требований, ниже которых авторы резолюции не хотят спускаться?
Эта резолюция, вынесенная в Киеве, в центре левых "освобожденцев", не
исключение. Другие резолюции, вынесенные демократическими банкетами,
отличаются от киевской только тем, что не задаются вопросом: что делать,
если самодержавие не одобрит демократической программы? - так же точно, как
земские либералы нигде до сих пор не отвечали на вопрос: что делать, если
самодержавие не примет их цензовой программы?
ДЕМОКРАТИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ
Действительная демократия в обстановке абсолютизма может быть только
революционной демократией. Партия, которая принципиально стоит за мирные
средства, деятельность которой рассчитана на соглашение, а не на революцию,
при политических условиях России не может быть демократической партией. Это
непререкаемо ясно. Абсолютизм может пойти на соглашение, может сделать те
или иные уступки, но целью этих уступок всегда будет не самоупразднение, а
самосохранение. Этим предрешается политический объем уступок и
демократическая ценность реформ.
Правительство может призвать представителей народа или его более
сговорчивой части с тем расчетом, чтоб превратить их в новую опору царского
трона. Демократия, если она только не лжет своим именем, требует
неограниченного народоправства. Она противопоставляет суверенную волю
народа суверенной воле монарха. Она противопоставляет коллективное "я"
народа индивидуальному "я" божьей милостью.
Но, противопоставляя волю народа воле монарха, демократия, если она верит в
свою программу, должна понять, что ее задача: противопоставить силу народа
силе монарха. А такое противопоставление и есть революция. Имея пред собою
борющийся за свое существование абсолютизм, демократия, если она верит в
свою программу, может быть только революционной демократией. Кто ясно
понимает эту простую и непререкаемую мысль, тот без труда сорвет с кого
следует фальшивые эполеты демократизма, которыми - чем дальше, тем больше -
украшают себя многие развращенные до мозга костей либеральные оппортунисты.
Всякая сделка между абсолютизмом и оппозицией может совершиться только за
счет демократии. Иначе сделка не будет иметь смысла для абсолютизма. С
решительной, верной себе демократией ему остается только бороться до конца.
Но если так, то и демократии не остается ничего иного.
Это значит, что демократия, поворачивающаяся к революции спиной или
поддерживающая иллюзии мирного обновления России, ослабляет свои
собственные силы, подкапывается под свое собственное будущее. Такая
демократия есть внутреннее противоречие. Антиреволюционная демократия не
есть демократия.
"Освобождение", которое стоит в эти дни под знаком демократизма, уверяет,
что, "благодаря решительности и мужеству земцев, путь мирного
конституционного преобразования еще не закрыт для правительства. Стать
твердо и решительно на этот путь будет актом элементарной государственной
мудрости"*50. (N 60, стр. 183.)
Редактор-издатель газеты "Сын Отечества" патетически восклицает: "Как сын
своего века, я не разделяю суеверий прежних веков и глубоко верю в то, что
новый храм богу свободы, истины и права будет заложен у нас без
искупительных жертв...
"Я глубоко верю, что... не сегодня - завтра мы услышим мирный удар молота
по первому камню, и сотни трудолюбивых каменщиков, созванных в Петроград,
соберутся сюда для постройки новых храмин".
Так мыслят многие наивные "сыны отечества", искренно мнящие себя
демократами. Революция для них - "суеверие прежних веков". В белых фартуках
и в благочестивом настроении приступают они к созиданию храма так
называемому богу свободы, истины и права. Они "верят". Они верят в
возможность обойтись без искупительных жертв и сохранить незапятнанными
свои белые фартуки. Они верят "в возможность мирного перехода к
плодотворной работе, потому что и в высшие сферы должно, наконец,
проникнуть сознание неизбежности коренных перемен". ("Сын Отечества", N 9.)
Они "верят", эти мягкотелые "демократы" Петрограда, и они патетически
излагают свою веру, доколе просветленный их пропагандой представитель
"высших сфер" не прекратит их идеалистического жужжания. Но и после того
они свято хранят свое единственное политическое достояние - веру в
просветление начальства... "Путь мирного конституционного преобразования, -
уверяет "Освобождение", - еще не закрыт для правительства. Стать твердо и
решительно на этот путь будет актом элементарной государственной мудрости".
Г. Струве доказывает абсолютизму, что для него, для абсолютизма,
конституционная реформа является делом политической выгоды. Какое
заключение следует сделать из этих слов? Одно из двух:
Либо "мирное конституционное преобразование", о котором говорит г. Струве,
заставит абсолютизм поступиться лишь частью своих прерогатив и упрочить
свои позиции, превратив либеральные верхи в опору полуконституционного
трона. Политически выгодным для правительства было бы лишь такое мирное
преобразование, которое прикрыло бы обнаженный абсолютизм, страдающий от
собственной обнаженности, декорациями "правового порядка", превратило бы
его в Scheinkonstituti n lismus, в призрачный конституционализм, более
опасный для демократического развития, чем сам абсолютизм. Такая сделка -
почву для которой создает бесхарактерное поведение земств - была бы
действительно в интересах абсолютизма. Но такого рода "мирное
преобразование" совершилось бы исключительно путем предательства
политических интересов народа и, значит, дела демократии. Этого ли исхода
ищет "демократ" Струве? Не этого?
Но в таком случае, говоря об "акте элементарной государственной мудрости",
г. Струве просто-напросто надеется вовлечь абсолютизм в невыгодную сделку.
