к Иисусу и... шкуру сдерут.
[21]
Когда Никита и Петька зажгли вечерние свечи и все уселись за чайный
стол, он успокоился и почувствовал полное довольство.
Карамзин похвалил вишневое варенье:
- Это варенье ем я с истинным удовольствием.
В это время загромыхала какая-то колымага, зазвонил колоколец, и у
самых ворот остановились.
Сергей Львович заметно побледнел.
В вечернее время звук подъезжающей колымаги для лиц, хотя бы и невинно
пьющих чай, был неприятен. Так ездили фельдъегери. В сенях хрипло и
бранчливо заговорили, и бледный Никита, открыв дверь, доложил, глядя
испуганно в глаза Сергею Львовичу:
- Его превосходительство генерал-майор Петр Абрамыч Аннибал.
6
Он был небольшого роста, с небольшой головкой, желтыми руками, тонок в
талии; с выпуклым лбом, с седыми клочковатыми волосами. Одет он был в
темно-зеленый допотопной формы военный сертук, а двигался легко, не
прикасаясь к полу пятками. Так он прошел два шага и остановился.
Он поклонился и рывком, толчками сказал:
- Дознался от братца... от Ивана Абрамыча... про радость... - Он
метнул глазами по гостям. - А как я здесь проездом, долгом почел, - он
поклонился Марье Алексеевне, - вас, сударыня сестрица, поздравить и вас,
милостивый государь мой, - отнесся он безразлично к Сергею Львовичу, - а
внука своего... поглядеть и крестик ему от деда...
Он отдохнул и спросил:
- Он где сейчас? Внук-ат?
Петр Абрамыч доводился родным дядею Надежде Осиповне и, как все
Аннибалы, пошел по артиллерии. Когда брат его. Осип Абрамыч, вошел в связь
с псковской прелюбодейкой и бросил свою семью на ветер, Петр Абрамыч
волей-неволей должен был принять почетный и бесплодный труд опекунства.
Относясь с участием к племяннице и судьбе ее, он, однако ж, оказался
вполне непригоден к опекунству и понял его как-то странно: ездил укорять
преступного брата, писал изредка длинные письма Марье Алексеевне, называл
ее
[22]
сударыней сестрицей, но в отношении денег отмалчивался. Объяснялось это
тем, что в этом вопросе он и сам был очень нетверд и даже полжизни провел
под следствием за растрату каких-то артиллерийских снарядов. Братец Иван
Абрамыч кой-как замял скандальное дело. К этому времени Петр Абрамыч,
находясь уже в отставке и будучи опекуном, развелся с женой и бежал с
одной лихою девицею из Пскова, где проживал, в свою деревню Ельцы, оттуда
послал жене уведомление, чтобы к успокоению его она более с ним не жила.
Ездя увещевать преступного брата, он нашел с ним много общих взглядов и
точек соприкосновения.
Наезды эти кончались общим братским загулом, продолжавшимся с неделю и
более. Вскоре старая обольстительница впутала и Петра Абрамовича в
денежные счеты; по заемным письмам брата он передал красавице много денег
и сам чуть не разорился. Находясь в отставке, но еще в полных силах, он
вскоре окончательно переехал в близкое соседство к преступному брату.
Беспутная роскошь, в которой тот жил, его прельстила. Проживал он со своею
лихою девицею в маленьком сельце Петровском, рядом с селом Михайловским,
где жил двоеженец брат. Жил он там, по слухам, весело, но никого к себе не
пускал, а к нему никто не ездил. Выезжал же он главным образом для ведения
путаной тяжбы о разделе с супругою и сыном Вениамином. Так его занесло в
Москву.
Все были озадачены.
Для Сергея Львовича встреча была неприятна, особенно ввиду присутствия
Карамзина. Аннибалы, с которыми он породнился, были фамилия по
необычайности и известному всем началу не без значения и даже по-своему
почтенная. Но так было на словах, в отсутствие старых арапов. В отдалении
от них никто не мог вообразить, как желты и черны арапские лица. Поэтому,
относясь к Ивану Абрамовичу, как и вся петербургская гвардейская молодежь,
с почтительной усмешкой и снисходительным любопытством, он вовсе не
стремился повидать блудного тестя и в особенности не желал встреч с
жениной роднёю в присутствии лиц, мнением которых дорожил. La belle
creole(1) была хороша, ее судьба увлекательна, но появление арапа-дяди
неуместно. Лицо его было совершенно арапское, и внезапный ин-
- -----------------------------------------
(1) Прекрасная креолка (фр.)
