выступления масс получают теперь колоссальное значение. К этим вопросам
события призывают коллективную мысль Партии.
Здесь можно лишь попытаться вопросы революционной техники установить в
надлежащие политические перспективы.
Прежде всего мысль останавливается пред вопросом о вооружении.
Петербургские пролетарии проявили громадный героизм. Но этот невооруженный
героизм толпы оказался неспособен противостоять вооруженному идиотизму
казармы. Значит для победы необходимо, чтоб революционный народ стал
вооруженным народом. В этом ответе скрывается, однако, внутреннее
противоречие. Для вооружения народа недостаточно тех конспиративных
"арсеналов", которыми может располагать революционная организация. Пусть
эта последняя вооружает отдельных рабочих, непосредственно с нею связанных,
- она сделает полезное дело. Но отсюда до вооружения масс так же далеко,
как от индивидуальных убийств до революции. Пусть та или другая группа
рабочих овладеет оружейной лавкой, - очень хорошо, но совершенно
недостаточно для вооружения народа. Обильные запасы оружия имеются только в
государственных арсеналах, т.-е. в распоряжении нашего прямого врага, и
состоят под охраной той самой армии, против которой должны быть направлены.
Для того, чтобы овладеть оружием, нужно преодолеть сопротивление армии. Но
ведь именно для этого-то и нужно оружие. Это противоречие разрешается,
однако, в самом процессе столкновения народа с армией. Революционная масса
подчиняет себе часть или частицу армии, - это уже громадное завоевание.
Дальше вооружение народа и "деморализация" войска пойдут неудержимо вперед,
подталкивая друг друга. Но как будет достигнута первая победа над частицей
армии?
Тысячи кратких, но выразительных воззваний, которые из окон осыпают солдат
по пути их следования к месту "военных действий"; страстные слова
баррикадного оратора, пользующегося хотя бы минутной нерешительностью
военного начальства, и могучая революционная пропаганда самой толпы,
воодушевление которой в возгласах и призывах передается солдатам. Меж тем
солдаты уже подготовлены общим революционным настроением, они гнушаются
своей ролью палачей, раздражены, усталы. И вот они ждут с трепетом и злобой
команды офицера. Офицер приказывает открыть огонь - но его самого скашивает
выстрел, может быть по заранее условленному плану или же под влиянием
минутного озлобления. В войске происходит замешательство. Этим моментом
пользуется народ, чтобы войти в ряды солдат и лицом к лицу убедить их
перейти на свою сторону. Если солдаты по команде офицера дают залп, то в
ответ из окон домов в них бросают динамитные бомбы. В результате опять-таки
расстройство военных рядов, замешательство солдат и тут же попытка со
стороны революционеров посредством воззваний или путем смешения народа с
солдатами убедить войско бросить оружие или перейти с оружием на сторону
народа. Неудача в одном случае отнюдь не должна отпугивать от повторения
тех же средств устрашения и убеждения в других случаях, хотя бы по
отношению к тем же частям войска. В конце концов моральное влияние военной
дисциплины, мешающее солдатам поступить так, как им подсказывают ум и
чувство, будет сломлено. Такая комбинация морального и физического
воздействия, неизбежно ведущая к частичной победе народа, требует не
столько предварительного вооружения масс, сколько внесения организованности
и целесообразности в ее уличные движения, - и в этом, именно, главная
задача революционных организаций. С частицей армии мы подчиним себе ее
часть, а с частью и целое, потому что победа над частью армии даст народу
оружие, а всеобщая воинская повинность сделала то, что в толпе всегда
найдется достаточное количество людей, способных сыграть роль военных
инструкторов. Оружие новейшего образца также способно служить делу
революции в руках народа, как оно служит делу реакции в руках
дисциплинированной армии. И мы еще на-днях только имели случай видеть, что
царская пушка, направленная надлежащей рукой, палит шрапнелью по Зимнему
Дворцу*.
