Спасение - в признании того, чего не могло быть объективно. Подумайте.
Завтра продолжим беседу. Мы должны диалектически разрушить два главных
пункта обвинения. Остальные отомрут сами.
Первый пункт: диверсия против состояния здоровья выздоравливающего
после ранения эсеркой Каплан Владимира Ильича Ленина на первом всероссийском
субботнике с помощью огромного бревна, искусственно замороженного на
хладокомбинате N1 имени Кагановича. Тяжелое, но идиотское обвинение, говорю,
подтверждается показаниями лжесвидетелей Кагановича, директора
хладокомбината Степаняна, Крупской и трех комсомольцев, трудившихся в тот
день по уборке территории Кремля, а также медзаключением об ухудшении
состояния здоровья Ленина после субботника. Узнаете, говорю, себя на
фотографии?
- Бред собачий! - сказал Понятьев. - Это не я и не мы.
- Верно, - говорю. - Но если вы признаете себя и других в людях,
несущих вместе с Лениным бревно, то несходство будет очевидным и вобьет
первый клин в выдвинутое против вас обвинение. Доходит до вас диалектическая
идея доказательства своей невиновности с помощью полного признания вины?
Другого пути у вас нет. Моя цель - разрушить обвинение и показать Сталину
истинное лицо Кагановича, Молотова и Микояна, делающих карьеру на ваших
костях и судьбах. Если вы будете артачитьоя, мне придется применить
недозволенные приемы, чтобы помочь вам самим реабилитировать себя. Что
скажете?
- Если бы видел Ленин все, что происходит! Если бы прозрел Сталин,
доверившийся шантрапе и проходимцам! - сказал Понятьев. - Убийцы
революции!
- Что скажете, повторяю?
- Какое второе обвинение?
- Второе, - говорю, - так абсурдно и комично, что мы займемся им
после того, как покончим с первьим. Заметьте, Понятьев, что если бы у
Сталина была задача физически вас уничтожить, то мы сделали бы это без
формальных и никому не нужных криминалистических экзерсисов, простите,
экскурсов в прошлое. Логично?
- Логично. А если ни я, ни другие не признаем чудовищных наветов и
сфабрикованных фантасмагорий?
- Я вынужден буду доложить лично товарищу Сталину о том, что вы
уперлись на своей невиновности, и он явно прикажет закончить следствие
прогрессивным методом. Вас уберут, как убрали Влачкова, Гутмана, маршалов и
более крупных деятелей партии, чем вы. Кроме того я исключаю, что все вы
будете держаться твердо и непреклонно. Гуревич уже умоляет меня дать ему
подписать любую чушь, лишь бы поскорей эта чушь саморазоблачилась.
- Сволочь - Гуревич! Жидовская рожа!.. Где же якобы он на этой
легендарной фотокарточке?
- Вот, - говорю, - Гуревич.
- Так это же русский!
- То есть практическое алиби Гуревича. Понимаете, в каких тяжелых
условиях нам приходится вести следствие, целью которого является торжество
соцзаконности?
- Диалектика, мать твою ети! Вот как она на мне отыгралась! - говорит
Понятьев. - Ну, а моя рожа где здесь
- Вот, - говорю, - ваша рожа. А вот - Горяев якобы, Лацис, Ахмедов и
Квасницкий.
- Хорошо. Я подумаю. Остальные согласны?
- Рвутся в бой... Но ваше положение сложней, чем у них Почему, сказать
до поры до времени не имею права. Будем рука об руку, пункт за пунктом
разрушать все обвинения. Но не все сразу, - говорю, - будем разрушать, а
понемножечку, потихонечку, по-ленински, шаг за шагом.
- Спасибо, Василий Васильевич. Я уверен, что такие люди, как вы, -
настоящие чекисты-ленинцы. Мы сорвем заговор контрреволюционеров и
перерожденцев против революции и ленинизма. Я согласен. Долго думать не
умею.
- Прекрасно. Вам разрешено курить. Как вы поступите с сыном после
реабилитации и освобождения? Официально он герой, а практически урод и
ублюдок.
