преодолеть нашим предкам. Все, что нам надо, содержится в книгах, нам
остается только взять на себя труд пойти и прочесть их.
Все глядели на Коукера с любопытством. Они впервые слышали, как он
ораторствует.
- Я читал историю, - продолжал он, - и знаю из нее, что для
использования знаний необходимо свободное время. Там, где каждому
приходится работать ради куска хлеба до седьмого пота и где нет ни минуты
свободного времени для мысли, там знание застаивается, и народ тоже. Люди,
которые мыслят, не являются производителями материальных благ, они, как
может показаться, почти полностью живут за счет других. Но в
действительности они представляют собой долгосрочный вклад. Знания
вырастали в больших городах и институтах, их содержал труд на полях и в
малых городах. Вы с этим согласны?
Стефен сдвинул брови.
- Более или менее... Но я не понимаю, к чему вы клоните.
- А вот к чему. Рациональное количество людей в общине. Наша община
благодаря своему размеру может рассчитывать только на животное
существование и деградацию. Если нас по-прежнему будет всего десять
человек, нам конец. Неизбежно постепенное и бессмысленное вымирание. Когда
пойдут дети, мы сможем урвать от наших трудов очень немного времени, чтобы
дать им хотя бы самое зачаточное образование; пройдет поколение, и мы
будет иметь дикарей или олухов. Для того чтобы удержаться на нынешнем
уровне, чтобы иметь возможность использовать знания в библиотеках, нам
необходимы учитель, врач и руководитель. Мы должны быть в состоянии
прокормить их, пока они помогают нам.
- Ну? - сказал Стефен после паузы.
- Я все думаю о той общине, которую мы с Биллом видели в Тиншэме. Мы
вам о ней рассказывали. Женщина, которая там верховодит, нуждается в
помощи, нуждается отчаянно. У нее на руках пятьдесят или шестьдесят
человек, из них всего дюжина зрячих. Так у нее дело не пойдет. И она это
знает... но не желает признавать это перед другими. Она не попросила нас
остаться, потому что не желает быть у нас в долгу. Но она была бы рада,
если бы мы вернулись и попросили принять нас.
- Господи, - сказал я, - вы хотите сказать, что она намеренно пустила
нас по ложному следу?
- Не знаю. Возможно, я не справедлив к ней. Но разве не странно, что
мы не нашли здесь никаких следов Бидли и компании? Одним словом, не знаю,
добивалась ли она этого, но в результате я все же решил вернуться туда.
Хотите знать, почему? На это есть две причины. Первая: если эту общину не
взять в руки, она разложится, и это будет срамом и растратой человеческого
материала. Вторая причина: в Тиншэме гораздо удобнее, чем здесь. Там есть
ферма, которую ничего не стоит привести в порядок. Практически поместье
там является самодовлеющей хозяйственной единицей, а при нужде оно может
быть и расширено.
Еще важнее такое обстоятельство. Тиншэмская община достаточно
многочисленна, чтобы выкроить время для обучения и нынешних слепых и их
зрячих детей, когда они появятся. Я полагаю, что это можно сделать, и я
приложу все усилия, чтобы это сделать. А если надменной мисс Дюрран это не
понравится, пусть она пойдет и утопится.
Теперь дело вот в чем. Я думаю, что смог бы сделать это и сам. Но я
уверен, что, если бы мы поехали туда всей компанией, мы бы все
реорганизовали и наладили бы работу в течение нескольких недель. И мы бы
жили в общине, которая будет расти и предпримет чертовски удачную попытку
выдержать, несмотря ни на что. Или нам остается сидеть здесь маленькой
группкой, обреченной на деградацию и отчаянное одиночество. Ну, что вы на
это скажете?
Были споры, были вопросы о деталях, но по существу сомнений почти не
было. Те, кто выезжал на поиски, знали, что такое отчаянное одиночество.