/* Во время парада 6 января 1905 года одна из пушек выстрелила не холостым,
а боевым снарядом*68./
Недавно один английский журналист г. Arnold White писал: "Если бы Людовик
XVI*69 обладал баттареями пушек Максима, французская революция не произошла
бы". Какой претенциозный вздор - измерять исторические шансы революций
калибром ружей и пушек. Как будто ружья и пушки управляют людьми, а не люди
- ружьями и пушками. Победоносная русская революция в числе сотни других
предрассудков разрушит и это нелепо-суеверное почтение пред маузеровскими
ружьями, якобы диктующими законы самой истории.
И во время Великой Французской Революции, и в 48 году*70 армия, как армия,
была сильнее народа. Революционная масса побеждала не превосходством своей
военной организации или военной техники, но своей способностью заражать
национальную атмосферу, которою ведь дышит и армия, бациллами мятежных
идей. Конечно, для хода и исхода уличных сражений имеет значение, бьет ли
ружье на несколько сот сажен или на несколько верст, убивает ли оно одного
или пронизывает целый десяток, - но все же это лишь подчиненный вопрос
техники по сравнению с основным вопросом революции - вопросом деморализации
солдат. "На чьей стороне армия?" - вот вопрос, который решает все и который
в свою очередь вовсе не решается устройством винтовок и митральез.
На чьей стороне армия? Петербургские рабочие 9 января поставили этот вопрос
в "действии" колоссального масштаба. Они заставили петербургских гвардейцев
пред лицом всей страны демонстрировать свое назначение и свою роль.
Демонстрация вышла страшной по своей ясности и неотразимой поучительности.
Гвардия победила. Но Николай II имеет право сказать: "Еще такая победа, - и
я останусь без армии".
Петербургские полки вообще, гвардейские в особенности - специально
подобраны и специально дрессированы. Другое дело, провинция: там армия
несравненно более "демократична". А для успеха революции вовсе нет
необходимости, чтобы на сторону ее перешла вся армия вместе с гвардейскими
полками. Еще меньше необходимости в том, чтобы первый пример революционного
братания с народом подали петербургские полки. Петербург вовсе не
сосредоточивает у нас политической энергии всей нации в такой мере, как в
свое время Париж, Берлин или Вена. Наша провинция развивает в последние дни
и отчасти еще развивает сегодня - к несчастью, разрозненно - такую
революционную работу, которой хватило бы 50 - 100 лет тому назад на десяток
наций. Хозяйственная роль пролетариата, творца русской революции, сообщает
провинции то значение, которого она не имела и не могла иметь в Европе во
время мелкобуржуазных, по своему персоналу, революций XVIII и XIX в.в.
Достаточно одного примера. Сибирский Союз нашей Партии*71 вчера еще мог
казаться случайной организацией, которой в близком будущем не предстоит
никакого влияния. Но сегодня он путем стачки железнодорожных рабочих
обрывает сообщение страны с театром военных действий и приводит в
содрогание весь правительственный аппарат.
Наш юг - неиссякаемый вулкан революционной лавы. А Польша? Кавказ?
Северо-Западный край? Финляндия? Если даже допустить, что путем дальнейшего
искусственного отбора и действия алкоголя (неизбежный рецепт во время всех
революций) петербургские полки будут неизменно сохранены для дела кровавой
репрессии, что столица будет превращена в укрепленный лагерь, у ворот
каждой фабрики будет поставлено по пушке, у застав - по баттарее, если,
одним словом, допустить, что осуществится "план" Владимира Романова*72,
остается все же несомненным, что Петербург будет со всех сторон охвачен
огненным кольцом революции. Чем и как помогут гвардейцы, когда в Москве или
на юге образуется Временное Правительство, первым актом которого будет
радикальная реорганизация армии? Владимир пошлет гвардию против провинции?
