Затрудняюсь сказать, - отозвался я.
     - Вот видишь, - заключила она.
     Порой у меня возникает чувство, что Сэлли начисто не признает логики.
     Впрочем,  не одна  она: людям хочется, чтобы все кругом было спокойно и
привычно. И все же мне стало казаться, что пришло время обстоятельно изучить
это дело и что-то предпринять.
     Первым  -  так  по  крайней  мере документально  засвидетельствовано  -
столкнулся с этим явлением некий констебль  Уолш.  Если до него  кто и видел
нечто  подобное,  то, верно, почел  это  новой разновидностью небезызвестных
"чертиков".  Но  единственное  возлияние,  которое   обычно   позволял  себе
констебль Уолш, состояло всего лишь из кружки крепкого чая с большой порцией
сахара,  а  посему, когда он набрел  на  торчащую из тротуара голову с  едва
видимой шеей, он  просто  застыл на месте  и уставился на нее.  Но, что  его
особенно  поразило,  как  заявил он  в участке,  куда влетел,  пробежав  без
остановки  полмили  и  долго еще  заикаясь от  страха,  так это  что  голова
поглядела ему вслед.
     Спору нет,  узреть голову  на тротуаре -  небольшое  удовольствие,  тем
более в два часа ночи, но  вообще-то говоря, разве не случалось вам в минуту
рассеянности поймать на себе укоризненный взгляд  трески, которую вы  жарите
на  сковородке?  Однако констебль  Уолш рассказал еще кое-что. Он утверждал,
что голова открыла рот, словно хотела что-то сказать. Даже будь это правдой,
ему  не следовало  говорить  об  этом: каждый  знает  -  трезвому  такое  не
привидится. Но  по-  скольку констебль  настаивал  на своем,  его  попросили
дыхнуть и, с огорчением установив, что от него не пахнет спиртным, отправили
обратно  на  место  проис-  шествия  в  сопровождении  другого полицейского.
Никакой головы, а также и следов  пролитой или смытой крови там, разумеется,
не  было.  На том, казалось, все и кончилось,  вот только в послужном списке
бедняги  Уолша появилось несколько не особенно лестных пометок, затруднивших
его продвижение по службе.
     Впрочем, констебль не долго держал первенство. Два дня спустя целый дом
обмер от страха, услыхав пронзительные крики миссис Рурк из квартиры No 35 и
одновременно вопли мисс Фаррелл, обитавшей над ней. Сбежавшиеся соседи нашли
миссис Рурк в истерике: ей привиделось,  что  с потолка ее спальни свесилась
пара ног;  а мисс Фаррелл, заливаясь слезами, уверяла, что из-под ее кровати
высунулась чья-то рука.  Однако при обследовании потолка  и пола не  удалось
обнаружить ничего примечательного, кроме кучи  пыли, извлеченной, не к чести
мисс Фарредл, из-под ее кровати.
     К этому вскоре прибавились и другие случаи. Первым привлек мое внимание
ко всему этому Джимми Линдлен, работавший - если это можно назвать работой -
в  соседнем со мной  отделе. Джимми собирал факты.  Фактом  в  глазах  этого
бедняги было все, что попадало на страницы газет.  Ему было все равно, о чем
идет речь, лишь бы о чем-нибудь необычном.  Возможно, он  от кого-то слыхал,
что  истина не бывает простой, и  поэтому  решил, что  все,  что не  просто,
истина.
     Я привык к его бурным вторжениям и не обращал  на них особого внимания,
поэтому его первый  приход  с пачкой вырезок о  констебле  Уолше и всей этой
истории не вызвал во мне горячего интереса.
     Но через день-другой он появился с новой пачкой вырезок. Меня несколько
удивило, что он вторично  обратился к  фактам одного  и  того же рода,  и  я
отнесся к нему повнимательней.
     -  Вот.  Повсюду  -  руки,  ноги,  головы, туловища...  Прямо  какое-то
наваждение. Это неспроста. Тут что-то есть! - возгласил он - его интонации в
печати соответствовал бы курсив.
     Прочитав часть принесенных им заметок, я  был вынужден признать, что на
сей раз он открыл неиссякаемый источник необычного.
     Один  водитель автобуса  увидел, что  прямо перед ним  на дороге торчит
человеческое  туловище, но тормозить было уже поздно. Когда же он  остановил
машину  и сам не  свой вылез из нее, чтоб осмотреть жертву, ее не оказалось.
Какая-то женщина  высунулась  из окна поглядеть, что  делается  на  улице, и
увидела  под собой чью-то  голову,  которая тоже  смотрела на улицу,  только
прямо из кирпичной стены.  В лавке одного мясника  из пола вылезли две руки,
которые, как видно,  пытались что-то нащупать; через мгновенье они исчезли в
цементном полу - совершенно бесследно,  разумеется, если  не считать ущерба,
нанесенного  торговой репутации мясника. Какой-то каменщик  внезапно  увидел
возле  себя  странно  одетую фигуру, висевшую прямо в  воздухе. После  этого
рабочего  пришлось  под  руки  свести  вниз  и  отправить  домой.  Еще  одну
человеческую фигуру заметили на  пути следования товарного поезда, но  когда
поезд ее переехал, она точно сквозь землю провалилась.
     Пока я просматривал эти и еще некоторые другие заметки, Джимми кипел от
нетерпения прямо как сифон с содовой.
     - Хм!.. - только и промолвил я.
     - Вот-вот, - сказал он. - Что-то тут есть.
     - Допустим, - осторожно согласился я, - но что именно?
     - Все  происшествия  не выходят  за  пределы одной определенной зоны, -
многозначительно сказал Джимми и раскрыл передо мной карту города.- Погляди,
я здесь отметил  все случаи;  они, как  видишь, произошли  недалеко  один от
другого. Где-то  здесь эпицентр.  - Теперь его интонация передавала кавычки;
он ждал, что на моем лице выразится удивление.
     - Вот как? - сказал я. - Эпицентр? Только чего именно?
     Он уклонился от прямого ответа.
     - Есть у меня одна любопытная идея, - сказал он важно.
     Каждая новая идея казалась ему любопытной, и тем не менее  через час он
мог утверждать что-нибудь совершенно противоположное.
     - Выкладывай! - сказал я.
     - Телетранспортировка! - объявил он. - И ничто другое. Этого  следовало
ожидать. И вот кто-то этим занялся.
     - Хм! - сказал я.
     - Ничего удивительного. - Он возбужденно придвинулся ко мне. - А как ты
еще это объяснишь?
     - Да, но если это телепередача, или телетранспортировка, или что-то еще
в этом роде,  то где-то  непременно  должен  быть передатчик, ну и  какая-то
приемная станция, что  ли, - возразил  я. - И разве  возможно, чтоб человека
или вещь куда- то передали по радио, а потом воссоздали на старом месте?
     -  Разве мы что-нибудь знаем об этом? -  сказал он. - К  тому же в этом
отчасти  и  состоит  моя идея об  эпицентре. Передатчик  находится  где-то в
другом месте, но его лучи проецируются сюда.
     - Если это так, - сказал я, -  у твоего аппарата препаршивая настройка.
