Наш пролетариат, к счастью для себя и для дела свободы, не должен, в
качестве просителя, стучаться под окнами либеральной партии. У него есть
своя партия. Судьба его требований не зависит от того, найдут ли они место
в программе буржуазной оппозиции.
Но это не значит, что русскому пролетариату нет дела до того, что говорят
либералы в земствах и думах, огражденных от массы сословно-имущественным
цензом, и на либеральных банкетах, огражденных от массы четырехрублевыми
обедами.
Не ходатайствовать пред либералами, не просить заступничества приходят и
будут приходить пролетарии на либеральные собрания, но с целью
противопоставить свою революционную программу действий либеральной
бесхарактерности, прикрытой многословием, с целью призвать к революции те
кадры демократии, которые пока еще находятся под либеральным обаянием... И
не просителей встречают гг. либералы криками "долой!", не от нищенствующих
ограждают они себя входными билетами, - нет! несостоятельные должники дела
свободы и демократии, они малодушно уклоняются от строгого взыскания, они
боятся обличений того самого народа, который они так любят - на большом
расстоянии, которому они так горячо сочувствуют, когда он умирает на
бакинских мостовых.
Пролетарии еще не раз появятся на собраниях "общества" и поставят либералам
в упор убийственный для них вопрос: что же дальше?
Земцы подали прошение о конституции. Их прошение было найдено
незаслуживающим уважения. Московское земство заявило, что оно взволновано,
и прекратило свои заседания. Черниговские и смоленские земцы просто
разъехались по домам. Симферопольская дума отложила свои заседания, не
рассмотрев бюджета. Такое самоупразднение - вполне уместный акт, если б к
нему прибегли все земства и думы, выставив принципиальную мотивировку своей
стачки. Но и тогда оставался бы во всей своей силе вопрос: что же дальше?
В своих резолюциях земцы "выражали надежду". Надежда оказалась утопической.
В свою очередь освобожденческие quasi-демократы в последние два года то и
дело "выражали надежду" на земцев. Их надежда на земцев оказалась обманутой
вместе с надеждой земцев на самодержавие.
Что же дальше? Ответ может быть один: апелляция к массе, то-есть к
революции. Но к массе можно итти только с демократической программой. И
если раньше мы старались показать, что наша демократия может быть только
революционной, то здесь нужно добавить, что переход к революционной тактике
мыслим только на почве демократической программы.
Вне революции нет путей для решения вопроса политической свободы. Это
должны понять даже глухонемые слепцы в результате последнего периода
правительственных обещаний, земских совещаний, либеральных банкетов и
царского указа.
К свободе путь лежит через революцию, к революции через демократическую
программу.
К интеллигентной "демократии", - демократией мы называем ее в счет ее
будущего, - плетущейся за земцами, пролетариат должен обратиться со
словами, которые Уланд*57 сказал некогда вюртембергскому ландтагу:
Und konnt ihr nicht das Ziel erstreben,
So tretet in das Volk zuruck!..
(Если не можете добиться цели,
Вернитесь обратно к народу).
ПРОЛЕТАРИАТ И РЕВОЛЮЦИЯ
Но пролетариат должен не только звать к революции, прежде всего он должен
сам итти к революции.
Итти к революции не значит непременно снаряжаться к назначенному на
определенный день вооруженному восстанию. Для революции нельзя назначить
день и час, как для демонстрации. Народ никогда еще не делал революций по
команде.
Но что можно делать, так это ввиду неизбежно надвигающейся катастрофы
выбирать наиболее удобные позиции, вооружать и вдохновлять массы
революционным лозунгом, выводить единовременно на поле действия все
резервы, упражнять их в боевом искусстве, держать их все время под ружьем,
- и в подходящую минуту ударить по всей линии тревогу.
Значит это только упражнение собственных сил, а не решительное столкновение
с силами врага, - только маневры, а не уличная революция?
Да, только маневры. Но от военных маневров они отличаются тем, что во
всякое время, и совершенно независимо от нашей воли, могут превратиться в
действительное сражение, решающее весь исход многолетней кампании. Не
только могут превратиться, но и должны превратиться. За это ручается острый
характер переживаемого политического периода, скрывающего в своих недрах
массы революционного материала.
В какой момент произойдет превращение маневров в сражение, это будет
зависеть от объема и революционной сплоченности массы, которая выведена на
улицу, от сгущенности той атмосферы всенародного сочувствия и симпатии,
которою эта масса дышит, и от настроения двинутых правительством против
народа войск.
Эти три элемента успеха должны определять нашу подготовительную работу.
Революционная пролетарская масса есть. Нужно уметь единовременно на всем
пространстве России вывести эту массу на улицы и сплотить ее общим кличем.
Ненависть к царизму есть во всех слоях и классах общества, - есть, значит,
и сочувствие к освободительной борьбе. Нужно это сочувствие сосредоточить
на пролетариате, как революционной силе, выступление которой во главе
народных масс только и может спасти будущее России. Наконец, настроение
армии всего меньше способно окрылять правительство уверенностью. За
последние годы было много тревожных симптомов: армия ропщет, армия
недовольна, в армии брожение. Нужно сделать все, чтобы к моменту
решительного выступления массы армия отрезала свою судьбу от судьбы
самодержавия.
Начнем с последних двух условий, определяющих ход и исход кампании.
Последний период, когда при звуках труб была открыта эра политического
обновления и при свисте нагаек эта эра была объявлена закрытой, - период
Святополка-Мирского, - в своем конечном результате поднял ненависть к
абсолютизму во всех сколько-нибудь сознательных элементах общества до
небывалой высоты. Наступающие дни будут пожинать плоды встревоженных
общественных надежд и невыполненных правительственных обещаний.
