бесконечным и бессмертным и прикинуть, соразмеряя, что ты, теряя,
приобретаешь и что ты, потеряв, приобретешь. Добро или Зло?
А вдруг, говорю я, Злу столько же срока, сколько Добру? "Сказано Будьте
как дети!" - ответил мне не помню уж кто, и добавил: "Жизнь бесконечно
старше разума". Тут я решил его запутать. Если, говорю, она старше, то
логично было бы отнести детскость состояния именно к младшему разуму!
Не ловите, говорит, меня на удочку, гражданин следователь. Не поймаете.
Жизнь - вечная детскость, и вполне в наших силах быть детьми до конца дней.
А чтобы рассуждение устраивало вас лично, на что мне лично наплевать, то я
вам скажу вот что: да, жизнь старше разума, но в тот самый миг, когда он,
завидуя взрослости, отпадет от ее бесконечной наивности и до-верия, а
до-верие это и есть детская неосознанная вера, в тот же самый миг он
становится маленьким старичком, в котором осталось от жизни, если не
выродилось, одно умение и одна страсть - логически мыслить. Будьте как
дети, граждане следователи!
Пашка Вчерашкин зазвал меня однажды выпить и закусить в "Поплавок".
Столик одинокий на корме не прослушивался.
- Ну, Рука, - говорит Пашка, - новая житуха начинается. Я уже прижал
Идею к ногтю. Всех большевиков отовсюду вымел начисто. Евреев-технократов
стараюсь не брать: думать будет и проектировать некому. Лучшие инженерные
кадры России вырезал твой шеф. Пусть пока трудятся евреи. Придет время -
прижмем. Из органов пошарим и из аппарата партийного. В институтах нервишки
потрепем. Хватит. Завоевывайте Палестину и гуляйте как знаете. Я бы лично
сам ее для них из сочувствия завоевал. Клянусь! Я не фашист, но не желаю,
чтобы за меня решали горячие еврейские головы судьбы России. Так что пущай
пока трудятся мои евреи. Они ребята деловые, неглупые и устрашены как
следует. Не скоро очухаются. Наш же русак, Рука, ты не представляешь себе,
как деморализован. Гражданская, НЭП, коллективизация, индустрия, между ними
аресты, кампании, чистки, бунты, митинги, трудовые вахты, собрания... Ваоя!
Очумели мои вассалы! Очумели от этой идейной, мать ее эти, жизни! Руки у них
опущены, только молодые кретины трудятся не из-под нагайки. Остальные пьют,
воруют, сачкуют, держат камень за пазухой. Сейчас хоть вздохнули немного.
Почуяли, вражде меня, что свежачком повеяло. Дай-то Бог! Дай-то Бог~.. Будь
здоров! За твою работенку! Ты у нас на переднем крае! Пересажайте
большевичков, как можно больше. Я прикидываю, что годочка через четыре
поснимаю я на хер весь красный цвет с домов и стен, книги на макулатуру
отдам кое-какие, а то говно печатают всякое марксистское, а на "Графа
Монте-Кристо" бумаги не хватает... Церкви пооткрываю, чтобы совести мои
русаки там набирались, а не в каталажках, месткомах и вытрезвителях. Я уже
проект восстановления частного хозяйства и снабжения начирикиваю потихоньку.
Жить по-человечески начнем. Мы же суши сколько имеем, Вася! Страной великой
стать можем, а не большевистским пугалом, набитым жестокостью, детдомовской
ложью, кнутами, онанизмом и уроками всяких биографий... Наливай еще!..
Все-таки хоть и злодей Сталин, а мудер! Мудер! Сними он сейчас вывеску и
красноту со стен - с ходу разброд начнется... Думать страшно - какой! .. И
нас с тобой пошарят почище, чем шарим их мы! Помни мое слово. Нам, Вася,
нужна рука Сталина, моим вассалам - моя. Сильная причем. А вот без твоей
лапищи я лично обойдусь. За Руку, Вася!
Выпили. Не стал я тогда делиться с Пашкой своими мыслями. Я-то чуял,
что дело идет совсем к другому. К войне. Но думать об этом было страшно.