Каково, например, человеку,  если  во время  передачи его  разрезает пополам
кирпичная стена?
     Джимми не выносил таких мелких придирок.
     - Так ведь это же только начало. Первые опыты, - возразил он.
     Я остался  в  уверенности, что разрезанному стеной нисколько  не  легче
оттого, что это "первые опыты", однако смолчал.
     Как  раз  в  тот вечер  я  и заговорил  об  этом  с Сэлли, и,  пожалуй,
напрасно. Дав  мне  ясно понять, что не верит в  это, она объявила, что если
это правда, то, наверно, тут просто какое-нибудь новое изобретение.
     -  И,  по-твоему,  это  "просто  новое  изобретение"!  Да это  же целая
революция! - вскричал я.
     - А что пользы от такой революции?
     - Это как же? - спросил я.
     На  Сэлли  нашел  дух  противоречия.  Она  продолжала  тоном  человека,
привыкшего смотреть правде в глаза.
     - Всякому открытию у нас находят  только  два  применения,  - объяснила
она. -  Первое:  попроще  убить побольше  народу.  И второе:  помочь  разным
выжигам  обирать простаков. Может, когда и бывают исключения, как, например,
с рентгеновскими лучами, да только редко. А ты радуешься. Да  первое, что мы
делаем   со  всяким   открытием,-это   приводим  его  к  наименьшему  общему
знаменателю, а потом множим результат на простейшую  дробь. Ну времена! А уж
люди!.. Прямо в жар бросает, как подумаешь, что скажут о нас потомки.
     - А вот мне все равно. Мы же их не услышим, - возразил я.
     Она смерила меня убийственным взглядом.
     - Ну, конечно. Ответ, достойный двадцатого века.
     - И  чудачка же ты, -  проговорил я. - Ты  можешь преспокойно  говорить
глупости, лишь бы  они  были твои,  а  не  чужие. Для  большинства  нынешних
девушек  будущее -  это  только новый фасон шляпок или очередное прибавление
семейства. А там хоть град из расщепленных атомов - им и дела нет: ведь  они
убеждены, что спокон века на земле не было и не будет особых перемен.
     - Откуда ты знаешь, что думают девушки? - возмутилась Сэлли.
     - Так мне кажется. А вообще откуда мне знать? - отвечал я.
     По всему судя, она настроилась  отрицать  все, что  было связано с этой
историей, и я почел за лучшее переменить тему.
     Дня через два Джимми опять заглянул ко мне.
     - Он на время прервал свои опыты, - сообщил Джимми.
     - Это ты про кого?
     - Да  про этого, телетранспортировщика. Со  вторника никаких  сведений.
Наверно, догадался, что кто-то напал на его след.
     - Ты себя имеешь в виду? - спросил я.
     - Может быть.
     - Так тебе удалось что-то узнать?
     Он нахмурился.
     -  Во всяком случае,  я  кое-что  сделал. Я  нанес  на  карту  места их
появлений, и центр пришелся на храм Всех Святых. Я сходил, все там осмотрел,
но ничего не  обнаружил.  И все  же  я  на верном  пути, иначе зачем  бы ему
прятаться?
     Этого я не  мог  ему объяснить. Да и никто другой тоже. Тем более в тот
же  вечер  газета сообщила, что  какая-то  домохозяйка видела  руку и  ногу,
которые передвигались по стене ее кухни. Я показал эту заметку Сэлли.
     - Вот  увидишь,  все это  окажется каким-нибудь  новым видом рекламы, -
сказала она.
     - Не иначе, как тайной, - пошутил я. Но, заметив, что в глазах ее снова
загорается возмущение, поспешил добавить: - А не пойти ли нам в кино?
     Когда  мы  входили в кинотеатр,  небо затянуло тучами;  вышли  мы уже в
ливень. Так как до дома Сэлли не было и мили, а все такси как будто сгинули,
мы решили идти пешком. Сэлли натянула на голову капюшон  своего плаща, взяла
меня под руку, и мы двинулись в путь. С минуту мы молчали.
     - Милая, - произнес я наконец, - меня, конечно, можно назвать человеком
легкомысленным и  беспутным, но разве ты  не задумывалась о том, какие здесь
открываются возможности для педагогического воздействия?
     - Разумеется, - сказала она  решительно, но не тем тоном,  на который я
рассчитывал.
     - Словом, - продолжал я настойчиво, - если тебе хочется  посвятить себя
благородному  делу, что может быть лучше,  как заняться воспитанием подобной
личности? Перспективы громадные...
     - Это что, понимать как предложение? - спросила Сэлли.
     - "Понимать"!.. Да если б ты знала... Господи! Что это?! - И я замолк.
     Мы шли по Тайлер-стрит. Эта коротенькая улочка была сейчас залита водой
и  совсем пустынна: кроме  нас -  ни  души. А умолк  я потому, что  внезапно
увидел  немного впереди  какую-то машину. Из-за дождя  я  не  мог ее  толком
разглядеть, но мне показалось,  что  это был  маленький грузовичок с низкими
бортами, в кузове  которого сидело несколько легко одетых  людей; он пересек
Тайлер-стрит и исчез. Все бы  ничего,  если бы на Тайлер-стрит выходила хоть
какая-нибудь улица, но, увы, ее  не было. Грузовичок просто вынырнул с одной
стороны и исчез с другой.
     - Ты видела? - спросил я.
     - Да, но как он?.. - начала она и осеклась.
     Мы   прошли   еще  немного  и  достигли  того  места,  где  промелькнул
грузовичок:  по одну сторону от нас была кирпичная стена, по другую - фасады
домов.
     - Тебе, наверно, показалось, - сказала Сэлли.
     - Но почему только мне?..
     - Но ведь это же невозможно.
     - Послушай, дорогая... - начал было я.
     Но в  эту минуту из кирпичной стены шагах в десяти перед нами выступила
девушка. Мы замерли на месте и уставились на нее.
     Не знаю, свои ли у нее были волосы  или парик (теперь наука и искусство
так  усиливают женские чары!), только голову ее увенчивало  какое-то подобие
огромной золотой хризантемы добрых полутора футов в окружности, а чуть левее
середины в волосы  был  воткнут красный цветок. Голова ее казалась непомерно
тяжелой.  На  девушке  было  что-то вроде короткой  розовой туники, очевидно
шелковой,  которая казалась  бы  уместной в ночном кабаре, но не на  мокрой,
грязной и темной Тайлер- стрит. Но что меня совсем убило, так это вышитые на
тунике узоры. Трудно было поверить, чтоб девушка... Но  так или иначе  - тут
стояли мы, а там - она.
     Стоять-то  она стояла,  да только  не прямо  на земле,  а  в нескольких
дюймах над ней.  Она взглянула на нас обоих, потом уставилась на  Сэлли: обе
принялись внимательно  изучать друг друга. Время шло, а мы все  стояли и  не
двигались.  Девушка  открыла рот - очевидно, она  что-то сказала, но  мы  не
расслышали ни  звука. Потом  она  покачала  головой,  махнула нам  рукой  и,
повернувшись, ушла в стену.
     Сэлли  стояла  не шевелясь.  В  своем  блестевшем от  дождя  плаще  она
походила на какое-то темное изваяние. Когда она обернулась и на меня  из-под
