печень, целый день она лежала с грелкой и с преувеличенным
страхом говорила только о своей болезни и лекарствах. У меня
тоже что-то болело. Кажется, сердце. И я, лежа в кабинете на
диване и глотая то валидол, то валокардин, думал о том, что у
нас есть некоторое оправдание: мы люди больные. Себя я считал
менее виновным, ибо я болен серьезней. Нельзя же сравнивать
холецистит и болезнь сердца. С холециститом живут всю жизнь, а
от сердца умирают в молодом возрасте. Так что во всем этом
предательстве -- да, именно, небольшом, но явном предательстве,
и не надо хитрить -- Ритина доля вины побольше моей. И вообще
она ближе к ней, чем я. Я -- что? Я видел Нюру лишь по утрам,
когда убирался кабинет, и не чаял, чтобы она поскорее исчезла
со своими тряпками и пылесосом, и днем, за обедом. Очень редко
с ней разговаривал. Да и разговаривать с глухой было трудно. А
Рита -- другое дело.
Поздно вечером Рита вдруг пришла в кабинет -- в халате,
нечесаная, с мятым, серым лицом, какое у нее бывало, когда
мучила печень,-- села на край дивана и смотрела на меня. Я
видел, что ей худо. То ли она пришла мириться, то ли на что-то
жаловаться, а может быть, ее грызла совесть. Но мне тоже было
худо. Я молчал и смотрел на нее. "Знаешь, что я вспомнила? --
сказала она.-- Как мы жили в Подлескове. Кирке было лет семь.
Избу нашу вспомнила. Верандочка такая маленькая, деревенская, и
всегда куры залетали -- помнишь?.. Нюра была молодая, только
пришла к нам... А я в толсто уезжала в командировку на
Север..." Я кивал. Тоже вспомнил то лето. Были еще живы отец
Риты и моя мать. Рита писала нам письма с Севера. Мы все так
ждали ее, и маленький Кирка ждал. Лето было наполнено
ожиданием. И вот она приехала в августе, привезла белого щенка,
лайку -- потом он душил кур у хозяйки, -- и шкуру полярного
медведя, кто-то подарил в Мурманске. Я терзался догадками: кто
подарил, за что? Шкура была невыделанная, скоро истлела, и ее
выбросили года два назад. Больше такого августа, как тот, не
было. Маленькая речонка Соня, дубовые леса с грибами. Помню:
ходили однажды далеко, километров за десять, в село Городок,
где была колокольня восемнадцатого века.
"А помнишь,-- сказала Рита,-- как в сентябре я заболела?
Думали, аппендицит, а оказалось, нужен срочный аборт. Повезли в
районную больницу, была какая-то ужасная грязь, дожди, машина
не могла подъехать, и ты с каким-то мужиком тащил меня на
руках". Я помнил и это. "Нюра оставалась с Киркой одна целую
неделю,-- сказала Рита.-- А ведь он тогда тоже чем-то болел".
Потом она сказала: "Мне кажется, с Нюрой уйдет от нас
что-то навсегда. Как ты думаешь?" Я сказал: "Да". Видел, что у
нее глаза на мокром месте, но она не хотела этого показывать и
ушла.
На другой день вдруг явилась Нюра. Днем. Мы садились
обедать. Сказала, что отпустили на два часа; взять вещи.
Размотала свой всегдашний платок, сняла пальто, валенки с
галошами, сунула ноги в шлепанцы и села с нами обедать как ни в
чем не бывало. На ее тусклом лице было написано громадное
удовольствие. И она все время улыбалась, глядя на Риту. Опять я
увидел, как медленно тянется рука к хлебнице и как в
бледно-голубых глазах сияет ясное, давнее -- любовь, голод,
война, надежды, все вместе. Она очень жалела Риту: "Ой,
Маргарита Николаевна, да как же вы без помощницы?" Рита
говорила, что очень трудно. "Конечно,-- сказала Нюра.-- Вам
человек нужен". И то, что она назвала кого-то неведомого, кто
займет ее место, так спокойно и равнодушно "человек", значило,
что она смирилась и ни о чем говорить не нужно. Рассказывала
про больницу, про то, что обещают какую-то еще лучшую больницу,
за городом, там кругом лес и можно ходить на станцию, где есть
ларьки и кое-что продают. После обеда Нюра помыла посуду, и
потом еще Рита попросила ее вынести мусорное в едр о. Вот это
ведро меня почему-то добило. У нас в доме нет мусоропровода,
ведро выносим во двор, где стоят большие баки для мусора.
