которым в свою очередь распорядятся сумасброды, самодуры, самодержцы всех
рангов и самоубийцы вроде вас, восславляющие чужой труд и проклинающие
собственный. Одумайтесь! Взгляните: я мертвею на ваших глазах.
В таких случаях я вскипаю и, стоя буквально на грани парообразного
состояния, дерзко парирую: Это - шантаж, мадам!
Мы, естественно - в истерику!.. Вы - Разум, потерявший Бога! Вы -
Дьявол! Одумайтесь! Каждый миг есть у вас возможность покаяния, прощения и
воскресения. Неужели лишение кайфа тяжелей для вас потери Бога?
Сегодня, 25 октября 1917 года, я вскипел окончательно. Топаю ногой. Не
будет, говорю, ее больше в этом доме. Живите тут со своим Богом. А мы
как-нибудь не пропадем.
В этом момент, показавшийся мне, гражданин следователь, историческим,
фантастическим, лишенным оснований логики, нравственности и человеколюбия, в
трактир вбежал господинчик, смахивающий на Черта, Асмодея, Сатану, Дьявола и
Жижигу. Он простер желтую длань над дымом и кипением возмущенных Разумов,
воскликнул:
- Есть такая партия! - и сгинул так же молниеносно как изначально
возник.
- Вот как следует ловить мгновение! - восхищенно сказал мой
собеседник. - Позвольте, Фрол Власыч, не откланяться но проститься: мировые
дела-с!
- Минутку! - смущенно сказал я. - А как же ваша Душа? Что с ней?
- Меня это не касается. Пока что мы оба исторически вынуждены пребывать
в одном теле. Убежден, что недолог час, когда Разум восторжествует и над
проблемой раздела жилплощади тела. Почище задачку сей час решаем. Главное -
кипение! Хотя выслушивать кухонные разговорчики о том, что я погубил Душу,
что вокруг масса чудесных браков в гениях А, Б, В, Г Д прекрасно уживаются
друг с другом любя жизнь и совершенствуя миропорядок, Души и Разумы
архипренеприятно. Будьте любезны, ваши ботиночки с калошками!
- Вы сами изволили заметить, что у меня размер не ваш, - резонно
сказал я, на что Разум Возмущенный не менее резонно возразил:
- Это у вас размер ноги не мой, а у меня ваш размерчик, ваш. Мы
подобные антиномийки сымаем по-своему. Канты мучались с ними, а мы -
по-нашенски, вторую калошку, пожалуйста, скиньте, по-действительному,
по-разумному... запасец пригодится. Всего вам...
- Фрол Власыч Гусев - покровитель людей и животных, - вновь подсказал
я, не чувствуя ни малейшей обиды, но лишь скорбь и сожаление.
Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один, умрем в борьбе за
это, внезапно хором запели присутствующие, и вытянуло их всех до единого
мощною тягою вместе о рымом и паром из трактира, как если бы действовали
снаружи смерчи и враждебные вихри.
На ваш прямой вопрос, гражданин следователь, относился ли я
сочувственно к революции и восставшим массам, отвечу так, ознакомившись
предварительно со статьей УК, предусматривающей наказание за ложные
показания: о революции первый раз слышу. Восставших масс не заметил. Видел
толпу безумцев, не ведающих что творят. Отнесся к ним сочувственно, предвидя
злобные последствия бунта. Захоронил в земле Летнего сада двух кошек,
собаку, ворону и воробья, убитых булыжниками пролетариата и шальными пулями.
Подробней по существу дела могу показать следующее:
Кончал я свою ночную Одиссею босой и раздетый, но холод стоп своих
превозмогал. Мимо меня сновали безликие кипящие возмущенцы и мертвые души. Я
вновь, не заметив как, очутился у дома на Мойке. Окна его, к моему
удивлению, сияли, и свет лился на улицу вместе с музыкой. Музыка была
светла, как мудрая речь. Вновь к одному из окон приблизилась фигура вовсе не
умиравшего поэта Пушкина и вновь, взглянув на черные сумерки, разрываемые то
выстрелами, то сполохами, он скорбно сказал:
- Безумна сия дуэль!