капюшона глянуло ее лицо,  оно показалось мне каким-то новым. Я обнял ее  за
плечи, она дрожала всем телом.
     - Мне страшно, Джерри, - сказала она.
     - Ну что ты, Сэлл. Наверно, все это проще простого, - солгал я.
     - Нет, Джерри, тут что-то не то. Ты видел ее лицо? Она же моя копия!
     - Да, здорово похожа, - согласился я.
     - Понимаешь, ну просто копия... И мне стало страшно.
     - Это игра света - и все. А в общем ее уже больше нет, - сказал я.
     И все же Сэлли была права. Девушка походила  на нее как две капли воды.
Я потом часто об этом думал...
     Утром  ко мне  пришел  Джимми  и  принес  газету. В короткой  передовой
высмеивались граждане, которые в последнее время видели разные чудеса.
     - Наконец-то они высказали свое мнение, - объявил он.
     - А тебе как, удалось что-нибудь разузнать? - спросил я.
     Он нахмурился.
     - Боюсь, я шел  по ложному  следу. Я  и  сейчас думаю,  что это  первые
опыты, только передатчик, очевидно, где-то совсем в другом  месте. Возможно,
его передачи направлены сюда в опытных целях.
     - Но почему сюда?
     -  Откуда  мне  знать!  Куда-то  он  должен  был  их  направить. А  сам
передатчик  может  быть  где  угодно. -  Он замер, вдруг пораженный страшной
мыслью. - Возможно, речь идет об очень серьезных вещах. Что, если передатчик
у русских и они могут телетранспортировать сюда людей или даже... бомбы...
     - Сюда-то зачем? - настаивал я. - Если бы, скажем, в Харуелл (1) или же
Королевский арсенал - дело другое...
     - Для опыта, - повторил он.
     -  Вот  разве что, - согласился я. Затем  я  рассказал  ему о  девушке,
которую мы с Сэлли повстречали накануне. - Я что-то русских представлял себе
совсем иначе, - добавил я.
     Джимми покачал головой.
     -  Маскируются. Насмотрелись  там у  себя за  железным занавесом разных
иллюстрированных журналов и газет и решили, что наши девушки  так ходят. Вот
и весь фокус, - закончил он.
     На  следующий  день  примерно  три  четверти  всех  читателей "Вечерних
новостей" написали в редакцию о разных странностях, которые видели, и газета
оставила свой  шутливый тон. А через два дня город решительно  разделился на
сторонников,  так  сказать,  классического  толкования  и  нового. Во втором
лагере имелись свои раскольники, которые отстаивали идею телетранспортировки
против  теории  стереоскопической  передачи  или  спонтанного  молекулярного
синтеза;  первый лагерь разделился на  следующие секты: поборников вторжения
духов,  адептов телесности  обычно  бестелесных  видений  и  провозвестников
страшного  суда.   В   жарких  спорах  частенько  было  не   разобрать,  кто
действительно что-то видел, а  кто от полноты чувств приукрасил дело в ущерб
истине.
     В субботу  мы встретились с  Сэлли, чтобы вместе позавтракать. Потом мы
отправились  на  машине за  город -  там, среди холмов, было одно  местечко,
которое, по-моему, на редкость подходило для объяснения в любви. Но когда мы
пересекли Хай-стрит, шедшая перед нами машина затормозила. Затормозили и я и
мужчина,  ехавший следом за нами. Третья машина затормозила уже  в последний
момент.  По  ту  сторону  перекрестка  тоже раздавался  характерный  скрежет
металла.  Я поднялся  на ноги, чтоб узнать  причину остановки,  и потянул за
руку Сэлли.
     - Смотри, опять, - сказал я.
     Прямо посреди перекрестка отчетливо вырисовывалось что-то, что с трудом
можно  было назвать  машиной, -  оно  больше  походило  на  какую-то плоскую
тележку или платформу и висело над землей на расстоянии фута. Да-да, висело,
я  не оговорился. У платформы не было  ни колес,  ни  подпорок.  Она  просто
висела в воздухе. На ней стояло  с полдюжины людей в ярких  одеждах, похожих
не то  на рубаху, не то на халат, и с любопытством оглядывало все вокруг. По
борту  платформы  шла  надпись: "Видеорама Пооли". Один из мужчин  показывал
другому на храм  Всех Святых; остальные больше смотрели  на людей и  машины.
Полисмен-  регулировщик высунул  из своей будки изумленное  лицо. Но тут  же
взял себя в руки. Он закричал, засвистел в свисток, опять закричал. Стоявшие
на  платформе даже не повернулись. Полицейский  вылез из  будки и двинулся к
перекрестку  -  точь-в-точь  вулкан,  который  нашел,   наконец,   куда   бы
извергнуться.
     - Эй! - прокричал он пришельцам.
     Те по-прежнему не обращали на него никакого внимания, и только когда он
был от  них уже  в двух ярдах, заметили  его, стали  подталкивать друг друга
локтями, ухмыляться.  Полицейский весь побагровел; он принялся бранить их на
чем свет стоит, а они продолжали рассматривать его с нескрываемым интересом.
Он выхватил из заднего кармана дубинку  и двинулся на них. Полицейский хотел
было схватить юношу в желтой рубахе, но рука его прошла сквозь него.
     Блюститель порядка  отступил.  Ноздри  его  раздувались, как у  лошади.
Стиснув  в руке дубинку, он  размахнулся  и ударил  ею по всей  компании. Те
продолжали смеяться: дубинка свободно прошла сквозь них.
     Я готов  снять шляпу перед  этим полицейским: он не пустился  бежать. С
минуту  он  как-то  странно  глядел  на  них,  потом повернулся  и не  спеша
направился к  будке; все так  же  спокойно он  дал машинам сигнал продолжать
путь.  Ехавший  перед нами  только того  и ждал. Он рванул с места и  прошел
сквозь  платформу. Она  успела уйти от меня, иначе я сам бы ей поддал. Сэлли
видела, как платформа, описав дугу, исчезла в стене городского банка.
     Когда мы подъехали к намеченному месту, погода заметно испортилась, все
вокруг глядело мрачно и совсем не благоприятствовало моим целям, так что мы,
покатавшись немножко,  повернули обратно  и остановились  в тихом  и  уютном
ресторанчике у въезда в город.  Мне уже почти  удалось  начать  разговор,  о
котором  я  мечтал,  когда у нашего столика  появился - кто бы вы думали?  -
Джимми.
     - Вот встреча! - вскричал он. - Слыхал, Джерри, что случилось сегодня в
центре?
     - Да мы сами там были, - ответил я.
     -  Выходит, Джерри, наши  с  тобой  догадки  - так,  ерунда.  А дело-то
покрупней! Это  платформа  все  прояснила.  Техника у них куда  выше  нашей.
Знаешь, кто это, по- моему?
     - Марсиане? - предположил я.
     Он так и отпрянул, вытаращив глаза.
     - Нет, но как ты догадался?! - изумленно спросил он.
     -  А  больше  некому,  -  объяснил  я. -  Только  вот  непонятно, зачем
марсианам путешествовать под вывеской "Видеорама Пооли", - продолжал я.
     - А там было так написано? Я этого не знал, - проговорил Джимми.
