идиотская мысль, будто Джанет застрелили. Ступор прошел так же быстро, как
и возник. Я рванулся с места. Каким-то краем сознания я улавливал, что
человек с палкой все еще кричит, но это не остановило меня. Я бежал к
Джанет.
И не добежал.
Я вырубился так моментально, что даже не увидел, как вздыбилась
земля, чтобы с силой ударить меня по лицу.
2. В МИДВИЧЕ ВСЕ СПОКОЙНО
Как я уже говорил, 26 сентября в Мидвиче царило полное спокойствие.
Позже я предпринял собственное расследование и узнал практически обо всех,
где они были и что делали в тот вечер.
В "Косе и камне", например, обслуживали завсегдатаев, число которых,
вообще говоря, было величиной постоянной. Кое-кто из молодежи отправился в
Трайн в киношку; кстати, в большинстве своем это были те же люди, что
ездили туда и в прошлый понедельник. Мисс Огл на почте вязала возле
коммутатора, как обычно, находя, что бытовые разговоры горожан куда
интереснее, чем то, что передается по радио. Мистер Таппер, работавший
садовником до того, как выиграл фантастический приз в футбольном
тотализаторе, был крайне раздражен неполадками в своем призовом
телевизоре, у которого барахлил красный спектр, и поносил его такими
словами, что миссис Таппер отправилась спать. В окнах одной-двух комнат
лабораторного крыла Грейнджа все еще горел свет, в чем не было ничего
необычного: как правило, два-три сотрудника продолжали свои таинственные
исследования далеко за полночь.
Все было как обычно, но любой самый непримечательный день может стать
для кого-то совершенно исключительным. Как я уже говорил, из-за моего дня
рождения окна в нашем коттедже были закрыты и темны. А в Кайл-Мэноре
случилось так, что именно в этот день мисс Феррилин Зиллейби доказала
младшему лейтенанту Алану Хьюэсу, что помолвка фактически требует участия
не двух персон, а большего числа и что было бы правильнее известить об
этом событии и ее отца. Алан, после некоторых колебаний и возражений,
позволил доставить себя к дверям кабинета Гордона Зиллейби, дабы
ознакомить последнего со сложившейся ситуацией.
Он обнаружил седовласого, элегантного хозяина Кайл-Мэнора в глубоком
мягком кресле, с закрытыми глазами, откинувшимся на удобную спинку, так
что с первого взгляда могло показаться, что он спит усыпленный дивной
музыкой, заполнявшей комнату.
Молча, не открывая глаз, Зиллейби разрушил это впечатление, легким
движением руки указав на другое кресло, а затем приложил палец к губам,
призывая соблюдать тишину.
Алан на цыпочках подошел к креслу и сел; Последовала интерлюдия, во
время которой все заготовленные ранее фразы, уже державшиеся на самом
кончике языка Алана, внезапно исчезли где-то в глотке, и в течение
следующих минут десяти Алану пришлось посвятить себя исключительно
созерцанию кабинета.
Стены от пола до потолка занимали книги, и лишь дверь, через которую
он вошел, нарушала стройность книжных рядов. Книги, книги, книги,
расставленные в невысоких шкафах, заполняли комнату по всему периметру,
прерываясь лишь широкими французскими окнами, камином, где поблескивал
приятный, - но не очень нужный в эту погоду огонь, и отличным
проигрывателем.
Один из застекленных шкафов был полностью отведен под "Труды"
Зиллейби - в разных изданиях и на всевозможных языках, причем на нижних
полках предусмотрительно было оставлено место для будущих поступлений.
Над этим шкафом висел набросок красной сангиной, изображавший
красивого молодого человека, в котором легко узнавался Гордон Зиллейби,
только моложе лет на сорок. На другом шкафу отличный бронзовый бюст
отражал то впечатление, которое двадцатый пятью годами позже Зиллейби
произвел на Эпштейна. Несколько подписанных фотографий различных
знаменитостей висели на стенах. Каминная полка и стена возле камина
отводились домашним реликвиям. Рядом с портретами отца и матери Гордона,
его брата и двух сестер располагался очень похожий портрет Феррилин и
портрет ее матери - (миссис Зиллейби номер один).
