нист!" - радостно опознал Бунькин. Художник был, кажется, итальянец с
украинской фамилией на "о", но не Тинторетто.
Продавщица вернулась. "Взглянуть можно?" - спросил Бунькин, показывая
на конверт. "Стерео", - донеслось из продавщицы.
- А что там?
- Я же сказала - "стерео"! Платите четыре рубля за комплект. Осталось
три штуки.
Бунькин заплатил и подал чек. Девушка протянула ему пакет. Дома, ра-
зорвав бумагу, Бунькин увидел два конверта для пластинок. На каждом был
нарисован "Лютнист".
В первом конверте было пусто. Во втором лежал листок бумаги.
"Для получения наилучшего стереоэффекта, - читал Бунькин, -
1. Источники расположите на расстоянии около двух метров.
2. Сядьте посередине.
3. Голову поместите параллельно источникам.
4. Желаем приятного путешествия в эпоху Возрождения!"
Бунькин треугольником отмерил два метра. Поставил конверты на тумбоч-
ки. Сам сел посередине на стул. И, уставившись в стену перед собой, стал
слушать.
Стереоэффект был удивительный! Сначала наверху спустили воду. Потом
слева послышался детский смех. Внизу ударили в литавры или упала кастрю-
ля и кто-то выругался красивым баритоном. После этого забарабанил по
стеклу дождь и заныла скрипочка.
Бунькин, как зачарованный, смотрел в стену, чувствуя необъяснимое
волнение. А тут еще вступил рояль! Откуда-то сверху, где в первой части
спускали воду. Теперь это была гамма до диез мажор. Бунькин слышал ее не
в первый раз, но почему-то к горлу подступил комок. Бунькин зажмурился,
чтобы глаза отдохнули от рябящей стены, и подумал: "Великая вещь - ис-
кусство! Ни от чего я так безумно не отдыхаю, как от него. - Он сжал за-
текшие пальцы левой ноги. - И как я раньше жил без всего этого?! Без
Стравинского! Без Сезанна! Без Фолкнера! Читать его тяжело, но когда
прочтешь, - такое облегчение!"
Тут Бунькин услышал новый звук. Он открыл глаза. Звук шел справа. И
слева. Это была наверняка не скрипка. И не электробритва. Бунькин начал
вертеться на стуле туда-сюда и ахнул, увидев, как лютнист на левом кон-
верте пощипывает струны. Его коллега на правом конверте делал то же са-
мое. Звучала лютня!
Казалось, лютнисты щиплют не струны, а Бунькина, потому что по коже
забегали восхитительные мурашки. А тут еще продолжал заливаться рояль
наверху, ныла скрипочка под дождем и чей-то красивый баритон не то ру-
гался, не то пел что-то знакомое.
Вспомнив про инструкцию, Бунькин повернул голову параллельно конвер-
там и снова уставился в стену. И действительно, именно при таком распо-
ложении головы, глядя на обои, слушая лютню, он полностью ощутил красоту
картин великого итальянца с украинской фамилией на "о". Бунькин по-
чувствовал запах цветов, нарисованных на конверте, и вкус сладких груш.
Вот это был стереоэффект!
Бунькин подумал, что со временем можно будет собрать неплохую коллек-
цию картин. Он представил, как гости сидят и восхищенно смотрят в заты-
лок друг другу, любуясь стереокартинами, висящими по бокам.
...Прошло часа два. Два часа необычного общения с искусством! Появи-
лась приятная усталость, будто обежал весь Эрмитаж. Хотелось встать, по-
тянуться, но было неловко перед играющими лютнистами. Чувство было при-
мерно такое, как в музее, когда, рассматривая полотно, не отходишь от
картины раньше других, чтобы окружающие не подумали, будто ты не понима-
ешь в живописи.
Бунькин вспомнил, как однажды чуть с ума не сошел, когда с одним иди-
отом кружил около картины, заходил и справа и слева, подходил, отходил,
а тот за ним - шаг в шаг! Боялся показаться менее интеллигентным, скоти-
на. Хорошо, в семь часов дежурная выгнала обоих.
Но вот кончился дождь. Захлопнули крышку рояля. Перестали вибрировать
лютни, и женский голос наверху сказал: "Ну вот, теперь в комнате поря-
док. Пойди пылесос вычисти". Стало тихо. Бунькин встал, потянулся и по-
шел разогревать чай.
