служило подсобным материалом для собственных опытов. Я же относился к науке
как служанке поэзии. Мой первый учитель сэр Чарльз Майерс, презиравший все,
имеющее отношение к современности, укрепил и во мне подобные взгляды.
Наблюдая, с каким усердием тот занимался раскопками, можно было подумать,
что он никак не связан с нынешним веком: его удел - история, он взирает на
нее, словно беркут с высокой скалы. Большинство человеческих существ
вызывало в нем содрогание и неприязнь: "Они мелки и несовершенные", -
жаловался он мне как-то. Майерс внушил мне, что истинный историк прежде
всего поэт, а потом - ученый. И еще он говорил, что презирает иных двуногих
до такой степени, что начинает подумывать о самоубийстве, и лишь одно
способно примирить его с окружающими: "У всех цивилизаций, - говорил он, -
были не только взлеты, но и падения".
Первые дни в Диярбакыре, когда дождь не давал проводить раскопки на
Черной Горе, мы подолгу беседовали с Райхом, потягивающим пиво пинту за
пинтой; я же предпочитал местный бренди - даже тут проявлялась разница в
темпераментах.
В один из таких вечеров я получил письмо от Бомгарта. Довольно короткое
письмо, где он сообщал о кое-каких бумагах в вайсмановском наследии, из
которых следует, что еще задолго до смерти хозяин был не в своем уме:
Вайсман считал, что "они" знают о каждом его шаге и постараются уничтожить
его. Из записок было ясно, что речь шла не о людях, поэтому Бомгарт решил
не спешить с переговорами по поводу публикации наследия Вайсмана, а
дождаться моего возвращения.
Разумеется, я был озадачен и заинтригован. В своей работе с Райхом мы
добились кое-каких результатов - пора было поздравить друг друга и немного
расслабиться, поболтать о чем-нибудь отвлеченном, поэтому в тот вечер
разговор переключился на тему "сумасшествия" Вайсмана и его самоубийства.
Двое турецких коллег из Измира тоже присоединились к разговору, и один из
них сообщил любопытную вещь: оказывается, за последние десять лет в
сельских районах Турции увеличилось число самоубийств. Вот тебе и на! Я-то
думал, по крайней мере, деревенские жители имеют иммунитет против этого
вируса, неуклонно прогрессирующего в городах.
Затем второй гость, доктор Омир Фуад рассказал о проводимых в его
институте исследованиях - они изучают статистику самоубийств среди древних
египтян и хеттов. Так, на одной глиняной табличке, адресованной хеттскому
царю Арзаве, упоминается об эпидемии самоубийств во время правления царя
Мурсилиса Второго (1334-1306 до н. э.), так же говорится и о подобных
случаях в Хаттусасе, хеттской столице. Кроме того, на территории монастыря
в Эс-Сувейдо недавно обнаружен папирус Менето, и в нем тоже говорится о
суицидальной эпидемии во время правления Харемхаба и Сета Первого -
примерно в эти же годы 1350-1292 до н. э.
Его напарник доктор Мухамед Дарга, поклонник исторического
шарлатанства в шпенглеровской работе "Закат Европы"[13], настаивал на том,
что подобные эпидемии можно предугадать, зная возраст цивилизации и уровень
ее урбанизации. Потом он долго разворачивал пространные метафоры о
биологических клетках и их тенденции к "самоумерщвлению" именно тогда,
когда тело перестает получать стимуляцию со стороны окружающей среды.
Все это показалось мне чушью. Как тут можно сравнивать, если в 1350
году цивилизации хеттов было около 700 лет, а египетской, по меньшей мере,
вдвое больше. Да и вообще, у доктора Дарги была догматическая манера
подавать "факты", которая раздражала меня. Я начал горячиться - возможно,
не без влияния бренди - и потребовал от гостей настоящих фактов и цифр. Они
обещали их предоставить и, вынужденные возвращаться в Измир, покинули нас
довольно рано.
