простоте дьявольской диалектики, уничтожаешей в человеке под маской
заботы о нем все человеческое: свободу, традиционные духовные и
социальные связи, братскую мораль.
И когда кто-нибудь, это случапось часто, со страданием в голосе
спрашивал гражданина следователя, не совестно ли ему навязывать
подследственному фантастический сюжет дела о преступной попытке
группы лиц, близких к бухарину, украсть Лигу наций в целью
дальнейшего шантажа цюрихских гномов и провоцирования нападения
Англии на Советский Союз, гражданин следователь спокойно и мстительно
переспрашивал: а не совестно ли вам и вашим коллегам по банде
навязывать бредовый сюжет жизни крестьянину, который, поверив вашим
байкам о земле, вложил власть в ваши руки, а теперь сослан в Сибирь с
насиженного предками места, с клеймом на лбу? Не совестно?
Литература, новым жанром которой стало следственное дело, говорил
гражданин следователь, должна быть символическим отражением
действительности. Вы нам - фантастику дьявольскую в жизни, мы вам
- в деле. Подпишитесь, гражданин Идеюшко Макс Дормидонтыч в том,
что вы изобрели для кремлевской больницы партию термометров,
вредительски показывающих заниженную температуру организмое членов
правительства, и готовились к выпуску градусников с гремучей ртутью,
разрывающих на части больных ангиной и здоровых номенклатурных
работников и их семей при температуре 36,6 градусов по германскому
шпиону Цельсию.
Думаете, не подписывали? Подписывали в полной уверенности, что дело
о градусниках с гремучей ртутью, запрограммированных на взрыв под
мышкой Кагановича, всего-нав сего - символ другого какого-то
ужасного дела, в котором партия считает их виновными, а они, как
члены партии, не могут не признать своей символической вины и понести
за нее прямое наказание высшей мерой.
Ради эксперимента и одной своей потайной мысли я пробовал разрушать так
и эдак чувство веры у христиан, магометан, иудеев, буддистов, адептов
Мирового разума, жрецов Вечной Гармонии и даже у любителей переселения душ
из коммунальных квартир в отдельные. Были у меня и такие. Они -
единственные из моих гавриков, отрекшиеся по крайней мере от веры в то, что
желательное переселение произойдет при их жизни. Посмертное переселение
лишало веру чудесного смысла. Остальные не отрекались, не сомневались, не
теряли животворного чувства веры, сообщавшего их душам трагический и
поучительный смысл происходящего. На все мои небезосновательные, но лукавые
доводы относительно странного поведения Творца, не щадящего в бойне невинных
и допускающего ужасы, противные душе и разуму, верующие спокойно возражали,
что Творец абсолютно не ведает зла, но что все Зло мира регулярно возмущает
сам человеческий Разум, утративший Бога.
56
Несколько раз я наблюдал, как Сталин подписывает смертные приговоры.
Список лиц, рекомендуемых Ежовым к ликвидации, заставлял главпалача
измениться на миг в лице, затем взять ручку, не читая подписать бумагу, и
быстро пройтись по кабинету, резко меняя направление, оглядываясь
отмахиваясь, словно запутывая следы и спасаясь от наседавшей то сзади, то
спереди Нечистой Силы.
...У него были симптомы общей болезни, большая часть общей мании
величия и преследования и черты характера всего советского общества. И все
это было порождено ненавистью и страхом.
Манию величия несомненно порождал страх отсутствия душевной жизни, ибо
полная и нормальная душевная жизнь как человека, так и общества,
самодостаточна и не нуждается в фанфаронском самовозвышении. Манию же
преследования порождала и подгоняла ненависть.
Весь фокус тут в том, что Сталин, очумевший от мании величия, не мог
себе представить, что люди ненавидят его меньше, чем он ненавидит их сам.
Они должны ненавидеть намного больше! Следовательно необходимо обезопасить
себя трижды. Проверить проверившего, проверенного проверившим, и снова
проверить всех проверивших проверенных.
