человек. Можно было видеть рабочих, мирно беседовавших с солдатами. Были
факты отнятия оружия у солдат без особенного сопротивления последних.
Так обстояло дело в 1903 году. После того прошел год войны. Невозможно,
разумеется, учесть в цифрах влияние истекшего года на сознание армии. Но не
может быть сомнения в том, что это влияние колоссально. Одну из главных сил
военного гипноза составляет энергично поддерживаемая в солдатах вера в свою
несокрушимость, мощь, превосходство над всем остальным миром. Война не
оставила в этой вере ни одного живого места. Солдаты и матросы отправляются
на Восток без какой бы то ни было надежды на победу. Но утрата веры в свою
несокрушимость означает для армии уже добрую половину неуверенности в
несокрушимости того порядка, которому она служит... Одно влечет за собой
другое.
Царизм показывает себя во весь рост в нынешней войне, а война - такое
событие, которое помимо общего интереса притягивает к себе еще и
профессиональный интерес армии. Наши суда ходят медленнее, наши пушки бьют
не так далеко, наши солдаты неграмотны, у унтеров нет компаса и карты, наши
солдаты босы, голы и голодны, наш Красный Крест крадет, интендантство
крадет, - слухи и вести об этом, разумеется, доходят до армии и жадно
всасываются ею. Каждый такой слух, точно острая кислота, разъедает ржавчину
нравственной муштры. Годы мирной пропаганды не сделали бы того, что делает
каждый день войны. В результате остается лишь механизм дисциплины, но
бесследно исчезает вера в то, что так нужно, что так может дальше
продолжаться... Чем меньше веры в самодержавие, тем больше места для
доверия врагам самодержавия.
Это настроение нужно использовать. Солдатам необходимо разъяснить смысл
подготовляемого Партией выступления рабочих масс. Нужно новыми и новыми
листками закрепить этот смысл в их сознании. Нужно самым широким образом
использовать тот лозунг, который может объединить армию с революционным
народом: "Долой войну!". Нужно, чтобы к решительному дню офицеры не могли
быть уверены в солдатах, - и чтоб эта неуверенность сказывалась отраженной
неуверенностью в них самих.
Остальное сделает улица. Она растворит последние остатки казарменного
гипноза в революционном энтузиазме народа.
Конечно, стрелять поверх голов легче, чем вовсе отказаться стрелять и
отдать свои ружья мятежной массе. Это так. Но переход не так уж велик, как
в воздух, отдаст завтра рабочему свое ружье, если только получит веру в то,
что народ не просто "бунтует", а хочет и может сейчас же, не сходя с
мостовых, добиться признания своих прав. Такая вера может быть внушена и
будет внушена солдату объемом и энтузиазмом уличной толпы, поддержкой всего
населения, вестями об единовременности выступления во всех местах России.
Итак, для того, чтобы политическая стачка пролетариата, превратившись в
демонстрацию всего населения, могла стать исходным моментом победоносной
революции, необходимо сочувственное настроение в широких кругах армии.
Но главным фактором успеха является, разумеется, сама революционная масса.
За период войны наиболее передовой элемент массы, сознательный пролетариат,
не выступал открыто с такой решительностью, которая отвечала бы
критическому характеру исторического момента. Но делать отсюда какие бы то
ни было пессимистические выводы значило бы обнаруживать политическую
бесхарактерность и поверхностность.