Через неделю Бунькин заглянул в отдел грампластинок. Продавщица все
так же, не мигая с того дня, смотрела поверх покупателей. Бунькин кашля-
нул и сказал: "Девушка, большое спасибо за лютнистов. Получил огромное
наслаждение. Новенького ничего нет? "
- А-а, - вздохнула продавщица. - Наконец-то. Возьмите. - Она достала
из-под прилавка пакет.
- Что это? - насторожился Бунькин.
- В тот день накладка вышла: прислали пустые конверты, пластинки по-
дослали только на этой неделе. А мы в тот день тысячу пустых конвертов
продали. И хоть бы кто за пластинками вернулся! Вы первый.
- Да-да, конечно, - бормотал Бунькин, - а что на пластинках?
- Итальянская музыка эпохи Возрождения.
"Прекрасно", - думал Бунькин, быстро шагая по улице. Он представил,
как под настоящую музыку Возрождения в окружении двух лютнистов смотрит
в стену...
Стереоэффект должен был получиться потрясающий.
Не порть людям!
Достаточно. Остальные куплеты я помню. Как бы вам это объяснить?..
Хочется больше оптимизма, жизнеутвердительности, я бы сказал. Нам песня
строить и жить, что делает? Помогает! Без песни было бы вокруг "до чего
же хорошо кругом"? После хорошей песни у людей чешутся руки. А после ва-
шего произведения я не знаю, что у них будет чесаться. Просто не знаю.
Искусство должно быть ясным, как сталь.
Что вы заладили: "Это - траурный марш". Я слышу, слышу. У меня отлич-
ный слух, иначе мне бы не доверили руководство этим участком музыки.
Будут играть на похоронах? Замечательно. Нам нужны современные жизне-
радостные похоронные марши. Но почему все так грустно, а? Что вам навея-
ло? Друг умер? Ну? А почему марш такой невеселый? Отчего во всем видите
только плохое? Похороны? Собрались родные, близкие, в кои-то веки все
вместе, а вам обязательно надо испортить людям настроение, да?
Не порть людям, не порть! Ваша задача - улучшать. А портить - не
порть.
Давайте-ка еще глянем, где ошибочка. Сыграйте, сыграйте. Так, так...
Стоп! Что надавили? Вот эту, черненькую? А зачем? Как ее? Ми-бемоль?
Попробуйте нажать вот эту. Не то. А здесь надавите. Вот оно! Что нажали?
Си? Превосходно! То, что надо! Вот вам и мажор. Видите, стоит нажать
вместо того, что не надо, то, что нужно, и совсем не то. Вот вам основа
искусства. Шире используйте клавиши. Вон их сколько. Как собак нереза-
ных. А вы в одном месте толчетесь - бам-бам-бам... Конечно, невесело по-
лучается. А вы пройдитесь вдоль. По Питерской. Вот оно! Мой вам совет
как композитору: меньше черных клавиш, больше белых. Музыка должна быть
ясной, как сталь. Вы для кого пишете? Вы вообще знаете, для кого все вот
это? Для людей? А надо писать для народа! Чувствуешь разницу?
Напишите похоронный маршик, чтобы у людей ноги в пляс запросились.
"Что там за веселье такое?" - "А это поминки справляют!" Понимаете?
При чем тут Шопен? Он, кстати, кто? Я понимаю, композитор, у меня за-
писано. Чей он? Поляк? Тоже написал траурный марш? Но в какое время он
его написал? Сейчас бы он написал такое? Да ни за что!
Вы же талант. А он все может. Так неужели вы не можете написать то,
что надо? Я понимаю, пишете то, что чувствуете. А надо ли чувствовать
то, что вы чувствуете? Нет, сочиняйте все что угодно. Я вам даже скажу,
что именно.
Опять вы за свое - "похороны, похороны". Я все понимаю. Да, слезы на
глазах, ком в горле. Обязательно. Но какой должен быть ком? А? Ком опти-
мизма, понимаете? Чтобы ни вздохнуть, ни... Я понятно говорю? Чтобы от
радости покойник в гробу перевернулся. Царство ему небесное.
Нам, конечно, надо работать вместе. Вы можете, но не знаете что. Я
знаю что, но не могу. Нам бы дуэтом! В тебе зародилось что-то, забулька-
ло вдохновение, не расплескивай, беги не к роялю - ко мне. Мы такой по-
хоронный маршик сделаем - вся страна подхватит!
Ну иди. Сочиняй, твори, выдумывай, пробуй. И сразу - ко мне. Будь
здоров, Моцарт!
Орел
Всем известно: кукушке подложить яйцо в чужое гнездо - раз плюнуть.
Однажды взяла и снесла яйцо в гнездо воробья.