А мы с Райхом втянулись в спор, который и запомнился мне как начало
борьбы против паразитов сознания. Райх с его ясным научным интеллектом
быстро взвесил все за и против и предположил за Даргой не Бог весть какой
уровень беспристрастности ученого. Далее он сказал вот что:
- Обратимся к тем данным, которыми мы располагаем о нашей цивилизации.
Что говорят они, например, о самоубийстве? В 1960 году в Англии покончили с
собой 110 человек из миллиона жителей, а это вдвое больше, чем за сто лет
до этого. В 1970 число это удвоилось, а к 1980-му увеличилось в шесть
раз...
Поразительная память у Райха: казалось, он удерживает в ней всю
статистику века. Лично меня обычно мутит от цифр. Но в тот момент что-то
странное случилось со мной: я почувствовал внутри себя прикосновение
чего-то холодного, будто обнаружил слежку со стороны какого-то опасного
существа.
Прошла минута, а меня по-прежнему знобило.
- Что, холодно? - спросил Райх.
Я кивнул и, когда Райх закончил свою речь и уставился в окно, где
светили уличные фонари, сказал:
- Вот мы говорим, говорим, а в результате выясняется, что мы почти
ничего не знаем о человеческой жизни.
- Мы знаем достаточно, чтобы ужиться друг с другом, - бодро ответил он.
Раздумывая об этом внезапном чувстве холода, я произнес:
- В конце концов, цивилизация - всего лишь сон. А если человека взять
да неожиданно разбудить? Может быть, это - причина самоубийств?
Он понимал, что я имею в виду Карела Вайсмана:
- Может быть, только непонятно, что это за чудища, о которых он
написал?
Это и для меня было загадкой. Мне никак не удавалось стряхнуть с себя
мерзкое ощущение враждебного холода, которое все больше угнетало меня.
Более того, в меня закрался страх, будто я столкнулся с какой-то
неизбежностью, бедой, и она еще не раз будет возвращаться ко мне. Я был на
грани истерики. Выпив полбутылки бренди, я оставался ужасающе трезвым -
тело размякло от алкоголя, но я не мог отождествить себя с ним. Появилась
жуткая мысль: так вот отчего растет число самоубийств - тысячи людей, так
же как и я "пробудившихся" от абсурдной реальности нашего существования,
просто-напросто отказались продолжать его. Сон истории подходит к концу.
Человечество уже на пути к пробуждению - в один прекрасный день мы
окончательно проснемся, и тогда произойдет всеобщий уход из жизни.
Я испытывал искушение как можно скорее уйти, чтобы развить эти ужасные
мысли в одиночестве. Однако заставил себя рассказать об этом Райху. Не
знаю, понял ли он меня до конца, но главное - он заметил, что со мной не
все ладно, поэтому, осторожно подбирая нужные слова, внес спокойствие в мой
разгоряченный рассудок. Он принялся рассказывать о совпадениях в
археологии, иногда настолько невероятных, что они невозможны даже в научной
фантастике. Райх поведал о том, как Джордж Смит отправился из Лондона с
абсурдной надеждой разыскать глиняные таблички с окончанием ассирийского
эпоса "Гильгамеш" и действительно нашел их; о таком же "невозможном"
открытии Шлиманом[14] Трои и Лэйардом Нимруда[15] - это произошло так,
словно неведомая сила судьбы толкала из навстречу открытиям. Приходится
признать, что археология более других наук вынуждает верить в чудеса.
Райх стремительно развивал свою мысль:
- А коли ты с этим согласен, то пойми, что цивилизация вовсе не сон и
не кошмар. Когда мы спим, мы принимаем логику сна, но стоит нам проснуться,
и эта логика рассыпается. По-твоему, логика нашей жизни навязана нашими же
иллюзиями. Ну, в таком случае, примеры с Лэйардом, Шлиманом, Смитом,
Шампольоном, Роулинсоном и Боссертом решительно противоречат твоим
умозаключениям, а ведь это реальные случаи, там произошли такие немыслимые
совпадения, на какие решится не каждый писатель...