- Пока думать об этом не хочу, - скрипнув зубами, сказал ваш папочка.
- Правильно. Теперь вы понимаете диалектическую цель последнего в нашей
стране сталинского террора? Он выявляет, не без труда, правда, кто есть кто.
Ну, а коль лес рубят, то щепки летят.
- Дальновидно. Ничего не скажешь. Щепкой только быть неприятно.
- Согласитесь, что не все же одним вам лесок рубить Надо и щепкою
побыть. Кстати, сегодня вам возвратят парт-билет. Вы считаетесь не
подследственным, а помощников следователя по собственному особо важному
делу.
Верите, гражданин Гуров, не выдержал волк, затряслись его плечи,
разгладились морщины, уронил он лицо в ладони и зарыдал. Партбилет, как
пуповина, связывал его с партией, с телом ее, с духом, в которых растворены
были его тело, его дух, и отторжение от партии воспринималось не только
вашим папенькой, а тысячами партийных трупов, как отторжение от самой жизни,
равносильное смерти и более страшное подчас, чем смерть физическая. И многие
действительно предпочитали смерть отречению от коммунистической веры но за
возможность остаться в рядах партии платили всем ложью, подлостью, наветом,
последним унижением, окончательной потерей человеческого облика. Они
становились автоматическими партийными трупами.
Ну, как? Неплохой я психолог и импровизатор? .. Неплохой, но вас бы я
так быстро не слопал. Вы не поверили бы ни одному моему слову. Я, конечно,
не на сто процентое уверен, что схаваю вас в конце концов, но девяносто
девять и десять десятых имеются у меня. Имеются.
52
Деморализованные, сопливые от сумасшедшего пульсирования в мозгах
надежд, от.чаяния и моей диалектики, разрушающей психику, волю и
способность логически мыслить, пятеро особистов-чекистов подписывали
все, что я им подсовывал, восхитительно уживаясь в игровые повороты
сюжета, в свои роли, в преступные планы и цели. Они с искренним
воодушевлением участвовали в следственных экспериментах. Дружно
опознали историческое бревно, всю тяжесть которого старались,
предварительно сговорившись, на тайной квартире посла Англии,
возложить на больное плечо Ильича. Бревно для этой цели было
специально транспортировано из пицундской самшитовой рощи. Самшит
выбрали не случайно. Вроде бы небольшое бревнышко было
закамуфлировано художником декоратором мейерхольдовского театра под
еловое и весило больше чугунной болванки. Рентгеновские снимки
убедили арестованных в наличии у Ленина ужасных изменений плечевых
костей, ключицы и других частей позвоночника после нарочно
замедленного переноса бревна от Грановитой палаты к Царь-пушке.
Я не без любопытства и гадливости наблюдал за адаптацией пятерых
злодеев к заделанной мною по методу соцреализме реальности. В ходе
следственных экспериментов они что-то деловито подсказывали друг
другу, уточняли, спорили и, подло лицедействуя, обращались к
прекрасно загримированному Ленину: "Пожалуйста, Владимир Ильич! "
"Отойдите, отойдите! Вам тяжело! Мы уж как-нибудь сами, товарищ
Ленин! "
Артист играл гениально. Картавил. С прищуром посматривал на
товарищей, всем своим усталым, но решительным видом давая понять, что
миг этот исторический, и он, Ленин, плюя на боль в плече, архиохи и
архиахи врачей и Наденьки, как-нибудь ему посоответствует. Тем
более, товарищи операторы и фотографы готовы запечатлеть рождение
новой формы труда - труда сознательно бесплатного, советского,
социалистического, коммунистического.
Артист, явно переигрывая, болтал во время перекура о том, что
трагическая проблема противоречия труда и капитала может быть снята
превращением труда платного в бесплатный. Труд при этом превратится
механически и диалектически в творчество, а капитал, внутренне
опустошенный и морально убитый, станет условной бухгалтерской
категорией.
- Хватит трепаться, Коля! - говорил я артисту. - Делаем третий дубль.
Вредители! По местам! Ленин, к бревну!