Ни у кого не было привязанности к нынешней резиденции. Ее в свое время
выбрали как хорошую оборонительную позицию - и только. Большинству уже
невмоготу стало переносить полную изоляцию от мира. Мысль о более
многочисленной и разнообразной компании уже сама по себе была
привлекательной. Через час разговор шел о транспорте и порядке переезда, и
предложение Коукера было окончательно принято. Сомневалась еще только
подруга Стефена.
- Этот самый Тиншэм... он хоть значится на карте? - спросила она
недовольно.
- Не беспокойтесь, - утешил ее Коукер. - Он значится на всех лучших
американских картах.
Рано утром следующего дня я понял, что в Тиншэм я не поеду. Может
быть, когда-нибудь потом, но не сейчас...
Моим первым побуждением было ехать со всеми, хотя бы для того, чтобы
выжать из мисс Дюрран правду о группе Бидли. Но я вновь вынужден был с
беспокойством признаться, что не уверен, с ними ли Джозелла, - ведь,
говоря по правде, все сведения, которые мне удалось собрать, говорили не в
пользу этого. Через Тиншэм она почти наверняка не проезжала. Но если она
уехала не за группой Бидли, то куда? Маловероятно, чтобы в университете
имелся еще один адрес, который я проглядел...
И тут, словно вспышка света, меня озарило воспоминание о нашем
разговоре в той роскошной квартире. Я как бы вновь увидел Джозеллу, как
она сидит в голубом бальном платье и огни свечей вспыхивают в брильянтах.
Мы говорили... "Как насчет Суссекского Даунса? Я знаю там, на северной
стороне, славный старый фермерский дом..." И тогда я понял, что мне
делать...
Утром я сказал об этом Коукеру. Он мне сочувствовал, но явно старался
не слишком обнадеживать.
- Ну что ж, поступайте, как вам кажется лучше, - сказал он. - Я
надеюсь... В общем вы знаете, где мы будем находиться, и можете оба
приехать в Тиншэм и помочь нам протаскивать эту бабу через обруч, пока она
не образумится.
В то утро разразилась непогода. Лил проливной дождь, когда я снова
влезал в знакомый грузовик. Коукер вышел проводить меня. Я знаю, почему он
сделал это. Он никогда не говорил об этом ни слова, но я чувствовал, что
его мучают воспоминания о своем первом отчаянном предприятии и о его
последствиях. Он стоял возле кабины, волосы его слиплись, по лицу и за
шиворот текла вода, и он протянул мне руку.
- Будьте осторожны, Билл. Карет "Скорой помощи" у нас теперь нет, а
ваша подруга наверняка предпочитает, чтобы вы явились к ней в целости и
сохранности. Желаю вам счастья... и передайте ей мои извинения за все,
когда вы ее найдете.
Он сказал "когда", но звучало это как "если".
Я пожелал им удачи в Тиншэме. Затем включил зажигание, и грузовик,
разбрызгивая грязь, помчался по мокрой дороге.
13. ПУТЕШЕСТВИЕ В НАДЕЖДЕ
Утро было испорчено мелкими бедами. Сначала в карбюраторе оказалась
вода. Затем я ухитрился проехать десяток миль на север в полной
уверенности, что еду на запад, а когда я повернул назад, у меня отказало
зажигание, и я остановился на открытом всем ветрам холме в совершенно
пустынной местности. Эти задержки сильно испортили бодрое настроение, с
которым я пустился в дорогу. К тому времени, когда я справился с
неполадками, был уже час дня, и погода прояснилась.
Выглянуло солнце. Все вокруг стало ярким и свежим, но хотя следующие
двадцать миль и проехал без происшествий, мною вновь овладела тоска.
Теперь я был по-настоящему предоставлен самому себе и не мог отделаться от
ощущения одиночества. Оно вновь нахлынуло на меня, как в тот день, когда
мы разделились, чтобы искать Микаэля Бидли; только теперь оно было вдвое
сильнее... Раньше одиночество было для меня просто чем-то нежелательным,
невозможностью перекинуться словом, чем-то, разумеется, временным. В тот
день я узнал, что это нечто гораздо более страшное. Оно могло давить и
угнетать, могло искажать привычные масштабы и играть опасные шутки с
разумом. Оно зловеще пряталось всюду, натягивая нервы и звеня в них
тревогой, не давая ни на минуту забыть, что никто тебе не поможет и никому
ты не нужен. Оно доказывало тебе, что ты атом, летящий в пустоте, и оно
ждало случая напугать тебя, напугать чудовищно - вот чего оно добивалось и
чего нельзя было ему позволить...
