Александру в пути никто не докучал наставлениями. Француз под
действием дороги или бальзама дремал.
Езда полюбилась Александру - он не слезал бы с брички; всех трясло и
подбрасывало на ухабах.
Надежда Осиповна молчала всю зиму.
Сергей Львович, зная, что не получит ответа, и все же надеясь, сладким
голосом быстро ее спрашивал:
- Где, душа моя, книжка Лебреня, помнишь, маленькая, я еще намедни ее
читал - не могу найти, Александр не взял ли? - встречал чужой взгляд и
полное молчание. Даже то, что Александр взял эту книгу, не занимало ее.
Она умела молчать. Сергей Львович томился и таял, носил ей подарки, принес
даже раз фермуар на последние; не то старался привлечь внимание другим -
говорил за обедом, что дичь протухла, со вздохом отодвигая тарелку, не ел
дичи. Дичь была своя, мороженая и действительно протухшая, но Надежда
Осиповна молчала. Сергей Львович разговаривал с нею
[100]
единственно вздохами, и вздохи его были разнообразны: то тихие и глубокие,
с пришептыванием, то громкие и быстрые.
В пути они заметно стали друг к другу ласковее. Перед самым Захаровом
Надежда Осииповна опять надулась; у Звенигорода Сергей Львович умилился:
на балконе сидела барышня и пела весьма тонким голосом:
Коль надежду истребила
В страстном сердце ты моем
Лицо у Надежды Осиповны вдруг пошло пятнами, глаза потускнели, грудь
сильно дышала. Она, не отрываясь, жадно смотрела в лицо Сергею Львовичу.
Он заметил ее взгляд, сжался, отвернулся и сказал беззаботно ямщику:
- Погоняй, погоняй - заснул!
Жена его в ревности была страшна, рука у нее была тяжелая.
Заметив, что пение понравилось Сергею Львовичу, Надежда Осиповна
сказала сквозь зубы:
- Какая старая! Точно комар.
В Захарове вся семья разбрелась в разные стороны. Сергей Львович с
французской книжкою в руках гулял в рощице. Рощица была невелика, но туда
девки ходили по ягоды. Надежда Осиповна сидела над прудом и часами
смотрела на воду. Что именно привлекало ее внимание, оставалось загадкою
для дворни. Александр же с гувернером бродили по дорогам. Марья Алексеевна
разводила руками:
- Все врозь!
Дети жили в дряхлом флигеле, в стороне от господского дома. В большой
комнате помещалась Олинька с младшими, у Александра и Николая с гувернером
была особая комната.
Олинька, востроносая, желтенькая, миловидная, была ханжой. Тетка Анна
Львовна научила ее молиться утром и перед сном за папеньку, маменьку,
братца Николиньку, братца Лелиньку и братца Сашку. Олинька была в дружбе с
Николинькой, она с утра бегала в большой дом приласкаться к бабушке и
матери, и Николинька с нею. Она с нетерпением семенила тонкими ножками,
пока ее не замечали, и сразу приседала. Бабушка, которая однажды видела,
как Олинька молилась, ожидая одобрения, осталась недовольна:
[101]
- Вся эта богословия Аннеткина да Лизкина - бог с ней. Мироносицы!
Николинька был любимец отца; с острым пушкинским носиком, который он
уже по-отцовски вздергивал, когда горячился, вспыльчивый и слабый. С
Александром он, случалось, дирался и бегал на него жаловаться отцу,
который, в свою очередь, жаловался матери.
Ссора родителей была на руку Александру - его с Монфором на время
забыли. Только бабка брала его за подбородок, смотрела долго, серьезно ему
в глаза и, потрепав по голове, растерянно вздыхала.
Из его окна виден был пруд, обсаженный чахлыми березками; на
противоположной стороне чернел еловый лес, который своею мрачностью очень
нравился Надежде Осиповне - он был в новом мрачном духе элегий - и не
нравился Сергею Львовичу. Господский дом и флигель стояли на пригорке. Сад
был обсажен старыми кленами. В Захарове везде были следы прежних
владельцев - клены и тополи были в два ряда: следы старой, забытой аллеи.
В роще Сергей Львович читал чужие имена, вырезанные на стволах и давно
почернелые. Часто встречалась на деревьях и старая эмблема - сердце,
пронзенное стрелою, с тремя кружками - каплями, стекающими с острия; имена
были все расположены парами, что означало давние свидания любовников.