Портрет Анжелы - нынешней миссис Зиллейби - украшал центр кабинета -
огромный, обитый кожей стол, на котором писались знаменитые "Труды".
Вспомнив о "Трудах", Алан подумал, что его визит, похоже, не совсем
уместен - налицо было явное рождение нового "Труда". Этим, видимо, и
объяснялся очевидный в момент рождения отрыв Зиллейби от реальной жизни.
"Он всегда становится таким, когда его мысль начинает бурлить, -
объясняла ему Феррилин. - Что-то из него уходит. Он отправляется, в
дальние прогулки, забывает, где находится, звонит, чтобы за ним приехали и
забрали домой. В такие минуты с ним бывает очень трудно, но все
налаживается, когда он садится за стол писать книгу. Однако до этого за
ним приходится строго следить, а то он начисто забывает о еде. Вот так
вот".
Комната с комфортабельными креслами, мягким освещением и толстым
ковром показалась Алану практическим воплощением взглядов ее хозяина на
важность сбалансированного существования. Он вспомнил, что в "Пока мы
живы" - единственной работе Зиллейби, которую он прочел, тот рассматривает
и аскетизм, и чрезмерное эпикурейство в духе проявлений низкого уровня
общественной адаптации. Это была интересная, подумал Алан, но мрачноватая
книга; автор, по его мнению, придавал слишком большое значение тому факту,
что нынешнее поколение куда динамичнее и куда менее отягощено иллюзиями,
чем все предшествующие...
Наконец, поднявшись крещендо, музыка оборвалась. Зиллейби выключил
проигрыватель, щелкнув переключателем на подлокотнике кресла, открыл глаза
и взглянул на Алана.
- Надеюсь, вы не скучали? - осведомился он. - У меня такое чувство,
что уж если играют Баха, то прерывать грешно. Кроме того, - добавил он,
бросив взгляд на проигрыватель, - у нас еще не выработался инстинкт
обращения с такими новшествами. Делается ли, например, искусство-музыканта
менее достойным уважения, когда сам музыкант отсутствует? В чем
заключается деликатность? В том, что я уступаю вам, вы - мне, а мы вместе
- гению, даже если это гений, так сказать, не из первого разряда. Кто
знает? Вряд ли мы дознаемся до этого на нашем веку.
Мне кажется, нам плохо удается интеграция технических новаций в
общественную жизнь. Мир, который запечатлен в пособиях по этикету,
распался на куски еще в конце прошлого столетия, а нового кодекса,
определяющего поведение в отношении к новоизобретенным сущностям, еще не
появилось. Нет даже правил, нарушение которых могло бы рассматриваться как
еще один удар по свободе. Жаль, не правда ли?
- Э-э-э... да, конечно, - согласился Алан. - Я, э-э...
- Хотя, заметьте, - продолжал Зиллейби, - считается demode [устарелым
(фр.)] признавать существование подобной проблемы. Истинное детище нашего
столетия не заинтересовано в достижении внутренней согласованности с этими
новациями. Оно лишь жадно усваивает их по мере появления. И только когда
оно сталкивается с чем-то очень большим, оно проникается сознанием
существования социальных последствий, но и тогда, вместо того чтобы искать
консенсус, оно бросается на поиск несуществующего простого выхода из
сложной ситуации: в виде ограничения, запрещения и тому подобного, как в
случае с водородной бомбой.
- Э-э-э... Да, я думаю, вы правы... Но я хотел...
Зиллейби уловил в голосе собеседника явное безразличие к его словам.
- Когда человек молод, - продолжал он задумчиво, - то необычный,
неформальный, стихийный образ жизни представляется ему весьма романтичным.
Но не таковы, согласитесь, основы, на которых стоит этот очень сложный
мир. К счастью, мы - люди Запада - все еще сохраняем определенный
этический каркас, хотя и у нас появились признаки того, что этот скелет
уже не может с прежней надежностью выдерживать груз новых знаний. Вы
согласны со мной?