Лишить стадное животное общества ему подобных означает изувечить его,
изнасиловать его природу. Заключенный и изгнанник знают, что где-то
существуют другие люди; само существование их делает возможным заключение
и изгнание. Но когда стада больше нет, бытие стадного животного кончается.
Оно больше не частица целого; уродец без места в жизни. Если оно не может
удержать разум, оно пропало, пропало окончательно и бесповоротно, самым
чудовищным образом, оно становится лишь судорогой в мышцах трупа.
Теперь это требовало гораздо больших усилий, чем прежде. Только
отчаянная надежда вновь обрести друга в конце дороги удерживала меня от
того, чтобы немедленно повернуть назад и искать облегчения в обществе
Коукера и всех остальных.
Зрелища, которые я видел в пути, не имели с этим ничего общего. Да,
они были ужасны, но к тому времени я уже притерпелся к ним. Ужас исчез,
как исчезал из истории ужас, наполнявший поля великих сражений. И кроме
того, я не смотрел больше на эти зрелища, как на часть исполинской,
поражающей воображение трагедии. Моя упорная борьба была личным конфликтом
со стадными инстинктами моей расы. Бесконечная оборона без всякой надежды
на победу. В глубине души я знал, что не выдержу длительного одиночества.
Чтобы отвлечься, я поехал быстрее, чем следовало. В каком-то
маленьком городке с забытым названием я круто свернул за угол и врезался в
автофургон, загораживавший улицу. К счастью, мой грузовик отделался
царапинами, но машинам удалось так сцепиться, что разъединить их мне
одному в таком тесном пространстве было делом нелегким. Эта проблема
отняла у меня целый час и пошла мне на пользу, заняв мои мысли
практическим делом.
После этого случая я уже не решался ехать с большой скоростью, если
не считать нескольких минут вскоре после того, как я въехал в Нью-Форест.
Сквозь ветви деревьев я вдруг увидел вертолет, летящий на небольшой
высоте. Он двигался так, что должен был пройти над дорогой впереди меня. К
несчастью, деревья у обочины совершенно скрывали дорогу от наблюдения с
воздуха. Я погнал грузовик что было духу, но к тому времени, когда я
выскочил на открытую местность, вертолет был уже крошечным пятнышком,
удалявшимся на север. Тем не менее даже один вид его доставил мне
облегчение.
Несколькими милями дальше я очутился в маленькой деревушке,
расположенной возле опушки зеленого массива. На первый взгляд она казалась
очаровательной, словно картинка, эта пестрая смесь соломенных и черепичных
крыш с цветущими садами. Но мне не хотелось вглядываться в эти сады, когда
я проезжал мимо них: слишком часто виднелись в них триффиды, нелепо
торчащие среди цветов. Я был уже недалек от окраины, когда из ворот
последнего сада вырвалась крошечная фигурка и побежала по дороге ко мне
навстречу, размахивая руками. Я затормозил, привычно огляделся, нет ли
поблизости триффидов, затем взял ружье и соскочил на землю.
На девочке были голубое ситцевое платье, белые носки и сандалии. Ей
было лет девять или десять. Хорошенькая малышка - это было сразу видно,
хотя ее каштановые волосы были растрепаны, а лицо в грязи от размазанных
слез. Она потянула меня за рукав.
- Пожалуйста, пожалуйста, - сказала она умоляюще. - Пожалуйста,
пойдите и посмотрите, что с Томми.
Я стоял и глядел на нее. Чудовищное одиночество этого дня рассеялось.
Мой разум, казалось, вырвался из ящика, в который я его заключил. Мне