Политические интересы стали более оформленными, недовольство глубже и
"принципиальнее". Вчера еще первобытная мысль сегодня уже жадно
набрасывается на работу политического анализа. Все явления зла и произвола
быстро сводятся к первооснове. Революционные лозунги никого не отпугивают,
наоборот, находят тысячекратное эхо, превращаются в народные поговорки.
Общественное сознание впитывает в себя, как губка влагу, каждое слово
отрицания, осуждения или проклятия по адресу абсолютизма. Ничто не проходит
для него безнаказанно. Каждый неловкий шаг ставится ему в счет. Его
заигрывания встречают насмешку, его угрозы рождают ненависть. Громадный
аппарат либеральной прессы пускает ежедневно в оборот тысячи фактов,
волнующих, раздражающих и воспламеняющих общественное сознание.
Накопленные чувства ищут выхода. Мысль стремится перейти в действие. А
между тем та же тысячеустая либеральная пресса, которая питает общественное
возбуждение, стремится в то же время направить его в узкое русло, сеет
суеверное почтение к всемогуществу "общественного мнения", голого,
неорганизованного "общественного мнения", не разрешающегося действием,
порочит революционный метод национального освобождения, поддерживает гипноз
легальности, направляет все внимание и все надежды недовольных слоев на
земскую кампанию, - таким путем систематически готовит крах общественного
движения. Обострившееся недовольство, не находящее выхода, обескураженное
неизбежным неуспехом легальной земской кампании, опирающейся на бесплотное
"общественное мнение" без традиций революционной борьбы в прошлом, без
ясных перспектив в будущем, - это общественное недовольство может вылиться
в отчаянный пароксизм террора, при полной сочувственного бессилия
пассивности всей демократической массы, при денежной поддержке задыхающихся
от платонического энтузиазма либералов. Этому не должно быть места.
Необходимо подхватить падающую волну общественного возбуждения, направив
внимание широких оппозиционных кругов на то колоссальное предприятие, во
главе которого пойдет пролетариат - на всенародную революцию.
Передовой отряд должен будить все слои общества, появляться здесь и там,
ставить ребром вопросы политической борьбы, звать, обличать, срывать маску
с лицемеров демократии, сшибать лбами демократов с цензовыми либералами,
будить, звать, обличать, требовать ответа на вопрос "что дальше?", снова и
снова не давать отступления, доводить легальных либералов до признания
собственного бессилия, отрывать от них демократические элементы и толкать
эти последние на путь революции. Совершать эту работу - значит стягивать
нити сочувствия всех демократических элементов оппозиции к революционной
кампании пролетариата.
Необходимо сделать все, чтобы привлечь внимание и симпатии городского
мещанства к выступлению рабочих. Во время прошлых массовых выступлений
пролетариата, например, всеобщих стачек 1903 года*58, в этом отношении
почти ничего не делалось, - и это было одним из самых слабых мест
подготовительной работы. В населении нередко циркулировали, как
свидетельствуют корреспонденты, самые бессмысленные слухи о намерениях
забастовщиков. Обыватели ждут нападения на свои квартиры, лавочники -
расхищения лавок, евреи - погромов. Этого не должно быть. Политическая
стачка, как единоборство городского пролетариата с полицией и войсками при
враждебности или хотя бы только пассивности всего остального населения,
означала бы для нас неизбежный крах.
Отчужденность населения прежде всего скажется на самочувствии пролетариата,
а затем и на настроении войск. Поведение властей будет несравненно более
решительным. Генералы напомнят офицерам, а офицеры солдатам драгомировские
слова: "Ружье дается для меткой стрельбы, и никто не имеет права тратить
пули по пустякам".
Этого не должно быть. Партия должна создать вокруг пролетарского ядра
нравственный панцырь из симпатий всего населения и материальный панцырь из
вспомогательных непролетарских отрядов. Чем больше понимания в населении
смысла революционной стачки, тем больше к ней симпатий. Чем больше
симпатий, тем выше число участников даже из среды "общества". Чем выше это
число, тем ниже решимость властей прибегать к беспощадному кровопусканию:
кому же неизвестно, что кровь революционного пролетариата имеет гораздо
меньший удельный вес, чем кровь оппозиционного "общества"?
Итак, для успеха политической стачки пролетариата необходимо, чтобы она
превратилась в революционную демонстрацию населения.
Второе важное условие - настроение армии. Недовольство в войсках, смутное
сочувствие к "бунтующим" есть несомненный факт. Нет никакого сомнения, что
лишь небольшую долю этого сочувствия можно отнести непосредственно на счет
нашей агитации в войсках. Большая доля сделана самой практикой столкновений
армии с протестующими массами. Решительно все корреспонденции, описывающие
сражения царских войск с безоружным народом, устанавливают тот факт, что
громадное большинство солдат тяготится ролью палача. По живой цели стреляют
лишь безнадежные идиоты или безнадежные подлецы. Средняя масса солдат
стреляет вверх. По этому поводу можно сказать одно: было бы
противоестественно, если бы это было иначе. Во время всеобщей стачки в
Киеве*59, когда в Бессарабском полку был получен приказ итти на Подол, -
командир полка ответил, что он не ручается за настроение своих солдат.
Тогда был послан приказ в Херсонский полк, но и там не оказалось ни одной
полуроты, которая целиком удовлетворяла бы требованиям начальства.
Киев не представляет в этом смысле исключения.
Во время всеобщей одесской стачки 1903 года*60 солдаты, по сообщению
корреспондентов, далеко не всегда оказывались на высоте положения. Так,
например, в одном случае поставленные караулом у ворот двора, куда загнаны
были демонстранты, они позволили себя убедить не обращать внимания на
бегство арестованных через соседние дворы. Таким образом скрылось 100 - 150