     И он ушел с унылым  видом, успев начисто испортить все, что мне с таким
трудом удалось наладить.
     Утром в  понедельник наша машинистка  Анна  пришла на  работу еще более
очумелая, чем всегда.
     -  Ой,  что  со  мной  приключилось,  страх!.. -  затрещала  она,  едва
переступив порог. - Никак не опомнюсь. Я вся была красная как рак.
     - Вся-вся? - заинтересовался Джимми.
     Она не потрудилась ему ответить.
     - Сижу я в ванне и вот поднимаю глаза - мужчина в зеленой рубашке стоит
и смотрит. Ну, я, конечно, закричала.
     - Еще  бы. Конечно! -  поддакнул Джимми. - А дальше  что было, или  нам
нельзя...
     - Стоит  - и  все, - -продолжала она. - А потом усмехнулся и  ушел... в
стену. Ну какой нахал!
     - Ужасный! - согласился Джимми. - Так, прямо в открытую, и усмехнулся?
     Анна пояснила, что нахальство его заключалось не только в этом.
     - Просто сущее  безобразие,  -  говорила ода.  - Что ж это будет,  если
мужчины начнут свободно ходить сквозь стены ванных, где купаются девушки?..
     Резонный вопрос, ничего не скажешь.
     Тем временем прибыл шеф. Я последовал за ним в кабинет. Видно было, что
он чем- то расстроен.
     - Да что ж это творится в  этом проклятом городе, Джерри?- сказал  он с
возмущением. -  Вчера  приходит  жена  домой.  А  в  гостиной  две  какие-то
невероятные девицы. Она, конечно, обвинила меня. Первый скандал  за двадцать
лет. Пока мы разбирались, девицы исчезли, - закончил он.
     Я поахал в знак сочувствия - что еще оставалось.
     Вечером я пошел навестить Сэлли и увидел, что она сидит на ступеньках у
своих дверей, прямо под дождиком.
     - Ты что это? - спросил я.
     Она взглянула на меня безнадежно.
     - Понимаешь, явились  двое. Мужчина и девушка.  И ни  за  что не хотели
уходить. Только смеялись надо мной. А потом стали вести себя так, точно меня
там нет. Дошли до того, что... Словом, я не выдержала и ушла.
     Она сидела несчастная-принесчастная и вдруг расплакалась.
     Ход  событий все убыстрялся. Наутро произошло жаркое сражение - вернее,
побоище -  на Хай-стрит. Мисс Дотрби, представительница одной из именитейших
семей  Уэстуича,  была  оскорблена  в  лучших  чувствах  появлением  на углу
Нортгейт  четырех  взлохмаченных  и  хихикающих  девиц.  Но  едва она обрела
дыхание  и глаза ее вернулись  в свои орбиты, она тут  же постигла свой долг
перед обществом. Она зажала в руке  зонтик, точно дедовский меч, и двинулась
на врага. Она прошла сквозь его ряды, нанося удары направо и налево, а когда
обернулась, то увидела, что девицы стоят и хохочут ей  в лицо. Она напала на
них вторично,  но те продолжали над ней смеяться. Тогда она принялась что-то
бессвязно лепетать, и ее увезли в машине "Скорой помощи".
     К концу  дня город заполнили возмущенные  матроны  и растерянные  мужи;
мэра и полицию одолевали просьбами принять, наконец, какие-нибудь меры.
     Особенно неспокойно  было  в  районе, который Джимми  ранее отметил  на
карте. Вообще-то пришельцы встречались  повсюду,  но  в  этих кварталах  они
ходили  толпами  -  мужчины  в  цветных  рубахах  и  девушки  с  немыслимыми
прическами и совсем уж немыслимыми узорами на одежде; они выходили под ручку
из стен  и беззаботно разгуливали среди пешеходов  и  машин. По временам они
останавливались,  что-нибудь  друг  другу  показывали,  а  потом разражались
беззвучным хохотом. Что их особенно  забавляло, так это наш гнев. Стоило  им
заметить, что они вас шокируют, как они начинали строить вам рожи и всячески
донимать вас, доводить вас до слез,  и чем больше вы волновались, тем больше
они  радовались. Они  гуляли,  где  хотели,  проникали  в  магазины,  банки,
учреждения  и частные квартиры, невзирая  на  ярость  постоянных обитателей.
Везде появились надписи "Не входить", но это их только смешило.
     В центре от них прямо не было прохода, хотя, как  выяснилось, они могли
двигаться не только на том уровне, что мы. Иногда вам казалось, что они идут
по  земле или по полу, но где-то рядом другие парили в нескольких дюймах над
землей, а  еще дальше  вы могли встретить и таких, что  шли по  земле, точно
вброд. Очень скоро мы убедились, что они так же не слышат нас, как мы  их, и
потому  не  было  никакого смысла обращаться к  ним  или грозить  им, а наши
объявления лишь возбуждали их любопытство.
     На четвертый день  в  городе  воцарился полный хаос. В местах массового
нашествия  гостей  исчезла всякая  возможность  уединения. В  самые интимные
минуты они могли  пройти мимо  вас, тихонько хихикая или  фыркая вам в лицо.
Хорошо  было  полиции  объявлять, что пришельцы,  мол,  безопасны,  не могут
причинить никому вреда и  поэтому  лучше всего  просто  не  обращать  на них
внимания. Бывают такие  минуты, когда не у  всякого  хватит выдержки взять и
отвернуться от толпы хохочущих юнцов и девиц. Даже такой мирный человек, как
я,  временами  впадал в ярость,  а уж разные там женские комитеты и общество
охраны - те вообще пребывали в состоянии вечной истерики.
     Слухи о нашем положении начали распространяться по  стране, но от этого
нам  слаще не  стадо. В город хлынули любители сенсаций. От них некуда  было
деться.  По  улицам  поползли  провода кинокамер,  телекамер и микрофонов, а
фоторепортеры только и делали, что сновали вокруг и щелкали  затворами своих
аппаратов  и,  будучи  отнюдь  не бесплотны,  мешали  нам не  многим  меньше
пришельцев.
     Но нам предстояли  еще более серьезные испытания. Мы с Джимми оказались
свидетелями нового  поворота событий. Мы  шли  завтракать в  кафе  и, следуя
инструкции, старались всеми силами  не замечать пришельцев - шли сквозь них,
и все. Джимми был  мрачен. Ему пришлось отказаться от всех своих теорий: они
одна за другой рушились под натиском фактов. Уже подходя к кафе, мы заметили
на Хай- стрит беспорядочное скопление машин,  двигавшихся в нашу сторону,  и
решили обождать.  Через минуту из потока  машин вынырнула одна,  ехавшая  со
скоростью шести-семи  миль в час. Это скорее  была не  машина,  а платформа,
вроде  той,  которую мы с Сэлли  видели  на  перекрестке в  прошлую субботу,
только пошикарней. У нее были разноцветные, еще блестевшие красной, желтой и
синей  краской  борта, а  внутри -  сиденья,  по четыре  в ряд.  Большинство
пассажиров  составляла  молодежь, но  попадались  и  люди постарше, одетые в
более  сдержанные  костюмы  все  того  же  фасона.  За  передней  платформой
двигалось с полдюжины других. На бортах платформ можно было прочесть:

ВЗГЛЯД НА ПРОШЛОЕ. ВИДЕОРАМА ПООЛИ - ВЕЛИЧАЙШЕЕ ДОСТИЖЕНИЕ ВЕКА.

КУРС ИСТОРИИ БЕЗ ВСЯКОЙ ЗУБРЕЖКИ ЗА ОДИН ФУНТ.

ТАК ЖИЛА ВАША ПРАПРАБАБУШКА.

ДВА ШАГА-И ВЫ В СТАРОМ СМЕШНОМ ДВАДЦАТОМ ВЕКЕ.

ЖИВАЯ ИСТОРИЯ СО ВСЕМИ УДОБСТВАМИ. СМЕШНЫЕ МОДЫ, ДРЕВНИЕ ОБЫЧАИ.

ВЕСЬМА ПОУЧИТЕЛЬНО! ИЗУЧАЙТЕ ПРИМИТИВНЫЕ НРАВЫ И ОБРАЗ ЖИЗНИ.

ЗАГЛЯНИТЕ В РОМАНТИЧНЫЙ ДВАДЦАТЫЙ ВЕК - БЕЗОПАСНОСТЬ ГАРАНТИРУЕТСЯ.

ИЗУЧАЙТЕ СВОЕ  ПРОШЛОЕ, ПОВЫШАЙТЕ КУЛЬТУРУ - СТОИМОСТЬ ЭКСКУРСИИ ОДИН
ФУНТ.

КРУПНАЯ ПРЕМИЯ ТОМУ, КТО ОПОЗНАЕТ СВОЮ ПРАБАБУШКУ ИЛИ ПРАДЕДУШКУ.

     Пассажиры  с удивлением глазели по сторонам и порой прямо-таки давились
от смеха. Кое-кто из юношей тыкал в  нас пальцем и, по-видимому, отпускал на
наш счет  разные шуточки: спутницы  их так  и  покатывались  от  беззвучного
хохота. Другие сидели развались  и  уплетали какие-то крупные  желтые плоды.
Временами они поглядывали вокруг, но больше  были заняты  своими  соседками,
которых обнимали за талию. На задке предпоследней платформы стояло:

ТАК ЛИ ДОБРОДЕТЕЛЬНА ВАША ПРАПРАБАБУШКА, КАК ОНА УТВЕРЖДАЛА?

СПЕШИТЕ УЗНАТЬ ТО, О ЧЕМ В СЕМЬЕ НЕ РАССКАЗЫВАЛИ.

     А на последней:

ЛОВИТЕ ЗНАМЕНИТОСТЕЙ, ПОКА ОНИ НЕ НАЧАЛИ ПРЯТАТЬСЯ.