Ежедневная проблема. Иногда мне вручался мусор, аккуратно
упакованный в газетный сверток. Словом, чепуха. Не знаю, что на
меня наскочило. Когда мы попрощались с Нюрой, она ушла --
сначала за такси, вернулась с шофером, который потащил два узла
и чемодан, Нюра была порядочная барахольщица -- и мы остались
одни, я вдруг стал орать: "И у тебя хватило совести посылать ее
напоследок? Урвать хоть что-то? Хоть ведро, да?!" -- "Какое
ведро?" -- спросила Рита и заплакала.
Меня охватила жгучая боль -- так было впервые, я не
понимал, болит ли сердце или сразило чувство стыда) какое-то
отчаянье,-- я ушел в кабинет и заперся. Я слышал свой крик и
видел лицо Риты, побелевшее от испуга. Прошло два или три часа.
В квартире стояла могильная тишина. Наконец, часов в шесть
вечера, Кирилл постучал в дверь кабинета и сказал голосом
тюремного надзирателя: "Иди пить чай!" Я понял, что прощен, что
дело не в ведре, не в моем срыве и крике, а в том, что когда
совершается предательство -- даже маленькое,-- всегда потом
бывает тошно. На другой день по просьбе Риты были куплены в
киоске "Мосгорсправка" десять бланков объявлений, и я сел
писать своим красивым, чертежным почерком, как я умею: "В семью
из трех человек -- муж, жена и сын-студент -- очень нужна..."
Вскоре все это померкло и забылось. Точно помню: 15 марта.
В середине дня звонок телефона. Высокий, быстрый и, как мне
показалось, малопочтительный мужской голос просит меня,
Геннадия Сергеевича, и затем представляется: следователь
имярек. Не могу ли я прибыть завтра по такому-то адресу для
разговора? Могу. Свободен ли я часов атак, что ли, ну, скажем,
в половине одиннадцатого? Вполне. Значит, договорились. До
завтра. Ориентир: рядом с магазином "Синтетика". Все длилось не
дольше двадцати секунд. В некотором обалдении кладу трубку и
начинаю бешено соображать: что сей сон значит? Никакого
криминала я за собою не знаю. И все же прохватывает легкая
паника. Ну, может, а не паника, но какой-то невыносимо
тревожный зуд. Главное, непонятно, что это может быть. Рядом с
магазином "Синтетика". А быть может абсолютно все! Никто ведь
не застрахован ни от чего.
Мне не приходилось раньше иметь дело со следователями.
Рите ничего не говорю. Зачем испытывать еще добавочную Ритину
панику? Но самое тяжкое то, что нужно ждать почти сутки. Почему
я не догадался назначить встречу не на завтра, а на сегодня?
Пожалуйста, я готов. Сейчас выезжаю. Нет, завтра я занят,
только сегодня, сейчас же. Все равно никакая работа не прет в
голову. И почему, например, не спросить было: по какому
вопросу? Совершенно спокойно мог спросить. Он бы мне ответил, и
я бы не мучился целые сутки. Впрочем, он мог бы и не ответить.
А если бы он не ответил, я бы мучился в десять раз больше. Они
делают так специально, чтобы вызываемые больше волновались.
Чтобы пришли уж тепленькие, все бы у них внутри тряслось и
дрожало, ударишь пальцем -- развалятся. Или, как говорят:
расколются. Но, убей меня бог, если 6 я знал, в чем мне надо
колоться! Ах, магазин "Синтетика" -- знаю, где это. Что-то
однажды покупал.
Вечером должны были идти в гости к Володе, моему кузену,
который получил квартиру на Живописной улице в районе
Хорошево-Мневники и целый месяц упорно зазывал нас на
новоселье, мы под разными предлогами отказывались -- скучнейшая
компания, и в принудительном порядке просмотр любительских
фильмов самого Володи, его жены Ляли, энтузиастов туризма,-- но
настал день, когда отступать некуда, визит неотвратим, иначе
кровная обида на десятилетия. Купили в ГУМе два немецких бра,
бутылку шампанского, нагрузили на Кирилла, поехали.