Меня пронзило счастье общения с человеком, хоть что-то понимавшим и
чувствовавшим в происходящем. И я пошел дальше, прочь из города, соболезнуя
утратившим имущество и ближних. Я говорил, помня музыку, лившуюся из сияющих
окон:
- Смирите вопль и не кляните Бога! Не глупо ли вопить: Боже! Если ты
есть, зачем ты допускаешь безумие и гибель, освящаешь торжество зла, ужас
войн и страдание невинных? Глупо, господа, глупо Не вопите! То не Бог, то
Дьявол творит Зло! И Дьявол - есть наш Разум, утративший Бога. Он - в нас.
Но, употребив не на благо дар Свободы, презрев мудрый завет, опьяненный
своеволием, бросивший Душу, Разум творит зло, как в истории рода, так и в
людской одинокой судьбе. Бог ли учит нас вражде и равнодушию? Нет! Учит ли
он брата восстать на брата, друга предать друга, и всех, как один, умереть в
борьбе за ЭТО? Нет! Разум, утративший Бога и устрашившийся, стремится в
Дьявольском безумии к еще более страшной для него смерти и находит ее. Но
Разум, бесстрашно глядящий в тайну лика Смерти, благодарен самому малому
мгновению жизни и имеет его, даруя себе и нам радостное одухотворение. Не
вопите, обиженные и невинные! Рассмотрите того, кто возмущает вас и
призывает сжечь в сердце завет! Вместо него он принес вам Советы. Он -
Дьявол! Бойтесь его Советов! Совет - это навязываемая идея!
Именно в этот момент к моим босым ногам пала убитая на лету шальною
пулей ворона.
- Господи, - сказал я. - Спасибо тебе за ужас и радость жизни, за
свет и мрак, за песню и смерть птицы, за жар и озноб. Спасибо за то, что в
теле моем пребывают в невозмущенном упреками мире, согласии и детском
удивлении Разум и Душа. Господи! Пошли мне, как птице, случайную смерть на
лету! Спаси нас всех от Советов, то есть от власти навязанных идей!
В добавление к сказанному показываю: умирая, ворона произнесла:
"Кар-р". Мне кажется, как ветеринару, что она чего-то не договорила. Чего
именно, сказать не могу.
К сему: Фрол Власыч Гусев, умирающий от доносов, но все еще живой
покровитель животных и лжесвидетелей по его делу. Я их простил.
51
Двинемся дальше. Крепко сидел ваш папенька на троне. Не
подкопаться. И тут - вы звоните. Наболтали массу чуши, но кое за
что я рискнул попробовать ухватиться. Помните, как предупредительны
вы были при обыске? Лазали под кроватями, рылись в тряпье, выложили
книжонки Троцкого и Бухарина, и наконец принесли папенькину шкатулку
из застенного тайника. А в той шкатулочке была еще одна шкатулочка.
А в шкатулочке - резной ларчик. А в том ларчике - яичко. Не
простое. Золотое. И в яичке, к моему удивлению, ужасу и восторгу,
находилось письмо Сталина, собственноручно написанное вашим папенькой
и зачитанное одинковским мужикам. Обезоружило тогда это либеральное
писмецо мужиков. Охотился за ними Понятьев, и расчет его такой манок
оказался верным.
Положил я письмецо в карман, и тогда к вам как следует присмотрелся...
Чувства сдержал. Всему свой черед, подумал. Дурак был. Впрочем, порой такая
глупость есть неосознанное согласие с тем, что должно быть по воле Бога и
судьбы.
Я объявил вам от имени органов благодарность. Вы ответили, что если бы
у вас было несколько отцов-врагов, то вы их всех, не задумываясь, вывели бы
на чистую воду...
Я же взял отрядик, рыл двадцать, грузовичок-воронок и двинулся на
охоту, как старый мститель, в лес густой, в заповедник, где партбоосы,
вояки, наркомы и прочая шобла вели феодальный образ жизни. Окружили мы
втихаря двухэтажный деревянный замок. Ни одна псина не тявкнула. Приказ был
мною дан - стрелять без предупреждения в каждого, попытавшегося бежать.
Бить на лету, когда начнут сигать из окон. Но это - на худой конец. Такой
легкой смерти я им не желал... Борзые дрыхли, как убитые, в собачьей
пристройке...