Захарове переходило из рук в руки - новое, неродовое, невеселое
поместье. Никто здесь надолго не оседал, и хозяева жили как в гостях.
Сергей Львович впадал в отчаяние от всей этой семейственной меланхолии
и помышлял, как бы удрать.
Только бездомный Монфор чувствовал себя прекрасно: свистал, как птица,
равнодушно и быстро рисовал виды Захарова, всё одни и те же - зубчатый
лес, пруд, похожий на все пруды, а на месте господского деревянного дома -
замок с высоким шпилем. Он часто водил Александра в Вяземы, соседнее
богатое село, где каждый раз обновлял запас своего бальзама. Говорливые
крестьянки здоровались с барчонком; в селе много уже перевидали
захаровских владельцев. Стояла в Вяземах, накренясь, колокольня, строенная
чуть ли не при Годунове, рядом малая церковь, но даже старики не знали,
кто их строил и что раньше здесь, в Вяземах, было.
[102]
Умирая от безделья, Сергей Львович вздумал в праздник всею семьею
поехать в Вяземы к обедне.
Дряхлая колымага, которая привезла Пушкиных в Захарове, загромыхала по
дороге, грозя рассыпаться. Бабы с удивлением присматривались к барам и
отвешивали низкие поклоны.
- Вот коляска, что колокол, - говорили они, когда Пушкины проезжали.
Колокол в Вяземах был разбитый.
Сергей Львович во время службы заметил бледную барышню, соседскую
дочку, и украдкой метнул в нее взгляд, но барышня была пуглива и
ускользнула незаметно. Сергей Львович остался недоволен сельским старым,
полуслепым иереем, не выказавшим достаточного внимания к захаровским барам.
Вечером затеялся у него разговор с Монфором. Монфор полагал, что вера
необходима для простонародья, но из духовных книг твердо знал одну:
"Занятия святых в Полях Елисейских", а в ней более всего главу о
маскарадах. Сергею Львовичу после вяземской церкви пришлись по душе
суждения Монфора. Он решительно почувствовал себя маркизом. Вечер кончился
тем, что Монфор прочел стихи Скаррона о загробной стране:
Tout pres de l'ombre d'un rocher
J'apercu l'ombre d'un cocher,
Qui, tenant l'ombre d'une brosse,
En frottait l'ombre d'un carrosse(1).
Сергей Львович был в восторге и потрепал по голове сидевшего рядом
Александра.
В Вяземах бывали базары столь шумные, что пьяные песни долетали до
Захарова и огорчали Марью Алексеевну:
- Как на постоялом дворе, и никакого на бар внимания!
Она говорила это тихонько, втайне разочарованная своим новым
поместьем. На захаровских помещиков окрестные мужики обращали мало
внимания.
- -----------------------------------------
(1) У тени скалы
Я заметил тень кучера,
Который тенью щетки
Тер тень кареты (фр.).
[103]
Александр и Николинька купались, слушали пенье иволги в кустах, ходили
с Монфором в Вяземы обновлять запас бальзама, и однажды Александр, отстав,
увидел чудесное явление: в реке купалась полногрудая нимфа, распустив
волосы. Она то подымалась, то опускалась в воде. Сердце его забилось.
Потом нимфу окликнули издалека:
- Наталья!
Она ответила кому-то звонко, приставив к губам ладони:
- Ау! - и снова стала подыматься и опускаться. Вечером, в первосонье,
кто-то поцеловал его в лоб, Когда через два дня он встретил в рощице
барышню в белом платье, с цветами в руках, он обомлел и почувствовал, что
жить без нее не может и умрет. Монфор поклонился - это была барышня из
соседней усадьбы. Он нетвердо знал ее фамилию - Юшкова, Шишкова, Сушкова,
quelque chose(1) на - ова.
Александр стал ходить в рощицу, она долго не являлась. Наконец он
решил, что она гуляет там по вечерам, и, обманув бдительность Монфора, при
свете луны прошелся по знакомой дорожке. Она сидела на скамье и вздыхала,
смотря на луну. Тонкая косынка вздымалась и опускалась у нее на груди. Это
была та прозрачная косынка и те бледные перси, о которых вместе с луною он
читал в чьих-то стихах.
Она прислушалась; заслышав шорох, закрылась веером и громко задышала.