Легендарная железная логика, воспетая всеми, от Максима Горького до
Лиона Фейхтвангера, загнала Сталина в тупик ипохондрии и одиночества,
которые усиливались по мере того, как расстреливались тысячи потенциальных
заговорщиков. Причины страха ликвидировались, а страх оставался. Власть была
безграничной и неслыханной, а покоя не было
Не было в истории человека, истерически восхваляющегося огромной
пропагандистской машиной больше чем Сталин, но некуда ему было деться от
сознания ничтожества, загубленности личного бытия и непомерной поэтому и
переносимой на других ненависти к себе.
Правильно сказал мне один умник, когда я пытался, по долгу службы,
поверьте, вербануть его затесаться в компанию литераторов, что личный покой
- это воплощенная в состоянии самая невинная и достойная форма любви к
себе. А себя он любит больше, чем советскую власть и ее органы. Поэтому
подыщите, полковник, для ваших дел того, кому покой только снится, или того,
кто себя ненавидит, а меня, пожалуйста, оставьте в покое. Наглец... Больше я
его, однако, не беспокоил...
Я к чему все это набалтываю? К тому, что, наблюдая за Сталиным, я
впервые с его помощью заметил, какую бессознательную ошибку совершают люди,
ВЫХОДЯ ИЗ СЕБЯ, в желании избавиться от власти нечистой силы и убивая тех,
кого в данный момент они считают ответственными за нарушение элементарных
норм Бытия.
И вот Сталин пронюхал, как хороший сантехник человеческих душ, что
миллионы людей, обьевшиеся за двадцать лет туфтовой падали, лишившиеся в
ходе Великого Зксперимента привычных представлений, расшатавшие себе все
традиционные связи, потерявшие социальные и нравственные ориентиры,
разлученные с близкими и религией, ошалевшие от перманентных стрессов и
резких перепадов политического давления, чисток, проработали,
театрализованых шельмований, отравленные пропагандой основной идеи, вот-вот
смогут, в отличие от несчастных обезьян, собак и белых крыс, задуматься о
причинах их вовлеченная в эксперимент Разума. Тогда они поймут истинный
смысл своего участия в нем и закономерности вырождения жизни Души в клетках
и загонах советской действительности. Может произойти взрыв. Опасно.
Трупные яды тлетворной идеи гуляли, как бесенята, в Сталине и в
организме страны. Нужно было очиститься от них, и всеобщее очищение было бы
возможным при наличии одной единственно правильной линии отсчета вины.
Отсчета не от ближнего, кем бы он, негодяй, ни работал, и как бы, сукоедииа,
ни насолил тебе лично, а отсчета вины от САМОГО СЕБЯ.
Сталин нелепо полагал, что не будь Маркса и Ленина с ихними разумными
на первый взгляд, но в сущности античеловеческими и богоборчесиими учениями,
то он, Джугашвили, с его гангстерскими замашками давно стал бы богатеем и
боссом и катил бы сейчас по шикарной автостраде на собственном "Линкольне" с
летящей впереди собакой, напевая во всю глотку "Сулиио" и поглаживая рукой в
шоферской краге нежную коленку Любки Орловой.
Но Дьявол с известного времени прописан, проживал и проживает в нас
самих. При сведении счетов с Дьяволом не надо забывать, гражданин Гуров, что
вы - его самое близкое от вас местожительство. Не надо бегать с топором или
другим каким-нибудь излюбленным вашим холодным оружием по улицам, кроя
черепа и дурея от чужой, якобы очищающей вас крови.