Вернулся воробей вечером домой - и что же он видит? Все яйца как яй-
ца, а одно здоровенное, ну прямо орлиное!
- Так, - сказал воробей. - А ну, воробьиха, поди сюда! В глаза смот-
ри! Выходит, это правда?
- Что правда? - спросила воробьиха и покраснела.
- А то, что тебя видели с орлом. А иначе откуда у нас в доме орлиное
яйцо? А?
- Побойся бога! - закричала воробьиха. - Я не то что на орла, на сло-
нов не гляжу! Как ты мог такое подумать?
И воробьиха заплакала.
Воробей еще покричал-покричал, а потом решил:
- А может, она и не врет?.. Вдруг это действительно от меня? А что?
Вырастет с орла ростом, а глаза и клюв - мои. И все будут говорить: "Ай
да воробей! Орел!"
Знаменитость
Сложен он был, как Аполлон. Пел - ну настоящий Карузо. Пальцы у него
были длинные, как у Рахманинова, и играл он на рояле великолепно.
Скульпторы глаз не могли оторвать от его лба: сократовский, шептали
они, невольно разминая пальцами воображаемую глину.
А как он играл в шахматы! Специалисты назвали его вторым Капабланкой.
Кроме того, он был вторым Пикассо, третьим Хемингуэем и четвертым
Кассиусом Клеем!
И никто не знал, что в свободное от Аполлона, Карузо, Капабланки и
Клея время он становился самим собой - Сидоровым. И тут ему не было рав-
ных. Он брал руками Рахманинова еловую шишку и нож, морщил сократовский
лоб и, напевая, как Карузо, создавал уникальные фигурки, которым цены не
было. И в этом он был первым. Первым Сидоровым! Все остальные Сидоровы
шли после него. Капабланка тут в лучшем случае мог быть лишь вторым Си-
доровым.
С блохой и без
Не гляди, что уши висят, лапы короткие! Да, из дворняг. Но английской
королеве лапу давала! Вот эту, которой сейчас тебе по шее дам. Так что
ты, рыжий, держи дистанцию, понял? Отодвиньсь!.. Еще!.. Сидеть!
А была у меня тогда блоха. Ну, доложу тебе, кусачка! Вот такусенькая,
кусать нечем, а жрала так - за ушами трещало! Как начнет меня вприкуску
- я вприсядку и к потолку! Не то что шею, горы могла свернуть.
В таком приподнятом состоянии как-то через высоченный забор перемах-
нула аллюром. Один мужик это дело увидел, обомлел, в дом пригласил. На-
кормил, напоил, на соревнование выставил.
Ну, мы с блохой там шороху дали! Слышишь, рыжий, мы там врезали при-
курить! Этим вычесанным, чистопородным, чуть ли не от английского короля
произошедшим, рядом с нами делать нечего было! Шансов - минус ноль! Они
еще на старте землю скребли, а мы с блохой финишную ленту в клочья рвали
и дальше неслись! Медаль бы на грудь повесили, да не смогли на мотоцик-
лах догнать.
На какие только соревнования не выезжала! Чью не защищала честь! Само
собой, приемы сплошь на высоком уровне вплоть до курятины. Как говорит-
ся, из грязи в князи! Шутка ли, единственная в природе скоростная двор-
няга! Ученые на меня набросились. Целым институтом вцепились. Задумали
новую породу вывести - дворняга-экспресс. Слушай, с кем только не скре-
щивали! Борзые, овчарки, бульдоги, причем не какие-нибудь - все из хоро-
ших семей. Ну нарожала я им, а толку-то?! Во-первых, ради науки, а зна-
чит, без любви. Во-вторых, не меня с бульдогом скрещивайте, а блоху с
бульдогом - и тигр получится! Единственное, за что меня ругали в печати,
- "нет стабильности результатов". Какая стабильность? Когда блоха не ку-
сала, какого лешего я побегу, верно, рыжий? Да хоть бы там мозговая кос-
точка засияла! Материальные стимулы - ерунда по сравнению с моральными.
А блоха грызет тебя, как совесть. Цель в жизни появляется, и несет тебя
через преграды прямиком в светлую даль.
Я тебе вот что скажу: порода, кровь голубая - ничто, пока эту кровь
пить не начнут. А так, живешь бесцельно, что хочешь, то и делаешь, а
значит, не делаешь ничего. Лучшие годы псу под хвост. Без блохи сто раз
подумаешь: "Стоит ли заводиться, а зачем, а куда?" С блохой думать не-
