- Когда она пропала? - по-следовательски спросил валька.
- Я за два дня до той ночи приходил к Чессу. Он показал мне новый
кусок. А после его смерти комнату сразу опечатали. Приехала тетка, комнату
вскрыли, я вместе с ней и вошел сразу. Ну, бумаги разобрал, пока она
продавала мебелишку. Повести уже не было. И вообще много что пропало. Я
знаю, что он уже и для пьесы пару сцен набросал. Куда все подевалось?
Последним там побывал Второй. Но доказать, что это он взял рукописи, уже
невозможно. Там явно случилось что-то неожиданное. Я не знаю, как Второй
добился, чтобы Чесс сиганул в окно, но это его работа.
- Если бы силой, наверно, следы бы остались.
- У него другая сила. Он бутылку коньяка с собой принес. Он той
весной всю дорогу к Чеське с коньяком бегал. Изабо его за это гоняла.
Боялась, что Чесс сопьется. Она сама тогда один раз здорово напилась в
одиночку - и поняла, что это проще, чем кажется.
- А она из-за чего?
- Ну, из-за чего пьют художники? С Министерством культуры чего-то не
поделила.
- Все это не доказательства, - сказал Валька. - Я не знаю, как
прыгают в окно, но вряд ли в такую минуту думают, что вот, рукопись
остается неоконченной...
- Черт его знает... Меня бы мысль о неоконченной рукописи, наверно,
могла спасти, - гордо признался Широков.
- А мысль о матери?
- Я у матери не один. Просто другие - удачливые. Сестры хорошо вышли
замуж, а она вот - к оболтусу жить приехала...
- Знаешь, что для меня было бы доказательством? - заявил Валька. -
Если бы я точно знал, что они чего-то не поделили.
- И это имело место... Понимаешь, Чесс не то чтоб вообще мешал
Второму... Ну, сформулируем так: он не был нужен Второму в этом веке и в
этом городе. Мы ведь сбились в кучку только по географическому признаку!
Второй - не бездарь, Боже упаси, но он отлично знал, что он - Второй. Он
тоже писал честно... Однажды со злости решил - все, сажусь писать
производственный роман, опубликую, а гонорар вместе пропьем и сдохнем!
Просмотрел какую-то дрянь в этом жанре, поиздевался и сел за работу.
- Ну?.. - искренне заинтересовался заводской человек Валька.
- Вывел, как тогда полагалось, отсталого директора,
гуманиста-парторга, передового главного экономиста и засекреченного
алкоголика-бригадира. Тут его и повело! Бригадир спьяну принялся чудеса
творить! Как надерется - так и чудо. Все стали его поить по мере
надобности. Зависимость вычислили между маркой спиртного и качеством чуда.
Ну, в общем, фантасмагория. А начало он отрубил и выбросил. Физически не
смог писать тягомотину. Это тебе - портрет нашего бывшего приятеля и
соратника в положительном освещении.
- Тоже бы неплохо почитать, - заметил Валька.
- Опубликовано в журнале и двух сборниках, - сообщил Широков. - А
теперь переходим к доказательствам. О том, что стихи Чесса опубликованы за
границей в русском журнале и альманахе, знали все. Но о том, что он
получил оттуда вызов, все не знали.
- Вызов куда?
- Держись крепко - в Израиль! - изумление на Валькиной физиономии
довело Широкова чуть ли не до истерического хохота. - Понимаешь, туда
свалил один из нас - Лешка. Он женился так удачно. И он организовал
гостевой вызов Чеське. Тот сперва обалдел. Лешка его письмом
проинструктировал, как себя вести и что предъявить, чтобы не отказали. А
пришел этот чертов вызов очень кстати - в разгар всех неприятностей.
Чеська то ехать собирался, то не знал, как от этого вызова откреститься -
ведь гебисты твердо знали, что он такую бумажку имеет. И если бы поехал -
то там бы и остался. В общем-то Чесс чувствовал, что никуда он не поедет.
А Второй к нему прилип - поезжай! Он и меня просил повлиять на Чеську -
его же здесь погубят! Гуманист, видишь ли...
- Но если он искренне?..