УЗНАВАЙТЕ ТАЙНЫ - ЭТО ПОМОЖЕТ ВАМ ВЫИГРАТЬ ПРИЗ!

     Платформы  проехали,  а  мы,  пешеходы,   стояли  и  переглядывались  в
изумлении. Говорить, как видно, никому не хотелось.
     Этот  торжественный  выезд  был,  по-моему, чем-то  вроде  парада,  ибо
позднее, хоть  я и не раз встречал  платформы, до отказа набитые  любителями
впечатлений и шедшие под лозунгами:

ИСТОРИЯ -  ЭТО  КУЛЬТУРА. РАСШИРЯЙТЕ СВОЙ КРУГОЗОР - ВСЕГО  ЛИШЬ ОДИН
ФУНТ.

     или:

УЗНАВАЙТЕ ПОДНОГОТНУЮ ВАШИХ ПРЕДКОВ!

     во всяком случае, о подобных парадах я больше не слышал.
     В мэрии  рвали  на себе последние волосы  и продолжали увешивать  город
объявлениями о том, что запрещается делать  туристам, но те только смеялись,
и  дела  шли  все  хуже и хуже.  Пешие туристы взяли  за  обычай подбегать и
заглядывать вам в лицо; сверившись с книгой  или  газетой,  которую носили с
собой, они в раздражении кидались  за кем-нибудь другим. Я пришел  к выводу,
что за меня не давали ни гроша.
     И все  же надо было  работать.  Раз уж мы не могли  справиться  с этими
гостями, приходилось их терпеть. Многие семьи уезжали за город, чтоб сыскать
покой  и  уберечь  дочек  от  влияния  новой  моды  и  прочих соблазнов,  но
большинство  из  нас  должно было  как-то тянуть обычную канитель. Почти все
встречные глядели хмуро и озадаченно. Исключение составляли одни пришельцы.
     Как-то вечером, недели через две после торжественного проезда платформ,
я зашел  за Сэлли. Когда  мы  с  ней вышли  из  дому, то увидели,  что  чуть
подальше  на  улице   идет  драка.  Две  девицы,  чьи   головы  походили  на
раззолоченные плетеные  шары,  сцепились,  как две кошки.  Один из  стоявших
рядом   юношей  самодовольно   поглядывал  вокруг,  остальные  подзадоривали
соперниц. Мы повернули в другую сторону.
     - Совсем  чужой стал город, - проговорила Сэлли. - Даже дома от  них не
спрячешься. Что  бы им убраться и оставить нас в покое. Мерзкие  создания!..
Видеть их не могу!
     У самого входа в парк мы набрели на хризантемо-волосую малютку, которая
сидела ни на чем и горько-прегорько плакала. Сэлли тут же смягчилась.
     - Может,  они не  такие уж злые,  ну хотя бы некоторые. Тогда зачем они
устроили из нашей жизни какой-то цирк?
     Мы  сыскали  скамейку и сели на нее  полюбоваться закатом. Мне хотелось
куда-нибудь увезти ее отсюда.
     - А наверно, красиво сейчас на холмах, - сказал я.
     - Жаль, что мы не там, Джерри, - вздохнула она.
     Я взял ее руку, она не отняла ее.
     - Сэлли, дорогая... - начал я.
     Но  не успел я закончить  фразу, как откуда-то появились двое туристов,
мужчина и девушка,  и  заняли позицию напротив нас.  Вот  когда я  пришел  в
ярость. Ну пусть  себе ездят по  городу на  своих платформах, неужто же надо
хорониться этих пеших гостей и здесь, в парке, где для  них нет - по крайней
мере  не  должно  быть - ничего интересного.  Но эта парочка, видно, сыскала
что-то интересное. Это  была Сэлли,  и  они  уставились  на  нее без всякого
стеснения.  Она  выдернула  свою  руку  из моей.  Пришельцы стали  о  чем-то
совещаться. Мужчина открыл папку, которую держал под  мышкой, и вынул оттуда
какой-то листок.  Они  взглянули на него, на Сэлли, опять на листок.  Это уж
было слишком.  Я встал и,  пройдя сквозь них, заглянул  в  листок. Удивлению
моему не было предела. То была страница наших  "Вечерних новостей", очевидно
взятая  из  какой-то  очень старой  подшивки.  Истрепанная,  с полувьщветшей
печатью, она, чтобы  не  рассыпаться, была  с обеих сторон заклеена каким-то
тонким, прозрачным пластиком.  Я  не  заметил  числа,  но это и  понятно:  я
смотрел  туда  же,  куда  смотрели  они,  а  с фотографии  на  меня смотрело
улыбающееся  лицо  Сэлли. На каждой руке  у  нее было  по  малютке.  Я успел
прочесть лишь заголовок: "У супруги городского  советника - двойня". Тут они
сложили  газету  и  опрометью кинулись  к выходу.  Летят за  своим проклятым
призом, подумал я, чтоб им подавиться!
     Я  вернулся  к  Сэлли и  сел с  ней  рядом. Разумеется,  эта фотография
испортила  все  дело. "Супруга городского советника" - каково! Ей,  конечно,
хотелось знать, что я прочел в газете, и мне  пришлось что то соврать, чтобы
выкрутиться.
     Мы сидели на скамейке, молчаливые и мрачные.
     Мимо проехала платформа, на которой красовалось:

ОБРАЗОВАНИЕ БЕЗ УСИЛИЙ. КУЛЬТУРА В УСЛОВИЯХ ПОЛНОГО КОМФОРТА.

     На  наших глазах она прошла  сквозь решетку парка и влилась  в  уличное
движение.
     - Пойдем домой, - предложил я.
     - Пойдем, - грустно ответила Сэлли.
     Провожая ее домой, я все сокрушался, что не заметил дату выпуска.
     - Между прочим, у тебя нет какого-нибудь знакомого советника? - спросил
я ее как бы невзначай.
     Она удивилась.
     - Есть один. Мистер Фэлмер, - сказала она как-то неуверенно.
     - Он что, молод? - осведомился я небрежным тоном.
     - Что ты! Он такой старый. Я, собственно, знаю не его, а его жену.
     - Вот как! - сказал я. - А какого-нибудь молодого не знаешь?
     - Кажется, нет. А что?
     Я промямлил что то насчет того, как нужны нам в подобный момент молодые
люди с головой.
     -  Молодые  люди с головой  не  идут в городские советники, - возразила
она, глядя на меня.
     Возможно, ей в  самом  деле не  хватало логики, но она умела подбодрить
человека. Вот если б мне еще найти разгадку всей этой истории!
     На следующий  день город снова негодовал. Дело  в  том, что накануне  в
храме Всех Святых шла вечерняя служба. Но едва священник взошел на кафедру и
открыл  рот,  чтобы  произнести  небольшую  проповедь,  в  церкви  появилась
платформа с надписью:

НЕ ЭТОТ ЛИ МАЛЬЧУГАН ВАШ ПРАПРАДЕДУШКА? ЗАПЛАТИТЕ  ФУНТ, И ВЫ СМОЖЕТЕ
ЭТО ВЫЯСНИТЬ.

