и пешкам под аплорисменты зарубежных болельщиков, жаждущих острых зрелищ)
все тою же целью - эффектной концовкой всемирно-исторического
экспериментального игрища, построением коммунизма. А как его построить в
одной отдельно взятой стране при все более обнажающихся глобальных
взаимосвязях и взаимозависимостях человечества во всех областях жизни -
неизвестно. Пожалуй, одному Хабибулину - служителю туалета в ресторации
"Ермак" - известен секретный хор, ведущий тебя к выигрышу. Хабибулин
утверждает, что пока люди не перестанут гарить под себя хотя бы в сортирах
- не видать им, как своих ушей, не только коммунизма, но и чистоты и
порядка.
- Верно! Насчет одной страны хреновина какая-то получится. Вот
если бы дали мне провести всемирный сеанс игры на всех досках, я бы
еще поглядел, Фрол Власыч, где бы мы сейчас с вами беседовали! -
вскипел Разум.
- Не говнись, кочегар, - сказал я. - Подумай лучше о Душе. Разве
жизнь без нее - жизнь?
- Что о ней думать? Я, может, и знать не желаю, где эта дама! О-о!
Мы ведь не ведаем, что такое одиночество!.. Зато я ведаю! Не знаю,
яде и с кем, но уверен, что она где-то и с кем-то!
- Хватит трепаться, кочегар! - строго сказал я. - Душа тебя не
покидала. Ты думаешь, это ты смеешься, когда ты смеешься? Нет! Это вы оба
смеетесь, ты и она! Только не пытайся искусственно расхохотаться. Ты иди,
ополоснись под водокачкой, опохмелись водицей и сразу тебе смешно станет.
Может, горько, но смешно. Иди! Она тебя уже ведет за руку!
Если бы не моя врожденная сдержанность, я сотрясся бы от рыданий:
чистый свет доверия мгновенно смыл безликость со всего облика моего
кочегара, а лицо его было лицом юнца, ищущего от полноты жизни повода для
смеха и удивления.
Он легко крутанул колесо задвижки водокачки, которая захохотала, как от
щекотки, и на него упал живой водопад. Упал, и облитое существом воры, как в
коконе, проовеченном солнцем, затрепетало другое живое существо, вымывая из
уголков глаз вьевшуюся чернь угольной пыли, и вот уже в нем самом, некогда
поразившем меня отсутствием жизни, теперь радовалась и плескалась Душа,
ощутив животворную тяжесть хлынувшей на нее, подобно воде, плоти человека.
Смех воды сливался с его смехом, и вот он стал наг, ибо смыло с него лишние
его одежды и унесло вместе с потоком.
- Машинист, ты вернул меня к жизни! - высунувшись из водопада, весело
крикнул тот, кого я уже не мол назвать Разумом. - Я благодарен тебе от
души!
- Не благодари, но живи, - сказал я и удивленно задумался: он так
напоминал мне меня самого, как если бы я гляделся в зеркальную воду колодца.
Воистину: живое подобно живому... Но вдруг по воде пошли круги...
В добавление к сказанному прошу поставить на вид работникам
желдормилиции и носильщику Ежову, нарушившиь образ остановки, разлучившим
меня с паровозом и приславшим вместо него телегу по месту моей службы... Не
сочувствовал, ибо понимал ложность восторгов. Попутчиком не был. Пятилетки
считаю прогрессивным дьявольским способом паковать мгновения для истребления
времени жизни трудящихся Партию представляю как железнодорожный состав
вагонов разного класса. Не желаю нестись без остановок и неведомо куда ни в
салоне, ни в общем телятнике.
К сему, предупрежденный об ответственности за дачу ложных показаний,
Фрол Власыч Гусев, покровитель людей и животных, живущий с Душой в законном
и счастливом браке и всецело находящийся в здравом уме.
60
Ну, как вам сочинение, гражданин Гуров? Прослушали с любопытством,
как образец творчества этого ненормального человека. Другой реакции
я от вас и не ожидал. Но вы ни капли не ожили?.. А я слегка опять
ожил...