Мне моменты съемок эпизодов следствия доставляли громадное
удовольствие. Ревели моторы "Лихтвагена", катался по рельсам оператор с
кинокамерой, слепили юпитеры, сновали ассистенты, хлопала хлопушка с
названием фильма "Ленин и бревно" и брели по нарисованной брусчатке, брели
на фоне рисованных задников - пейзажей Кремля пятеро вредителей - убийц
Ленина с ним самим во главе, и с бревном из железного дерева на плечах, с
бревном, возвращавшим меня к проклятой мерзлой колодине, на которой казнили
вы мое естество, гражданин Гуров!
Тогда я переставал наслаждаться зрелищем такой хитроумной казни убийц
родителей и близких и впадал в ярость. Они таскали самшитовое бревно,
согнувшись от тяжести, натужно дышали, посматривали на меня, как лошади,
печально и обреченно, Ленин крякал, охал и сдавленным голосом подшучивал над
коллегами, а я просил делать дубль за дублем, не жалея пленки и
электроэнергии. Я режиссировал, и кино было тогда для меня воистину
важнейшим из искусств.
Наконец один из ведущих мастеров кинодокументалистики смонтировал
материалы, мы озвучили кинопоказания вредителей-убийц, написанные лично мною
бессонной ночью, Дунаевский сочинил дивно-выразительную музыку,
звукооператоры подложили ее под хриплое дыхание Ленина, под стенания его
терзаемой коммунистическим трудом плоти, под тяжкие шаги по брусчатке и
возгласы: "Раз, два, взяли! Еще-е раз!"
- Одно дело я мог считать законченным. Но его было маловато. Рискованно
было с одним таким делом тащиться на доклад к Сталину. Рискованно. Я должен
был его потрясти так, чтобы у вождя не осталось сомнений в предательстве
Понятьева.
Не буду рассказывать вам о допросах Гуревича, Ахмедова, Лациса, Горяева
и Квасницкого. С ними мне не пришлось долго возиться. Они поняли, что,
сказав "А", нужно говорить "А-БЭ-ВЭ, ГЭ, ДЭ" и это основной, как я объяснил
им, принцип работы ЭН КЭ ВЭ ДЭ. Для того, чтобы аргументация преданности
Сталину была более эффектной, я велел им всем составить перечень личных
заслуг перед советской властью, проведенных карательных операций и акций по
ликвидации всякой контры.
Перечни - в моей папочке. Я не дам вам читать их, Все зверства,
бессмысленные разрушения памятников культуры, уничтожение части
священнослужителей, дворян, кулаков и крупных коммерсантов вы, конечно,
оправдаете высшей целью и пресловутой исторической необходимостью... Поэтому
нечего вам читать эти документы...
- Ну, - говорю однажды, - товарищ Понятьев, дело подвигается успешно.
Я докладывал Иосифу Виссарионовичу, что скоро мы представим ему
доказательства вашей невиновности. Но вот беда! При обыске обнаружено
письмо, написанное вами от имени Сталина. Подпись подделана так умело, что
графологам моим пришлось потрудиться. При каких обстоятельствах вы вынуждены
были воспользоваться именем вождя? - В ответ я услышал то, что мне было
прекрасно известно. Понятьев не лгал, не приглаживал фактов, не снимал с
себя вины за самосуд над крестьянами и поддельное письмо. Время показало,
что он был прав, пойдя на крайние меры. Борьба со старым - не флирт со
шлюхой.
- Постараюсь, - говорю, - убедить товарища Сталина, что намерения
ваши были благими, а действия необходимыми в той сложной политической
ситуации. Но письмецо может обернуться и против вас. Вот донос, где вас
прямо называют провокатором. Зверским убийством крестьян и уничтожением
деревень вы хотели отвратить людей от идей коллективизации и новой
общественной жизни на селе. Логично?
- Логично. Легче всего извратить смысл любого поступка. Тот, кто верит
мне, тот, кто хочет верить мне, тот увидит мои действия в правильном свете!
Чей это донос? Какая грязная блядь написала такое?