Но для этого гвардия слишком ничтожна. Наоборот, во время прежних революций
войска всегда стягивались из провинции в столицу. Если направить гвардию
против Временного Правительства, кто будет охранять Зимний Дворец от
петербургского пролетариата, который можно обескровить, разделить, связать,
но который нельзя раздавить или раз навсегда устрашить?
Arnold White решил, что Людовику XVI для спасения абсолютизма не хватило
только дальнобойных орудий. Князь Владимир, который в Париже кроме домов
терпимости изучал еще и административно-военную историю Великой Революции,
сделал тот вывод, что старая Франция была бы спасена, еслиб правительство
Людовика без замешательства и колебаний подавляло все зародыши революции и
освежало народ Парижа смелыми и широко организованными кровопусканиями. Как
это делают, августейший алкоголик показал 9 января. Стоит его опыт
санкционировать, возвести в систему, распространить на всю страну, - и
самодержавие увековечено. Какой простой рецепт! Неужели же в правительстве
Людовика XVI, Фридриха Вильгельма IV*73 или Иосифа II*74 не было ни одного
негодяя, который настаивал бы на плане, извлеченном ныне Владимиром
Романовым из опыта французской революции? Конечно, в такого рода спасителях
недостатка не было. Но революционное развитие так же мало может
определяться волей таких кровожадных кретинов, как и диаметром пушечного
жерла. Диктатор, несущий на конце меча спасение старого режима, неизбежно
запутывается в петлях, раскиданных гением революции. Пушки, ружья и шашки -
отличные слуги порядка, но их должно приводить в движение. Для этого нужны
люди. Хотя эти люди называются солдатами, но в отличие от пушек они и
чувствуют и думают. Значит, это ненадежная опора. Они колеблются, заражают
нерешительностью своих командиров, а это рождает разложение и панику в
рядах высшей бюрократии. Диктатор не встречает нравственной поддержки,
наоборот, наталкивается ежеминутно на препятствия, вокруг него создается
сеть противоречивых влияний и внушений, приказы отдаются и отменяются,
замешательство растет, деморализация правительства расползается все шире и
глубже и питает собою самоуверенность народа...
Рядом с вопросом о вооружении выступает вопрос о формах уличной борьбы.
Какую роль сыграет или может сыграть у нас баррикада? Но прежде всего:
какую роль играла баррикада в революциях старого образца?
1. Баррикада служила для рассеянной революционной массы концентрационным
пунктом.
2. Баррикада вносила в хаотическую массу элементы организации тем, что
ставила задачу: на данном месте защищаться от войск.
3. Баррикада задерживала движение солдат, приводила их в общение с народом
и тем деморализовала их.
4. Баррикада служила прикрытием для борцов.
В настоящее время баррикада гораздо беднее влиянием. В лучшем случае она
еще сохранила значение физического препятствия, позволяющего массе на
минуту-другую прийти в общение с солдатами. Мобилизационного и
организационного значения баррикада иметь почти уже не может. Рабочую массу
мобилизует стачка, организует, во-первых, фабрика, во-вторых, революционная
партия. Старый баррикадный боец был вооружен живым словом к солдатам и
ружьем, как последним аргументом. Нынешний революционер будет чаще вооружен
печатным воззванием и, по крайней мере на первых порах, динамитом. Как тем,
так и другим удобнее пользоваться из окна второго или третьего этажа, чем
из-за баррикады.
Но довольно об этом. Все эти вопросы должны, как мы уже сказали, решаться
революционными организациями на местах. Это, конечно, лишь служебная работа
по отношению к политическому руководству массой. Но теперь без этой работы
немыслимо самое политическое руководство. Техническая организация революции
является на ближайший период осью политического руководства восставшей
массой.
Что же нужно для такого руководства? Несколько очень простых вещей: свобода
от организационной рутины и жалких традиций конспиративного подполья;
широкий взгляд; смелая инициатива; способность оценить положение; еще раз
смелая инициатива.
Революционное развитие дало нам петербургские баррикады 9 января. Ниже