Все это время, хотя я двигался, отвечал на вопросы, сам
что-то спрашивал, ходил по магазинам, покупал билеты в метро, я
думал неотрывно о том, что будет со мной завтра, и чем больше
ветвились мои мысли, тем страшнее становилось: я убеждался, что
есть неисчерпаемое количество поводов, по которым я мог быть
привлечен к допросу следователем. Стоит только захотеть. Боже
мой, за мной числились, кажется, все виды нарушений Уголовного
кодекса!
Я мог быть привлечен к суду за взятки, и только потому,
что не раз ходил с Рафиком на бега и угощал его там в
ресторане. Впрочем, были случаи, когда и он угощал меня. Я мог
обвиняться в скупке краденого: иногда приобретал у рабочих
нашего ЖЭКа за цену почти государственную всякую хурду-мурду,
вроде стекла, провода, выключателей, листового железа. А
спекуляция заграничными товарами? Когда в последний раз я
привез Рите кофточки из Австрии и они оказались велики, Рита
продала их Ларисе, а та, подлинная спекулянтка, могла сплавить
подальше и подороже. И где-нибудь попалась. Превосходно: очная
ставка с Ларисой в кабинете следователя! "Это ваши кофточки?"
-- "Собственно..." -- "Где вы их приобрели? Почему не сдали в
комиссионный магазин?" А кража? Однажды за границей я украл в
отеле отличную пепельницу с видом городской ратуши и надписью
по-латыни: "Beati Possidentes". Она и сейчас украшает мой
письменный стол. Как-то случилось украсть в библиотеке дома
отдыха том энциклопедии: он был крайне нужен для работы, а я
уезжал. Правда, когда я приехал в дом отдыха в следующий раз,
через полтора года, я привез этот том и незаметно поставил на
полку. Вот, пожалуй, только с убийством... Впрочем, было и
убийство. Трагическая история шесть лет назад, когда я
возвращался из Риги на машине Арутюняна, его жена сидела за
рулем, и мы сбили на Минском шоссе старика. Бедняга был пьян
вдребезину. Он умер через два часа в больнице. По закону
отвечала жена Арутюняна. Ее сумели спасти, она получила год
условно, но ведь и я был виновен -- я очень спешил в Москву,
так же, как она. Да мало ли...
В таком настроении я шел на бессмысленное новоселье. Рита
делит всех родственников и друзей на "своих" и "моих". К
"своим" относится не то что любовно, но -- пристрастно, к моим
же равнодушна и одновременно проявляет немалую зоркость в
оценках. Володю и Лялю она назвала как-то "джентльменами
удачи". Подмечено ловко; тут и глупая тяга к путешествиям, и
недостаточная интеллигентность, и поистине пиратская страсть к
накопительству. Володя -- заводской инженер, Ляля трудится в
проектной организации, доходы не бог весть -- и, однако,
постоянные обновки, всегда есть деньги и даже можно занять на
короткий срок, но лучше не нужно. Чудеса экономии! То, что
нашей семье (бывшей, бывшей семье!) неведомо. Рита однажды зло
заметила, что склонность Володи и Ляли проводить отпуск в пеших
походах -- тоже от скопидомства. Дешевле, чем по путевкам к
морю.
Володя и Ляля относились к нам как будто дружески, но с
какой-то внутренней настороженностью. Почему-то считали нас
дельцами. Главным дельцом был, конечно, я. Им казалось, что я
гребу деньги лопатой. Когда Рита по простоте жаловалась на
отсутствие денег, они смеялись: "Ах, нету денежек? А если снять
со срочного вклада?" И, конечно, наша квартира, шестьдесят два
метра жилой площади, не считая кладовки, сразила их когда-то
насмерть. В общем, родственники как родственники. Зная их, я
понимал, что упорное зазыванье на новоселье должно иметь
подоплеку. Что-то им нужно, Через час сидения за столом с
яствами из близлежащего ресторана "Орел" это "что-то" четко
нарисовалось.
Володина дочка Вероника кончает школу. Надо думать о
поступлении. И представьте -- как раз туда, куда поступил