Подробности ареста я опускаю. Ничего интересного. Под дулами
"несчастий" все эти храбрецы по отношению к безоружным жертвам вмиг
становились обсоравшимися от страха слюнтяями. Только папенька ваш рыпнулся
было, но я его огрел ребром ладони по шее, и он с ходу завял. Жен и шлюх
арестованных я приказал запереть с собаками до выяснения их роли в подлом
заговоре против Ленина и Сталина...Да, да! Сюжет дела в общих чертах уже
маячил в моей башке.
Пересчитали взятых. Вынесли из замка охотничьи ружья и ножи.
- Разрешите мне позвонить Сталину! - сказал Понятьее. - Мы старые
друзья по партии.
- Он с таким гадом и предателем, как вы, разговаривать не желает до
вашего полного признания. Вы арестованы по его личному указанию, - соврал
я.
- Хорошо. Тогда я прошу вас помочь мне разрешить недоразумение. Смешно
человека с моей репутацией подозревать черт знает в чем!
- Репутация, - говорю нарочно, как мудак, - не догма, а руководство к
действию. Черта же мы вызовем в качестве свидетеля по вашему делу, если он
знает, в чем вас можно заподозрить.
За пару суток замок по моему распоряжению был превращен в
комфортабельную тюрягу. На окнах - решетки. Двери - на засовах. В каждой
- очко, глазок для наблюдений. Режим - строжайший. Ни курева, ни дневной
лежки на диванах и соборах, ни чтения, ни радио, ни связи с миром, свиданок
и передач. Наша типография с ходу начала выпускать центральные газеты о
материалами, касающимися личностей арестованных и всякой фантастической
бодягой относительно их двурушничества, связей с инразведками, троцкистским
центром и внутренней реакцией. Парочка писателей и один покойный ныне зубр
журналистики, гнусный Давид Заславский, поработали тогда на славу. Работа их
увлекла ужасно, а я еще внушил, что за открытием новых литературных и
газетных жанров непременно последует всенародная слава, ордена и почет.
Впрочем, я сам так увлекся, что выпустил вас из виду. Идиот. Я даже
ничего не знал о вашей связи с Коллективой. Вы тихо и мирно стали
Скотниковым, потом, убив приемную мамашку и сожительницу, Гуровым. А когда
наконец дошли у меня руки и до вас, было поздно. Спутал мои карты
грузовичок, 26 рыл и два баяна. Спутал. Но ладно Как есть, так оно и есть...
Охотился ваш папенька во всенародных угодьях со своими самыми
доверенными дружками, с остатком своего особого чекистского отряда. Большая
везуха. Все они с ходу раскололись, после прочтения ваших показаний, в том,
что осуждали в застолье и по телефону бессмысленные аресты Влачкова, Гутмана
и других своих близких коллег, считали их вредительскими, абсурдными,
дискредитирующими ленинское право, его же мораль и ведущими в конечном счете
к диктатуре органов и произволу гегемона, введенного в заблуждение
пронырами, шелухой, отщепенцами и прагматиками. Но таких примитивных
признаний мне было недостаточно. Мне нужен был шашлык из ягненочка!
Помолчите насчет того, что категорически никого не убивали. Об этом - речь
впереди.
Деморализовав прилично пятерых арестованных, потравив, поизгилявшись,
пошантажировав, сцепив друг с другом, приведя их лица в порядок своею
ручищей, я провел с каждым в отдельности хитро-мудрую беседу.
Я, говорю, может, и допустил лишнего. Но вы сами бывший чекист и
знаете, что работенка наша весьма нерво-дергательная. Не обессудьте. Зато я
понял, что объективно вы ни в чем не виновны. Но дело зашло слишком далеко.
Сталин до полного признания по всем пунктам не желает выслушивать вас лично.
Он просил передать, что он - не следователь. Выход, говорю, однако, есть.
Обвинения, выдвинутые против вас, так провокационны и нелепы, что чем
нелепей они, чем абсурдней, тем невероятней должно показаться ваше признание
Сталину. Он закономерно усомнится в реальности дела, его обстоятельств,
моральной чистоплотности доносчиков и лжесвидетелей. Выход - в диалектике.