Невозможно было об этом думать. Речь уже шла не о междоусобной резне сук и
урок. Не стал я делиться с Пашкой ни тоской, ни тревогой, чтобы не омрачать
его. Посидели молча. Подумали каждый о своем.
- В конце концов самого главного, - говорит захмелевший Пашка, - мы
добились. Идеи коммунизма теперь нигде, кроме шизоидных и механических
мозгов некоторых придурков, не существует. А если вывеску заманчивую содрать
с нашего бардака не удастся, то хрен с ней. Пущай висит. Пущай придурки из
газет, радио, кафедр научного коммунизма, союза писателей и прочих союзое
роются пятачкам в кормушках. Не исключено, что пропадем мы без них Как
думаешь?
- Наверно, - говорю.
Мне все тоскливей становилось на душе и тоскливей. Очередной, третий за
полгода приступ непонятной тоски охватывал мою душу и тело. Водка текла в
меня, и превращалась в горле в льдинки, и испарялась от нечеловеческого
холода, не успев разобрать и одурить подобием веселья. И все-таки я на миг
повеселел, когда сказал Пашке что, может, и вправду все образуется.
Разве представляли многие людоеды в двадцать девятом, когда они кроили
черепа троцкистам, садились в их кресла, ложились на их кровати, стреляли в
крестьян и закабаляли деревню, что меньше чем через десять лет сами они на
мертвенно-серой ленте конвейера смерти потекут в печи крематориев и в лагеря
со всех концое одной шестой части света? Что, может, и вправду конец
приходит дьявольской идее и втянувшему в свои бесчеловечные лаборатории
миллионы людей социальному эксперименту? ..
Подобно тому, как на дверях павильона нашей лубянской киностудии горит
табло: "Тихо! Идет съемка", а в самом павильоне операторы, режиссеры,
актеры, осветители, ассистенты жрут, пьют, блудят, режутся в карты в
перерыве между съемками следственных эпизодов, так и на стране будет висеть
вывеска "Социализм", но под ней заживут по-новом почеловечески миллионы
людей, выпущенных из клеток лабораторий, из-под скальпелей вдохновенных
хирургов, из лабиринтов психологов, из электропаутины нейрофизиологов, из
реторт химиков и фармакологов...
Мы с Пашкой говорили и в детдоме и в "Поплавке" как же так происходит,
что многие люди на Западе не только спокойно наблюдают, но и восторженно
аплодируют проводимому эксперименту? Почему торжествует их Разум? Какие
"научные открытия" большевиков приводят в восторг не только коммунистов и
социал-демократое, но и ученых, и писателей, и деятелей искусств, и
обывателей, и либералов, и прочих праздных наблюдателей? Так какие "научные
открытия" Красный террор? Но ведь исторически террор не раз переживали
Франция, Германия, Англия, Испания, Италия, Бельгия, Азия и Восток!
Коллективизация? Может, их восхищали организованные активистами и выдаваемые
за стихийные, демонстрации верности и любви к правительству? Или изумляло
трогательное трупоидолопоклонство, тоже, кстати, навязанное массам, которым
извратили и изуродовали инстинкт поклонения Высшей Силе, но внушили любовь к
убийцам, топчущимся на трибуне мавзолея? Может быть, восхищение вызвала
смелая экспериментальная попытка превратить сообщество свободных личностей в
безликие множества толп? Уничтожение сущности искусства соцреализмом?
Организация "института" концлагерей для сотен тысяч несогласных участвовать
в эксперименте? Праздно наблюдавшие со стороны за ходом эксперимента, они
верили не информации и душераздирающим свидетельствам, а Ромену Шоу, Лиону
Роллану и Арагону Барбюсу, которым Сталин устраивал показательные "шоу" в
Крыму, клубах, детсадиках и на пейзанских лугах, заставленных бутылками
"Хванчкары" и жареными поросятами. Другие же праздные зрители, толпившиеся
перед клетками наших лабораторий, верили информации о жизни и духовных
мучениях многомиллионного народа, но продолжали наблюдать, аплодируя острым,
порой захватывающим дух зрелищам.