Война обрушилась на нашу общественную жизнь всей своей колоссальной
тяжестью. Страшное чудовище, дышащее кровью и пламенем, заслонило
политический горизонт, вонзило стальные когти в тело народа и терзает его,
покрывает его ранами и причиняет ему такую нестерпимую боль, которая на
первое время заглушает даже самую мысль о причинах этой боли. Как всякое
страшное несчастье, война, со своей свитой фурий - кризиса, безработицы,
мобилизации, голода и смерти, на первых порах вызвала чувства
подавленности, отчаяния, но не чувства сознательного протеста. Те народные
массы, которые вчера еще лежали сырым пластом, никак не влияя на
революционные слои, сегодня механическими ударами фактов оказались
противопоставлены центральному факту русской жизни - войне. С затаенным от
ужаса дыханием весь народ остановился пред своим несчастием. И те
революционные слои, которые вчера еще игнорировали пассивные массы и
выступали со своим бодрым и сознательным протестом если не против них, то
забывая о них, сегодня оказались захвачены общей атмосферой подавленности и
сосредоточенного ужаса. Эта атмосфера окутывала их, ложилась свинцовой
тучей на их сознание... Голос решительного протеста не возвышался в этой
среде стихийного, почти физиологического страдания. Революционный
пролетариат, еще не успевший залечить жестокие раны, полученные во время
июльских событий 1903 г., оказался не в силах противостоять "стихии".
Но год войны не прошел даром. Война не только придавила на первое время
тяжестью своих несчастий всякую революционную инициативу, но и привлекла
внимание вчера еще живших стихийной жизнью народных масс к объединяющему
всех политическому несчастью и тем самым породила в них - не могла не
породить уже одной своей длительностью - потребность осмыслить это ужасное
явление, отдать себе в нем отчет. Подавляя на первых порах решительный
почин революционных тысяч, война пробуждала политическую мысль
бессознательных миллионов.
Истекший год не прошел даром, ни один из его дней не прошел даром. В
общественных низах, во всей их толще, шла незаметная, но неотвратимая, как
течение времени, молекулярная работа накопления негодования, ожесточения,
революционной энергии. Та атмосфера, которою дышит наша улица сегодня, не
есть уж атмосфера безотчетного отчаяния, - нет, это атмосфера сгущенного
негодования, ищущего средств и путей для революционного действия. Передовые
слои народа могут уже сегодня и еще более смогут завтра бросить новый вызов
царизму, не только не встречая безучастности широких кругов населения, как
было третьего дня, не только не опасаясь, что протест их будет смыт
общенародной волной стихийного горя, как это могло еще быть вчера, -
сегодня всякое целесообразное выступление передовых отрядов рабочей массы
увлечет за собою не только все наши революционные резервы, но и тысячи и
сотни тысяч революционных новобранцев, - и эта мобилизация, в отличие от
правительственной, будет происходить при общем сочувствии и активной
поддержке громадного большинства населения.
При живых симпатиях народных масс, при деятельном сочувствии
демократических элементов населения, имея против себя всеми ненавидимое,
неудачливое в большом и в малом, разбитое на море, разбитое на суше,
оплеванное, растерянное, неуверенное в завтрашнем дне, топчущее и
заискивающее, провоцирующее и отступающее, лгущее и уличаемое, наглое и
запуганное правительство; имея пред собою армию, обескураженную всем ходом
войны, в которой храбрость, энергия, энтузиазм, героизм разбивались о
правительственную анархию, колеблющуюся армию, утратившую веру в
несокрушимость порядка, которому она служит, прислушивающуюся к гулу
революционных голосов, недовольную, ропчущую, уже не раз вырывавшуюся за
последний год из тисков дисциплины, - при таких условиях выступит на улицы
революционный пролетариат. И нам приходится сказать, что более счастливых
условий для последней атаки на абсолютизм история уже не может создать. Она
сделала все, что позволила ей сделать ее стихийная мудрость, - и она
привлекает теперь к ответу сознательные революционные силы страны.
Революционной энергии накопилось громадное количество. Нужно только, чтобы
она не пропала бесплодно, не израсходовалась по мелочам, в отдельных
стычках и столкновениях, не связанных, лишенных объединительного плана.