Тем временем родственнички ваши прибыли. Вот запись телефонного
разговора вашей дочери. Или нюх у нее собачий, или из-за утечки
информации узнала она о вашем аресте. Возможно, отводя удар от себя,
и лишний раз заверяя нас в верноподданности, она сообщила о
местонахождении самой дорогой вашей вещи: одной из Екатерининских
цацек, подаренной императрице неизвестным любовником. Рябов! Тарань
ее сюда! .. Ну, так что нормальней, гражданин Гуров, сочинение
фрола Власыча или подлянка вашей любимой дочери? Вы не верите?..
Моя очередная мистификация... Значит, кошку и собаку я тоже
запрограммировал? Я бы диссертацию вполне мог тиснуть о защитных
реакциях подследственных, как форме вытеснения и подавления чувства
реальности.
Спасибо, Рябов. Попроси прислать ко дню моего рождения о Трубного
рыночка капуотки вилковой, огурчиков и помидорок соленых. Только не
зеленых, а красных. В помидорах я этот цвет уважаю. И картошки
пусть пришлют. Бабы из наших мест не вылазят с Трубного рынка. Да!
Пару букетов п олевых каких-нибудь цветов. Васильки, ромашки,
колокольчики...
Вот она - цацка! .. Что за тайна, Боже мой, в камешках этих? Не
изделие ведь ювелирное таинственно, даже если оно дело рук
гениальных! Может, действительно запечатлели алмазы и изумруды, как
уверял меня один гаврик, взгляды Творца и Сотворении им Мира и сияние
первого света?..
Колье принадлежало, точнее, было похищено вашим папенькой во время
штурма Зимнего дворца. Там же "приобрел случаю" три ценнейших
жемчужины Влачков. С этого наши знакомые начали построение нового
мира. Диадему вы успели вывести из дома и припрятать...
Тоска. Тоска, гражданин Гуров... Впрочем, чую я злое веселье,
вспомнив, как заявился к Сталину с железной коробкой. В той коробке
отснятые ленты лежали: эпизоды дела, названные мной "Красная суббота"
и "Лобное место". В дачном сталинском кинозале находился сам и
несколько деятелей не из самого близкого окружения. Все они
наперебой предлагали Сталину какие-то фантастические проекты
поощрений трудовых коллективов и рекордсменов труда. Мрамор ,
бронзовые и золотые бюсты в цехах... Слепки рук работников ручного
труда... Рентгеноснимки черепов работников труда умственного...
Сталин с интересом, неправильно истолкованным доклачиками, вглядывался
в их лица, пытаясь определить, что же именно может быть в этих лицах
приметой приговоренности к смерти. Мне было очевидно, что все, буквально все
они без пяти минут трупы: Сталин выдал вдруг, обращаясь ко всем, общий
комплимент "Собачий нюх у вас, товарищи!"
В тот момент неглупый человек наверняка воспользовался бы возможностью
глубже исследовать природу юмора. Я-то сдержал какое-то страшное подобие
раздиравшего меня на части смеха, лишенного злорадства и мстительности, но
полного неизъяснимого значения, разгадки которого было мне не дано. Оттого
он и мучал, подступая к горлу, как голод, которому не обещано утоление, и
ясно уже, что разрешение мучений - в смерти или спасительной случайности. Я
молчал, а Сталин заливался тихим, дьявольски жутким смехом, шедшим не от
души и не от веселой возни Души с Разумом, как это бывает у детей и
взрослых, сохранивших в существе своем детство. Он даже не смеялся. Звуки
смеха только символизировали звериный клекот торжества Сталина. Торжества!
Он держал в руках своих нити нескольких судеб. Он чувствовал себя
властелином случайности, ибо ему казалось, в тот момент он один не только
точно знает меру несчастия своих жертв, но и меру собственной возможности
спасти их от вроде бы неотвратимой гибели. Он торжествовал, торжертвовал не
в первый раз, но торжество и смех, принятый за него, не насыщали Сталина,
как не насытила меня месть. И он вдруг мрачнел.