У Сталина, как и у всех людей, без учета относительных трудностей их
жизнеположений, была возможность не обращаться с мысленными проклятиями к
Марксу и не ходить по ночам в мавзолей осыпать последними ругательствами
Ленина. Если трудно было разобраться в себе самому и подвигнуться на
раскаяние, очищение и возрождение, взял да вызвал бы в Кремль батюшку
священника, а то и прошелся бы пешочком до любого уцелевшего от разрушения и
открытого Божьего Храма, и там ему, ручаюсь, за полчаса самый неграмотный и
неискушенный в богословских тонкостях батюшка поставил бы мозги на место,
чтобы Разум пал на колени перед Душою, оскорбленной и убитой его участием в
бунте против Жизни. Мог Сталин. И все могли. И, даст Бог когда-нибудь
смогут. Жизнь заставит...
Но тогда не смогли, и вместо чувства общей вины всем даровавшего бы
несомненно шанс на спасение от силы дьявольской идеи, получили возможность
убить и посадит миллионы Дьяволовых, Дьявольфсонов, Дьяволидзе, Сатаняно~
Чертскаусисов, Роговых, Копытовых, Бескиных, Адовых, Муке адских,
Нечистолукавских и прочих Преисподних.
Подмена обращения взгляда в себя взглядом, узревшим причину зла в
соратниках, в начальстве, в соседе, закономерно сделала направленной энергию
мести, сведения счета и сама собой определила структуру террора.
За пару дней до последнего ночного визита в мавзоле известный
физик-разведчик докладывал Сталину о ходе ядерных исследований в
лабораториях мира и страны. В который уж раз он старался популярно изложить
лучшему другу советской науки физический принцип работы ядерной бомбы.
Сталин вдруг вышел на середину кабинета и весело сказал: - Так значит это
называется цепной реакцией? Мне она нравится! Мне она подходит! Я люблю,
когда так называмый нейтрон налетает грудью на атом урана-238, взрывает его,
а тот в свою очередь распадается и, главное, расщепляющихся ядер становится
все больше и больше. Подобную цепную реакцию я поставлю на службу НКВД.
Дайте физику орден Ленина за цепную реакцию!
Я ни черта не понял в этой реакции, но почуял: скоро начнем охоту. И не
ошибся.
И вот оно - началось! И вот тогда до меня дошел физический смысл
открытия века! Началась реакция сверху. Через некоторое время,
поддержанная снизу обывателем, она усилилась и разгулялась вовсю.
Попадавшиеся кое-где честные люди были не в силах удержать от распада
в реакторе террора один, десять, сто, тысячу атомов ненависти,
накопившегося возмущения, мести, бессмысленной жажды крови, садизма и
карьеризма. Подлость расправ оправдывалась искренним убеждением, что
она необходима в борьбе с врагами того, что прежде называлось уютной,
спокойной и воистину свободной жизнью. Миллионы людей, хлебнув
"демократии высшего типа", естественно заблуждались, думая, что
вместо секретаря обкома в город въедет на белом коне благородный
губернатор, а за ним - полки благородных чиновников раз личных
ведомств, давших клятву содействовать благоустройству обывателя.
Тюрьмы и лагеря были переполнены. Подследственных держали в школах,
детсадах, детяслях, на стадионах и в товарных вагонах.
Один конструктор получил премию 50000 рублей за проект
следственно-судебного поезда. Поезд черно-белой полосатой каторжной
расцветки состоял из пятнадцати товарно-пассажирских вагонов.
Арестованный враг народа должен был пройти против хода поезда из
переднего товарного вагона в пассажиро-канцелярский, где на него
оформлялось дело. Затем - на остановке - судебный вагон. Стены
его раздвигались, и жители одного из российских городов следили по
замыслу молодого инженера за ходом короткого процесса. Стоянка
следственных поездов, по мнению Кагановича, должна была неуклонно
сокращаться, с тем, чтобы при коммунизме их вообще упразднить.
Выслушав приговор, враг народа обязан был публично спеть песню Ильича
и старых большевиков, дожидавшихся своей очереди в черно-белых
товарных вагонах: "Наш паровоз, лети вперед! В коммуне -
остановка!" Затем в зависимости от приговора врага отправляли либо в
вагон-барак, либо в конечный вагон, который предполагалось назвать