     Платформа остановилась против  аналоя. Священник  молча глядел на нее с
полминуты, а потом хватил кулаком по пюпитру.
     -  Нет,  это  невыносимо! - завопил он. - Не начну,  пока эта штука  не
выедет!
     И он замер, вперив сверкающий взор в платформу.
     Прихожане последовали его примеру.
     На платформе с явным нетерпением  ожидали начала  представления.  Видя,
что оно задерживается, туристы, чтоб скоротать время, принялись откупоривать
бутылки   и  угощаться  фруктами.   Священник  продолжал   смотреть  на  них
испепеляющим  взглядом. Служба все не начиналась, туристам сделалось скучно.
Юноши  стали  щекотать  девиц, девицы  захихикали. Несколько человек  горячо
убеждали  в чем-то сидевшего  впереди  мужчину. Спустя  минуту  он кивнул, и
платформа уплыла через южную стену.
     Первый  раз мы взяли верх.  Священник  вытер лоб, откашлялся и произнес
лучшую свою проповедь на тему: "Города в долине".
     Но как ни возмущались отцы города, нам от этого  было не легче. Планов,
конечно,  хватало. Один из них принадлежал Джимми и  состоял в  том, чтобы с
помощью ультравысоких или инфранизких  волн развеивать изображение туристов.
Возможно,  в ходе подобных опытов нам  бы и удалось что-то сыскать, но время
не   ждало.  А   попробуйте  повоевать  с  врагом,  когда  он  всего-навсего
стереоскопическое изображение и вы  понятия не имеете, как воспрепятствовать
его  передаче.  Сама передача  происходит  не там,  где вы  ее  видите, а  в
каком-то совершенно неизвестном вам месте -  как туда доберешься? То, что вы
видите,  не способно чувствовать,  оно не ест, не  спит, не  дышит... И вот,
когда я стал раздумывать над тем, что же оно  все-таки способно  испытывать,
тут-то меня и осенило. Я был поражен  - ведь до чего просто! Я схватил шляпу
и кинулся в мэрию.
     Осаждавший мэрию поток возмущенных,  недовольных  и  одержимых  разными
планами лиц весьма затруднил туда  доступ, и все  же я,  наконец, пробился к
одному чиновнику, который выслушал меня внимательно, хотя и недоверчиво.
     - План ваш не многим понравится, - заявил он.
     - Пускай.  Нам ведь  нечего  терять. К тому  же  это  пойдет  на пользу
местной торговле.
     Лицо его заметно просветлело. А я наседал:
     - Ведь у мэра несколько ресторанов,  а уж  владельцы гостиниц, пивных и
закусочных, те просто возликуют.
     - Что и говорить, - согласился он.  - Попробуем предложить им ваш план.
Пойдемте.
     Последующие  три  дня  мы  с утра до ночи  разрабатывали  мой  план. На
четвертый приступили  к его осуществлению. Ранним утром  на все дороги вышли
люди и перекрыли въезды в наши муниципальные пределы, а потом водрузили у их
границ огромные щиты, на которых красным по белому было написано:

УЭСТУИЧ - ГОРОД, СМОТРЯЩИЙ В БУДУЩЕЕ. ПОСЕТИТЕ-УВИДИТЕ. СМОТРИТЕ, ЧТО
БУДЕТ.

     НЕ ГОРОД-ЧУДО ВЕКА (С ПРИЕЗЖИХ 2 ШИЛЛИНГА ШЕСТЬ ПЕНСОВ).

     В то же утро были запрещены все телевизионные передачи из Уэстуича, а в
столичных газетах появилась серия объявлений:

ВЕЛИКОЛЕПНО! ОРИГИНАЛЬНО! ПОУЧИТЕЛЬНО!

УЭСТУИЧ ПРЕДЛАГАЕТ ЕДИНСТВЕННО ВЕРНУЮ ПАНОРАМУ БУДУЩЕГО!

ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ЗНАТЬ:

ЧТО БУДЕТ НОСИТЬ ВАША ПРАПРАПРАВНУЧКА,

КАК БУДЕТ ВЫГЛЯДЕТЬ ВАШ ПРАПРАПРАВНУК,

ЧТО БУДЕТ МОДНО В ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМ ВЕКЕ,

КАК ПЕРЕМЕНЯТСЯ ОБЫЧАИ,

ПОСЕТИТЕ УЭСТУИЧ И ВЗГЛЯНИТЕ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ.

ВАМ ОТКРЫТА ПЕРСПЕКТИВА ИСТОРИИ.

БУДУЩЕЕ ЗА ДВА ШИЛЛИНГА ШЕСТЬ ПЕНСОВ.

     Мы полагали, что происходящее  у  нас всем известно,  и потому не стали
вдаваться  в  подробности,  однако  поместили   в  иллюстрированных  газетах
несколько реклам, рассчитанных на любителя.

УЭСТУИЧ.

ПАРАД КРАСОТОК!

ЖЕНЩИНЫ БУДУЩЕГО.

СМЕЛЫЕ МОДЫ - ВОЛЬНЫЕ МАНЕРЫ.

ИЗУМИТЕЛЬНО! ДОСТОВЕРНО! СО ВСЕЙ ОТКРОВЕННОСТЬЮ!

СТИЛЬНЫЕ ДЕВОЧКИ НА ВСЕ ВКУСЫ ЗА ДВА ШИЛЛИНГА ШЕСТЬ ПЕНСОВ.