Он не мог, как ни хотелось ему, почувствовать себя истинно царственной
натурой. Ни на прощение, ни на великодушие, ни на провозглашение отказа от
насилия, вражды и братоубийства, безграничной, вроде бы, власти уже не
хватало. Сталин ненавидел справедливость и добро тем больше, чем отчаянней
они сопротивлялись, предпочитая сгинуть, сгноиться подохнуть, умереть, но не
принадлежать Сталину.
Не раз тянулась его рука к ниточке спасения, скажем товарища Сидорова,
но отдергивал он ее, чувствуя, кроме всего прочего, в этот момент свою
собственную привязь и зависимость от руки более всесильной, чем его, и
поэтому мрачнел еще больше...
В тот раз он снова захохотал, когда один из особенно романтичных
прожектеров предложил командировать победивший в соцсоревновании цех или
бригаду на заводы Крруппа, Филиппа и Форда.
И зараженные веселостью вождя, которая льстила самолюбию больше, чем
простая похвала, деятели тоже смеялись аплодируя Сталину, а он, в свою
очередь, искренне аплодировал им, и меня не впервой начинал трясти хохот от
жуткого образа неведения и заблуждения людей насчет отношения к ним Сталина,
и самого Сталина, наслаждающегося впечатлением, производимым маской
отеческой заботы и дружеского поощрения, в глазах и во рту которой чернели
дула моих револьверов.
Посмеявшись и поаплодировав, Сталин сказал:
- У нас один хозяин - социализм. Будем служить ему с собачьей
преданностью и верностью, товарищи. Когда все ушли, он с омерзением
продолжил:
Я устал от них. Бьем и бьем мы их, а им конца не видно. Можно
подумать, что они успевают размножиться перед смертью... Что у тебя,
Рука? Выкладывай. Я поспорил с самим собой: ошибешься ты
когда-нибудь или нет. Это не значит, что я хочу твоей смерти.
Думается мне, а я в таких случаях не ошибаюсь, что скорей всего
никогда ты уже не ошибешься. И смысл твоей безошибочной деятельности
может быть только в том, что ты ранее ошибся... Понимаешь?.. Ранее.
Я не спрашиваю, в чем ты ошибся. Мы, люди, сами этого иногда не
постигаем, но жизнь, данная нам в ощущении как наказание, позволяет
допустить сегодня нежелательную мысль о крупнейшей ошибке в прошлом.
Поэтому не робей и выкладывай, что или кто у тебя. Вряд ли ты
ошибешься... Кто?
- Понятьев, - сказал я.
- Доказательства! - жестко сказал Сталин, как бы прицелившись к
точке на моем лбу и взводя курок.
Я вынул из папки письмо с подделанной подписью Сталина и объяснение,
написанное самим Понятьевым. Я старался быть объективней, чтобы
отвести от себя подозрение в пристрастии.
- Как часто Понятьев пользовался моим именем? - спросил Сталин,
прочитав бумаги.
- Уверяет, что только однажды.
- Странно. Очень странно, что сам он утаил от меня факт, который я
мог бы понять как политический анекдот. Странно... Что же у него за
душой?
- Сейчас уже ясно, что целью Понятьева была консолидация
оппозиционных сил в союзе с уголовниками всех мастей для узурпации
власти, - сказал я.
- Идею союза с уголовниками в борьбе за власть и при удержании в
дни, когда оппозиция и обыватель еще не опомнились от шока, я
подкинул Ленину еще в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Это была
славная идея. Она во многом развила наш первый успех. В ней
объяснение того, что западный идиот-интеллигент зачарованно именует
"русским чудом". Тюрьма научила меня, не давая опомниться
"фрайерам", загонять их под нары, держать в страхе и выкладывать без
ропота и брюзжания все ценности. Идиоты думают, что в России народ
взял власть в свои руки! - Сталин несколько повеселел. -
Уголовники ее взяли и бандиты! Тот, в ком тогда оставалось хоть на
йоту морали и чувства политической ответственности, не мог нагло
воскликнуть: "Есть такая партия!" Она действительно оказалась у нас
под рукой. Мы превратили каждый город, каждую область, каждый район
в камеру, где беспринципные и абсолютно аморальные мародеры, оглушив