В чем психологическая разгадка такого бездушного и бесчувственного
отношения к образу существования подопытных людей? В чем сущность феномена
привлекательности зрелищ чужих страданий, чужих смертей и разных фокуоов,
проделываемых с человеком? В том, что они ЧУЖИЕ! В человеке... Да, гражданин
Гуров, я снова пользуюсь чужими мыслями. Да Я ими напичкан! Да! У меня нет
самостоятельного мышления! У меня есть зато самостоятельное отношение кое к
чему, благодаря знакомству с прекрасными и выдающимися подследственными, а
не с такими, как вы, суками и злодеями. Молчать! Я сказал: цыц!..
Человек, говорил Фрол Влаеыч Гусев, при неизбывном инстинкте постижения
природы боли и смерти, по-разному, к сожалению, реагирует на боль и смерть
ближнего. Есть подвиг помощи, происходящий от невыносимости бездеятельного
сопереживания. Есть подвиг спасения другого ценой своего здоровья и жизни.
Есть искреннейшее сочувствие. Есть паническое бегство от образов калек,
стенающих и обреченных, и есть муки души, бессильной как-либо помочь
страдающим, спасти приговоренных, облегчить боль мученикам. Имеются
многочисленные одиночки-исследователи собственной боли, забыл, как они
именуются, а также тонкие и грубые исследователи боли чужой - садисты.
Хирургию Фрол Власыч Гусев весело называл садизмом на службе человечества...
Но есть люди, со страстным любопытством и интересом созерцающие уныло
бредущую на обьект серую толпу заключенных... шимпанзе, безумеющего от
полового акта любимой самки с другим везунчиком... дергающегося в последних
судорогах красавца, угодившего под троллейбус... В людях этих в момент
созерцания функционирует только мозг, как материаный субстрат Разума, сам не
чувствующий, но бездушно обрабатывающий информацию о чужой боли, унижении,
страдани и смерти. И созерцатель, чаще всего бессознательно, настолько рад
возможности, получив представление о том, что могло произойти с ним, но
случилось с другим, настолько рад и счастлив, что сам и здоров, и жив, и
свободен, что возникшая однажды в его мозгу при виде чужого страдания
иллюзия самоизбавления, должна отныне поддерживаться, чтобы стать привычной.
Попытки разрушить ее призывами "консерваторов" к сочувствию, прозрению,
предупреждениями о самоубийственности бездушия и надвигающейся лично на него
гибели, созерцатель воспринимает как покушение на его ВЗГЛЯДЫ, невольно
раскрывая этим словом природу подобной созерцательности. За отражение себя в
зерцале он принимает живую мучающуюоя душу, терзаемую живую плоть и зачастую
всемерно содействует тому, чтобы не поменяться местами с отражением. Такое
поведение со временем омертвляет душу и становится цинично-преступным.
Фрол Власыч не настаивал на абсолютной правильности своего анализа. Но
утверждал, что так называемые прогрессивные люди доброй воли, большие друзья
Советского Союза, как их официально и пошло именует проститутская пресса,
потому именно страстно "интересуются" трагической, нелепой историей СССР и
неимоверно трудной судьбой его изуродованных лишениями, войнами, лагерями и
бесправием народов, что они не желают видеть себя на нашем месте. Им стало
бессознательно привычно, Фрол Власыч часто подчеркивал бессознательность
такого отношения, привычно наблюдать за Великим экспериментом, считать нас
вечными подопытными пионерами, но не допускать мысли о начале эксперимента
и, тем более, своего в нем участия, скажем, в Норвегии или княжестве
Лихтенштейн.
58
Порядочно провозились мы о этим террором. Завтра праздничек. Мой день
рождения. Ангел-хранитель, не страшно ли тебе, ангел мой?..
Я почему-то думаю, что это он нагонял крылами тоску на мою душу, когда
уже перебил я своими руками весь понятьевский отряд, узнал, что вы якобы
провалились лед и продолжал выполнять служебные обязанности по уничтожению
дьявольской идеи и ее бесов. Тосклива была моя жизнь. Тосклива была, сука.
Ужасно тосклива. Хорошо, что она позади...
Я редко приходил в свою квартиру. Квартира казалась мне мертвой. Я,
встав на пороге, чувствовал себя душой, зашедшей перед тем, как отлететь за