[23]
терес к нему посторонних лиц неприличен. Любопытство, которое старый арап
выказал младенцу, в честь коего Сергей Львович и устроил, в сущности,
сегодняшний куртаг, смутило всех. Занятые друг другом, событиями, играми,
воспоминаниями сердца и стихами, гости до сих пор не имели времени и
предлога вспомнить о ребенке. Как на грех ребенок все время молчал, не
подавал голоса. В самом деле, где он был сейчас? Верней всего, спал на
антресолях.
Сам арап тоже был в нерешительности. Он не ожидал встретить гостей.
Личико его было морщинистое, жеваное, глазки живые, коричневые, кофейные,
с темными желтыми белками, как у больных желтухой, а ноздри широки.
Француз с любопытством глядел на него. Старик вдруг остановил обезьяньи
глазки на Сергее Львовиче и спросил хрипло:
- Может статься, я помешал?
Марья Алексеевна вдруг ответила, недовольно, но вежливо:
- Что ж, садись, Петр Абрамыч.
Арап улыбнулся; он оскалил белые зубы, и сморщенное печеным яблоком
личико вдруг стало детским.
- Благодарю, сударыня сестрица, - сказал он нежно, и женщины увидели,
что арап был старый любезник и мил.
Надежда Осиповна подошла к дяде.
- Какая стала, - сказал он комплимент, путая возрасты, и поцеловал ее
в лоб. - От отца зов, приглашает отец вас, милостивый государь мой, с
женою вашею, - отнесся он к Сергею Львовичу. - Зовет летом у нас ягод
поесть.
Приглашение было принято Сергеем Львовичем любезно. Все оказывалось
гораздо приятней и приличней, чем он полагал: старый арап привез
приглашение отца.
Предстоял разговор с тестем - быть может, о приданом. И летом приятна
природа. Мысль поесть ягод у тестя ему вдруг улыбнулась. Сергей Львович
любил ягоды. А Марья Алексеевна останется дома с детьми.
Марья Алексеевна вышла за дверь, сказала:
- Тоже, посол явился, - и вернулась.
Петр Абрамович вина не стал пить и тотчас же попросил водки. Марья
Алексеевна достала откуда-то старую полынную настойку.
Отпив, он серьезно всех оглядел, медленно двигая языком и губами.
[24]
Марья Алексеевна все смотрела на него каким-то далеким взглядом. Петр
Абрамович попробовал вкус водки.
- Я, сударыня сестрица, - сказал он Марье Алексеевне, - настойки в
простом виде не пью, я ее перегоняю. Я возвожу в известный градус
крепости. Чтоб вишня, горечь, чтоб сад был во рту.
Тут он увидел Капитолину Михайловну и повеселел. За столом сидело
много молодых женщин. Он выпил рюмку в их честь.
Красавица Капитолина Михайловна кивнула ему вежливо; внимание старого
арапа ей польстило. Она повела плечами.
Он осмотрел исподлобья комнату.
- Флигель теплый ли? - спросил он и, не дождавшись ответа, забыв о
флигеле, опять вспомнил о ребенке: - Как нарекли?
Он был скор в переходах.
Сергей Львович нахмурился: дядя-арап назвал дом флигелем. Дом,
конечно, и был флигель, но переделан заново, отстроен и имел чисто
английский вид.
Узнав, что младенец назван Александром, дядя всплеснул руками.
- Великолепное имя, - сказал он. - Два величайших полководца, сударыня
сестрица, в мире: великолепный Аннибал и Александр. И еще Александр
Васильич - Суворов. Поздравляю, сударыня сестрица! Это великолепное имя вы
выбрали.
- Имя дано более по фамильной памяти, - сказал неохотно Сергей
Львович, - по прадеду его, по Александру Петровичу, ибо он - прямой
основатель семейного благополучия, а не по Суворову, - добавил он тонко и
покосился на Карамзина.
Суворов был в чести только у стариков. У него начиналась фликсена, или
размягчение мозгов. Это было достоверно. Оттого война с санкюлотами и шла
так плохо.
Петр Абрамыч посмотрел на него исподлобья и выпил рюмку полынной.
- Не припомню, сударь, - сказал он, - деда вашего, не знавал.
С мужчинами он разговаривал не так, как с женщинами, - отрывисто и
нелюбезно.