Мне пришлось согласиться с ним, и когда я задумался о странном роке,
который привел Шлимана в Трою, а Лэйарда в Нимруд, то сразу же вспомнил о
сходных примерах в моей практике - взять, хотя бы мою первую крупную
находку, когда я откопал в Кадеше параллельные тексты на финикийском,
прото-хатти и каниссийском языках[16]. До сих пор мне не забыть внезапного
ощущения предначертанности, своего рода божественного предопределения наших
судеб или тайного закона случайности. Все это я смутно почувствовал, когда
очищал глиняные таблички от земли, потому что, по крайней мере, за полчаса
до раскопок я уже знал, что меня ждет в этот день настоящее открытие. Я
вонзил лопату в случайно выбранном месте, ни минуты не сомневаясь в этом
выборе.
За какие-то десять минут Райх умудрился освободить меня от
подавленности. Сам того не зная, я выиграл в тот вечер первую битву с
Цатоггуанами.
(Примечание редактора: начиная с этого места магнитофонная
запись дополнена автобиографическими записками профессора Остина,
которые нам любезно предоставил библиотекарь Техасского
цниверситета. Эти записки были опубликованы университетом в
отдельном издании работ Остина под названием "Разное". Ими я
попытался дополнить магнитофонные материалы.)
В ту весну бог археологии был явно милостлив ко мне. Работа с Райхом
оказалась настолько плодотворной, что я решил снять в Диярбакыре квартиру и
пожить там хотя бы год. В апреле, незадолго до отъезда на Черную Гору, я
получил письмо из "Стандарт Моторз энд Инжиниринг" - последней фирмы Карела
Вайсмана, в котором мне предлагали забрать бумаги Карела и спрашивали, на
какой адрес их можно выслать. Я ответил, что писать мне можно на адрес
"Англо-Индийской Урановой Компании" в Диярбакыре, а бумаги Вайсмана лучше
отправить на мой лондонский адрес или в Хэмпстед к Бомгарту.
Когда в 1946 году профессор Хельмут Боссерт впервые добрался до
Кадирли, ближайшего города хеттов в районе Черной Горы, он столкнулся с
главным препятствием - почти полным бездорожьем. Кадирли в те годы
представлял из себя крохотный провинциальный городишко без
электроснабжения. Теперь же это вполне современный, хотя довольно тихий
город с двумя прекрасными отелями и аэродромом, куда лондонская ракета
доставляет пассажиров из Британии ровно за час. Чтобы добраться от городка
до Черной Горы, Боссерту понадобился целый день изнурительного пути
пастушьими тропами, поросшими колючим ракитником. Мы же на своем вертолете
долетели от Диярбакыра до Кадирли за час, и потом еще понадобилось 20
минут, чтобы добраться до Черной Горы. Уже два дня поджидала нас там
аппаратура, заброшенная Райхом.
Расскажу немного о целях экспедиции. Вокруг Черной Горы, входящей в
горную цепь Анти-Таурус, существует немало тайн. Так называемая "империя
хеттов" пала в 1200 году до н.э. под напором варварских орд, среди которых
преобладали ассирийцы. Однако Каратеп (Черная Гора), Каршемиш и Зинырли
просуществовали еще 500 лет. Что происходило там все эти годы? Как удалось
хеттам сохранить свою культуру в те неспокойные времена, когда их столица
Хаттусас находилась в руках ассирийцев? Этим проблемам я посвятил десять
лет жизни.
Я всегда был уверен, что ключ к разгадке Черной Горы лежит под ней
самой, и искать его надо на такой же глубине, какой достигли раскопки
кургана в Богазкее, где были открыты захоронения цивилизации более высокого
уровня развития, старше хеттской на тысячу лет. Во время раскопок 1987 года
мне удалось извлечь множество загадочных базальтовых фигурок, очень
отличавшихся по манере резьбы от хеттских скульптур, найденных на
поверхности - знаменитых быков, львов, крылатых сфинксов. Они были плоские,
невыразительные - было в них что-то варварское. Их пытались сравнивать и с
африканскими фигурками, однако сходства нашли мало. Клиновидные символы на
статуэтках были явно хеттского происхождения, а не финикийского или