- Спекуляция, мальчик-Вальчик, спе-ку-ля-ция! Ему хотелось остаться
преданным патриотом на фоне диссидента Михайловского, которого он бы
публично осудил. Понимаешь, Второй - одаренный человек, и он устал воевать
с кретинами. Чеське там, за границей, было бы уже все равно, кто и как его
здесь поливает. И еще пока мы, все пятеро, были вроде бы вместе, нам бы
никто ходу не дал. А поодиночке - как знать? Тем более, если не будет
главной заводиловки, Чеськи...
- Первый, Второй, Третий - Лешка, да? А где теперь ваш Четвертый? -
подумав, спросил Валька.
- Да где угодно! - усмехнулся Широков. - Город - любой, а вместо дома
и улицы одно слово - "госцирк". Ну, и фамилия. Когда все это случилось,
умотал с первым попавшимся коллективом. Он же и до этого в униформе
работал.
- Черт знает что, поэт в униформе! - совсем ошалел Валька.
- Поэты тоже кушать хочут, - объяснил Широков. - Поэтом у нас можно
быть только в свободное от основных занятий время. В порядке хобби, на
уровне чуть ниже выращивания кактусов и чуть выше собирания оберток от
мыла. Ибо на гонорары помрешь с голоду. Вон Чесс пробовал...
- Все равно ты меня не убедил, - напрочь забыв, зачем сюда приехал,
буркнул Валька. - Мало ли что Второй советовал Чессу уехать? Он же ему не
кулаком в лоб советовал!
- Наивный ты человек, - покачал головой Широков. - Ты что, никогда
ссоры между пьяными не видел? Между прочим, я могу тебя сейчас одним
пальцем толкнуть в плечо - и кувырнешься ты с подоконника во-он туда, в
песочницу. И следов не останется. Понял? А в комнате Чесса было
французское окно, которое от самого пола. Ему и кувыркаться не через чего
было.
- А что сказал Второй следователю?
- Сказал - выпили, побазарили, простились. Чесс вывел его в коридор,
вернулся и выкинулся. Все очень просто. Правда, про вызов почему-то ни
слова. И неизвестно, куда он подевался. Вообще задачка с кучей
неизвестных. Не ломай над ней голову, мальчик-Вальчик. Напрасно я тебе
рассказываю... Да и чай стынет...
Широков как-то угас, поднес к губам чашку, вздохнул, поставил ее
обратно.
- Скверно все это, - сказал он. - И пьеса моя дурацкая не спасает...
И ничего я не могу поделать...
Он встал и снял со стены дровяную гитару. Взял аккорд, подтянул
приму. Валька поймал его взгляд, приласкавший смуглую гитару. Видно,
Широков обрек ее на пожизненное молчание.
- Не строит, - пожаловался Широков. - Ну да ладно. И так сойдет.
Он негромко заиграл и запел.
- Свечи в кованых подсвечниках горят, о романтике гитары говорят,
серебрятся переборами, точно звончатыми шпорами... Теплым телом
лакированным дрожат, струнной дрожью завлекают-ворожат, ах, с такими бы
гитарами быть нам добрыми гусарами...
- Чесс? - недоверчиво спросил Валька.
- Я, - ответил Широков. - Читаешь про тот век, и до чего же все
просто! Вот тебе жизнь, вот тебе честь, вот тебе стихи... И сколько же они
в себе силы чувствовали, эти ребята, Валька!
- Чесс сам уничтожил эту бумажку, - вдруг уверенно сказал Валька. -
Чтобы соблазна не было.
- Какой соблазн?! - уставился на него Широков. - Ты что, сбрендил?
- Обыкновенный соблазн... - Валька понял, что объяснять это Широкову
бесполезно. Чесс порвал в клочья вызов за несколько дней до явления
Второго. Он уже знал, что добром не кончится, но решил идти навстречу всем
неприятностям. А потом - не выдержал? Или его чем-то подрезал Второй?
Все это было связано с пропавшей пьесой. Что-то в ней такое решил для
себя этот Александр Пушкин из серии "Литературные памятники", что и Чессу
было стыдно решить иначе... но что?..
Потом Валька шел по улице, а в голове у него возникали фразы из
широковской пьесы, и они совершенно не вязались с тем, что он думал обо
всем этом на самом деле, они только мешали думать.