- АН нет, - сказал он вдруг с хрипотой, - и деда помню. Это, помнится,
тятенька еще покойный сказы-
[25]
вал - Александр Петрович. Жену не у него ли, сударыня сестрица, зарезали?
Сергей Львович откинул голову и прищурился. Василий Львович поправил
жабо.
Если бы дядя не был так необыкновенен и не говорил так отрывисто и
внезапно, - решительно это было бы оскорблением.
Бабка, жена Александра Петровича, была некогда действительно зарезана
в родах, но зарезал-то ее не кто иной, как муж ее, сам Александр Петрович,
по имени которого и был теперь наречен младенец. Он зарезал ее из
ревности, в умоисступлении, и всю остальную жизнь за это был под судом.
Вспоминать об этом было не ко времени и невежливо.
Однако, судя по отрывистому характеру старого арапа, это было,
вероятно, просто внезапное старинное воспоминание. Кстати, по всему было
видно, что генерал-майор еще до наливки сегодня кушал водку.
Карамзин вмешался.
Он давно с любопытством поглядывал на арапа и теперь, тихо и важно,
как всегда, спросил, не приходилось ли генерал-майору путешествовать.
И по живым кофейным глазкам и по сухости, верткости действительно
старик напоминал какого-то всесветного африканского путешественника, как
теперь их любили выводить в английских романах, а никак не псковского
помещика.
Под любопытными взглядами он сидел спокойно - видно, что это было ему
в привычку.
- Я, сударь мой, всю жизнь был по артиллерии и в царской службе, -
сказал он с достоинством, - и точно ездил, а путешественником николи не
был. А теперь, как открылась дальная война, на чужой кошт, то беспременно
буду проситься в дальные край... Без стариков обойтись не могут.
Карамзин мог бы обидеться - он был автор "Писем русского
путешественника", - и если б можно было предположить, что генерал-майор
читал изящную прозу, это была бы дерзость. Но много видевший Карамзин
решил, что старый арап обиделся самым словом "путешествие". Это показалось
ему забавною чертою.
Марья Алексеевна искоса поглядела на деверя.
- Что так захотелось, - спросила она, - в дальные-то края? Из дому-то.
Пустят ли тебя?
[26]
Марья Алексеевна метила в псковскую красавицу, которая отбила
генерал-майора от семьи. Она ее ненавидела, ни разу не видав, и даже
более, чем свою разлучницу.
- Я, сударыня сестрица, - сказал вдруг тихо и нежно генерал-майор, -
тятенькина княжества хочу сыскать. Затем из дому еду.
Он обращался с Марьей Алексеевной почтительно и терпеливо, не подымая
глаз. Так он говорил с нею в молодости.
- Какого это княжества? - опять спросила Марья Алексеевна, и с явным
недоверием.
- Арапского, - терпеливо сказал генерал-майор и метнул глазками в
Карамзина, - в Эфиопском царстве, в Абиссинии, губернаторство Арапия, там
тятенькино княжество по всему быть должно. Тятенькин отец, дед-ат мой,
князь был африканский.
Карамзин чуть улыбнулся бледной улыбкой.
- Не слыхивала, - сказала Марья Алексеевна, - про губернатора. Что ж,
Петинька, раньше за всю жизнь того княжества не нашел, ни братцы?
- Я, сударыня сестрица, занят был, - сказал Петр Абрамович, все так же
нежно и отчетливо, - на государственной службе был занят, - повторил он,
сам прислушиваясь и убеждая себя, - и не мог тятенькина княжества сыскать.
То же и братцы.
Марья Алексеевна покачала головой, но тут опять вмешался Карамзин.
Литератор сказался в нем. Судьба арапа была презанимательная.
- Жизнь батюшки вашего необыкновенна, - сказал он учтиво. - Не оставил
ли он по себе бумаги, письма и прочее? Все это было бы драгоценно для
истории.
Старик нахохлился. Упоминание о бумагах лишало его всякого доверия к
Карамзину.
- У меня, сударь, ничего нет, - сказал он опасливо, - да и тятенька не
любил этих бумаг. Может, что и есть у братца, у Ивана Абрамовича.
Растрата снарядов, а теперь тяжба приучили генерал-майора бояться
бумаг.
Карамзин решил оставить в покое старика. Он спросил у Сонцева, который
слыл вестовщиком:
- Правда ли, Кутайсов уезжает?