     И так далее и тому подобное. Кроме того, мы закупили в отделах новостей
достаточно места  для  своей рекламы, чтобы  привлечь тех, кто  считает, что
руководствуется во всем  психологическими,  социальными и  прочими  высокими
мотивами.
     И они прикатили.
     К нам и  раньше приезжало  немало охотников за сенсацией, но стоило  им
узнать, что за это назначили цену,  как число прибывающих резко возросло,  и
чем больше  их становилось, тем мрачнее смотрел казначей Городского совета -
отчего, мол, не  догадались  спрашивать за въезд  по  пять, а то и по десять
шиллингов.
     Через несколько дней  нам пришлось построить на всех пустырях и кое-где
в окрестных полях автомобильные стоянки и еще пустить специальный автобус до
города для тех,  кто там остановился.  Улицы были забиты приезжими,  которые
собирались  толпами  и  приветствовали  свистом, гиканьем  и шутками  каждую
платформу  Пооли  и каждого пешего туриста, так что местные жители  попросту
засели дома и там копили свою ярость.
     Наш казначей уже начал тревожиться, как бы  нас не  обложили налогом на
развлечения. Мэра с каждым днем все больше и больше заваливали  жалобами, но
он  был  так  занят  снабжением своих  ресторанов пивом и  едой, что не  мог
уделить этому ни минуты. И тем не менее я стал опасаться, что этот Пооли нас
все-таки выживет. Легко было заметить, что туристам из будущего не по  вкусу
весь этот гам-тарарам  -  он  изрядно мешал охоте за призами, -  однако  они
продолжали  бродить по городу,  да еще к  ним прибавились  приезжие, которые
поднимали  несусветный шум  и бесновались почти  до  утра. Терпение  жителей
иссякло, назревала буря.
     Однако к  концу  недели, когда кое-кто  из  нас стал  подумывать, уж не
лучше ли, пока  не  поздно,  отлучиться на время  из Уэстуича,  обнаружилась
первая  брешь:  чиновник  из  мэрии  позвонил мне  и  сказал, что  он  видел
несколько платформ, на которых было много пустых мест.
     На следующий  вечер я вышел на один из их  излюбленных маршрутов, чтобы
самому на все поглядеть. Я застал там большую, уже успевшую угоститься толпу
- люди обменивались шутками, пихались и толкались локтями, -  впрочем, ждать
пришлось  не  долго.  Из  фасада  кафе  "Коронация"  чуть  наклонно  выплыла
платформа с надписью:

ВОСХИТИТЕЛЬНАЯ РОМАНТИКА XX ВЕКА - ЗА ПЯТНАДЦАТЬ ШИЛЛИНГОВ.

     На платформе было с полдюжины  свободных мест. Появление платформы было
встречено  общим ликованием  и  пронзительным  свистом.  Водитель  с  полным
безразличием  повел  машину  прямо  сквозь  толпу.  Пассажиры  на  платформе
выглядели  менее  уверенно,  чем  прежде. Иные  из  них  вели  с нами  немую
перепалку; они смеялись  и  на каждый жест,  каждую гримасу отвечали тем же.
Хорошо  еще, что их  девицы не могли  слышать того,  что  кричала  им толпа;
впрочем, некоторые жесты были достаточно красноречивы. Сомневаюсь, что  было
очень  приятно проезжать сквозь толпу мужчин, ведущих себя подобным образом.
К  тому моменту,  когда платформа миновала  толпу  и готовилась  скрыться  в
фасаде универмага, большинство туристов уже перестало бодриться, а некоторые
совсем помрачнели. Глядя  на их лица, я подумал, что Пооли, наверно, нелегко
будет отстаивать познавательную ценность  своих  начинаний  перед депутацией
недовольных.
     В следующий вечер  на  платформах было больше пустых мест, чем занятых;
говорили также, что стоимость экскурсии снизилась до десяти шиллингов.
     Через день  платформы не появились вовсе, и  мы только  и  делали,  что
возвращали  въездную  плату  и  отбивались  от  требований  оплатить  расход
бензина.
     Не появились  они и на следующий день  и на третий день,  так  что  нам
оставалось  лишь  произвести генеральную  уборку Уэстуича. В  общем, если не
считать  приобретенной  городом печальной славы, которую предстояло изживать
годами, вся эта история была теперь позади.
     Так   мы  по  крайней  мере  считали.  Но  Джимми  утверждал,  что  это
заблуждение. Он был уверен, что  они  лишь  подработали  фактор  видимости -
из-за него и вышла вся неприятность, - и теперь, верно,  снова разъезжают по
нашему и другим городам.
     Что  ж,  возможно,   он  прав.  Кто  поручится,  что   этот  Пооли  или
какой-нибудь его  преемник не устраивает сейчас увеселительные экскурсии  по
всему белому свету и по всей истории вдоль и поперек? Но мы их не  видим  и,
поскольку они скрыты от нас, не больно тревожимся.
     Так  или иначе,  мы,  как могли, справились с  Пооли. Правда, для этого
пришлось пойти на крайние меры. Даже настоятель храма Всех Святых понял это,
оттого,  без  сомнения,  и  начал  свою благодарственную  проповедь словами:
"Беспримерно и поразительно, братья, действие пошлости..."
     Поскольку все уладилось, я нашел,  наконец, время навестить  Сэлли. Она
была веселее, чем в последние  дни, и  поэтому еще привлекательней. Кажется,
она тоже была рада меня видеть.
     - Привет, Джерри, - сказала она. - Я только что читала в газете, как мы
обязаны тебе тем, что избавились от них. Нет, право, ты молодец!
     Еще недавно я,  верно бы, растаял от этих слов, а сейчас  во мне словно
что-то  замкнулось. Я то и дело  вспоминал ее с близнецами на руках и  ломал
себе голову, как они там очутились.
     -  Ничего  особенного,  дорогая,  -  отвечал я сдержанно.  -  Любой  бы
придумал.
     - Возможно. Только люди почему-то другого мнения. Знаешь, Джерри, что я
сегодня слышала? Они хотят просить гебя баллотироваться в Городской совет.
     -  Меня - в совет? Вот комедия... - начал было н и замолк. - Но если...
Значит, тогда меня станут называть советником, да?
     - Ну да, наверно, - ответила она, с удивлением глядя на меня.
     Кажется, все начало проясняться.
     -  Сэлли, дорогая...  любимая...  Я давно собирался  сказать тебе  одну
вещь... - забормотал я.



     1) Атомный центр в Англии.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)