Увидя Александра, она удивилась и засмеялась; она точно ждала кого-то
другого. Щеки ее пылали, платье было легкое. Она заговорила с Александром.
Он хотел отвечать, но голос у него пропал, и он в смятении убежал.
3
Сергею Львовичу мирная жизнь в Захарове да и самое Захарове очертели.
Он не был рожден для сельской тишины. Как-то он сказал за обедом, что
должен спешить в Москву и если в Захарове задержится - карьер его потерян.
Уехать, однако, ему не пришлось: в самый день его отъезда заболел
Николинька и в три дня умер. Никто не был к этому приготовлен.
- -----------------------------------------
(1) Что-то (фр.).
[104]
Когда хоронили брата, Александр смотрел по сторонам. Было теплое утро;
малодушного отца под руки вели за гробом; Надежда Осиповна молча шла до
самой церкви, никем не поддерживаемая. Олинька, глядя на отца, много
плакала. Когда слезы не шли, она притворно и жалобно всхлипывала; ей в
самом деле было жаль братца. Маленького Левушку несли на руках, но и он
ничем не нарушал печального чина: он спал. Один Александр был равнодушен.
Он вместе со всеми приложился к бледному лбу и не узнал того, кого еще
неделю назад дразнил. Странное спокойствие мертвеца поразило его. Это была
первая смерть, которую он видел.
Древний старик в сермяге сидел на паперти и опирался на посох. Он
низко, истово кланялся, и медяки падали к его ногам.
Пение птиц и белая каменная ограда были для него в это утро новы.
Древняя звонница у церкви стояла накренясь, угрожая падением. Довременная
тишина и спокойствие были кругом; вяземские бабы теснились молча. Тут же у
церкви Николиньку и погребли. Мать прижала Левушку к груди и так вернулась
домой.
С этого дня Надежда Осиповна из всех детей замечала одного Левушку.
Она не смотрела на Александра. Зато Сергей Львович теперь за него принялся.
Сергей Львович, ведя жизнь эфемера, не был подготовлен к несчастьям.
Он ничего, кроме страха, не почувствовал и впал в удивительное малодушие.
То болтал как ни в чем не бывало, то за обедом внезапно прыскал и
разражался слезами. С горя он стал подолгу спать.
- Que la volonte du ciel soit faite!(1) - говорил он иногда с шумным
вздохом и разводил руками.
Встревоженный и раздосадованный тем, что Александр не плачет, а также
тем, что сам не всегда чувствует горе, Сергей Львович упрекал его в
бессердечии и черствости. Надежда Осиповна, равнодушная ко всему,
прислушивалась. Они примирились после смерти сына и сошлись взглядами на
Александра и его поведение. Александр был холодный, бессердечный и
неблагодарный; Монфор не имел на него влияния - influence, которого
ожидали.
- -----------------------------------------
(1) Да свершится воля неба! (фр.)
[105]
Не дождавшись осени, Пушкины выехали. В это утро Александр был
особенно тревожен и перед самым отъездом пропал. Его нашли в роще; он
сидел на земле, прижавшись к скамейке.
Загрохотала несчастная пушкинская колымага, рассыпавшаяся от сухости,
немазаная, со стонущими колесами.
Бездомный француз, подкрепившись бальзамом, лепетал, сидя в одной
телеге с Александром:
Oh! l'ombre d'un cocher!
Oh! l'ombre d'une brosse!
Oh! l'ombre d'un carrosse!'
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Рассветало, он просыпался. Ложный, сомнительный свет был в комнате.
Белели простыни, Левушка дышал, Монфор сопел. Он прислушивался. Слух у
него был острый и быстрый, как у дичи, которую поднял охотник. Медленно
скрипела по улице повозка - ехал водовоз. Наступала полная тишина - раннее
утро.
Он быстро сползал с постели и бесшумно шел, минуя полуоткрытые двери,
в отцовский кабинет. Босой, в одной сорочке, он бросался на кожаный стул
и, подогнув под себя ногу и не чувствуя холода, читал. Давно были
перелистаны и прочтены маленькие книжки в голубых обертках. Он узнал
Пирона. В маленькой истрепанной книжке была гравюра: толстый старик с
тяжелым подбородком, плутовскими глазами и сведенными губами лакомки. Он
сам написал свою эпитафию: "Здесь лежит Пирон. Он не был при жизни ничем,
даже академиком". Отчаянная беспечность этого старика, писавшего веселые