Но других слов и фраз у него пока не было.
Изабо предалась весенним хлопотам.
Она созвала соседок и устроила огородный консилиум. Вопросы были
серьезные - где копать новые грядки под клубничник, и если переносить его
на песчаный склон, то куда девать кусты малины, а также будут ли расти
огуречная трава с киндзой в тенистом и сыром месте?
Валька понял, что скульпторше не до него.
Он приготовил себе глину, стеки, поставил в качестве модели одну из
ранних вещичек Изабо и взялся за работу. Дело заладилось. Хотя Изабо почти
не давала ему советов и никогда не критиковала, он чувствовал - понемногу
начинает видеть так, как увидела бы она. Хорошо это или плохо - Валька
пока не знал. Но под возню с глиной легко думалось о совсем посторонних
вещах.
Изабо вошла и присела на подоконник.
- Устала, - призналась она. - Или это просто свежий воздух? Не
разберу. Так ты что, был у Пятого?
- Почему ты до сих пор зовешь его Пятым? И почему он до сих пор не
дал тебе за это по шее? - спросил Валька, прицеливаясь стеком, чтобы снять
корявый слой глины с нужного ему изгиба.
- Вот если бы дал по шее - я бы поняла, что он больше не Пятый, -
сказала, фыркнув, Изабо. - Должно же у человека быть самолюбие! Понимаешь,
он весь был как будто сделан из того, что осталось от Чесса. Тень Чесса.
Он и тогда ничего из себя, боюсь, не представлял. Не стало Чесса - и его
не стало. Решительно все, что он написал за эти пять лет, неинтересно.
Когда я поняла, что просто Чеська пригрел симпатичного графомана, мне
стало очень невесело. Понимаешь, пять лет назад у них куда ни глянь -
сплошные оправдания. Период застоя виноват, журнальная критика виновата,
КГБ виноват, плохая погода виновата! А теперь нужны новые оправдания...
- Можно подумать, тебе тогда хорошо работалось, - возразил Валька.
- Пять и более лет назад? А что? Неплохо! Идеи были. Воевала. А вот
теперь довоевалась, огородничаю. Застой и прогресс тут ни при чем. Просто
я иссякла. Имею я право иссякнуть или не имею?
- Имеешь! - сразу и бодро согласился Валька. - Но, между прочим,
Широков не такой уж безнадежный. В его пьесе не хватает направления, что
ли? Ну, вот как если бы надел Чесс рюкзак, набитый книжками про
декабристов, и зашагал направо, а Широков взял тот же рюкзак и зашагал
налево.
Изабо вдруг сползла с подоконника и подошла совсем близко к Вальке.
- Ты сам до этого додумался? - спросила она. - Вообрази, у меня было
то же ощущение.
Валька вздрогнул - это был голос той Изабо, что на берегу озера
говорила про тайный знак судьбы. И она, похоже, лучше его самого знала,
что с ним творится...
- Я стал делать вещи, которых сам от себя не ожидаю, - вдруг
признался он. - Знаешь, иногда говорят: "У меня в голове мысль, и я ее
думаю!" Ну так я теперь думаю какие-то не свои мысли.
Изабо поправила ему волосы и погладила по щеке. Он посмотрел на нее с
надеждой - вдруг растолкует, вдруг успокоит? Найдет объяснение, ведь кому
же, как не ей, всю эту чушь понять!
- Не бойся, - сказала она. - Нормальное явление. Скоро начнешь летать
во сне.
Слова были совершенно не те, но Валька благодарно улыбнулся ей,
улыбнулась и она - возможно, впервые за всю весну.
- Я не боюсь, - ответил он. - Мне просто немного странно. Я не могу
понять, что там, у меня в голове, должно получиться...
- Когда я позвала тебя в мастерскую, помнишь, я сперва в тебе
разочаровалась. Ты был какой-то плоский... понимаешь? Двухмерный. Не очень
интересный.
- Зачем же ты меня терпела? - ласково спросил Валька, и ответ уже был
сказан тогда, на берегу, ему просто хотелось услышать его заново, но
другими словами.
- Выпустила джинна из бутылки, так терпи... И еще, когда ты в первый
раз показал свои рисунки, мне понравилась та женщина - за пианино и у