Он пытается "заговорить" врага. Убедить самодержавие, что его ждет
обновление и возрождение после демократической купели. Уверить
правительство, что нет ничего выгоднее, как покончить с собой во славу
демократии. Убедить волка, что с его стороны актом элементарной
зоологической мудрости будет дарование Habeas corpus act'a жалобно мычащим
демократическим телятам. Какая глубокая политика! Какой гениальный
стратегический план!
Либо предать дело демократии ради мнимо-конституционной сделки, либо
обманными речами завлечь абсолютизм на путь демократии.
Тщетные, жалкие, смешные, ничтожные планы! Рабья политика!
Но ничего более достойного наша quasi-демократия не сможет предложить,
доколе она будет цепляться за призрак мирного конституционного
преобразования, доколе к революции она будет относиться, как к суеверию
прежних веков...
Если она не пойдет дальше, дальнейшее революционное развитие отбросит ее
назад: оно заставит ее отказаться от демократических суеверий и, в хвосте
земских либералов, вступить на путь мирного конституционного предательства
элементарнейших народных интересов.
"Московские Ведомости" резко и отчетливо ставят вопрос, когда пишут, что "в
составе населения России нет политической партии, достаточно сильной, чтобы
принудить правительство к опасным для ее (читай: его) целости и могущества
политическим реформам". Реакционная газета берет вопрос, как он есть, т.-е.
как вопрос силы. Точно так же должна взять этот вопрос и печать
демократическая. Пора перестать видеть в абсолютизме политического
собеседника, которого можно просветить, убедить, или, на худой конец,
заговорить, umlugen, залгать. Абсолютизм нельзя убедить, его можно
победить. Но для этого нужна не сила логики, а логика силы. Демократия
должна накоплять силу, т.-е. мобилизовать революционные ряды. А эту работу
можно выполнять, разрушая либеральные суеверия на счет мирных путей
конституционного развития и отрадных перспектив правительственного
просветления.
"Актом элементарной государственной мудрости" для каждого демократа должно
явиться признание, что выражать надежду на демократическую инициативу со
стороны абсолютизма, знающего только один интерес: самосохранение - значит
поддерживать веру в будущее абсолютизма, значит создавать вокруг него
атмосферу нерешительного выжидания, значит упрочать его позиции, значит
предавать дело свободы.
Ясно это сказать значит, вместе с тем, сказать и другое: не соглашение, не
сделка, а торжественное провозглашение народной воли, т.-е. революция.
Российская демократия может быть только революционной, иначе она не будет
демократией.
Она может быть только революционной, так как в нашем обществе и государстве
нет таких официальных организаций, от которых будущая демократическая
Россия могла бы повести свою родословную. У нас, с одной стороны, имеется
монархия, опирающаяся на колоссальный разветвленный бюрократический
аппарат, с другой стороны, так называемые органы общественного
самоуправления: земства и думы. Либералы и строят будущую Россию, исходя из
этих двух исторических учреждений. Конституционная Россия должна, на их
взгляд, возникнуть, как легальный продукт легального соглашения легальных
контрагентов: абсолютизма и думско-земских представителей. Их тактика есть
тактика компромисса. Они хотят перенести в новую или, вернее, обновленную
Россию две легальные традиции русской истории: монархию и земство.
Демократия лишена возможности опираться на национальные традиции.
Демократическая Россия не может быть простым детищем высочайшего
соизволения. Но она не может опереться и на земства, так как земства
построены не на демократическом принципе, а на начале сословного и
имущественного ценза. Демократия, если она не лжет своим именем, если она
действительно является партией народного верховенства, не может ни на
минуту признать за земством право говорить именем России. Всякую попытку со
стороны земств и дум вступить с абсолютизмом в соглашение от имени народа
демократия должна клеймить, как узурпацию народного суверенитета, как
политическое самозванство.
Но если не абсолютизм и не дворянское земство, то кто же? Народ! Но народ
не имеет никаких легальных форм для выражения своей суверенной воли.
Создать их он может только революционным путем. Апелляция к Всенародному
Учредительному Собранию есть разрыв со всей официальной традицией русской
истории. Вызывая на историческую сцену суверенный народ, демократия
врезывается в легальную русскую историю клином революции.
У нас нет демократических традиций, их нужно создать. Сделать это способна
только революция. Партия демократии не может не быть партией революции. Эта
идея должна проникнуть во всеобщее сознание, она должна наполнять нашу
политическую атмосферу, самое слово демократия должно быть пропитано
содержанием революции, так чтоб при одном прикосновении оно жестоко
обжигало пальцы либеральных оппортунистов, которые стараются уверить своих
друзей и врагов, что они стали демократами с тех пор, как назвались этим
именем.
* * *
"Мирное" сотрудничество с земством или революционное сотрудничество с
массой? Этот вопрос демократия должна решить для себя, - мы ее заставим
решить этот вопрос, так как будем его ставить пред нею не только в общей
форме, не только в литературе, но самым конкретным образом, в каждом живом
политическом действии.
Конечно, демократия хочет союза с массой и тянется к ней. Но она боится
порвать со своими влиятельными союзниками и мечтает о том, не сможет ли она
сделаться связующим звеном между земством и массой.
В замечательно поучительной статье "Нашей Жизни" выдвигается та мысль, что
для "безболезненного" осуществления демократической реформы "необходимо
интеллигенции сейчас же, не теряя дорогого времени, притти в тесное
соприкосновение с широкими народными массами, войти с ними в непрерывное
общение". Статья не отрицает, что часть интеллигенции и раньше стремилась к
этому, - но она делала это, "исключительно напирая на классовые
противоречия, существующие между народными массами и теми слоями общества,
из которых до сих пор выходит и долго еще будет выходить большая часть
русской интеллигенции"*... Теперь нужна другая работа. Нужно в человеке из