Алан тяжело вздохнул. Воспоминания о своих прежних барахтаниях в
сетях логических построений Зиллейби заставили его избрать самый прямой
путь.
- Видите ли, сэр, я хотел бы поговорить с вами о совершенно другом
деле, - сказал он.
Когда Зиллейби встречался с препятствиями, прерывавшими плавное
течение его речи, он старался воспринимать их с должной
снисходительностью. Поэтому он на время отложил анализ этического каркаса
и ответил:
- Конечно, конечно, мой мальчик. Разумеется! О чем же?
- Это... это касается Феррилин...
- Феррилин? Ах, да! Боюсь, что она уехала в Лондон на пару дней,
чтобы навестить мать. Должна вернуться завтра.
- З-э-э... но она же только сегодня вернулась, мистер Зиллейби!
- Вот как! - воскликнул Зиллейби. Потом, подумав, добавил: - Конечно!
Она же ужинала с нами! И вы - тоже! - сказал он с торжеством в голосе.
- Да, - ответил Алан и, продолжая настойчиво преследовать
представившийся ему шанс, бросился в изложение своих проблем, с отчаянием
ощущая, что от заготовленных фраз не осталось камня на камне.
Зиллейби терпеливо слушал, пока Алан продирался к концу своего
повествования, завершив его словами:
- И я надеюсь, сэр, что у вас не будет возражений против нашего
официального обручения...
Тут глаза Зиллейби округлились.
- Дорогой мой, вы, по-видимому, несколько преувеличиваете мою роль.
Феррилин вполне разумная девочка, и у меня нет ни малейшего сомнения, что
к настоящему времени и Феррилин, и ее мать знают о вас все, что нужно и,
надо думать, уже приняли глубоко обоснованное решение.
- Но я еще не встречался с миссис Холдер, - возразил Алан.
- Ну, если бы вы были знакомы, то ориентировались бы в ситуации куда
лучше. Джейн - великий организатор, - ответил Зиллейби, благосклонно
поглядывая на портрет на каминной полке. Затем он встал. - Что ж, свою
роль вы сыграли вполне достойно. Значит, и мне следует вести себя так, как
полагает нужным Феррилин. Не будете ли вы добры собрать здесь всю
компанию, пока я распоряжусь насчет бутылки?
Через несколько минут, когда вокруг него собрались жена, дочь и
будущий зять, Зиллейби поднял бокал.
- Выпьем же, - объявил он, - за соединение любящих душ. Правда,
институт брака в том виде, в котором он поддерживается церковью и
государством, представляет собой удручающе механистический подход к
проблеме партнерства и практически мало чем отличается от взглядов Ноя.
Человеческий дух, однако, могуч, и любви нередко удается выжить в
окружении грубых социальных институтов и установок. Поэтому будем
надеяться...
- Папочка, - прервала его Феррилин, - сейчас уже больше десяти, а
Алан должен добраться до своего лагеря вовремя, а то его засунут "на губу"
или еще куда-нибудь. Все, что тебе следует сказать, - это: "Долгой жизни и
долгого счастья вам обоим!"
- О! - воскликнул мистер Зиллейби. - А ты уверена, что этого
достаточно? Мне кажется, это слишком лаконично. Однако, если ты полагаешь,
что подобное обращение более соответствует данным обстоятельствам, я так и
скажу, дорогая. С большим удовольствием скажу.
Что и сделал.
Алан поставил пустой бокал.
- Боюсь, то, что сказала Феррилин, близко к истине, сэр. Мне пора, -
сказал он.
Зиллейби, соболезнуя, покачал головой.
- У вас сейчас тяжелое время. Как долго оно еще продлится?
Алан ответил, что надеется освободиться от службы месяца через три.
Зиллейби снова кивнул.
- Надеюсь, полученный опыт пойдет вам на пользу. Иногда мне жаль, что