Нужно приложить все усилия к тому, чтобы сконцентрировать недовольство,
гнев, протест, злобу, ненависть масс, дать этим чувствам один язык, один
боевой клич, объединить, сплотить и дать почувствовать и понять каждой
частице этой массы, что она не изолирована, что одновременно с нею и с тем
же кличем на устах подымаются везде и всюду... Если такое сознание создано,
оно уже означает половину революции.
Призвать единовременно к действию все революционные силы. Но как?
Прежде всего нужно установить, что главной ареной революционных событий
будет город. Этого теперь никто не решится отрицать. Несомненно далее, что
демонстрации только в том случае могут превратиться в народную революцию,
если в них участвует масса, т.-е., прежде всего, фабрично-заводской
пролетариат. На улицу в первую голову должен выступить он, чтоб получило
смысл выступление революционной интеллигенции, в частности студенчества и
городского мещанства. Чтобы двинуть рабочие массы, нужно иметь сборные
пункты. Для фабрично-заводского пролетариата такие постоянные
концентрационные пункты имеются: это - фабрики и заводы. От них и нужно
исходить. Нам может не удастся - и в сущности все демонстрации показали это
- собрать рабочую массу из тех кварталов, в которых она ютится, в одно
заранее назначенное место. Но нам несомненно удастся - и это подтверждает
опыт ростовской стачки и особенно южных волнений 1903 года - вывести уже
собранную массу из фабрик и заводов. Не собирать рабочих по одиночке, не
скликать их искусственно к определенному часу, но взять за исходный момент
их естественное, повседневное "скопление", - вот выход, который диктуется
нам всем нашим прошлым опытом.
Оторвать рабочих от машин и станков, вывести за фабричные ворота на улицу,
направить на соседний завод, провозгласить там прекращение работ, увлечь
новые массы на улицу, и, таким образом, от завода к заводу, от фабрики к
фабрике, нарастая и снося полицейские препятствия, увлекая прохожих речами
и призывами, поглощая встречные группы, заполняя улицы, завладевая
пригодными помещениями для народных собраний, укрепляясь в этих помещениях,
пользуясь ими для беспрерывных революционных митингов с постоянно
обновляющейся аудиторией, внося порядок в передвижения масс, подымая их
настроение, разъясняя им цель и смысл происходящего, - в конце концов
превратить таким образом город в революционный лагерь, - вот в общем и
целом план действий.
Повторяем: исходным их пунктом, в зависимости от состава наших главных
революционных корпусов, должны явиться фабрики и заводы. Это значит, что
серьезные уличные манифестации, чреватые решающими событиями, должны
начаться с массовой политической забастовки.
Назначить на известное число забастовку легче, чем народную демонстрацию, -
именно по той причине, что вывести готовую массу легче, чем ее собрать.
Само собою разумеется, что массовая политическая забастовка - не местная, а
всероссийская - должна иметь свой общий политический лозунг. Это не значит,
что нельзя выставлять местных и частных требований профессионального
характера; наоборот, чем больше нужд и потребностей будет задето в
предшествующей агитации, чем специализированнее будут требования отдельных
рабочих групп, тем обеспеченнее будет участие в движении всей пролетарской
массы. Это необходимо твердо помнить всем организациям. Но все эти частные
и специальные требования, приуроченные ко всеобщей стачке, должны
покрываться одним обобщающим и объединяющим политическим лозунгом. Само
собою разумеется, что этот лозунг: прекращение войны и созыв всенародного
учредительного собрания.
Это требование должно стать всенародным, - и в этом именно задача агитации,
предшествующей всероссийской политической забастовке. Нужно использовать
все поводы, чтобы популяризировать в массах идею Всенародного
Учредительного Собрания. Нужно, не теряя ни единой минуты, привести в
движение все технические средства и все агитационные силы Партии.
Прокламации и устные речи, кружковые занятия и массовые собрания должны
распространять, разъяснять и углублять требование Учредительного Собрания.
В городе не должно остаться ни одного человека, который не знал бы, что его
требование: Всенародное Учредительное Собрание.
